«Подъем» № 2, 2021

Традиции и эксперименты

(о журнале «Подъем» № 2, 2021)

Сначала взглянем на поэзию номера.

Поэтический шаг Александра Суворова неспешен, а взгляд внимателен и печален. Следуя тропой давнего наблюдения печали как основного тона русской лирической поэзии, автор пребывает внутри элегического пространства, прекрасно зная цену и скорби, и суровости, и памяти, и даже молчанию: в стихах Суворова многое сокрыто между строк, и тем сильнее воздействует эта традиция сдержанности, невысказанной боли, утаенной жалости:

Елена Афанасьева впрямую работает с русскими, северными архетипами: стихотворные циклы «Колодец», «Птица» нанизывают музыкальные и образные такты на поток неостановимой жизни, на горькую память о вчера, на тайное предчувствие потом. Северный колорит в ее поэзии не заслоняет общечеловеческий духовный стержень, а нота русской веры - древняя нота - ясно звучит сквозь все сложные наслоения впечатлений современности. Символ-знак птицы здесь - живое напоминание о языческом Симаргле, о птице Рух, о бессмертном Фениксе; архаическая птица - хранитель довременной, поднебесной мудрости:

Андрей Попов изначально чувствует неизбывный трагизм мира. Поэт не навязывает его нам, не бравирует им; он тихо проговаривает слова вечной трагедии внутри себя, и у трагедии этой, оказывается, есть имя - Время. Время - та пламенная материя, с которой работает Андрей Попов, и его мастерская - сама природа, купол его духовного храма, который он хочет, и может, и должен расписать соцветием простых с виду и нравственно очень весомых слов; их тяжесть сравнима с тяжестью пережитого, эквивалентна ей:

В Любови Ануфриевой тоже живут и расцветают силы прозрачной, просветленной северной природы; поэты Коми, пожалуй, все обладают этой узнаваемой творческой приметой - воспринимать, любить и петь природу как некий первозданный, первобытный сакрал, соединяющий незримой вертикалью мир ушедших с этой земли, мир живых и мир еще не народившихся; и вот она, тут как тут, символика птицы, такая характерная для атмосферы Севера и чистого света его высокого неба. Сама лирическая героиня становится сказочной птицей, воплощая извечную мечту живой души о вольном полете:

Николай Беседин живописует круг Зодиака в традиционном старинном формате венка сонетов, и в этом жесте есть тяга к вечности, к звездной торжественности проживаемого нами земного мига. Штрихи, подчеркивающие конкретику времени, портрет отдельно взятой человеческой жизни, подробности быта внезапно становятся деталями и признаками космического бытия:

Сергей Луценко тяготеет к высокому слогу и одическим интонациям; и вдруг сквозь царственную философичность прорывается пронзительная нота боли, тоски, грации, нежности, запоздалого сожаления - зачем мир устроен так, а не иначе!.. и зачем я в нем, страдающий, поющий!..

С горечью жизни не понаслышке знакома Татьяна Повалюхина; но у нее есть мощная защита и пылающая факелом ориентация - вера: «Если б не шла / В сторону храма, / Как бы жила, / Так же упрямо?» Вера в Бога поэтом не декларируется, вера - ведь она как любовь: человек или любит, или не любит. Как оглашенный становится верным? Какой путь проходит душа на земле, взыскуя вечности, и способен ли человек пережить, перебороть не только ложь, и жестокую правду?

А теперь обратимся к прозе.

Проза Михаила Тарковского не может не радовать; это слишком заметный художник, чтобы ему спрятаться за избранный формат; повесть «Что скажет солнышко?» так полна любви к жизни, к тайге, к Енисею, к рыбам и зверью, к близким людям, что едут на промысел с собаками (вернее, это собаки едут с людьми - именно такой ракурс повествования!..), так светится изнутри вниманием, пониманием и знанием жизни не только людей, но и собак, вернее, собак в теснейшей связи, в ансамбле с людьми, что кажется - таким, и только таким должен быть целокупный портрет природы и человека, их вечной и несказуемой Брачной вечери. Рассказ идет от первого лица - и это лицо собаки (иначе тут не сказать!.. хотя сами про себя собаки и говорят - морда!.. а собачий-человечий говор и интонации живого рассказа - абсолютно енисейские, концентрированно-сибирские...), пса по кличке Серый. Собаки беседуют как люди. Собаки ругаются, едят, сетуют, гневаются, смеются как люди. Два живых мира равновелики, равномощны, и в этом тоже великая любовь таежника ко всем живым насельникам тайги. И только в самом финале из собачьего очеловеченного мира всплывает откровенно человеческое, горько-вечное:

В цикле рассказов (их бы назвать живыми историями, настолько они документальны, мемуарны...) «Ностальгия, или Восемь сюжетов из прошлой жизни» Александр Ягодкин делает попытку не реконструкции, а настоящего воскрешения канувшего в вечность советского времени. Забавные, лирические, производственные эпизоды внезапно сменяются чистой лирикой, и видишь, что автор не только документален, но и эмоционально глубок, и поэтичен:

Ирина Слюсарева тоже работает на стыке документальности, подлинных наблюдений и воспоминаний, и чистой фантазии. Эта технология известна любому пишущему. Вся на свете выдумка родилась из живых впечатлений. А потом, внутри такой стилистики есть и своя прелесть, как есть она в документальных кадрах, что на поверку оказываются все-таки срежиссированными и умело смонтированными:

Виктор Фоменко - тоже классический реалист, причем подробный, дотошный, предельно внимательный к деталям, и одно посвящение перед рассказом - памяти В. Шукшина - говорит о многом. О том, что сама тема «жизнь» неисчерпаема и вечно притягательна. О том, что жизнь простых людей, простого человека, драгоценна в любом своем проявлении. Теща ненавидела зятя и пыталась засудить его - за убитую козу. А на суде все сложилось так, что люди взяли да помирились. Невероятно, но факт, хотя целую жизнь были врагами! И да, это наша жизнь, ее непредставимые повороты:

Литературоведение в номере представлено крайне интересной статьей Михаила Косарева и Михаила Хлебникова «Гарнитур «Двенадцать стульев» работы неизвестного мастера», и в ней речь идет о литературных мистификациях. Мистификация бывает вкраплена в текст, а бывает, предстает самостоятельным жанром; авторы приводят в пример знаменитые мистификации начала ХХ века - поэтессу Черубину де Габриак, «Дневник Анны Вырубовой». Но проблема мистификаций снова ставится остро: сомневаются, что сатирические романы «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» принадлежат перу Ильфа и Петрова. Неожиданный поворот истории? Да! «Какие черты характера и особенности мировоззрения Булгакова подтверждают теорию «тайного авторства»? Прежде всего, это отмеченная склонность к игре, смене масок, характерные как для литературы 1920-х годов, так и для всей тогдашней жизни...». Любые гипотезы имеют право на существование, но это не значит, что версиям с ходу можно верить. Так же, как и любые доказательства могут быть опровергнуты активным интеллектуальным контрапунктом.

Феномен памяти и уважения - в очерке Евгения Тимофеева «Он из тех, кто уходит в бессмертие», посвященном Виталию Ивановичу Воротникову, «единственному политику, возглавлявшему Воронежскую область и удостоенному за свою работу памятника на родине». Недавно ему исполнилось 95 лет, и воронежцы сочли, что столь почтенная жизненная веха должна быть отмечена статьей в именитом русском журнале...

И вот еще одна дата: талантливый писатель Александр Евсюков вспоминает о своем педагоге Михаиле Лобанове. Всемерное уважение к мастеру, подчеркивание его неординарного, оригинального творческого мышления просвечивает в каждой строке и каждой интонации этих драгоценных воспоминаний:

«Вскоре оказалось, что он ничуть не боялся ниспровергать авторитеты: ни литературные, ни политические. Под огнем его критики могли очутиться и Солженицын, и Кафка, и Набоков — те самые писатели, доступ к творениям которых долгое время был серьезно ограничен, зато потом они вдруг оказались перед нами в роли абсолютных непререкаемых величин. Для большинства первокурсников, а также любопытствовавших вольнослушателей такая твердость, последовательность и такая прямота жизненной позиции нередко оказывались шоком...»

В номере - продолжение воспоминаний Эдуарда Пашнева «Когда мы были великими». Веселые интонации пронизывают этот классически-мемуарный, непринужденный текст. И наверняка он придется по сердцу тем, кто испытывает реальную ностальгию по нашему советскому прошлому:

«В коридоре его квартиры, заставленной книжными полками, оставалось узкое ущелье, где мог протиснуться только один человек. Гуськом, один за другим, мы двинулись вслед за хозяином, надеясь попасть в какую-нибудь просторную комнату. Но узкие ущелья между горами книг были и в комнатах. Книги стояли на полках в столовой, в спальне, лежали тяжелыми массивными стопами на полу...» Узнаваемая картина жизни советского интеллигента - в уже основательно позабытую докомпьютерную эпоху, когда без громадной библиотеки творческий человек не мог жить и работать.

«Подъем» - то литературное, журнальное пространство, в зеркале которого объемно отражается творческая жизнь России. Громкие имена и дебюты. Традиционные тексты и дерзкие творческие шаги. «Подъем» фиксирует современный писательский процесс, а значит, развивает его. Духовность, ориентация на уникальную авторскую эстетику и на соборную нравственность, на сохранение традиций русской литературы в концепции журнала - несомненны.

ЧИТАТЬ ЖУРНАЛ

Pechorin.net приглашает редакции обозреваемых журналов и героев обзоров (авторов стихов, прозы, публицистики) к дискуссии. Если вы хотите поблагодарить критиков, вступить в спор или иным способом прокомментировать обзор, присылайте свои письма нам на почту: info@pechorin.net, и мы дополним обзоры.

Хотите стать автором обзоров проекта «Русский академический журнал»? Предложите проекту сотрудничество, прислав биографию и ссылки на свои статьи на почту: info@pechorin.net.

827