«Срыв» (о короткой прозе Артема Голобородько)

«Срыв»

(Женя Декина о короткой прозе Артема Голобородько)

Главное, за что хочется похвалить автора – это за творческую смелость – он ставит себе действительно сложные задачи. В произведении описано внутреннее состояние человека в состоянии психоза, который еще и уверен, что находится в психиатрической клинике, где его пичкают нейролептиками, а это тоже нарушает работу мозга. Кроме того, герой теряет память, и ведет дневник, стараясь вспомнить, что же с ним произошло, и каким образом он оказался в клинике.

Все эти временные сломы, как и сломы восприятия в рамках одного произведения требуют колоссального мастерства, а потому неудивительно, что справиться со всем задуманным у автора не получается.

Конечно, текст отсылает к литературной традиции изображения бесправного персонажа в псхиатрической клинике, и в этом отношении он вторичен. Здесь и «Пролетая над гнездом кукушки», и антиутопии, и масса кинофильмов в качестве референса, и чего-то нового в художественном плане автор нам не дает. Но, что интересно, у данного сюжета возникает реалистическая подложка, которая отчасти оправдывает недостоверность происходящего с героем. Оказывается, что герой – жертва квартирной аферы, подстроенной его циничной возлюбленной. Существует целая подпольная организация: ряженый психотерапевт и ряженые работники изображают для пациентов персонал психиатрической клиники, делают вид, что лечат, но на самом деле избивают и пичкают препаратами. Потом обезумевшим от издевательств пациентам предлагают подписать документы – дарственные на жилье, обещая за это признать их дееспособными. Тут и начинаются главные проблемы. Автор не разобрался в законодательстве, а потому аферы, которые он предлагает, выглядят не просто недостоверными, но и откровенно странными.  

Сначала Жанна, возлюбленная героя, прикидывается беременной. Зачем – неясно. Видимо, она хочет мотивировать героя на ней жениться, чтобы заполучить его квартиру. Но дело в том, что по закону это не совместно нажитое имущество, и никаких прав она все равно иметь не будет. Но, допустим, она легкомысленна, что-то где-то слышала, и решила, что все у нее получится. Оказывается, что главный герой бесплоден, а беременна Жанна от его лучшего друга, с которым у него невероятно странные отношения. К слову, это не две школьницы перед дискотекой, это два взрослых мужчины, и главный герой социализирован, он ходит на работу, живет с женщиной, но иногда друг дает ему поносить свою одежду: «Иногда, потехи ради, он давал поносить свои шмотки, в которых я был похож на пугало». И герой их носит. Зачем он их берет, и почему надевает – большая загадка. Сам герой тоже очень странный, он маниакально влюблен в женщину, которую ненавидит. Он за глаза обзывает возлюбленную, жалеет деньги на ее развлечения (но почему-то постоянно ей их отдает), прощает измену, пьет, приходит на работу, где терпит издевательства психически нездорового начальника, и имеет серьезные проблемы с пищеварением: «Взгляды других вызывали у меня постоянный дискомфорт в животе, и, как следствие, жуткую диарею». Допустим, персонаж таков, но зачем автор выбирает настолько жалкое и больное существо для изображения – совершенно неясно. У читателя такой персонаж не вызывает сочувствия, он вызывает брезгливость, а потому сопереживать ему невозможно, а значит, и погрузиться в повествование у читателя не получится.

К слову, все персонажи у автора страдают резкими необоснованными сменами настроения. Вот, к примеру, монолог начальника: «Ты посмотри на себя. Ты жалок. Хорошо, что наши клиенты не видят, кто на другом конце провода. Слушай, помнишь Машку? Она сидела рядом, когда мы стажировались. Дала мне вчера, прикинь? Прямо в обед, в кабинете. А у тебя-то как на личном? Все также, с Жанночкой? Ха-ха. Ты чего завис? Оглох? Объяснительную мне на стол и в этом месяце без премии. Ах, и еще кое-что, – отходя от меня, проговорил начальник, – на тебе сегодня звонки Маши, она пару часов будет занята у меня в кабинете, так что займись этим. Ужас, воняешь, как свинья. Не подцепить бы от тебя чего». Начальник мгновенно от брезгливости переходит к дружескому доверию и рассказывает про свой секс, тут же издевается над отношениями героя, наказывает его, потом просит об услуге и возвращается к брезгливости.

Все действующие лица произведения ведут себя примерно также. Извращенец Илья заставляет надевать свои шмотки и смеется над героем, но при этом ему завидует, и винит себя за то, что не остановил его, когда тот ушел с кафедры (т.е. герой до такой степени безвольный, что его друг корит себя за то, что не приказал ему остаться в университете). Мать смеется над его рисунком, и это ломает герою психику, он так и остается без призвания. Психиатр тыкает ему и называет голубчиком, но в следующем предложении переходит на «вы», а потом и вовсе начинает использовать лексику 18 века и называть санитаров «джентльменами». Это не главная странность психиатра. Он организует целый подпольный концлагерь, в котором персонал делает вид, что это клиника, для того, чтобы вынудить клиентов подписать дарственную. То есть вместо того, чтобы просто прийти с пистолетом, напугать и заставить, разыгрывается костюмированное шоу с огромными трудозатратами, с массой участников, с привлечением обычных врачей, подделкой кучи документов, закупкой дорогих медикаментов, обманом сотрудников. Естественно, у психиатра ничего не получается, медсестра обычной больницы, которую почему-то психиатр в долю не берет, влюбляется в героя и спасает его. Сама она не менее странная: «Студенток медицинского училища все рассматривали, как девушек доступных, потому там за все годы учебы она не повстречала ни одного достойного мужчину, о которых читала в своих любимых романах. А тут в психиатрической больнице нашелся человек, ценивший не только ее тело, но и другие, присущие ей, человеческие достоинства. Она не стала расспрашивать о случившимся, не стала и отчитывать. Она даже не рассказала никому в больнице, только с легкой улыбкой подошла ко мне и протянула градусник».

Единственное объяснение такому поведению – это полная эмоциональная неискушенность автора, который никогда не испытывал сильных эмоций и судит о них со стороны. Он ничего не знает о боли и унижении, поэтому его герой одинаково оскорблен тем, что его избивают ногами,  дают воду вместо компота и обзывают неудачником. Человек, которого бьют ногами, на компот внимания обращать не станет, как и на слова.

Поэтому жаль, что автор сразу же взялся за такое сложное произведение, даже для профессионала с большим жизненным опытом – это испытание, и естественно, начинающий автор не мог справиться. Для доработки этого текста нужно прописать мотивы каждого персонажа, простроить характеры, изучить юридическую сторону вопроса, сделать так, чтобы аферы выглядели более достоверными, а персонажи менее истеричными. Кроме того, автору следует обратить внимание на стилистику художественного текста и быть внимательнее. Хотелось бы, чтобы автор не брался за правки сейчас, а отточил мастерство на куда более простых конструкциях, потенциал хороший.

---

Женя Декина (личная страница).

---

Артем Голобородько

«Срыв»

Глава 1.

Мой лечащий врач попросил записывать мысли в тетрадь и попытаться разобраться, что стало причиной моего нервного срыва. По его словам, мне повезло, потому что я долго находился в состоянии депрессии и психического расстройства, что могло, в особых случаях, просто-напросто стереть личность. Меня вовремя нашли, и привезли в психиатрическую больницу. По дороге я бредил и часто терял сознание, а разум стоял перед выбором – превратиться в овощ, или остаться человеком. Если это и было спасением, то не таким, каким я себе мог представить. Лежать в карете скорой было неудобно, постоянно трясло и мотало из стороны в сторону, а в окне все смазалось. Два силуэта напротив, с размытыми лицами от постоянной тряски, о чем-то бурно разговаривали. Когда мы наконец-то остановились, эти два гориллоподобных медбрата выволокли меня, размякшее тело мужчины тридцати пяти лет с пустым взглядом, из машины и унесли прямиком в ад. Удар в солнечное сплетение – и гиенный смех слышался четко. Потехи ради меня били, сопротивляться я не мог.

В приемном отделении привели в чувство и накачали так, что даже смирительная рубашка не понадобилась. А доктор, как он попросил обращаться к себе, Геннадий Петрович, бросил в мою сторону омерзительное высказывание при заполнении бумаг, что-то вроде «полный неудачник» или «очередное больное животное». В карточке диагноз – «Нервный срыв с четко выраженным психозом». Под действием вколотых препаратов я не смог вспомнить не то, что своего имени, но и связать несколько слов. Голова кружилась и раскалывалась пополам, в горле – пустыня Сахара, из лопнувшей губы сочилась кровь – железный привкус до тошноты. В желудке было пусто до боли.

После приемной меня повели по зданию. Шаги давались тяжело и неуклюже, все время оступался и останавливался, чтобы набрать в легкие воздух. Один из «горилл» ударил чем-то тяжелым по голове, и сказал, что если еще раз потеряю сознание, то бросит в туалете. Ему не хотелось тащить мой зад до палаты. Плевать. Я провалился в пустоту сразу же после его слов. В пустоту, которая уже давно захватила тело и принялась поглощать душу.

От накаченных в организм нейролептиков и антидепрессантов я проспал двое суток. Очнулся от холода, лежа на полу, который, судя по резкому запаху мочи, не мыли давно. Преодолевая слабость, с трудом сел на скрипучую, прогнувшуюся практически до пола, кровать, и, пытаясь сосредоточиться на окружающем, зафиксировал голову руками. Не помогло. К горлу тут же подошла рвота. Из расплывчатых во взгляде вещей, я узнал умывальник, из крана которого струилась ржавая вода.

Головокружение стихало. Спустя час, палата начала принимать более четкие очертания. Окно с решеткой, глухая дверь с небольшим отверстием, в углу – грязный унитаз, сохранивший в себе пребывание другого квартиранта, умывальник, кровать. Стены, изрисованные непристойностями и бессмысленной возней, впитали в себя весь ужас изувеченных рассудков, и теперь не в силах это терпеть, принялись отдавать накопленное новым постояльцам. От них веяло чем-то неизвестным, опасным и пугающим. Захотелось уйти, убежать, завыть. Я чувствовал, как «это» начало происходить. Час, два, я потерялся во времени. Пустота внутри, тревога, черная и безжалостная, пропитывала мою личность и все вокруг. И у нее получилось бы исполнить свое предназначение, если бы в дверь не вошли.

– Ну, как мы себя чувствуем? Меня зовут Геннадий Петрович и я ваш лечащий врач, – доктор склонился надо мной и начал внимательно изучать мои глаза, словно новый вид животного или кусок грязи на ботинке. Если бы не два амбала сзади, то я наверняка бы накинулся на него. На нем был белый халат поверх серого костюма, протертые в коленях брюки, изношенные коричневые с дырками ботинки и очки поверх седой, немытой шевелюры. Глаза красные с синими мешками, тяжелые и злые.

– Нормально все. Что произошло? – Ответил я, не в силах больше терпеть пристальный взгляд и запах дешевого одеколона.

– О! Голубчик, я это и хочу выяснить. Произошло то, что ты шатался по Кирова и пугал народ, хотел кинуться под автомобиль, спровоцировал аварию, к счастью никто не пострадал. Торговый центр чуть не разрушил. Разве не помните, как побили свою жену?

– Жену? Мою Жанночку? Но она мне не… – Я не мог поверить, что я способен был ударить самое дорогое мне на свете. – Что с ней?

– С ней все в порядке. Проходит обследование в областной больнице. Она в положении, вы знали?

– Да.

– Вам повезло, она хорошенькая, правда, не понимаю, что в вас нашла. Ну не суть. Хорошо. Значит, память вы еще не до конца потеряли. Так. Сейчас эти два джентльмена отведут вас в душ, затем в столовую, а после я с вами поговорю.

Доктор быстро проскользнул мимо двух, как он выразился, «джентльменов», и скрылся в лабиринтах больницы. Я даже и не сразу понял, что произошло, но аппетита, после сказанного, не было. Все произошло так быстро, и я совсем ничего не помню, то есть помню, но то, что сказал доктор – совсем нет. Как будто он рассказал про своего друга, и сейчас я встану и пойду домой, но когда меня очередной раз ударили по голове, выводя из ступора мыслей, я осознал, что это все взаправду.

Разговор с доктором был нудным и долгим. В кабинете с одним столом, кушеткой и шкафчиком для одежды, Геннадий Петрович задавал вопросы, на которые я совершенно не знал ответов. Например, принимал ли наркотики, лекарства, снотворные, что изображено на той или иной карточке с кляксой, что думаю о месте, где нахожусь, кто знает, что я тут, много ли у меня друзей, какая работа, что находится в моей собственности, есть ли долги, сбережения. Боялся, если отвечу неправильно, то меня запрут в той ужасной палате, кинут одного и больше не выпустят. Меня пугали кричащие от безумия стены, а также перспектива слушать их вечно. По словам доктора, моя память, на фоне срыва и примеси каких-то препаратов, превратилась в нечто похожее на разбросанный пазл, который предстоит собрать. Достав из стола ручку с тетрадью, и, передав их мне, он настоял записывать все, что вспомню в хронологическом порядке с того момента, который, по его словам, стал толчком, запустившим реакцию психического расстройства.

– А пока ты будешь вести этот, на мой взгляд, веселый дневник, я понаблюдаю за тобой и решу, опасен ли ты для общества или нет. Джентльмены, – рукой дал команду доктор.

Хоть я и мог уже ходить без посторонней помощи, но эти две «гориллы» силой схватили меня подмышками и поволокли по коридору, вдоль которого стояли живые трупы, бессмысленно передвигающиеся и бубнящие свои никому непонятные мантры, старающиеся занять как можно меньше места при виде моих спутников. В их взгляде не было ничего, пустота заменила их «Я» собой, оставив лишь один инстинкт – не умереть и существовать в этом месте вечно.

 Все началось в тот день, когда я узнал, что моя Жанна, любимая Жанночка, забеременела от лучшего друга Ильи. Она хотела внушить, что это мой ребенок, но когда год назад обстоятельства заставили меня пройти полную проверку своего не совсем здорового организма, среди таких болезней, как хронический гастрит, близорукость и мигрень, у меня добавилось бесплодие, что оказалось существенным доводом.

– Не может быть?! – Воскликнула Жанна. На секунду замешкавшись, она сменила тон негодования на щебетание канарейки, а в глазах проступала паника. – Это чудо, дорогой! Сколько по миру таких случаев, когда бесплодные родители заводили детей. А, дорогой, разве ты не рад? Вот у меня знакомая…

– У меня абсолютное бесплодие. Мне не могут помочь ни врачи, ни кто-либо еще, ты это понимаешь? Он не может быть моим ребенком.

Я давно догадывался о связи моей Жанночки с Ильей. Он всегда был лучше меня. Его родители имели строительную фирму, а мои – работали на заводе. Если он учился в лучшем институте на престижном направлении, то я окончил педагогический университет, историческую кафедру. Он был атлет, а я и разу подтянуться не мог и часто болел. Ума не могу приложить, что нас объединяло, кроме школы. Я даже не всегда понимал, почему он со мной дружит. Каждый раз, окажись мы в компании не сродни моему статусу, а это практически все наши компании, Илья начинал высмеивать меня и подстрекать на разные авантюры и заранее непобедимые споры, выставляя меня среди особей женского пола не в лучшем свете. Ему всегда легко было добиться расположения в обществе. Накаченное в спортзале тело, всегда загорелое от отдыха в Турции или Египте, мужественное лицо и безупречный стиль одежды, который он четко подбирал для каждого случая, сводил с ума любую простушку, приглашенную только ради одного – животного развлечения. Любая была для Ильи слишком проста, он стремился решать более сложные задачи, например, если мне кто-нибудь нравился, Илья первый с ней спал, а потом рассказывал мне в грязных подробностях о том, как кувыркался с ней на даче или на кровати родителей. Иногда, потехи ради, он давал поносить свои шмотки, в которых я был похож на пугало. Взгляды других вызывали у меня постоянный дискомфорт в животе, и, как следствие, жуткую диарею.

Он не всегда был таким. В беззаботную юность мы с ним были не разлей вода. Илья тайно брал из папиного кошелька несколько купюр, а я придумывал, как их интересней потратить. Было весело. Даже не знаю, когда наши отношения сошли на унижение и отчуждение. После окончания института Илья устроился в фирму отца, а я, отказавшись от работы преподавателя, пошел в Call–центр за хорошей зарплатой. Ошибся.

Ожидание юности и реальность жизни оказались далеки друг от друга. Все было куда несправедливей, чем казалось в прошлом. Детские комплексы превратились во взрослые проблемы, а другой жизни у меня не было и вряд ли подвернулось бы что-нибудь лучшее. Пытаясь найти в себе причину такой тотальной неудачи, пришлось проанализировать кое-какие воспоминания. Всплывает один случай, случившийся после смерти отца.

Однажды, я решил стать художником и нарисовал вид из окна свой комнаты. Гордясь своим рисунком, принес его маме, готовящей на кухне вареники. Она долго разглядывала мою мазню, а затем спросила:

– Это что такое?

– Как что? Вид из окна. Я хочу стать художником.

Мама засмеялась. Я пытался понять, что ее рассмешило – слова или картина, но не найдя ответа, просто забрал рисунок у нее из рук.

– Вид из окна? Вот насмешил. А ты знаешь, что художники – это самые нищие люди, и притом жуткие лодыри. Конечно, есть талантливые, как Репин, Малевич, их вот признали, а у тебя таланта нет, возня какая-то. Лучше найди себе другое увлечение, сынок, на этом ты денег себе не заработаешь. Ты представляешь, если бы я вместо работы рисовала такое? Где бы я деньги взяла на еду, отца ведь больше нет… Прости, сын.

Так я перестал мечтать быть художником. Было еще много всего, от чего мама меня отговаривала: футбол, пение, игра на гитаре, радиолюбительство, я пытался найти себе применение, но никак не мог. В итоге, устроился работать в отдел техподдержки одной из фирм. Каждый день по восемь часов приходилось выслушивать больных стариков, звонящих лишь потому, что им скучно. Вежливо отвечать на угрозы, крики больных неврастеников, алкоголиков и перевозбужденных детей, считавших своим долгом оскорбить человека, зная, что тот далеко и не может ответить на грубость. День за днем, раз за разом, одно и тоже. Пытаясь снять у рабочих психологическое давление, руководство проводило бесполезные тренинги и коллективные мероприятия, где все пели песни, знакомились друг с другом, и, заперевшись в кабинке туалета, предварительно перебрав мартини с водкой, предавались мимолетному экстазу друг с другом. Кому-то после удавалось вырваться в начальники и, даже на фоне этих содомских вечеринок, завести семью с коллегой, но меня от всего этого тошнило. Мне виделось, как их тела поедают черви, а рот выплескивает яд. Я терпел. Терпел, когда начальник орал на меня за то, что я нагрубил клиенту. Терпел, когда лишали премии. Терпел мою Жанночку, ноющую, что нет денег на салон красоты. Я терпел не потому, что был сильнее обстоятельств, нет. Терпел, потому что боялся потерять жизнь, в которой был хоть кем-то. А вернуть прошлого я не мог.

Меня зовут Валентин.

Глава 2.

Сегодня проснулся от дикого вопля, доносящегося эхом из коридоров психиатрической больницы. Очередной больной, потеряв в себе человека, искал недостающую часть рассудка в тоннелях разума. Он кричал истошно, больно, и если бы рядом находился волк, то не посмел бы перебить человека. Крик души. Душа – это как раз то, что многие потеряли и, видимо, никогда больше не найдут. Замену ей или лекарства для нее не нашли. Топот тяжелых тел пронесся за дверью, кто-то спешил на зов. Несколько четких и отработанных за долгое время работы ударов, звонкий визг – и тишина. Все снова вернулось на круги своя. Уснуть я не мог.

Приняв небольшое гостеприимство своей тюрьмы – уборную с ржавой водой из крана, взял с подоконника, полученную вчера, ручку. Маленькая, легкая, с острыми чертами она лежала спокойно на ладони и пугала меня. В голове замелькали кадры из фильмов, где человек убивает другого человека, воткнув ручку острием в сонную артерию. Копьеподобный вид делал из безобидной повседневной вещи – оружие. Вонзить ее в шею доктора или себе? Я не знал, почему думал об этом, да и думал ли я тогда вообще. Пробудивший крик вернул меня в реальность. Все было наяву. Вчера я потерял часть себя, а заполнить ее было нечем. Безысходность, страх и презрение к самому себе вытесняли остальные чувства. Ручка сжалась в кулаке с оставленной острой частью.

Подношу её к шее, абсолютно не понимая, куда следует ударять. Медлю, сомневаюсь, дрожу. Стены вокруг кричат и ликуют, сегодня у них будет кровавое зрелище. Ладонь взмокла, на лбу и по всему телу проступил пот, начало трясти. Уши заложило от невыносимого писка, или, как мне казалось, шума трибун, ревущих в предвкушении. Колебался, но все же отвел руку для замаха, чтоб наверняка, без боли. Оружие готово в любую секунду выстрелить. Из глаз полились слезы. Я зарыдал, осознавая никчемность, и предвкушая скорую смерть, которая стояла рядом со мной с протянутой рукой. «Давай! Сделай это!» – кричал в голове голос. Я спустил курок воображаемого револьвера. Время остановилось. Прищурив глаза, был уже готов почувствовать нестерпимую боль в области шеи, как резко услышал удар по окну и щебет маленькой птички. Она смотрела на меня по ту сторону и игриво щебетала, перепрыгивая с места на место. Маленькая синичка, заметив страдальческий взгляд, немного попела свою песенку и улетела прочь. Осознав то, что хотел сделать, я выбросил ручку на пол и забился в угол кровати, обхватил колени руками и зарыдал. Сердце продолжало гонять кровь по телу, и повлиять на это я уже никак не мог. Сколько пробыл в таком состоянии, не помню, но очнулся оттого, что в мою палату зашел доктор со своим сопровождением.

– Доброе утро, голубчик. Как себя сегодня чувствуете? – Доктор без особого удивления смотрел на меня в оцепенении. – Вспомнили что-нибудь? – Пока я собирался с мыслями, доктор увидел лежащую на полу ручку, поднял ее и сказал, – Хорошо, что я вам карандаш не дал, им это сделать намного проще. Думаю, раз ручка на полу, вы больше не будете пытаться себя убить и начнете делать, что я говорю, – голос звучал спокойно и обыденно, словно он рассказывает про вчерашнюю игру любимой команды в футбол.

– Это не то, что вы думаете, – простонал я.

– Не важно, даже если вы сдохнете, до вас никому не будет дела. Так что, решать вам, но делать все же этого не советую. После таких, как вы, слишком много бумажной волокиты и объяснительных бумаг.

– Я сегодня начну... Дневник.

– Хорошо. А пока идите в столовую, и без глупостей. Если что, «джентльмены» за вами присмотрят.

«А ведь в чем-то доктор прав. Карандашом и правда лучше», – подумал я. Два медбрата не отставали от меня ни на шаг. Я даже в шутку подумал, что они мои телохранители. В столовой, больше напоминавшей загон для скота, где пахло протухшими продуктами и немытыми человеческими телами, куда даже персонал старался не заходить, было много людей. У каждого в руке поднос, со стоящими на нем тарелкой и стаканом. Вилок на раздаче не было – только ложки. Мечущиеся больные разделялись на несколько групп. Одни спокойно сидели и кушали, разговаривали друг с другом и вели себя вполне нормально. Другие же постоянно ерзали и содрогались, как заведенные игрушки, все время отвлекались, что-то выкрикивали и продолжали закидывать единственное топливо для своего безумия в рот. Третьи вели себя как дикари. Они не использовали ложек, кушали стоя, кто-то с помощью рук, а кто-то и вовсе как животное – только ртом в углу стены, или прямиком около раздаточной. Вся эта обстановка казалась такой нормальной и естественной для присутствующих, что никого не удивляло происходящее. Никого, кроме меня.

Когда подошла моя очередь получать дозу второсортной пищи, я случайно задел одного из дикарей. Тихо извинился и прошел вперед, стараясь не смотреть на людей. Но, видимо, запущенная мной реакция в голове больного вызвала один из сопровождающих психоз недугов – ярость. Дикарь швырнул недоеденную тарелку на пол и толкнул меня в спину с такой силой, что я улетел в стену вместе со своим завтраком, задевая других, и спотыкаясь о них. Толпа молниеносно подхватила свежее действие и завопило невыносимой какофонией. Мне совсем не хотелось драться, в отличие от моего больного оппонента. Замеченные краем глаза, на выходе медбратья стояли с ухмылками на лицах и наблюдали, видимо уже не в первый раз, за происходящим. Не дожидаясь ответных действий, больной всем телом придавил меня к полу и начал колотить. Это походило на сражение отчаявшегося животного, смирившегося со своей участью, но все равно цепляющегося за жизнь в его последней битве. Почувствовав вкус крови, и устав от всего происходящего, я потерял контроль. Сначала перестал закрывать лицо и подставил его обидчику.

– Еще! Ну, давай, урод! Это все, что ты можешь?!

Не помню, что еще я кричал, и сколько ударов получил перед тем, как в глазах потемнело, и я провалился в забытие.

Очнулся от ноющей боли, пронзающей все тело. Во рту был горький привкус недавнего боя. Глаза отекли и опухли, попытка открыть их причиняла боль. На мгновение показалось, что я лежу у себя дома на нашей с Жанной кровати. Будто бы она вот-вот зайдет в комнату, ляжет рядом со мной, впустит свои нежные и тонкие пальцы в мои волосы, и льющимся горной рекой голосом шепнет на ухо, что это только дурной сон. Я вспоминал о нашей первой встрече, что я как ребенок влюбился в ее красоту с одного взгляда, и был готов отдать все на свете, лишь бы эта девушка была моей. И она стала моей. Купаясь в своих грезах, я забыл о происшествии, и открыл как можно широко глаза. Те же стены и рисунки, пропитанные безумием. Я снова в своей палате.

– Валентин, вы меня разочаровываете, – начал свою беседу со мной Геннадий Петрович, – ваши вспышки гнева меня беспокоят.

– Гнева? – в недоумении переспросил я и тут же пожалел об этом.

– Не сметь меня перебивать! Ты, псих недоделанный! Я одной своей росписью могу тебя запечь за решетку или сделать лоботомию. Ты меня понял? Я тут главный, а ты – больной и будешь делать, что говорю.

– Понял.

– Вот и хорошо. Тогда продолжим. Сегодня ты напал на человека, беззащитного больного.

Я хотел было переспросить, и набрал для этого воздух в легкие, но суровый взгляд доктора перебил мое желание.

– Да. Ты, мой голубчик. У Сергеева «Болезнь Пика» и он самый безобидный мой пациент, в отличие от тебя. Ты помнишь, что произошло?

– Помню, – замялся я. – Я стоял с подносом на раздаче и случайно задел вашего Сергеева, после чего он меня толкнул и начал бить, а дальше, дальше...

– Интересно, интересно. А мои «джентльмены» рассказывают совсем другое. Вы вдруг кинулись на стену и упали, затем начали бить себя по лицу и кричать. Пациент Сергеев пытался вас успокоить, после чего вы нанесли ему многочисленные увечья. Вы раньше не употребляли никаких психотропных веществ?

– Нет, – с диким испугом ответил я, – никогда!

– У вас в крови нашли иднометацин, вам это ни о чем не говорит?

– Нет.

Доктор продолжал говорить и задавать вопросы. Я отвечал односложно, медленно переваривая все, о чем он говорит. Он рассказывал совсем о чужом мне человеке, которым никак не мог быть я. Мне до сих пор казалось, что происходящее вокруг – дурной сон, и я вот-вот проснусь. Я должен вспомнить, что произошло со мной после того, как узнал, что Жанна, моя Жанночка беременна. Я был готов смириться с тем, что этот ребенок не мой, лишь бы быть с ней рядом. Надо вспомнить, понять, почему она до сих пор не пришла за мной. Даже если я ее ударил, она сможет простить, она обязана это сделать, ведь я ее так любил.

– Как продвигается ваша память? Вспомнили что-нибудь?

– А? Что простите?

– Я спрашиваю, вы начали вести дневник? – с явным раздражением в голосе повторил Геннадий Петрович.

– Нет, то есть да. Вот сегодня собирался начать.

– Вот и славненько. Буду рад почитать ваши записи. На сегодня у нас все.

Я снова остался наедине с собой в палате, только и мечтавшей поглотить меня целиком. Единственное, что отвлекало от гнетущей обстановки и сложившейся ситуации – это вид из окна и отсутствие людей. Свежей, зеленой, живой и такой настоящей казалась жизнь за пределами решетки. Жизнь, которую я благополучно потерял, сам не помню, как. Вспоминая свои будни и прошлое, сидя в палате, больше напоминающей карцер где-нибудь в сибирской тюрьме, я осознал – ничего не поменялось, кроме места. На меня продолжают орать, я создаю всем проблемы, и этому нет конца.

Запись 1.

Я злился и обижался на свою Жанночку. Весть о ребенке повергла меня в шок. Я был не готов к такому потрясению. Во-первых, не мог поверить в измену Жанны, а, во-вторых, догадывался, что изменила она мне с Ильей. Она этого так и не признала. После нашей ссоры я вышел из квартиры и направился туда, где обычно мужчины зализывают свои раны – Пивнуху. Но не ту Пивнуху, к которой подъезжают на дорогих машинах, и, где стакан пива стоит пятьсот рублей, а к самой, что ни наесть паршиво пахнущей мочой, отрыжкой и перегаром. Место социального дна и пропитых судеб. Денег у меня с собой было немного, точнее сказать, их еле хватило на три рюмки водки. Четвертую я выпил «в кредит». Несколько раз звонила Жанна, после – Илья. Видимо, она ему все рассказала, или он и так все знал. Телефон выключил специально, чтобы просто побыть наедине с собой. Я пытался разыграть в голове все варианты развития ситуации, прокручивая их снова, и снова, и снова, но итог всегда был один – я ничего не могу сделать. Наверное, я так и просидел бы всю ночь в своих размышлениях, пока ко мне не обратился, сидевший напротив, мужчина в старом пальто с приподнятым воротником, шляпе, очками на массивном носу и с недельной седой щетиной на лице.

– Чё, мужик, день барахло? А?

– Жизнь – барахло, – ответил я.

– Может, тогда выпьем? А?

– У меня деньги кончились.

– У меня есть. Я угощаю. А?

– Раз угощаешь, – ответил я, и не заметил, как опрокинул еще пару стопок.

Мой новый друг оказался завсегдатаем. Работал грузчиком, жена ушла к другому, оставив на нем приличную сумму долга, для погашения которого приходилось отдавать практически всю зарплату, а оставшуюся часть пропивать. На какое-то время забылись проблемы с Жанной. Мы жаловались на судьбу и понимали боль друг друга. Когда у кого-то жизнь такая же паршивая, как у тебя, становится немного легче. Ты как будто делишь ее с кем-то, веришь, что не все так плохо, а на самом деле грязи на тебе меньше не стало.

– Я вот единственное не жалею, что квартиру переписал на жену с ребенком. Знаешь, оно и правильно, лучше себя чувствую что ли. А? Ну и что, что ушла, пусть валит, куда хочет, без нее лучше стало. Любая баба моей может быть, и оправдываться ни перед кем не надо. А? Так что, друг мой, тебе совет – сиди на своей работе, все не мешки воротить, а телочка твоя, может, и правда от тебя залетела, кто знает? А? Еще по одной? Давай.

Проговорили с моим новым щедрым другом мы до самого утра. Пьян я был «в стельку», и, если бы Пивнуху не закрыли на уборку, я так и опоздал бы на работу.

На работу все же я опоздал.

Глава 3.

Ночью снились кошмары. Обрывки картин незнакомой жизни появлялись на мгновение, и тут же исчезали в тумане грез и бреда. Накладываясь одна на другую, никак не мог уловить суть, все стремился к чему-то неуловимому и забытому, но все тщетно. Все тлен. Я перестал вести счет времени и дням, проведенным в больнице. Мне казалось вечностью общество, проведенное наедине с собой, своими мыслями и страхами. Я беседовал с доктором каждый день, и постоянно узнавал про себя и свою болезнь что-то новое. А все лечение сводилось к принятию препаратов и одиночеству. Его «верные псы» меня унижали и обзывали, как только оставался с ними наедине. В столовой, в каше попался человеческий зуб, а вместо компота порой давали обыкновенную воду. Я был на пределе, мне хотелось домой и спать. Еда потеряла вкус, а жизнь – краски. Постоянный страх меня выматывал.

Поднялся с койки, умылся ледяной водой, отдающей протухшей рыбой и, оперевшись на подоконник, посмотрел в окно. Ночь скрывала недостатки дня и людей, прячущихся за ее тенью. Все самое грязное выплескивалось наружу из глубоких недр и темных уголков, предавалось безнаказанности, вседозволенности и низменности желаний, разжигаемых пороком. Но в эту ночь как раз все было по-другому. Чистое июньское небо с мириадами звезд и луной, такой прекрасной и загадочной, что по спине пробежала легкая дрожь. Захотелось выйти и прогуляться, потрогать руками холодную траву, ощутить дуновение ветра, лечь на землю и наблюдать за движением небесных светил, как это делают звездочеты или маленькие дети. Большая Медведица, рядом с ней Малая пригрелась, пояс Ориона на горизонте, а вот хорошо видно созвездие Скорпиона. Красотища. Звезды – фотокарточки из прошлого, несущиеся сквозь пространство и время в бесконечной пустоте Космоса, не думая, догадается ли кто-то, что их уже нет. Дыхание на удивление было ровное и спокойное. Впервые за долгое время меня не мучили приступы удушья и беспокойства. Я знал, что все исчезнет на рассвете, и не мог оторвать взгляд. Через мутное окно мне раскрывалась самая большая фотовыставка из прошлого во Вселенной. На подоконнике одиноко лежала тетрадь и ручка.

Запись 2.

Душный офис, наполненный маленькими кабинками с людьми-каннибалами, выполняющими работу однообразную и скучную, действуя по спроектированным схемам, отвечающие по шаблону, и у которых есть ответы на все вопросы.

Голова гудела от выпитого накануне спиртного и яркого света из окна. За мной тянулся шлейф пота, перегара и духа неудачника. Рубашка не стиралась неделю, была пропитана негативными эмоциями, вперемешку с беспомощностью и отчаянием перед следующим днем. Я брел среди бесконечных столов, ловя взгляды отвращения и брезгливости. Алкоголь выветривался, заменяя собой убивающую меня мысль о Жанне. В телефоне обнаружил, что она звонила сорок пять раз. Илья звонил три. Сходил на местную кухню. Выпил три стакана холодной воды из бойлерной, и украл чей-то бутерброд из холодильника. Плевать. Работать еще целый день.

– Ты почему опоздал? – новоиспеченный начальник, бывший мой коллега, с которым мы вместе пришли работать, и который поднялся после очередного корпоратива, решил отработать свои приобретенные навыки козла. – Фууу, – с брезгливостью продолжил тот, – от тебя воняет, как от бомжа. Ты что бомж, Валентин?

– Нет, – не поднимая глаз и не останавливаясь в подготовке рабочего места, промямлил я.

– Ты посмотри на себя. Ты жалок. Хорошо, что наши клиенты не видят, кто на другом конце провода. Слушай, помнишь Машку? Она сидела рядом, когда мы стажировались. Дала мне вчера, прикинь? Прямо в обед, в кабинете. А у тебя-то как на личном? Все также, с Жанночкой? Ха-ха.

Моя голова потяжелела от прилива крови, а лицо стало пунцовым. Мне доводилось и раньше слышать, как другие шепчутся, что моя Жанночка, когда я приходил с ней на вечеринки, вела себя с другими непристойно, пока я отлучался по каким-либо причинам. Я знал, что они врут, она не может быть такой и все это – зависть. В этот раз мне хотелось защищать не ее, а себя.

– Ты чего завис? Оглох? Объяснительную мне на стол и в этом месяце без премии. Ах, и еще кое-что, – отходя от меня, проговорил начальник, – на тебе сегодня звонки Маши, она пару часов будет занята у меня в кабинете, так что займись этим. Ужас, воняешь, как свинья. Не подцепить бы от тебя чего.

В этот момент мой телефон завибрировал.

– Ну, наконец-то, старик, мы уж думали… – затараторил Илья.

– Мы?

– Жанна рассказала, что ты вчера ушел и не вернулся, попросила меня тебя найти.

– Вот ты и нашел. Пока.

– Постой, старик, ты чего?

– Ты! Ты с ней... ее... Пока я корячился на работе, чтобы оплатить ей салоны красоты и спортзалы. Ублюдок! Ребенка зачем заделал?

– Ты чего? Какого ребенка? Я не понимаю, о чем ты. Послушай...

Я бросил трубку и приступил к работе. Первой позвонила женщина с проблемой подключения к Интернету. Очередная больная стерва.

Домой идти я боялся, Жанна не позвонила за весь день ни разу. Мне с трудом удавалось держаться, чтобы не позвонить ей и не начать извиняться, словно я – нашкодивший школьник. По окончанию своей смены пришлось дорабатывать пару часов за Машу, успешно развлекающую нового босса. Все это время, пока отвечал на звонки, думал, как сниму с кредитной карточки деньги на цветы, куплю разные гастрономические деликатесы и устрою Жанне сюрприз. Эта мысль окрыляла меня и вела вперед, я был уверен, что если мы поговорим, то придем к компромиссу.

Стараясь не шуметь, я аккуратно закрыл за собой входную дверь и прошел на кухню. Жанны дома не было. Поначалу я расстроился, но потом решил воспользоваться отведенным временем и подготовить сюрприз. Успел поставить цветы в вазу и разложить на столе фрукты, когда в квартиру вошла Жанна.

– Да, да, да. Это конечно ужасно, но думаю ненадолго, если все пройдет успешно, то заживу, как королева. Как говорится, «Без лоха и жизнь плоха». Ой! Я перезвоню.

Жанна – как всегда безупречная и желанная каждым, на кого не взглянет, стоит сейчас напротив меня. Ее зеленые глаза, закутанные в длинные черные ресницы, нависшие между прямым аккуратным носиком и пухлыми губками, не шевелились, словно она картина, или другое произведение искусства. Моя Жанна. Тонкие руки плавно опустились на грудь, изящно переходящую в тонкую талию без лишнего сантиметра, и дальше в аппетитные и подтянутые в спортзале бедра, стройные ноги со шпильками на конце. Я улыбался, как дурак и вожделел ее.

– Фу... Чем это воняет? Валь, от тебя?

– Я принес тебе цветы, моя любовь, смотри.

Я схватил цветы из вазы, чуть не опрокинув ее, и преподнес букет своей Афродите.

– Валь, пойди, помойся. Вонь невыносимая, а за цветы спасибо. Мило. Так и быть, я тебя прощаю, но только при одном условии. Я купила тебе успокоительные, пропей, пожалуйста. О, это розы?

– Нет, лилии с хризантемами.

– Понятно. Все, иди в душ.

– Все, что попросишь, дорогая.

Закончил писать под утро. Маленькими шажками ко мне возвращалась память. Разбитое прошлое вновь собиралось в единую картину, но давалось мне это с трудом. Каждый раз, соединяя пазл воедино, голова разрывалась в сильных болях. Доктор сказал, что это нормально и прописал дополнительные таблетки от мигрени. Всего я принимал четыре пилюли три раза в день, теперь к ним добавилась еще и таблетка от головы. После обеда проходили беседы с доктором в его кабинете. Он задавал разные вопросы, записывал в карточку пару предложений, и отпускал. После одного из сеансов разрешил свободно гулять по больнице вместе с другими, но предупредил, что это до первого инцидента. Звонить Жанне мне запрещали по непонятным причинам, а на вопрос, не звонила ли она, отвечали «тобой никто не интересовался». Так я проводил свое время, бездумно, в обществе безумцев, где я постепенно становился одним из них.

Гуляя по лабиринтам психиатрической больницы, я постоянно ощущал на себе взгляды медбратьев, которые куда бы ни шел, следили за мной. Старался не подавать вида, что их замечаю, но получалось не очень. Один раз побили за то, что я постарался не пить таблетки. После дозы я забывался на время, проваливался куда-то далеко, что никак не мог выкарабкаться. Чувствовал, как теряю в себе человечность и связь с окружающим нормальным миром, обрастаю местной чумой и превращаюсь в пепел. Однажды мне удалось ускользнуть от пристальных взглядов моих «телохранителей» и спрятаться в одной из палат.

– Они тебя и тут найдут, – ответил мне незнакомец, в чью палату я зашел.

– Что? Вы к кому обращаетесь? – оглядывая коридор, спросил я незнакомца.

– К тебе, Валентин.

Я посмотрел на иссохшего старика, показавшегося мне знакомым.

– Откуда вы знаете, как меня зовут?

– Он мне сказал, – указывая пальцем в потолок, ответил старик, – он все знает.

– А, все понятно. Нет, спасибо. Я как-нибудь сам справлюсь.

– Оно и видно, – усмехнулся дед, – зачем прячешься, найдут же, и побьют.

– Я телефон ищу. Мне позвонить срочно надо. Меня вытащат отсюда.

– Позвонить кому, Жанне? Я прав?

– Да кто ты такой, старик? – я прикрыл дверь.

– Присядь, сынок, – старик вежливо указал на пустое место.

– Я лучше постою.

– Вот скажи мне, почему ты здесь?

– Я не помню. Сказали, что-то натворил и не все в порядке с нервами, но как только поговорю со своей Жанной, она меня вытащит.

– Нет, мой дорогой, ты здесь, потому что ты – псих, и всегда им был. И пока ты этого не признаешь, так и будешь бегать и звонить своей Жанне, которой на тебя плевать. Хватит закрывать глаза на окружающие тебя вещи. Как ты думаешь, сколько я тут времени? А я отвечу – сто лет. Тут так много не живут. Все дело в таблетках, они не лечат, они заглушают. Если в тебе больше нормального, то ты выберешься и пойдешь домой, а если безумного, то извини. Что преобладает в тебе? Вижу, ты уже понимаешь, о чем говорю. Разве не подозрительно, что только тебя ищут эти тупоголовые «гориллы»? Ты на крючке у них. Хочешь позвонить? Вот телефон, бери.

Старик достал из кармана сотовый телефон – старый, со слизанными кнопками, но все же рабочий телефон.

– Ты что тут делаешь? – раздался грубый голос одного из медбратьев. – Он тут!

– Нет! – закричал я.

Сопротивляться было поздно, меня уже выволакивали из палаты старика. Он стоял спокойно с легкой ухмылкой на лице и с протянутым куском камня в руке. Картина врезалась в мою память на долгие годы. Телефон он успел спрятать.

Глава 4.

Прошел месяц как я нахожусь в больнице. Таблетки, по совету старика, с которым я успел подружиться, мне приходилось доставать из своего желудка не самым приятным способом. Набивая карманы хлебом из столовой, перед их приемом, наедался им, а потом благополучно рвался в туалете. Поначалу два пальца в рот были для меня болезненной процедурой, но позже я привык. Долгое время никак не мог вспомнить, что произошло после того, как сделал своей Жанночке сюрприз. В голове пусто, словно кто-то взял лопату, глубоко копнул и вышвырнул кусок воспоминаний, оставив пустую лунку. Доктор, который, как мне кажется, начал подозревать, что я не пью лекарства, посоветовал отвлечься от написания дневника и постараться завести друзей.

– Но у меня уже есть один друг, – ответил ему на это я.

– Да? – удивился Геннадий Петрович. – Если можешь, расскажи про него подробней, где ты с ним познакомился?

 – Хорошо, – сказал я, и тут же пожалел, вспомнив, как не хотел старик, чтобы я про него рассказывал. Но какая, к черту, разница, если он и так, скорей всего, отсюда уже никогда не выйдет. Хуже быть не может, а доктор подумает, что я начинаю выздоравливать. Интересно, как быстро я записал себя в больные? И, что странно, я ни разу не спросил имени у старика.

– Его зовут Илья, – первое имя, пришедшее мне в голову. – Вы должны его знать. Его палата недалеко от лестницы, напротив технической комнаты.

– Знаю, знаю, продолжайте. Хорошо.

– Так вот, Илья у вас уже давно. Он не кажется таким уж, извините, психом, как остальные. Мы с ним много разговариваем обо всем и понимаем друг друга.

– Это замечательно, а не подскажешь его фамилию, он тебе ее говорил?

 – Нет, фамилии я не знаю.

 –Вижу, тебе общение идет только на пользу, ты разговариваешь более уверено и складно.

Я продолжал рассказывать, а точнее придумывать, как старик мне помогает, что я чувствую себя лучше, но это была полная чушь. Хоть и подружился со стариком, я его ненавидел, он всегда появлялся из ниоткуда, затаскивал в темный угол и говорил, говорил, говорил. Про то, как его тут мучили, били, обливали холодной водой по ночам, пропускали через голову ток, кололи до потери самого себя, но, вопреки всему, он выжил. Каждый раз он рассказывал новую историю про себя и выдвигал нелепые теории. «Тут все стукачи, никому доверять нельзя. Каждый хочет «прогнуться» под Геннадия Петровича, все надеются на его милость, он тут бог. Божок в мире потерянных рассудков. Знаешь, что я хочу еще сказать? – Старик шпионски огляделся. – Они и в еду добавляют какую-то дрянь». На мой вопрос «Зачем это все?», старик рассмеялся и ответил: «Дурак ты, что значит зачем? Они продают наши души в ад, а взамен получают квартиры, деньги и власть». Слова всегда на меня имели влияние, и я старику верил.

После очередного похода в туалет, в самый разгар тошнотворных спазмов, двое вошли в кабинку. Никогда не забуду вкус таблеток с привкусом блевотины и запахом мочи двух подонков, решивших то ли наказать меня, то ли унизить. Ошеломленный, я ходил по больнице в поисках старика, но нигде не мог его найти. На время я стал новой болезнью, проказой для всех окружающих, они сторонились и боялись «подцепить» мой недуг. Уже в бреду от действия таблеток я дошел до своего единственного безопасного места, моей цитадели – палаты. Упал на свою скрипучую кровать и провалился в сон.

Мое чувство полного одиночества ведет к психическому разрушению так же, как физический голод – к смерти.

Запись 3.

По выходу из душа меня ждал сюрприз.

– Я уезжаю на какое-то время к маме, – заявила Жанна, с сумкой позади себя. – Мне сейчас нельзя волноваться, думаю, так будет лучше для тебя и меня. Номер моей карточки ты знаешь, буду ждать от тебя подарочков. И, надеюсь, ты приведешь себя и квартиру в порядок. Прощай, дорогой.

Жанна поцеловала меня в лоб и вышла из квартиры, оставив одного. Я понимал, что так будет лучше, но не мог смириться с тем, что она так быстро ушла, не оставшись на ночь. На столе лежал букет и выпитое на половину шампанское. Другую половину начал допивать я прямиком из бутылки. Цветы поставил обратно в вазу, еду убрал в холодильник. Бесполезно шатаясь по пустой квартире, пытался найти себя. По дороге из зала в кухню, заглянул в свою заначку, книгу Эрнеста Хемингуэя «По ком звонит колокол», где рассказывается история любви и героизма, которая никогда не приключится в реальной жизни. В книге оказалось пусто. Там было немного, всего тысяч пятнадцать, но Жанне этого хватит на неделю, а то и меньше. Допив шампанское и, практически до конца, бутылку вина, я завалился спать. Мой смысл жизни уехал к маме.

Слишком часто я оставался один, без общения, поддержки и совета. Интернет с его картинками не давал мне того удовлетворения, которое было нужно. Социальные сети похожи на безвкусные конфеты. Конфета есть, а удовольствия нет. Фильмы на время могли загипнотизировать меня, но после вводили в еще более сильную депрессию. В кино не показывают жизнь, в них режиссеры осуществляют свои фантазии и страхи, выворачивают нутро наизнанку, и показывают очумевшим от зрелищ людям то, чего не может быть на самом деле. Поэтому иногда я вел разговоры с собой. Пытался оправдать свою жизнь и поступки. Приводил доводы за и против, решался на что-то, но в итоге ничего не делал.

Наутро проснулся с алкоголем в крови, но был выспавшийся и с хорошим настроением. До работы оставалось пару часов, и я благополучно сделал себе утренний завтрак - жареные яйца и кофе. Посидел в Интернете и даже успел выгладить рубашку с брюками. Отсутствие Жанны казалось мне не столь страшным, это было временно и к тому же появился шанс доказать, что она моя единственная, и что я люблю ее.

Погода на улице ясная. Отдохнувшее солнце весело освещало витрины Кирова и купола Храма. Возле Драмтеатра разворачивались палатки с сувенирами и мороженым. Около фонтанов уже дежурили сонные мамаши с колясками, а голуби утоляли жажду, купаясь в воде. Обычный летний день, но какой-то совсем другой для меня. Все проблемы казались столь незначительными и мелкими, что такие вещи, как отсутствие денег на обед, или отъезд любимой не омрачали настроения. Из проехавшей машины на полную громкость звучала песня, слова в которой были что-то вроде: «Небо поможет нам...» и, казалось, оно и вправду помогает. Я вдыхал свежесть улиц, запах высыхающего после мытья асфальта. Прошел мимо величественного здания местного банка, скрывающего в себе чьи-то мечты и горе, продающего все за вашу жизнь. С мыслью о Боге преодолел соседствующую с ним церковь. Остановки, памятники, торговые центры – на все я смотрел с улыбкой и внутренним осознанием, что все будет хорошо.

 – Ты опять опоздал! Тебе мало лишения премии? – спросил меня начальник.

Я и правда опоздал на работу, как оказалось, у моих единственных часов на кухне сели батарейки.

 – Объяснительную мне, снова. И чтобы в этот раз без всяких невиданных историй про пробки, помощь бабулькам или банальным – проспал. Тебя не было целый час. Понимаешь? Час! Маша успела десять клиентов принять, а ты шатаешься где-то. Еще одно опоздание и можешь больше не приходить. Ясно выразился?

Начальник орал так, чтобы все кругом слышали. Люди со всего отдела повылезали из норок, и устремили свои хищные взгляды на меня, пытавшегося сказать в свое оправдание что-то внятное и льстивое, дабы задобрить хозяина. Ему это нравилось. Чем больше я принижался перед ним, тем яростней он кричал и обзывал меня. Примитивные рабочие ехидно улыбались и потирали руки. Босс нашел на сегодня игрушку и не заметит, как они играют в танки или раскладывают пасьянс. В нашей фирме я давно превратился в изгоя. С появлением Жанны и нашими с ней походами на корпоративы я перестал отдыхать и любить все, что связывало меня с работой. Если раньше мне ничего не мешало надраться и кого-нибудь ущипнуть за зад, то теперь я охранял свое сокровище. Мне казалось, каждый норовит отнять ее у меня. Мужские похотливые взгляды выводили из себя, но больше всего мое сердце разрывалось на части от ответных заигрываний Жанны. Она уверяла, что ничего не было, что я просто все придумываю. Но я видел. Я терпел: ее, начальника, работу, безденежье, усмешки других и собственную никчемность.

Опоздание вернуло меня в привычное состояние. Не ожидал, что после светлого – темное наступит так быстро. Говнюк-начальник терроризировал на протяжении всего дня, прослушивал разговоры с клиентами и «тыкал» мне на мои ошибки.

 – Разве тебя этому учили на тренингах? Ну-ка, перечисли наши основные правила?

– Клиент всегда прав и... – я попытался вспомнить, чему нас учили.

– Ну что за идиот, – начальник закрыл лицо рукой, - клиенту грубить нельзя! Они – наша работа. Ты думаешь, у них случайно все ломается? Ой, связи нет. Как бы не так. Целые отделы занимаются тем, что не помогают, а вредят через удаленный доступ. А потом такой, как ты, предложит бедненьким новый тариф, или бесполезную услугу, или еще какую-нибудь ерунду. Понятно тебе, бестолочь? И больше я не слышу от тебя хамства в сторону клиента. Пошел вон! И где твоя объяснительная?

Пришлось снова отработать за Машу лишних три часа. Когда работать закончил, я вышел из здания, на улице шел дождь. Судя по каплям на луже, он обещал быть долгим. Денег на троллейбус не было. Пошел пешком. На этот раз город не казался таким веселым и приветливым, как утром. Сейчас он был серым и холодным. Люди спешили домой, стояли в пробках - единственном месте, где окружающее становится не важным и можно побыть с собой, или подумать о времени, которого нет. Всех ждали теплые дома и любимые люди. Меня никто не ждал. Я шел, поливаемый самими небесами, и вспоминал те времена, когда, приходя домой, и, не успев снять одежду, знал, какое блюдо стоит на столе. Мама всегда сидела со мной на кухне, пока я ел. Она рассказывала разные новости и истории, а во время чаепития слушала меня. Прости меня, мам. Я хотел набрать ей, но не мог. Когда Жанна предложила сдать мать в дом престарелых, я возмутился. Но ее умение обольщать и делать в постели такие вещи, о которых я даже не мог мечтать, сделали свое дело. Мать мне не сказала ни слова. Молча собрала вещи и так же молча переехала в дом к брошенным старикам, где смерть была частым гостем.

Чем больше я вспоминал, тем сильнее хотел все забыть. Память сыграла со мной злую шутку. Я мог вообразить себе все, что угодно, создать новую жизнь и верить в нее, но правда оказывалась просто невыносимой. Мне никак не хотелось принимать ее, если она была такой, какой я записывал в свой дневник. Я опять загонял себя в воображаемый угол. Видел, как внутри себя смеется доктор, читая дневник, перелистывал мою жизнь, словно дешевую желтую газетенку. После очередного написанного листа, я не приобретал, а только терял. Ходил потерянным по расколотому кафелю, трогал облупленные синие стены с пошлыми надписями, ел безвкусную столовую пищу, вдыхал местный кислород. Окна как в тюрьме, еда как в тюрьме, люди как в тюрьме – я и был в тюрьме, и тюрьма была во мне. У меня не было друзей, да и не особо хотелось разговаривать с безумцами и неврастениками. Старался не замечать их, но, то и дело срывался, то на одного, то на другого больного, орущего и монотонно шатающегося туда-сюда, словно игрушка-неваляшка.

– Заткнись! Заткнись, ты! – Орал я, и тряс пустое тело до тех пор, пока тот не взрывался в истерике, или же молча, сползая по стене вниз, обхватывал голову руками и начинал стонать. В таком режиме каждый день мне приходилось жить и выживать, стараясь не забыть, что я есть человек. Но не больший ли безумец тот, кто не вписывается в толпу больных психопатов? Старик – единственный человек из всех, с которым я четко видел свои границы и мог почувствовать себя нормальным. Но старика долго нигде не было.                             

Глава 5.

Небо было хмурым и черным. Дождь поливал всю ночь и продолжал лить весь день. Мне было холодно, сыро и одиноко. Я смотрел через решетчатое окно, где ветер терзал деревья, игрался потоками воды, меняя их направление то в одну, то в другую сторону. Небеса злились на людей. Казалось, дождь никогда не закончится, его было слишком много. Периодически возникали вспышки с последующим раскатом грома. Время внутри меня растянулось на многие километры, и, когда казалось, что прошел час, проходило всего десять минут. В больнице не было времени, его задавали работники, а единственные часы с календарем висели в кабинете доктора. Дождь – самая лучшая погода побыть наедине со своими мыслями, подумать о былом и помечтать. Как давно мне не приходилось этого делать – просто сидеть напротив плачущего окна и представлять себя другим, в другом месте. Улыбающимся и счастливым, беззаботно идущим на любимую работу в рекламное агентство со свежим «Латте» из Макдоналдса и головой, полной идей, вдохновленным утренним СМС от любимой: «Хорошего дня, мой дорогой!». Это была идеальная жизнь без нервов и ссор, вранья и предательства. В мечтах был смысл просыпаться по утрам и возвращаться домой вечером. Укутавшись в свои грезы, я пытался не замечать гуляющего по палате ветра и жуткого холода. Зубы играли чечетку, руки окоченели и посинели, изо рта в такт дыханию выходил пар.

Через пару часов я почувствовал жар, а еще через час упал в обморок посреди столовой. Пытался сказать работникам про недомогание, но меня никто и слушать не стал.

– По мне, так ты отлично выглядишь, – говорили одни.

– Хорош придумывать и дуй жрать! – Отвечали другие, добавляя к сказанному хороший пинок под мягкое место.

Всем плевать в этой больнице на людей. Меня не удивили ответы и реакция персонала, я даже не мог злиться на них за это. Они были такими же больными, как и все, только разница заключалась в том, что ночевали у себя в квартирах. Те же недопонимания с окружающим обществом и социальными проблемами, стрессами, срывами, депрессиями.

– Чем на выходных заниматься будешь? – Спросил один медбрат другого, пока я набирался смелости сообщить о недомогании.

– Да не знаю, денег нет. Ты же знаешь, – ответил второй.

– Их никогда нет.

– Согласен. Но жить-то надо когда-то. Скоро отпуск, вот путевку в кредит взяли.

– А можно разве так?

– Сейчас все можно, я даже видел магазин, где еду в кредит купить можно. Еще такое увидел в «Детском мире», а теперь – везде. Знаешь, так оно и лучше.

– Ну не знаю, а чем лучше? – Поменяв опорную ногу, ответил первый.

– Вот, смотри. Живешь, кредиты берешь, ни в чем себе не отказываешь, а потом «бамс» и «кердык». И выплачивать не надо.

– Ха-ха, наивный. Не ты, так жена или дети выплачивать будут.

– Ну и что, мне то уже будет без разницы.

– А если не умрешь, тогда что?

– Тогда – задница. Как сейчас.

– И я про то. Вот скажи, зачем ты тачку дорогую купил? Она же двадцатку на сотню жрет, а телик в пятьдесят диагональ, а...

– Хорош давить на больное. Не могу я по-другому, понимаешь? Вижу вещь и купить хочу, прямо манит меня она, как наркомана доза. А ты чего вылупился, бледня?

– Я... Мне плохо, – ощущая дрожь в коленях, простонал я.

– А нам хорошо. Иди кашу поешь, легче станет.

– Но... – Не успел я возразить, как они отошли от меня и продолжили свой разговор о жизни и ее проблемах, а я рухнул на пол.

От высокой температуры я бредил. Мне чудились образы Жанны, мамы и недавних событий. Я существовал отдельно от своего тела. Парящий где-то в блаженном состоянии, не ощущая грань реальности и иллюзии, впитывал все, что выливало подсознание наружу. Кто я, где я, и взявшийся из ниоткуда вопрос – зачем? Через пелену наложенных картинок я наблюдал за миром, через запотевшее стекло, где носились люди в белых халатах. Они говорили невнятно, суетились надо мной. Слова доходили обрывками, ложились рядом и таяли. Свет – ослепительно чистый и родной, заполнил собой все вокруг, казалось, его излучает мое остывающее тело. Я купался в нем и хотел остаться навсегда в его объятиях. Он развеял картинки и образы в голове, поставив себя на первое место. Сначала подумал, что мне послышалось, но потом до меня донеслась фраза, которая, как я понял позже, была предназначена моему сердцу – «Иди за мной. Ты – есть. Ты – живой!».

Сколько провел без сознания, не знаю. Очнулся от пронзающего холода, свободно проникающего в палату через открытое окно. Зубы танцевали во рту друг с другом, пытаясь согреться. Я согнулся в позу эмбриона и натянул к носу одеяло, попутно заталкивая его края под себя. Палата была не моя и мне до этого не знакома. Через стекло двери доносился тусклый свет. На соседней койке храпел человек. Я попытался приподняться и оглядеться получше, но не смог. Отключился.

Яркий солнечный свет облизывал мое лицо, словно назойливый пес. Чувствовал себя лучше – выспавшимся. Легким движением я перенесся в сидячее положение и оглянулся: небольшая палата на четыре кровати с приставленными к ним тумбами, умывальник – общий, туалет – отдельной дверью, пара цветов на облупившемся подоконнике, на окнах, естественно, решетки. На провисших кроватях лежали люди, ничем не отличимые от настоящих, во сне мы все одинаковые. Рядом со мной мужчина, на вид лет сорока пяти, а то и старше. В противоположном углу – еще один мужчина, проснулся и, потягиваясь, что-то пробормотал себе под нос. Напротив, в упор на меня глядел мой старик с присущей ему ухмылкой. Хотел с ним поздороваться, но он поднес палец ко рту и замотал головой.

– Так, просыпаемся, время принимать лекарства.

В палату зашла медсестра. Легкая и гармоничная, она порхала около больных, следя за тем, как те принимают лекарства.

– Теперь ваша очередь. – В аккуратненькой ладошке она протянула мне таблетки. Ее кожа была нежной и упругой, без каких-либо изъянов. Волосы ниже плеч, темно-русые, прямой нос, спелые губы, выразительные скулы, широко посаженные глаза, тонкая шея на небольшом и хорошо сложенном теле. Не отрывая взгляд от ее чарующих двух океанов, проглотил свою порцию. Мне показалось, или я хотел, чтобы так оно и было, но ее взгляд задержался на мне больше, чем на секунду – на целую вечность. Засмущавшись, медсестра пошла будить спящего соседа.

– Вот это попка, – заявил дед после ухода медсестры.

– Заткнись, слышишь?! – Ответил я.

– Ты чего? – Спросил сосед в углу.

Пневмония. Диагноз поставил врач стационара, в который меня положили. Старый мужчина в очках, лет под шестьдесят пять, с мерзкими торчащими волосами из носа и ушей, склонялся послушать меня и похлопать по спине в каждый прием. От него несло присуще только старикам запаху – лекарствами, потом и болезнями.

Пока я лежал, прикованный к своей скрипучей и неудобной кровати, было сложно совладать с собой и не оглядываться всякий раз, когда открывалась дверь. Я чувствовал сердцем, но отвергал разумом. Больной, неокрепший и сломанный мозг решил поиграть мной, словно я ему был чужой. Я не мог выбросить из головы Жанну, которая медленно всплывала и заполняла собой мысли. Мысль о том, что с вернувшейся памятью она снова пропишется в сердце и уже никогда не уйдет, пугала меня. Это должно было произойти, но сейчас орган, считавшийся мертвым, расцвел и забился, гоняя кровь новой силой. Несуществующая и неизученная сила подействовала на меня при первом взгляде на девушку, работающую медсестрой в психиатрической больнице. Самые великие умы не могли дать ответ, как эта сила работает, и какие законы ею управляют, поэтому придумали загадочное слово – любовь, полагая, что этим словом они все объяснят.

В палату зашел Геннадий Петрович, держа в руках проклятье – мой дневник.

Запись 4.

На звонки Жанна не отвечала. Сначала гудки, после – женщина мертвым голосом сообщила, что абонент не в сети и, спустя час, наградила СМС с унылым содержанием – «Сети нет» и ни буквой больше, даже не было тех двоеточий со звездочкой, что так мне грели сердце. Я сразу перезвонил, но было поздно, абонент снова не в сети.

Зашел в магазин. Долго смотрел на витрину с алкоголем, выбирая «снотворное» по оптимальной цене. Чего только не было на полках в магазине: водка – «Особая», водка – «На березовых бруньках», с перцем, со змеей внутри. Выбора было столько, что хотелось сразу все. А коньяка было и того больше, и чем он старше, тем дороже. Раньше было модно пить вина Кубани, теперь в моде – Крым. Цены на них дороже, но оно и понятно, поддержать-то нужно братьев. Вот только меня поддержать некому.

– У вас все? – Спросила кассирша и с отвращением посмотрела сначала на мою покупку: дешевую водку, черный хлеб и консервы, потом на меня. Почему-то стало стыдно, словно я провинившийся школьник, а она – злая тетка с соседнего подъезда. Дал ей скомканные двести тридцать пять рублей без сдачи, спрятался в себя и пошагал домой опустошенный, голодный и одинокий. Я лавировал между людьми, не замечающими присутствие человека, который хочет быть замеченным, но делает все, чтобы его не трогали. Мы так стремимся к обществу, к его одобрению, что когда оно кидает в нашу сторону взгляд, мы тут же бежим под стол и трясемся как напуганная дворняга. Я был одним из тех, кто стремился попасть в высшую лигу не путем самосовершенствования и труда, а более привычным для многих – удачное супружество, обман или иной бессовестный путь.

Первая стопка развеяла тревогу, согрела. Тут главное не упустить момент и опрокинуть вторую, тепло сохранить нужно. Обжигает, пытается наружу выйти, покинуть слабый сосуд, а ты ее – третьей. Без водки человек с ума бы сошел, а с ней – хорошо, легко, смелей становишься. Правда, одному ее пить тошно, обязательно нужно с кем-то, иначе она обманет, не лучше сделает, а душить начнет, разъедать изнутри.

– Илюха, прувет!

– Ты что, пьяный?

– Сам ты пьяный. Прикинь, от меня Жанна ушла.

– Как ушла, куда?

– А разве ты не знаешь? К маме! Прикинь? Эта сучка... Ой... Прости. Ей только не говори, что я так ее назвал. Скажи, что она душка?

– Ты просто так звонишь, поплакаться?

– Вопрос хочу тебе задать. Ты ее хоть любишь или так же, как и остальных?

– Валь, не начинай, проспись, – Илья положил трубку.

– Ну и проваливай в свою жизнь беззаботную. Жри свои ролы и тирамису, развлекайся с моделями и не думай, откуда взять деньги на завтрашний день. Мне и без тебя хорошо, у меня есть Жанна. Понял? А ты что смотришь? – Сказал я своему отражению в зеркале, и опрокинул очередную стопку.

Таблетки. Как я мог забыть про них. На кухне рядом с запиской «Три раза в день, после еды» лежали капсулы моего спасения по версии «доктора» Жанны. Огненной водой отправил одну в желудок. Затем поднялся и зигзагом перенес тело в зал. Чудом достал фотоальбом, свалив при этом несколько книг, разбив вазу, и уронив мамин любимый цветок. Вот она, единственная фотография, где я с еще живым отцом и молодой матерью на Красной площади. Сзади огромная красная башня со звездой и часами, Собор Василия Блаженного и маленький я в шортах стою между родителями, жмурюсь от солнца, и держу в руке мороженое. У отца подмышкой игрушка – медведь, а у матери в руке воздушный шарик. Я хотел вспомнить тот день, прожить его заново, но голова отяжелела, все вокруг закружилось в бешеном танце, унося меня в другую параллель подальше от этого дня.

Глава 6.

Старик вел себя странно и со мной не разговаривал. Он все время лежал на кровати, смотрел сквозь меня, а заметив мой взгляд, тут же отворачивался. Когда я хотел с ним заговорить, он шарахался и молча уходил в себя. Его губы часто шевелились, словно он хотел что-то сказать или разговаривал с невидимым другом. Я долго не мог разобрать слов, пока однажды мы с ним не столкнулись.

Была глубокая ночь, все спали. Я поднялся с кровати и попытался привыкнуть к темноте. В палате, кроме дежурного света, слабо освещавшего кусок двери, видно ничего не было. Пробираясь на ощупь до туалета, несколько раз споткнулся о чужие тапки и, стоящий у соседней кровати, стул. Сделав свои дела, выключил свет и вышел обратно в палату. Глаза не сразу разобрали напротив лицо старика, возникшего из ниоткуда, и хорошо напугавшего меня. Он схватил меня за волосы и притянул к своим губам, откуда воняло гниющими зубами и нечистотами желудка.

– Зачем, зачем, ты их пьешь? Тут никто не смотрит. Не пей! Зачем, зачем? – Повторял старик. – Ты можешь бежать. Забудь медсестру. Думаешь, не вижу твой взгляд в ее сторону, как ты смотришь. Ты жалкий, ты в психиатрической больнице, ты – ходячий мертвец. Она никогда не будет твоей, твой удел – это такие девушки, как Жанна. Думаешь, я просто так сюда попал? Я знал, точно знал, что рано или поздно тебя поймают. Это я сделал так, чтобы твое окно не закрывалось до конца. Бесконечно ждать не пришлось, ты слаб и долго не протянешь. Я знаю, как отсюда сбежать, – старик держал меня за голову мертвой хваткой, его рука крепко-накрепко прилипла к моим волосам. Он умолял послушаться, уверовал, что Жанна всегда будет моей, если я сбегу и верну ее. Наш разговор прервали приближающиеся шаги за дверью. Старик заглянул мне в глаза и ослабил хватку. Не успел я опомниться, как он очутился лежащим у себя в кровати.

– С кем вы разговариваете? Почему не спите? – Спросила медсестра – та самая, хорошенькая.

– В туалет ходил, – ответил я.

– Ложитесь спать.

Она закрыла дверь. Я стоял в сомнениях и чувствовал на себе пристальный взгляд старика. Если не сейчас, то никогда. Судьба дала шанс. Я был не в лучшей своей форме, да и была ли у меня форма вообще, но поделать с нахлынувшим приливом чувств ничего не мог. Меня тянуло магнитом к этой девушке. Что сказать, как завести разговор, вдруг она надо мной посмеется, вдруг она замужем? Я старался выкинуть все мысли из головы и просто сделать шаг.

– Постойте, – я вышел из палаты и прикрыл за собой дверь.

– Что-то случилось? – С испугом спросила медсестра.

– Нет. Я не могу уснуть. Хочется с кем-нибудь поговорить.

Я не узнавал себя и не мог противиться притяжению.

– Поговорить... – То ли мне, то ли кому-то еще сказала медсестра. – Знаете, в этом заведении разговоры – это роскошь. Если вы можете себе это позволить, значит вам тут не место.

– Человек, который отошел от мира и располагает возможностью наблюдать за ним без интереса, находит мир таким же безумным, каким мир находит его.

– Джордж Савил Галифакс, – в один голос сказали мы, и засмущались.

– Откуда вы знаете этот афоризм? – Спросила она меня.

– Когда-то увлекался историей Англии, а вы?

– В институте, когда на психотерапевта училась. Меня Вера зовут.

– Валентин.

Еще никогда в жизни мне не было так хорошо. Мы разговаривали всю ночь. Рядом с ней я не чувствовал действий таблеток с их вечной сонливостью и путаницей в голове. Если в других ситуациях я не мог и двух слов связать, то рядом с Верой все было просто и искренне. Ее губы порхали крыльями бабочки, донося до меня легким дуновением аромат цветочного нектара. Иногда, забываясь, подолгу разглядывал ее лицо – чистое, бархатное. Она смущалась, краснела, периодически гладила свои мягкие волосы и улыбалась, когда рассказывал смешную историю. Я чувствовал себя прекрасно, даже забыл, где нахожусь. С Жанной в самый сладкий момент близости мне не было так хорошо, как этой ночью с незнакомым человеком.

Я узнал, что после окончания медицинского училища она поехала в Москву поступать в институт, но не получилось. Хочет пробовать на следующий год, а тут работает временно – для практики. Она не спрашивала, почему я тут и что произошло, ее вообще не волновало, что я псих и могу быть опасен. Я вспоминал жизнь в институте, она о своей – в училище. Мы много смеялись и ни разу у нас не было неловкого молчания.

– А почему вы работаете с нами, с психами? – Спросил я после очередной ее истории. Вера отвела взгляд, сняла с себя улыбку и опустила голову.

– Сестра, – с дрожью в голосе проговорила Вера. Было видно, как она пытается пересилить себя и решить, стоит ли довериться чужаку или нет. Видя сомнения в глазах, я решил поменять тему, но не успел, она заговорила. – Таня была старше меня на несколько лет. Никто в семье и не подозревал, что у нее были проблемы. Думали, подростковое, пройдет. Тут истерика, там поведение вызывающие, заговоры против нее какие-то и все в таком духе. Я думала, она завидует, вредничает по-женски. Но, честно признаюсь, я ее любила. Однажды в школе нам понравился один и тот же мальчик. Влюблены были как дурочки, гонялись за ним, заигрывали. В итоге он выбрал меня. Тогда у Тани и случился сильный нервный срыв. Это был ужас. Я никогда ее такой не видела. Эти глаза. Ее забрали и положили в эту больницу. Я ходила к ней, подбадривала ее, ухаживала, а в один из дождливых дней нам домой позвонили и сказали, что она умерла – покончила с собой. Если бы я только поняла раньше, увидела, то… – Вера взглянула на часы. – Ой! Время. Уже совсем поздно, точнее рано. Нужно подготовиться к обходу. Извините, Валентин, но вам пора вернуться в палату. Было приятно поговорить.

– Мне тоже.

Я вернулся в душную, пахнущую потом палату. Лег на кровать, обнял подушку и уснул. Сны. Я давно перестал их видеть. Цветные картинки, лишенные всякого смысла, и выматывающие до изнеможения и до такой степени, что утром кофе кажется сиропом, а ночь – иллюзией. Как я по этому соскучился. Из-за таблеток забыл, каково это быть нормальным, чувствовать и быть себе хозяином. Нейролептики, транквилизаторы, антидепрессанты, ноотропы, стимуляторы, нормотимики – все это убивает во мне личность.

Если бы не доктор, который пришел на следующий день после того, как мы с Верой проговорили всю ночь, и не напомнил, что должен продолжить писать дневник, день мог стать хорошим. Зачем теперь он мне, я не хочу больше прошлого. Взять бы с собой Веру, продать квартиру, уехать подальше от всего и зажить, не вспоминая всего, и забыть, как страшный сон. Старик. Он сказал, что знает, как сбежать, и как бы ни хотелось ему доверять, мне придется рискнуть.

– Как вы, Валентин? Я вам тут, смотрите, что принесла, – Вера аккуратно, чтобы никто не видел, положила под подушку печенье «Юбилейное» и книжку по истории Англии ХVI века. – Тихо, только никому, хорошо? Как себя чувствуете? Какой-то вы возбужденный сегодня, у вас температура? Да вы горите! Я сейчас же схожу за градусником.

Я схватил Веру за руку, такую нежную и хрупкую, посмотрел в зеленые, подкрашенные дешевой тушью, глаза и попросил еще немного посидеть.

– А потом со мной под одеялом посидите, товарищ медсестра, – пошутил сосед, который храпит по ночам.

Вера засмущалась и отошла от меня, но не успела она пройти и пару шагов, как я уже был сверху тощего мужика с изрезанной кожей и бил его через подушку. В ушах стоял свист, а глаза не видели ничего, кроме ярости. Он сопротивлялся, но я изворотливо блокировал его и наносил свежие удары. Старик и другой мой сосед по палате оттащили меня.

– Ты что делаешь? – Пощечиной привел меня в чувство старик. – Если убьешь, то никогда не выйдешь отсюда. Через минуту тут будет твоя медсестричка и советую тебе договориться с этим бедолагой, а то настучит.

Вера стояла в дверях, старик лежал, уткнувшись в стену, другой –рассматривал пальцы на ногах, на соседней койке тощий мужик кушал моё «Юбилейное» и потирал места ударов. Я посмотрел на Веру. Ее лицо не передавало злость или разочарование. Видимо, впервые за всю её жизнь за нее заступились. Студенток медицинского училища все рассматривали, как девушек доступных, потому там за все годы учебы она не повстречала ни одного достойного мужчину, о которых читала в своих любимых романах. А тут в психиатрической больнице нашелся человек, ценивший не только ее тело, но и другие, присущие ей, человеческие достоинства. Она не стала расспрашивать о случившимся, не стала и отчитывать. Она даже не рассказала никому в больнице, только с легкой улыбкой подошла ко мне и протянула градусник.

Организм был слаб, а драка забрала последние силы. Температура держалась высокая несколько дней. Все эти дни за мной ухаживала Вера.

Запись 5.

Жуткое похмелье. Часы показывали девять утра. Снова опоздал – промелькнуло в голове. Пытаясь прийти в себя, начал носиться по квартире в поисках свежей одежды. Поставил на кухне чайник и подготовил чашку кофе. Выпил таблетки, затем включил телевизор. В нем показывали субботу. От того, что сегодня выходной, стало как-то легче, спокойней. Можно и бутерброд сделать с сыром, да и в душ сходить.

Жанна не отвечала. Телевизор нес чушь, пестрил розовой жизнью, убийствами и развратом. Пока думал, чем заняться, собрал по квартире грязные вещи и кинул их в стиральную машину. Убрал с узорчатого ковра опрокинутый цветок, положил книжки на полку, пропылесосил. В шкафу нашел старые джинсы, черную футболку с надписью и стертые кеды, в коробке внизу среди обуви пылился старый плеер. Одевшись в прошлое, всунул в уши наушники и вышел на улицу. Погода обещала быть теплой.

Не люблю выходные. Если раньше можно было гулять с друзьями весь день на улице, пить воду с колонки, грызть еще не созревшие яблоки с грушами, так называемые «зелепушки», возвращаться домой под вечер и не думать о будущем, то теперь этого всего нет. Я не маленький, да и друзья все разбежались кто куда. Можно навестить мать, но что ей сказать? «Привет, ты скоро будешь бабушкой. Правда, ребенок не мой. Думаю, он моего лучшего друга». Перспектива была не очень. В уши начала вливаться музыка, поднимая с низов песок старых воспоминаний и ощущений – город, я иду. Мне захотелось пройти по дворам детства, вспомнить места для игр в прятки, войнушку и казаков-разбойников. Снова ощутить себя беззаботным малышом, бегающим с палкой и представляющим, что это оружие.

Песни подходящие, погода отличная, места – ностальгия. Все было прекрасно, кроме внезапно появившейся тревоги, преследующей меня с тех самых пор, как ушла Жанна. Она мешала в полной мере наслаждаться днем. Любовь и ненависть к ней разрывали меня надвое. Воспоминания из детства спасательным кругом поднимали меня из глубин, но потом снова – погружение в бездну. Жанна, Жанна, за что ты так со мной, моя любовь? У меня было много девушек, которых я любил, но только Жанна ответила взаимностью. Столько раз я слышал отказы, слюнявые и шаблонные отговорки про то, какой я хороший и все в этом роде. Вскоре начал бояться девушек, сторонился их, а они сторонились меня. Не сказать, что мой внешний вид отпугивал, скорей внутренний образ источал неуверенность.

По Салтыковке я поднялся до Гостиных дворов, пересек улицу со сквером и зашел в Центральный парк. Мамочки с крикливыми младенцами в колясках, папаши с детьми постарше, несущие в руках самокаты, сумки и воздушные шарики. Палатки с привлекательными товарами из сказок, высокие деревья, газон и Кафедральный собор, который все стараются не замечать. Я хотел зайти в Храм, может даже свечку поставить, но не мог вспомнить, как креститься и уж тем более не знал ни одной молитвы. Вера семью обошла стороной. Если отец еще пытался мне привить основы православия, то после его смерти в нашем доме о Боге больше не вспоминали, а матери было некогда. Постоял, посмотрел на иконы, долго решался войти, но передумал. «Если Бог есть, то и без походов в Храм смогу с ним договориться», оправдывался сам перед собой, подходя к смотровой площадке. Машины, извилистая Ока, Правый берег со своими новостройками, мост, лес. Все как на ладони, а закаты отсюда – это шедевры. Долго стоять не стал, наскучило все. Решил пройтись по Театральной улице до Кирова и там разогнать тоску, посмотреть на девчонок и городскую жизнь.

Добравшись до Театральной площади, перекусил в палатке слоеной булочкой с чаем. Сел на лавку у фонтана и дал назойливым мыслям похозяйничать у себя в голове. Пытался отогнать от себя мысли о работе, уходе Жанны, предательстве друга, но они так и лезли. Я почему-то был уверен, что именно Илья заделал моей любимой ребенка. Их постоянные игры во взгляде, движениях и словах, которые меня так сильно злили, что я не мог думать ни о чем, кроме как о ревности, не могли быть простым флиртом. Представлял, как она ему рассказывает о нашей постели, и как они вместе смеются надо мной. Уловить ее на измене у меня не получалось. Но как только я начинал злиться или ругаться, говорить, что все кончено, она подлетала ко мне и ублажала, как могла. Я пользовался этими минутами блаженства, на время закрывая глаза на ее поступки.

Я продолжал анализировать свою жизнь, пытаясь понять, когда все пошло под откос – после армии, в институте, с детства или все вместе. А Жанна – это не спасательный круг, а камень с веревкой, обмотанной на шее. В мысли ворвалась громкая музыка, доносящаяся из остановившегося на светофоре BMW. Увиденное остановило мое сердце и навсегда перечеркнуло нормальную жизнь.

Глава 7.

– Вспомнил, наконец-то, мой голубчик! Очень хорошо. И как себя ощущаешь после этого? – Геннадий Петрович сидел на кровати соседа с открытым дневником в руках и смотрел то на записи, то на меня.

– Паршиво, – ответил я.

– Ну, голубчик, – развел руками доктор, – будь тебе хорошо, не был бы нашим пациентом. И какие ощущения у тебя, мысли? Не стесняйся, расскажи. Не бойся, эти психи, даже если захотят, не поймут. Не каждый тут писать может. А ты вон сколько – поэма целая. Так что давай. Не стесняйся!

– Не знаю. Я же сказал, паршиво и все.

– А если я тебе скажу, что Жанна Аркадьевна ко мне приходила по твою душу?

– Жанна? – От этого имени мне вдруг стало не по себе, по спине прошла дрожь. – Что она хотела?

– Спрашивала, как ты. Вспомнил ли, как ее бил.

Как раз таки этого момента я не помню, сколько впоследствии не напрягал свою больную голову, никак не мог вспомнить, где я нашел ее и тем более, когда бил.

– Я не помню.

– Вспомнишь, голубчик, не волнуйся. Она мне передала кое-какие документы, сказала, что ты должен их подписать, но так как ты находишься у нас, то должен предъявить справку о том, что был вменяемым на момент подписания.

– А что за документы? – удивился я, ведь Жанна и документы – были два не совместимых понятия. Она даже не знала, что за квартиру приходится платить по квитанциям, а их вид приводил ее в ужас.

– Что-то связано с полицейским протоколом, я точно не знаю, но он очень важен для тебя, завтра я тебе его принесу. А пока отдыхай. Можешь продолжить свой дневник, хотя это уже не имеет значения.

Геннадий Петрович ушел, забрав с собой все хорошее, и оставив горькое послевкусие. Жанна забрала мое будущее, а доктор игрался прошлым. Был бы отец жив, то непременно бы помог, или мать, не заточи я ее в государственном гробу с мертвецами, откуда только один выход. Помню, поначалу приезжал к ней, навещал. Другие – брошенные, с завистью смотрели на нас и злобно улыбались, зная будущее, которое у всех тут одно – одиночество. Мы разговаривали с ней обо всем: о прошлом, настоящем и будущем. Она ни разу не осудила, всегда интересовалась, как у Жанны дела и не обижаю ли я ее. Приходилось врать, что все хорошо, скоро свадьба, что непременно ее заберу из дома престарелых, и мы заживем все дружно. Она верила, улыбалась, глубоко вздыхала и меняла тему разговора. Сначала я не пришел раз, потом другой, а после и вовсе было стыдно появляться. Врать собственной матери было тяжело и легче было вообще не приходить.

Мне так хотелось быть похожим на Илью, почувствовать себя на его месте. Вкусить успех, любовь и уважение, что не заметил, как, идя к своей цели, двигался не вверх, а вниз. Как отталкивал все любимое мне и дорогое, обменивая на временное и искусственное. Я старался не замечать, что со мной здоровались только тогда, когда находился с Ильей, без него меня не замечали. На ту жизнь мне постоянно не хватало ни времени, ни денег, но она была такой легкой и привлекательной, словно дорогой наркотик.

Хорошо, что появилась Вера. Она другая, совсем непохожая на Жанну или других, с кем я общался. В ней есть настоящее и живое, что возрождает, вдохновляет и придает мне сил. Оставалось одно – вернуть все на свои места, порвать с прошлым и зажить новой жизнью. Не самой лучшей, но зато честной и настоящей. Если сначала весть, принесенная доктором, казалась дурной, то теперь я видел в этом новое начало.

– Дурак! – Ворвался в мои раздумья старик. – Ты разве не понимаешь, что тут неладное творится? Я нутром чую вонь, исходящую от доктора. Сам подумай – Жанна, документы, приветливый доктор со своим «можешь больше не писать дневник». А тогда зачем ты его писал? Разве не мог так вспомнить?

– Отстань от меня, – отмахнулся от старика, лежа на своей кровати, – если надо, я подпишу! И все, конец! Ребенок все равно не мой, пусть что хочет, то и делает с ним. А ты? Это из-за тебя меня тогда побили. Я бы давно вылечился, если бы принимал таблетки, а не рвал ими в туалете. Ты виноват. Ты!

– Да? Как мы заговорили! Если бы не я, то ты давно бы сдох в своей палате – камере. Послушай меня.

– Отстань.

– Ты чего, Валентин? Успокойся! – Меня коснулась нежная рука Веры.

– Прости, этот старик, – я головой указал на противоположную кровать, – достал меня.

– Не обращай внимания. Хорошо?

– Хорошо.

–Я тебе яблочек принесла. А ты не знаешь, к кому это Геннадий Петрович приходил? – Вера достала яблоко и протянула мне.

– Ко мне, – ответил я, и откусил.

– К тебе? Что ему могло понадобиться, он твой знакомый? – Удивилась Вера и я вместе с ней.

– Нет, мой лечащий врач.

– Геннадий Петрович у нас редкий гость, еще ни разу не видела, чтобы он сюда приходил. Что он хотел?

– Документы подписать какие-то надо, сказал, что от Жанны.

Вера смотрела на меня удивленно и молчала. Было видно, что сказанное мной вызвало у нее замешательство. Оказалось, пока я нахожусь здесь, я не имею права ничего подписывать.

– Конечно, я и до этого слышала про разного рода незаконные дела, – обращаясь больше к себе, заговорила Вера, – но всегда думала, что это чушь. Тебе и лекарства прописывают странные и дозировку повышенную, но я и подумать не могла о подобном. Ты не знаешь, что им может быть от тебя нужно?

Я понятия не имел, о чем она говорит и кому от меня может быть что-то нужно.

Мы вышли в коридор подальше от лишних ушей и взглядов. Я показал Вере дневник и рассказал, как все было. Она слушала, не перебивая, внимательно записывая каждое слово у себя на подкорке. В тяжелых моментах рассказа она слегка приоткрывала рот, оголяя белоснежные зубы, и начинала качать головой, показывая негодование, страх или испуг. В конце, не говоря ни слова, ее руки обвили меня нежным теплом, а губы сначала прильнули ко лбу, а после наши взгляды встретились. Дыхание обоих углубилось, расстояния друг от друга было достаточно для создания высоковольтной дуги. Легкое дуновение – и мы соединим свои материи, создадим новый элемент. Вера пахла легкостью, сладкие ароматы ее духов, которые до сих пор будят во мне мужчину, сладким осадком гуляли на кончике языка, предвкушая поцелуй, которому не суждено было случиться в тот момент. Мой сосед-храпун подкрался к нам сзади и закашлял.

– Простите, можно пойти позвонить? – Спросил он. Вера одобрительно кивнула головой.

– Тут что, есть телефон? – Удивился я, наблюдая, как сосед спокойно подходит к телефону, стоящему на столе в конце коридора и кому-то набирает. Я раньше не замечал его, не видел, потому что от меня его все время прятали, или, быть может, мне это все казалось.

– Ну да, – ответила Вера.

– И ты молчала? – Вырвался из объятий и направился по коридору к столу.

– Валентин, постой...

Но я уже ничего не слышал. Столько времени мечтал, что позвоню Жанне, и она вытащит меня отсюда, или Илье, или маме. Столько раз в голове прокручивал разговор с ними, что скажу им, отвечал за них. И вот теперь, вырвав трубку из рук соседа, стою с ней и не могу никому позвонить. Что сказать, кому, да и номера телефонов в памяти не остались.

– Валентин, – Вера положила руку на мое плечо. Я обернулся. Все стало ясно. Рука, осознав первой, медленно положила трубку. В ее глазах отражался я – худой, с впалыми скулами, в мешковатой ночной сорочке и бегающим взглядом. Увиденное мной мне же и опротивело. Но вместо того, чтобы спрятаться как обычно, я выпрямился и сделал глубокий вдох, – хватит, – продолжила она.

Жизнь и так ломала слишком долго и безжалостно, а я, дурак, цеплялся за нее, когда она намекала, что это того не стоит. Не знаю как, но я чувствовал, что между мной и Верой образовалась некая связь, порыв чувств, эмоций и забытого мной доверия к людям. Все это промелькнуло у меня в голове буквально за долю секунды, пока я смотрел на себя через призму Вериных глаз.

– Прости... Ты это мне? – Я задал вопрос уверено и четко.

– Да, – коротко ответила Вера, и поцеловала мои губы, не стыдясь уставившегося на нас больного.

– Значит так, для начала...

– Валентин, подожди. Для начала, вернись в палату, тебе еще рано, ты слаб. Послушай меня, пожалуйста. Нельзя так. Это только догадки, но если они оправдаются, мы будем готовы. Я все узнаю. Пойдем.

Вера отвела меня до палаты. Душной и ненавистной палаты, в которой мне было не место, как и в больнице, в которой нахожусь. Меня водили за нос, игрались, как с куклой, или я очень хотел, чтобы это было правдой?

Вера ушла, оставив меня одного. Рассказала, какие таблетки можно будет пить, а какие прятать за язык, а потом закапывать в цветок в конце коридора. Поцеловала еще раз на прощание, пообещав вернуться, как что узнает. Ее вкус долго переливался на губах.

На следующий день никто не пришел – ни Геннадий Петрович, ни Вера. Я ни с кем не разговаривал, только думал и волновался. Старик тоже затих, молча лежал на своей кровати и наблюдал за мной. Несколько раз я говорил ему прекратить это делать, но он не слушал. Когда медсестра скомандовала «отбой» и выключила свет, старик вскочил и подсел ко мне.

– Тсс. Не пугайся. Меня завтра должны выписать. Так что, слушай внимательно. Не знаю, зачем ты хочешь впутать эту медсестру, но тебе лучше будет без нее. Одному всегда бежать легче. На ночь дежурить остается одна медсестра и один охранник. Сидит он около выхода. Тебе нужно взять в процедурной азалептин и придумать, как дать его охраннику. Таблетки должны его усыпить, а как уснет, все – путь свободен.

– Но как я все это сделаю?

– Это я беру на себя. Я же говорил, что помогу. Больше такого шанса не будет. Или сегодня, или обратно в палату – одиночку. Выбирай.

– Можно потише, спать мешаете, – заворчал сосед-храпун.

Старик велел ждать его команды. Мы улеглись на своих неудобных кроватях, в неудобных позах, не в состоянии уснуть от грядущего. Я чувствовал, что слаб для решительных действий, но в жизни всегда так, самое стоящее дается нелегко. Около двух часов ночи старик встал со своей кровати и велел мне приготовиться. Заглянул за дверь, впустив слабый свет и свежий воздух в нашу палату. Рукой подозвал к себе.

– Готовься. Спрячься за дверь. Когда прибежит охранник, делай все бегом. Понял?

Но не успел я дать ответ, как он вышел в коридор. Сердце было готово выпрыгнуть, адреналин впрыскивался в кровь в нереальных дозах, заставляя тело работать на пределе. Послышались шаги, и наша дверь отворилась. Старик встал так, чтобы меня не было видно.

– Мне кажется, он не дышит, – прошептал он медсестре, и показал в сторону своего соседа. Медсестра, убедившись, что все спят, в том числе и я, а точнее мой силуэт из подушек, накрытых одеялом, зашла вглубь палаты. Старик рукой дал мне знак. Я аккуратно вышел в коридор. Пусто. Направился в процедурную. К счастью, дверь была не заперта. В кабинете стоял мрак, пришлось оставить дверь слегка открытой. Азакелин, азаметин – никак не мог вспомнить название. Хорошо, что ящики в шкафу и полки были подписаны типами лекарств. Найдя ящик с наклейкой «Снотворное», открыл его. Сверху, среди множества таблеток, ампул и микстур лежал азалептин. Тишину моего удачного воровства нарушил крик. Сначала был слышен старик, затем к нему присоединился женский голос. Из угла в коридор на помощь вылетел охранник, и держа в руках дубинку, он свернул в палату к старику. Не думая, как велел старик, вылетел из процедурной в коридор. Крадучись мимо своей палаты, в щели увидел, как старик держит медсестру в своих объятиях и метится. В это время охранник пытается его успокоить, ищет удачный момент, чтобы ударить, и тем самым освободить ее. Как только я проскочил в комнату к охраннику, до меня донесся звук резиновой палки по телу. «Прости, старик, и спасибо» – подумал я. Удача была на моей стороне, в небольшой комнатке остывал в кружке с высохшими подтеками – кофе. Я достал таблетку, растолок ее, добавил в напиток, а затем вышел оттуда. Дверь была передо мной – последняя преграда между свободой и заточением – так близко, и так далеко. Маленькая деталь – ключ, отворяющий ее, продолжал висеть у охранника на поясе. Я спрятался под лестницу справа от выхода, и принялся ждать – этому в больнице я научился хорошо.

Глава 8.

Ожидание утомляло. Тело раскисло и его начало трясти от холода и слабости. В голову лезли мысли о старике, что с ним стало, зачем он пожертвовал собой ради меня. Видимо, смирился со своей участью и решил сделать достойный поступок, может единственный стоящий в своей жизни. Еще пугала мысль, что аферу с бутафорским мной под одеялом раскроют и меня станут искать, тогда весь план, все старания и страдания старика напрасны. Обошлось. Охранник вернулся спустя тридцать минут. Я не знал, как быстро подействует лекарство, и будет ли он пить кофе или заварит себе новый, но эти мысли были только для меня туманом перед пугающим осознанием свободы. Старик ничего не говорил, что делать дальше. За время, проведенное в стенах одного здания, одного коридора и одинаковых палат, живя по расписанию, и не имея возможности сделать выбор, начинаешь пугаться самостоятельности. Я боялся. На мгновение захотелось вернуться в теплую палату, лечь, накрыться одеялом и уснуть крепким сном. Если бы не появившийся, как по волшебству, сладкий вкус на губах от поцелуя Веры, то сдался бы, смирился и забился бы в угол. Пора.

Тихо выйдя из-под лестницы, и подкравшись к двери в коридор, я огляделся. Из комнаты охранника доносится слабый шум телевизионной передачи, его самого не слышно. Опустившись на четвереньки, подполз к двери. Охранник вырубился прямо на стуле, ключи на цепочке скрывались в кармане. Аккуратно, не спеша, я пробирался к заветному замку на застежке. Легкое движение – и готово, медленно вытягиваю связку ключей, охранник ерзает, чувствует неладное, но Морфей его не отпускает.

Страшное позади. Ищу подходящий ключ и стараюсь не шуметь. Первый не подходит, второй тоже, третий, следующий, да сколько их тут? Получилось! Дверь щелкнула. Момент пугающий и волнующий. Внутри все затаилось в предвкушении. В лицо ударила тонкая струйка свежего воздуха, прохладного, мягкого, затем больше и больше – до опьянения. Я вдохнул настолько, насколько хватило объема легких, задержал его внутри, дав время пропитать клетки. Выдохнул.

На улице тепло. Деревья стоят неподвижно, трава щекочет щиколотки, вокруг темно, только на первых этажах горит слабый свет. На небе ни облачка, луна хорошо освещала внутренний двор и меня. Вдоль стены пробрался к краю больницы. Вся территория огорожена забором. Где-то залаяли собаки, сзади донесся шорох. Я притаился и осмотрелся. Никого видно не было. За забором светили фонари улицы, на которой стояли многоэтажные свечки со спящими в них людьми, не догадывающимися, какой ужас творится у них под носом. Забор оказался высоким. Перепрыгнуть его, а тем более подтянуться на нем, оказалось для меня непосильным трудом. Внутри зарождалась паника. Единственный выход – ворота, которые охранялись постом и видеокамерой.

Времени не оставалось, уже светало. Скоро обход, и, когда меня спохватятся, то сразу начнут искать. На заднем дворе обнаружил мусорные баки, стоящие вплотную к забору. Другого выхода не было, придется перелезать. Осмотрев пустырь, прикинул расстояние, которое придется пробежать до бака, затем рассчитал время на то, чтобы залезть на него и перекинуться через забор. В теории – все просто, но план оказался не слишком удачным. Много времени буду на виду, меня могут заметить и тогда мне конец.

Ветер заиграл в ушах, мышцы в ногах окаменели и заболели через несколько метров, дыхание сбилось. Ртом пытался схватить больше кислорода, грудь зажгло, в глазах все поплыло. Спрятался за бак. Дышу как астматик перед приступом. Все тихо. Раз, два – прыжок. Руки держатся за липкий край мусорного бака, пока пытаюсь на него залезть. Получается не очень. Одежда, испачканная, пропитанная потом, рвется об острые края в лоскуты. Выпрямляюсь. Теперь я как на ладони. Наконец-то устойчиво стою на краю, руки уже на заборе, взгляд – вдаль. Как красиво – лес, зелень, дома, жизнь. Еще немного. Повторяю движения. Удачно. Балансируя между двух миров, в момент триумфа удавшегося побега, слышу сзади шум. Резкая боль в ноге, расползающаяся по всему телу молниеносно и режуще, парализуя мышцы и блокируя движения, добралась до головы. Я не успел ни крикнуть, ни простонать. После поражения электрическим током, мозг ушел в перезагрузку, а дальше – черный экран и беспамятство.

Я не успел, меня поймали. Пока был без сознания, отнесли в палату и заперли. Я не видел, кто меня схватил, и что происходило дальше, даже не знаю, сколько времени прошло с того момента. Старик, Вера, простите меня, я подвел вас, не сумел выбраться. Не хватило каких-то секунд. Это только в кино у героев все получается красиво – и от погони уходить, и от ударов не падать, а в жизни все по-другому. Смотрю на исписанные стены и уже не боюсь, уже все равно. Чувствую боль в ноге и печаль. Долгое время без таблеток вернули меня настоящего мне же. Лучше бы дали их опять, вкололи что-нибудь, чтобы не думать, не знать и забыть. Второго шанса не будет. Больше такой оплошности они не допустят и тем более не дадут Вере со мной общаться.

Замок двери щелкнул и в палату вошел Геннадий Петрович со своими «собаками». Плевать. Больше им нечего у меня отнимать. Подходит к кровати. На лице ухмылка, удушливый одеколон въедается в нос, козлиная бородка на вытянутом лице начинает шевелиться, что-то говорит. Не хочу слушать, отмахиваюсь. «Верные псы» сразу реагируют, «хозяин» останавливает. Бьет меня по щеке своей шершавой рукой.

– Голубчик, вы тут? Ау! Ну, прекращайте дуться... – Издевательски начал говорить доктор.

– Да пошел ты, – ответил я.

По команде рукой, один из здоровяков подошел ко мне и ударил в солнечное сплетение. Внутри все сжалось, дыхание сбилось так, что я не смог глотнуть воздух.

– Ты что, слизняк, думаешь, я с тобой в игры играть буду? Вот ручка, подписывай.

На губах белые капли слюней от злости, в руке какие-то листы с текстом, разобрать не могу. Трясет.

– Подписывай, урод! Я не собираюсь тут целый день торчать с тобой. Вот скажи, зачем ты убежать хотел? Я уже был готов тебя отпустить. Подпиши, как договаривались и, может быть, закрою глаза на случившийся инцидент.

– Пошел ты, – хрипло повторил я и тут же ощутил боль в ноге от удара медбрата. Второй, стоящий у двери, по команде вытащил шприц и, преодолевая мои отчаянные сопротивления, ввел его содержимое через одежду. Вокруг все резко закружилось и потемнело. Я отключился.

Очнулся на холодном полу в незнакомом месте. Комната маленькая, на два шага в каждую сторону. Пахнет сыростью и плесенью, над головой висит тусклая, одинокая лампочка. Железная дверь без ручки. Я поднялся, хоть и опираться на поврежденную ногу было больно – она опухла и ныла. Голова мутная от препарата, плохо концентрировалась и соображала, сесть было не на что. По стене спустился обратно на пол. Сжался, чтобы согреться, но холод уже успел подобраться, пока был в отключке. В комнате не было звуков, кроме стука моих зубов и биения моего же сердца. Заболевать снова совсем не хотелось. Просидел, трясясь от холода, около часа, но показалось, что целую вечность. Растирая себя руками, почувствовал на секунду легкое дуновение тепла, затем еще, потом тепло стало доноситься без перерывов. Поток из единственного воздуховода становился теплей, я подстроился под него, нежился, словно кот на солнце.

Спустя некоторое время, моя небольшая комната превратилась в баню. Дышать стало тяжело и горячо, а по всему телу струились ручейки пота. Если сначала мои мысли были заняты тем, как согреться, то теперь думал, где спрятаться от духоты. В итоге, я лег на пол и замер. Закрыл глаза и начал думать о Вере. Где она сейчас, чем занимается, волнуется ли? Думал, что произошло бы, получившись у меня сбежать из больницы. Как начал бы жизнь заново с женщиной, которую полюбил. Смешно. Я лежу в непонятном месте, задыхаюсь от жары и признаюсь самому себе и воображаемой Вере в любви. Мысли даются тяжело, хотя рядом никого нет и никто не может подслушать. Любовь образовалось не из букв, а из настоящих чувств, рожденных в недрах сердца. Захотелось признаться ей во всем, но сил оставалось все меньше и меньше.

В чувство пришел от вылитого ведра ледяной воды. Я не мог сориентироваться и сообразить, где нахожусь. Когда силуэт с ведром отошел, на передний план вышел другой, с узнаваемым ароматом одеколона. Геннадий Петрович снова принес бумаги и ручку. Говорил, что поможет мне, что я, дурак, не понимаю своего счастья, что Жанна уже соскучилась и ждет наверху. Но все это была ложь.

– Нет, – отвечал я. После чего следовали удары, крики и унижения.

–Колите, – выдохнул Геннадий Петрович, уходя ни с чем. Все началось заново.

Доктор, как я его потом стал называть в своем бреду, Геннадий «Пендович», оказался весьма настойчивым. Не давая мне умереть, меня периодически кормили и давали антибиотики. Все было весьма банально. Сначала невыносимый холод, затем невыносимая жара, после – приходили с бумагами, избивали, вкалывали дрянь и уходили. Через какое-то время я перестал чувствовать, ощущать реальность и просто-напросто не говорил ни слова, отказался кушать, слушать и вставать с пола. Чувство безразличия, смешанное через коктейль психотропных веществ и изнурительных пыток холодом и жарой, начинали побеждать.

Вокруг носятся силуэты, прыгают тени, мельтешащие вокруг меня. Они подхватывают истощенного меня – кости и кожу. Я парю сначала в своей тюрьме, после – лечу по коридорам с разбитыми лампочками, все выше вверх до тех пор, пока ослепительный свет не выжигает мои, привыкшие уже к темноте, глаза, а до сердца доносятся слова, которые мне были знакомы «Иди за мной. Ты – есть. Ты – живой!». Я закричал, но дальше грудной клетки мой вопль никуда не ушел. «Вера, Вера!», продолжал орать я, но безуспешно. Только стон, хрипота и очередной провал.

Сколько раз я отключался за последнее время было тяжело сосчитать. Отличить состояние сна и реальности составляло для меня немало трудов. В один момент мне показалось, что я умер и нахожусь в раю. Свет, лицо Веры в улыбке, склоняющееся надо мной, и опять провал. Я не чувствовал ног, рук, не ощущал голода или жажды. Только блуждал по своей памяти, парил в вымышленных облаках и ни о чем не думал. Любители таинственного и неизведанного назовут мое состояние выходом в астрал, медики – комой, я же назвал бы это состояние – покой, отдых, рай. Я не разговаривал, не натыкался на людей: своего начальника, Жанны, врача, старика. Я испытал одиночество, но в другом, лучшем его понимании.

Мне казалось, что на меня кто-то смотрит, тот, кого не могу увидеть я. Он ощущался так близко и реально, что знал, если задам ему вопрос, то он ответит. Мне виделось прошлое со стороны с его деталями. Мог разглядеть себя, подслушать, что говорят родители, быть везде. Но где бы ни искал Веру, найти не мог, словно ее никогда и не было. Тепло и мягкость окутали меня и качали заботливой матерью. Уходить оттуда не хотелось, но в самый блаженный момент свет начал исчезать, а окружающие краски меркнуть. Я падал в бесконечную пропасть. Свет остался там, наверху, а я – один. Передо мной начали возникать события, о которых я старался не вспоминать и забыть: мое первое воровство из маминого кошелька на сигареты, мое пьянство, со всеми вытекающими из него последствиями. В каждом моменте был я. Вот я злюсь, а тут завидую, вот стоит девушка, и я думаю о похоти, предаюсь ей. Моя палата, в ней я с ручкой возле горла думаю о самоубийстве. Картинок становилось все больше, они мелькали и накапливались под их тяжестью. Падение ускорялось. Я увидел себя, свою жизнь, и сопротивляться этому было бесполезно, мое от меня никуда не уйдет. Наверху сужалась белая точка. Я закрыл глаза, и, перестав сопротивляться, отдал себя на растерзание.

Глава 9.

Луч солнца пробился через плохо закрытые жалюзи и ударил мне в лицо. Я попытался его прогнать, но он и не думал уходить. Тогда я потер глаза, спустился по подушке вниз и посмотрел на окружающую меня обстановку. Стены были чистыми и выкрашенными голубой краской, в углу – умывальник с зеркалом, с полотенцем на крючке и мылом в мыльнице, стул у ног, слева тумбочка с цветами, стаканом воды и книгой «История Англии». Рядом еще одна кровать – пустая, со свежей простынею и огромной подушкой, как облако. Окно большое, без решеток. К руке в вену поступает какая-то жидкость. В коридоре слышится суета. Попытался дотянуться до воды, но сил повернуться не было, тело болело, нудило и требовало покоя. Тогда я закрыл глаза и стал вспоминать все, что произошло со мной за последнее время, было ли это правдой или очередным сном. Психиатрическая больница, Жанна, Геннадий Петрович со своими «гориллами», старик, палата, пытки. Вера. Из всего этого мне хотелось, чтобы она одна была настоящей. В дверь вошла медсестра. Я открыл глаза.

– Где я? – Спросил я у нее тихим голосом.

– В областной больнице, – ответила она, не отрываясь от проверки капельницы, – вам нужно отдыхать... Воды? Сейчас. Небольшими глотками, хорошо? Не разговаривайте и отдыхайте.

Медсестра вышла за дверь.

В областной. Не в психиатрической больнице. Я засмеялся хриплым, сбивчивым смехом. Это был сон. Дурной и плохой сон, а то, дурак, поверил. Значит, все время я лежал тут. Жанна. Это она принесла цветы и книгу, заботилась обо мне, пока я спал. Интересно, животик у нее уже подрос? И как она себя чувствует? А что тут делаю я? Может, попал под машину?

– Привет.

Я оглянулся, и ужаснулся, словно увидел призрака в темном замке. Вера – живая, настоящая, как во сне, только во много раз лучше. С пакетиком в руках, в халате на одежду, смотрит не меня и улыбается. В двери появляется еще один силуэт.

– Очнулся, друг? Привет – привет.

Илья? Кого – кого, но его я никак не ожидал увидеть.

– Не хмурься. Когда все расскажем, ты не поверишь. Это просто улет.

– Где Жанна? – Простонал я.

– За решеткой твоя Жанна, – радостно ответил Илья.

– А ребенок? – Я не мог поверить, не мог понять, я вообще уже ничего не понимал.

– Ребенка никогда и не было.

Вера взяла стул, поставила его вплотную к кровати, повозилась в пакете и протянула тетрадь. Я узнал свой дневник. Потрепанный, грязный, рассматривая его в руках, я заплакал.

– Вера, – осознав реальность, вымолвил я и изо всех сил швырнул тетрадь в дальний угол.

– Валентин, – ответила Вера, прижимаясь ко мне. Несколько минут мы не отлипали друг от друга, наслаждаясь и греясь объятиями.

– Ты, наверное, хочешь все знать? – Начал говорить Илья, когда мы уже закончили обниматься с Верой. Он взял у соседней кровати стул, сел рядом и продолжил. – Когда Вера показала мне твой дневник, я сначала не поверил. Валентин, которого я знал, был, ты уж прости, с парой комплексов, но таким уж точно нет. Жанна. Отвечу сразу – я с ней не спал и не собирался, и ребенка у нее никогда не было. Им было нужно одно – твоя квартира. Оказывается, у них даже был покупатель на твою трешку, и, если бы ты подписал документы, которые тебе хотели впихнуть, пиши – пропало. Сначала я долго не мог понять, куда ты исчез. Звонки твои среди ночи, угрозы, обвинения. Ты ни разу не дал мне и слова сказать, и все объяснить. А если бы дал, не попал бы в такую тяжелую ситуацию. Понимаю, Жанна может охмурить, кого угодно, и это моя вина, что сразу не заподозрил неладное, но что было, то было. Ты пропал резко и бесследно. Я даже не знал, где тебя искать. Ходил в полицию, распространял объявления о твоей пропаже – все безрезультатно. Пока через пару месяцев мне не позвонила Вера. Она увидела твою фотографию на столбе. Рассказала мне всю историю и дала твой дневник. Когда тебя не обнаружили в стационаре, поняли, что дело плохо и нам предстояло действовать быстро и оперативно. Подключили полицию. Начали тянуть за ниточки. Первой задержали Жанну, она раскололась сразу. За условное освобождение сдала всех своих подельников. Ты будешь удивлен, но ее любовником был твой начальник с работы. Прикинь? Они там шуры-муры крутили и специально на тебя психологически давили, кстати, по сценарию того самого доктора. Как там его? Геннадия Петровича, точно. Тот еще фрукт оказался. Он самый бесчеловечный в их банде, на его счету десятки загубленных людей и приватизированных квартир. Считай, тебе повезло. Рассказывали, что он такой дрянью накачивал человека, что мама не горюй. Тебя долго они окучивали, потихоньку, с пристрастием. Таблетки подсовывали, разговоры вели подставные, внушали. Расшатывали психику до нужного состояния, а дальше сам знаешь, что мне тебе рассказывать. Подписываешь и все, тебя вылечивают и оказывается, что ты свою квартиру отдал, будучи вменяемым. Еще немного и не успели бы. Когда тебя из комнаты в подвале выволакивали, ты еле дышал. Смотреть было страшно. Но врачи откачали, молодцы. У меня как раз знакомые в областной есть, они тебя по высшему разряду быстро на ноги поставят.

Для меня услышанное было лавиной, сошедшей с горы, сметающей все, что я знал и представлял в одну неразборчивую массу. Она разглаживала изъяны, заполняла собой пустоты и ровным ковром ложилась в отрезке потерянной жизни. Илья продолжал говорить, но я его уже не слышал, да и не слушал. Надо же как, все это было ради того, чтобы получить квартиру. Искалечить жизнь, уничтожить личность – и все ради куска кирпича и бетона. Ярость и злость нарастали внутри меня, хотелось придушить каждого, кто накачивал меня наркотиками, унижал, издевался, обманывал. Внутри все кипело. Вера, увидев мое беспокойство и злость, нежно и бережно начала поглаживать по руке. Ее глаза – уже синие с зеленцой, испускали энергию добра и спокойствия. В них можно было утонуть, но выплывать и не хотелось. Я приобрел больше, нежели потерял. Может, простить своих обидчиков и забыть? Перешагнуть и идти дальше? Вернуть мать, пожениться и зажить как человек? Начать преподавать историю где-нибудь в школе или Вузе?

В голове мысли летали стаями, как птицы над полем, щебеча и напевая мотивы. Вопросов было много, а вот ответов, казалось, нет. Мне тяжело представлялось будущее. Я чувствовал себя другим, но каким – не мог понять. Надо мной сильно поработали и изменили. Предстоит заново узнавать себя.

– Сейчас они все задержаны, как будешь готов, с тобой тоже поговорят, как с пострадавшим.

– Почему, – мне хотелось знать, услышать из его уст, – почему ты это сделал? Искал меня, помогаешь после всего, что я наговорил тебе, после написанного в дневнике, почему?

– Ты – мой друг, – Илья опустил глаза, – я завидовал тебе. Ты сам выбрал институт, кафедру, изучал любимое дело, был независим от матери, хоть и жил с ней. Да и с тобой было хорошо поговорить по душам, глубоко копал всегда. Когда замечать стал, что ты жизнь прожигать начинаешь, поначалу переживал и хотел отговорить, но потом, – слова давались тяжело, медленно вытекая из сердца Ильи, капля за каплей, – прости. Я был зол на тебя, а когда понял, что ты все в унитаз спускаешь, обрадовался и помогать не стал. За тебя не выбирали, не говорили, как жить, что одевать. Ты был настоящим, а я богатым, все только со мной из-за денег. Мы должны были помогать друг другу, а не топить. Прости.

Наступила тишина: давящая, громкая, невыносимая. Такое видел только в фильмах – мир героя переворачивается с ног на голову, все становится на свои места, но в кино никогда не показывают, как эти герои живут после титров в новом мире. Не знал и я.

Илья ушел. Вера все это время сидела молча и слушала. Периодически замечал, как она смотрит на меня и совсем не обращает внимания на Илью. Мне это льстило и успокаивало. Чувствовал, что уже изрядно устал, но так не хотелось засыпать, пока рядом была Вера. Она видела, она всегда видит, в каком я настроении и состоянии, ее не нужно просить, она всегда знает, что делать.

– Отдохни, Валентин, тебе нужно набираться сил.

– А когда я проснусь, ты будешь рядом?

– Конечно, буду, если ты не против. Я всегда буду рядом.

– Не против, – ответил я и потянулся поцеловать, но ее губы уже коснулись моих. Я опустился на подушку и закрыл глаза.

– Вспомнил. Как там старик, мой сосед, что с ним стало?

– Какой старик? В твоей палате не было стариков. Там был мужчина, помнишь? Напротив тебя лежал. Его тоже лечил Геннадий Петрович. Он обещал выписать, если тот будет выполнять его приказы, но думаю после суда над ним, он так в больнице и останется. Валь, ты чего? С тобой все в порядке?

Дневник лежал на полу палаты, открытый на последней странице.

Запись 6. Последняя.

Я все вспомнил. Не знаю, есть ли смысл продолжать запись, но если это поможет мне выйти отсюда, то пусть она будет.

Хотелось верить, что обознался, но свою Жанну изучил хорошо и мог узнать ее, где угодно. Стройные ножки, коротенькая юбка и облегающая майка с «языком». Лица видно не было, но это было и не нужно. Девушка, то есть Жанна, стояла на коленях на кожаном сидении, прильнув к водителю, чье лицо было скрыто распущенными ее волосами. Илья на новой машине с ласкающей его Жанной смеялись и лобызались, не стесняясь окружающих. Я достал телефон и быстро набрал ему. Пока шел набор номера, светофор показал зеленый свет и машина с визгом рванула вперед, унося любовников прочь от меня.

- Ало, ало! Валь, это ты? Не слышно. Ало! Ты где? – Телефон выпал из обмякших рук.

В голове помутнело и поплыло. Сердце защемило, виски пульсировали на пределе, подпитывая кровью безумие и разгоняя его по телу. Случайная женщина задела меня плечом, извинилась – это была Жанна, а мужчина, идущий за ней – Ильей. Люди вокруг стерли свои лица и надели маски лучшего друга и моей девушки. Я перестал быть собой, я потерял контроль. Во мне пробудилась другая сила, не виданная мне, но всегда присутствующая: ревность, злость, обида, гнев. Было плевать на себя и последствия, хотелось лишь одного – наказать. Набросился на мужчину с лицом Ильи, кинул на дорогу. Раздался свист тормозных колодок и удар тела о металл. После, разобрать было тяжело. Туман, обрывки. Действия не поддавались контролю. Я орал, ругался с собой и окружающими. Каждый раз, видя лицо Ильи, нападал на него, а при виде Жанны, умолял остаться со мной. Прохожие сторонились меня, словно чуму. Многие снимали меня на телефон и подшучивали, разогревали и раззадоривали, для «лайков». Я злился еще больше, отгонял их от себя, как назойливых мух. Пытаясь уйти от ненавистных лиц, смеющихся надо мной, выбежал на дорогу в поисках новой иномарки. Стучась в стоявшие автомобили, требовал выйти, признаться, остановить безумие, произошедшее по их вине. Осознав, что их уже не смогу найти, ноги понесли меня в соседнюю крепость забытия. Дойдя до торгового центра, кинулся в его пасть в поисках ответов и спасения. Море огней, украшений, людей, запахов подхватили, раскрутили, оглянуться не успел. Шатался из магазина в магазин, гонимый взглядами испуганных людей и охранниками, бубнящими что-то в свои рации. Остановился лишь тогда, когда увидел, что на меня смотрит человек. Впалые скулы, острый нос, взъерошенные волосы, близко посажанные глаза, бегающие по мне, тонкие руки, торчащие из майки с надписью «Highway To Hell», потертые в коленках джинсы и грязные кеды. Мужчина внимательно рассматривал, как незнакомую вещь ребенок – с любопытством и опаской. От него веяло чем-то отпугивающим и жалким. Мне сразу захотелось уйти от него, но куда бы я ни шел, он наблюдал за мной и преследовал меня. Я бегал от него по всему торговому центру, пока мы не встретились взглядами. Смеется. Очередной глупец решил поиздеваться. Не смея больше выносить его хамства, я попытался прогнать обидчика, но он оставался на месте. Его лицо стало меняться, стареть и искажаться морщинами, как шрамами, все безобразней и уродливей, будь то глубокие каньоны. Старик. Он продолжал смеяться. Схватив первое, что попалось под руку, кинул в него изо всех сил. Раздался удар и треск лопнувшего стекла, разлетевшегося на миллиарды осколков. Я упал на колени и зарыдал, не в силах продолжать борьбу с собой.

Меня зовут Валентин. И это моя история.

---

Артем Голобородько. Родился в городе Калуга в 1989 году. Творческий путь начал в армии с написания небольших рассказов. Был финалистом Всероссийского конкурса «Русские рифмы-2017». Ведет свой канал на ЯндексДзен. Пишет рассказы и повести. Повесть «Все на своих местах» напечатана в альманахе «Русское эхо». Мечтает написать книгу, которая изменит мир.