«Подъем» № 8, 2022

Летопись времён

Игорь Москвин – повесть «Зной над Саур-могилой»: живая боль, животрепещущее горе, живоносное мужество, живое солнце надежды, трагическая битва жизни со смертью. Архетип Жизнь-Смерть вечен для литературы, тем более для русской литературы. А художник должен не только документально, правдиво воссоздавать происходящее, но и осмысливать его, приподнимать его над простой констатацией факта, над фотоснимком действительности, документалистики, – чтобы человек читающий застыл в потрясении, в изумлении, в сопереживании, в раздумье.

Так работает Игорь Москвин. В его прозе мы видим сочетание абсолютной правды и высокого слога полнокровной реалистической русской прозы:

«(...) Венька после первых взрывов сунул в уши беруши – так било, что мочи не было терпеть. Полуметровый окоп спасал от разрывов. Но иногда горячие дымящиеся куски металла падали рядом. Венька вжимался в землю, закрывая голову руками, словно они могли защитить от смертельных осколков. Его не пронимал страх, но не хотелось вот так от случайного шипящего куска металла принять смерть. В памяти пробегали, как кадры документальной киноленты без звука, воспоминания, и почему-то больше приходили на ум поступки, которыми нельзя гордиться.

Обстрел возобновился минут через пятнадцать, но уже не так интенсивно.

В двенадцатом часу ночи пушки и «Грады» умолкли, но, находясь на волне переговоров ВСУ, Медведь слышал многоголосье, в котором угадывалась только одна цифра «восемь», словно укры потеряли всякую бдительность, уверенные, что курган возьмут с лету после названного утреннего часа. Хотя на обстрел не отвечали, но в поле горели несколько машин, то ли бойцы с нижнего яруса постарались, то ли сами украинцы были настолько беспечны, что себя же и подожгли. (...)».

«Война случилась с нами...» Так называется первая большая подборка разных поэтов Донбасса, с подзаголовком «Общая тетрадь». Удачно найденная метафора: общее горе, общая поэзия, трагический хор войны, звучащий надеждой и любовью, и – общая тетрадь, куда записывают стихи торопливо, под звук рвущихся снарядов, поэты Луганска, Стаханова, Краснодона, Донецка... Прислушаемся к ним. Эти голоса уже останутся в истории России.

(Василий Епихин)

Марк Некрасовский не просто пишет рассказы – он прозой бьёт наотмашь по самому больному, самому страшному, – тому, что разумом, спасающим душу, принято отодвигать куда-то вглубь сознания. Однако это и есть реальность. Сегодняшняя реальность Украины. «(...) В квартиру ворвались люди в военной форме с автоматами наизготовку. СБУшники! Три секунды – и сын, и Геннадий лежали на полу, расставив руки и ноги. Один из одетых в военное снимал все происходящее на камеру. В комнату пригласили понятых. Главный (в руках у него была кожаная папка) взял сумку Хайдарыча и пригласил понятых осмотреть содержимое. А смотреть было на что. Гранаты, взрывчатка, пистолет, патроны и главный компромат – георгиевская лента. Ну и сука ты, Хайдарыч! Провокатор. Вот он о чем долдонил! Это он моей семьей пожертвовал ради счастья Украины! Интересно – денег ему теперь дали за сотрудничество?

На следующий день телеагентства Украины дали бегущей строкой новость о раскрытии диверсионной группы сепаратистов в составе трех человек, занимавшихся сбором информации и готовящих ряд террористических актов. Новость большого интереса не вызвала – каждый день такие же группы разоблачают. СБУ не спит. Работает».

Да, это страшно. И читать страшно, и переживать страшно, и принимать участие в такой жизни, пребывать внутри подобного бытия – страшно вдвойне. А нам, русскому читателю, НАДО это читать. Чтобы понять, ЧТО происходит на самом деле и ПОЧЕМУ идет трагическая тяжелая война, призванная не уничтожить, а СПАСТИ.

Виктория Семибратская («Три свеколки для врага. Быль») обращается взглядом художника в прошлое, не менее трагическое, нежели настоящее. Война всегда горе. Что забыли фашисты на нашей земле?

«(...) А фашисты были беспощадны. Устраивали показательные казни. Но это только добавляло ярости местным жителям. Врага люто ненавидели и боролись, демонстрируя великую силу русского духа.

И вот мы дождались того дня, когда с боями вернулась Красная Армия, наш город освободили. Начались восстановительные работы. Однажды через город шла колонна военнопленных немцев. Голодные, оборванные, они не поднимали глаз. Удивительно было видеть своих мучителей в таком жалком виде.

Эту картину я вижу будто наяву. Не сговариваясь, местные потянулись к солдатам с едой. Мама заглянула в кладовку, вздохнула, вложила в мои ладони три свеколки: «Отнеси, сын, раненым, пусть едят. Эти нам больше не враги – побежденные».

Где жестокость, где милость? По обеим сторонам Реки Времени они сурово разнесены. И как прекрасно и до слёз горько сознавать себя, свой родной народ носителем МИЛОСТИ – даже внутри военного ужаса, когда пощады нет и быть не может. А мать, с ее желанием спасти, это значит – накормить, всегда и везде – мать...

Чудесный маленький рассказ Михаила Афонина «Степная свадьба». От него словно веет пьянящим запахом степных трав. Ковыль... типчак... И вдруг из глубины рассказа, из клубящегося грозовыми тучами незапамятного времени восстает и расцветает древняя легенда.

Как водится, эта легенда – о войне и о любви.

«(...) Девушка пыталась от русича убежать, да куда ей! Парень быстро ее догнал и связал. Да вот только когда Ковыль разглядел, что перед ним не вражеский воин, а девушка с бездонными черными глазами, не смог держать ее связанной. Очень она ему мила оказалась.

Типчак тоже не осталась равнодушной к Ковылю. И хоть не знали они языка друг друга, это не помешало им провести ночь вместе.

Утром и русичи, и половцы, не дождавшись своих разведчиков, выдвинулись навстречу друг к другу. И на полпути и те, и другие, увидели в степи влюбленную пару. Крепко обнявшись, юноша и девушка спали. А потом поженились – тут все, как положено в легендах.

На месте, где ночевали русич Ковыль и прекрасная половецкая девушка Типчак, выросли травы. Как вы понимаете, это ковыль и типчак. (...)».

И снова стихи – «Вечная битва. Общая тетрадь» – наплывают ковыльной мощной волной из далекой жаркой, родной степи...

Да какие пронзительные – навылет!.. – стихи...

(Наталья Литвиненко)

Рассказы Андрея Авраменкова тоже вырастают из нынешних страданий Донбасса. Донбасс непокоренный! Донбасс сражающийся... Пойми его сердцем. Увидь его изнутри. Так, как видит его Андрей Авраменков:

«(...) Как тогда, в большом поселке, недалеко от линии разграничения. Неожиданный, или все-таки ожидаемый, обстрел. Раздался первый взрыв, Серега припал к земле, быстро осмотрелся и, пригнувшись, добрался до стены большого ангара. Снаряды падали не так уж далеко. Но кто их знает. Его коллеги бросились в другую сторону, он потерял их из вида. Вот так и пришлось сидеть больше получаса, прислонив спину к тонкому, горячему от летнего солнца металлу. Конечно, стена не спасла бы даже от пули. (...)».

Горечь. Невозможность, когда лицом к лицу сталкиваешься с реалиями войны, сделать что-то существенное, спасительное. Война пересиливает. Ненависть оказывается сильнее. Но рядом с ненавистью, которая, по сути, иррациональна, оказывается совершенно пошлая, низкопробная жажда наживы, грабёж, насилие, издевательство...

Что этому противопоставить? Как стать сильнее тьмы?

Ответ на этот вопрос был дан давно, дан Богом: БЫТЬ СВЕТОМ.

«Слава Тебе, показавшему нам Свет!». Это слова из Божественной Литургии Иоанна Златоуста...

И снова «Общая тетрадь» – ее новый раздел под названием «Осколки правды».

Стихи – материя нежная, тончайшая, паутинно-дрожащая; они как дуновение ветра, как воздух, как дыхание... Да, стихами можно дышать. Когда вокруг дымное, смрадно-тяжкое безвоздушье войны.

(Елена Ткаченко)

Алексей Полубота возвращает нас к прекрасному русскому многоликому жанру, где одновременно сплетаются и интонации военного корреспондента, и путевые наблюдения, и философские раздумья, и моменты страстной публицистики, и сердечная, щемящая лирика (она тем более ярка, если автор – поэт!), и вот такая проза названа им «Рифмы под грохот канонады. История одной поездки в Донбасс», потому что тут, да, появляются настоящие рифмы – и поэты, их носители и родители, и сами стихи.

На войне без стихов нельзя. Порой они спасают тебя, как кусок хлеба в голод. Да стихи и есть хлеб духовный. Между заметками о встречах, перемещениях, военных действиях возникают фигуры поэтов, возникают стихи, как летопись времён, как оправдание бытия, как залог бессмертной красоты, не убиваемой ничем, никакими снарядами, никакой злобой и проклятиями:

«Другой победитель конкурса в номинации «Русский Донбасс» – мой попутчик, Алексей Шорохов. Как признается он позже, ему, не обделенному литературными наградами, очень дорога и совсем небогатая по денежной составляющей премия, и та обстановка, в которой ее вручают – под грохот отдаленных орудийных залпов. К слову сказать, в Горловке действует запрет на проведение массовых мероприятий из-за обстрелов. Но нам разрешили в виде исключения провести встречу с ограниченным числом участников.

Алексей рассказывает о том, как старался всю жизнь быть верным памяти отца-фронтовика, читает свои военные стихи. Среди них – проникновенные «Качели», написанные в один из его приездов в воюющий Донбасс.

Раз за разом – пустую качель...»

Алексей Полубота – один из современных поэтов, который избрал для себя дорогу на войну, в войну как дорогу историческую, не только художественную; он пожелал принять участие в том огромном, широком, трагическом и исполненном неизбывной веры действии, которое зовется освободительной войной.

В разделе «Вернисаж» перед нами – замечательный фотоочерк Павла Насонова с фестиваля «Воронежские духовые ассамблеи им. В.М. Халилова»: «В городском саду играет духовой оркестр...». Прекрасные фотографии всецело погружают нас в атмосферу музыкального праздника.

Геннадий Литвинцев в рассказе «Мажорик» помещает нас внутрь роскошной, жаркой, песчаной, чреватой войнами и убийствами картины Востока. Русская танцовщица Далия Кончакова – а может, никакая и не русская, что она делает на границе сектора Газа, в преддверии Сирии? Юноша Еремей, выбравший дорогу историка, и его отец, возмечтавший о совсем другой судьбе для своего сына, но смирившийся с его выбором, – зачем они в пустыне, в которой тысячелетия назад скитались Моисей и Агарь, царствовали Давид и Соломон?.. Недаром в тексте рассказа звучит архаическая Песнь Песней. Тайну нынешней острой опасности перебивает библейский ветер, столь же кровавый и столь же неотвратимый. Восток – средоточие рока, смерти и любви...

«(...) Далия опустилась на землю, взяла его за руку и легонько потянула к себе. Но Еремей вырвался и сел напротив – так лучше было смотреть на нее. Впервые он видел ее так близко и при полном свете. Как идет ей этот набатейский наряд! Сколько серебра на шее! Среди цепочек на черном шнурке анх, коптский крест, ключ жизни, дар ясновидения. Уроборос на левом запястье. Просто лишь украшения, амулеты – или действительно причастность к чему-то тайному?

– Так продолжайте же! – велела она. Ее тигровые глаза лукаво смеялись. – Дальше самое интересное – «О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дочь именитая!».

Еремей помолчал, как бы вспоминая, хотя знал эти стихи до последней буквы. Но как приложить их к красавице, сидящей напротив, испытывающей его, может, смеющейся над ним! Ах, и сладко же броситься в этот кипяток!

– «Округления бедер, как ожерелье, искусный художник творил их», – начал Еремей хриплым голосом и осекся. (...)».

Великолепный Никита Брагин удивляет и радует своей поэтикой, столь же строгой, сколько и свободной, вольно дышащей, с широкими пространствами и многослойными временами:

Артём Попов представляет рассказ «Райское наслаждение». Это ещё одна попытка (полностью в традициях классической русской литературы) показать жизнь, судьбу «маленького человека», попытаться понять, что движет им, как он спасается (а бывает, идёт не туда и даже гибнет), как «держится на плаву»; Семён убирает территорию, подметает мусор, а в качестве отдыха держит при себе «спасательный круг» простых людей – выпивку... Но «человек не может без мечты». И Семён накопил себе денег на проживание в отеле по путевке – с питанием и процедурами. Роскошь не идёт ему впрок. Он в роскоши тоскует. Так намертво въелась в кожу и в душу постылая работа...

«(...) Семен быстро собрал вещички и спустился вниз. В отеле стояла непривычная тишина.

– Ты куда? Еще же день у тебя! – удивилась сонная Вероника.

– На работу! Хватит валяться!

Даже не удостоив администраторшу взглядом, побежал домой. Там на ветках старых раскидистых берез его уже ждали веселые воробьи, синички и радостные голуби.

Переодевшись в привычную для себя мешковатую одежду, он с новой силой принялся мести тротуар, улыбался солнышку и был по-настоящему счастлив».

Зоя Колесникова оставляет нас лицом к лицу с болевой, откровенной, ночной, исповедальной лирикой:

светало на свете...

Галина Щекина пишет подробный, щемящий, то обречённый, то опять вспыхивающий надеждой портрет женщины – Тони. Простой женщины. Просто женщины. Непростой, конечно, женщины, как непросты все люди. Страдалица! Переживает бесконечно. То за старшую дочь, она в шестнадцать лет в богатого влюбилась, много старше себя. То за младшенькую. То за мужа. За прошлую жизнь: она появляется и дает о себе знать. А будущая жизнь – она какая? И есть ли она?..

«А Тоня смотрит вниз со своего второго этажа и видит, как во двор машина едет – Гены этого поганого. И старшенькая, ясно, вылезает и бежит домой вся в ворохе букетов и бутылок с французскими духами. Купили девку за рубль двадцать.

А младшую Тоня никогда не видит и не слышит, когда приходит. Тихо та идет, ключами не швыряет, кошку не пугает и ботинки моет сразу. «Ты будешь, родненькая, свежие котлетки?» – «Не надо, у меня пост». – «Ты в сквер пойдешь с подружками?» – «Я лучше почитаю».

Ну никуда, никуда не ходит ребенок, и разницы у них всего-то четыре года.

Тоня смотрит в сад, как груши-яблони колошматятся в дожде, ветками топорщатся, в окна лезут, мало им на улице пространства. Зеленые яблочки стукают по цветам, и цветы прибивает к земле. И как это одно растение топчет другое? Не может же этого быть. Надо что-то думать с дочкой. Надо увезти ее куда-нибудь, сберечь.

Тоня взяла молитвослов и стала читать молитву ко всем святым и бесплотным небесным силам. Она просила оградить целомудрие дочери от насилия – и так молилась каждый вечер и каждое утро... (...)».

Поэт Елизавета Мартынова в статье «Поиск подлинности» пишет о поэзии Валерия Кремера. Глубинный взгляд, необычные наблюдения... лирические провидения, синхронное чувствование, как синхронное поэтическое плавание...

«Стихотворение должно быть голосом самого человека, мыслью и чувством, которые обрели звучание. Поэзия, стихи – это Путь, а не убежище. В настоящих стихах «спрятаться» нельзя. И научить писать стихи тоже нельзя. Можно только научиться. Научиться слышать свою внутреннюю музыку и принять музыку других, как свою, если она тебе близка.

Боль, как ребенка, взяв на плечи. (...)»

И сразу вслед за статьей, которая есть глубокое, детальное, сочувственное исследование Елизаветы Мартыновой, мы имеем счастливую возможность прочитать подборку Валерия Кремера и сполна оценить его художественную силу и достигнутые им высоты.

Но чувствуя в ней правоту.

Далее на вкладке «Живопись» – подборка живописных работ «Другая жизнь» члена Союза художников России, руководителя народной изостудии Алексея Загородных. Контрасты колорита, смелость мазка, певучие линии, полифония фактуры... Алексей Загородных – художник, чьи произведения насыщены оптимизмом. Для него жизнь – скорее сверкающий и победный праздник, нежели элегическое созерцание.

Олег Фенчук пишет о «контрастах Игоря Северянина» (материал «Познал восторг – познай страданье...»). Северянин – загадочный поэт; он был и остался тайной для многих нынешних, пишущих и мыслящих. В своей статье Олег Фенчук распахивает веер северянинской жизни, обнаруживает в ней взлеты и падения, надлом революции, горечь эмиграции и чужбины... И удивительным реквиемом звучат последние слова биографического эссе о некогда знаменитом русском поэте:

«(...) Жизнь Игоря Северянина была наполнена контрастами: любовью женщин и завистью коллег, периодами благосостояния и бедности, шумной славой и незаслуженным забвением. Северянин умер 20 декабря 1941 года в оккупированном немцами Таллинне. Мастер поэтического слова предвидел свое одиночество и равнодушие публики, но надеялся на память посмертную. На могильном камне поэта выбиты строфы его стихотворения как метафора надежды на вечную память:

Моей страной мне брошенные в гроб...

Александр Орлов в философском эссе «Счастливая простота» размышляет об эстетических, этических, образных, религиозных, нравственных идеалах, путеводных звёздах русской и мiровой культуры. Куда идти художнику? Перед кем он должен держать отчёт? Или он тотально свободен, неподсуден? Александр Орлов предостерегает нас об опасности, что таится на пути следования человека внутри избранного им искусства. Современность забывает о нетварном Свете, о дороге к Богу, о Мiре Горнем; философия распада, симуляции и симулякров захватывает и трёхмерный мiръ, и сознание человека:

«(...) Создается удручающее впечатление массового перевеса темной стороны человеческого внутреннего противоборствующего существования, это явление можно охарактеризовать как попытку десакрализации христианского слова. Почему так? По моему мнению, это не из-за отсутствия патриотизма, гражданственности или любви к исконно русскому влиянию на внутреннее зрение, не из-за потери априорных истин, это факт духовного омертвения, а ведь еще Иоганн Вольфганг Гете предупреждал: «Каждый писатель до известной степени изображает в своих сочинениях самого себя, часто даже вопреки своей воле». (...)».

И совершенно бесценны финальные раздумья эссе, насущное определение этической позиции, окраса всего бытия русского художника, проиллюстрированное Александром Орловым приведённым им высказыванием поэта Владимира Кострова. Надо вчитаться в эти строки, и даже, как бы дидактически это ни звучало, запомнить их.

«Накануне своего восьмидесятилетия профессор Литературного института им. А.М. Горького, поэт, переводчик, драматург Владимир Костров сказал мне: «Бог русской поэзии – больше Христос, чем Аполлон». Это высказывание Кострова полностью отражает действительность духовного состояния русской литературы. (...)».

Виктор Акаткин публикует статью «Старатель» (с подзаголовком: «Житейское и научное кредо Олега Алейникова»), о знаменитом воронежском исследователе творчества Андрея Платонова. Точно и объемно обозначена позиция известного российского литературоведа, а вместе с ней и характерные черты платоновской прозы, образности и вектора мысли:

«(...) Чевенгурцы, пишет Алейников, ищут коммунизм не во времени – как закономерность развития социализма, а в пространстве – как внезапно образовавшийся город Чевенгур, мало кому нужный и неустроенный. Для нас теперь коммунизм – некий временный исторический казус, а для Платонова – почти во всю его жизнь длящееся время, взявшее всех в крутой оборот. (...)».

Эдуард Анашкин в статье «Письмённый...» рассматривает превосходную книгу Василия Килякова «Посылка из Америки», и книга приобретает вес и значение мощного русского артефакта, символа-знака современной русской литературы; яснее и безусловнее высвечивается линия культурного наследства, культурной огненной эстафеты, что передалась через поколения от Виктора Астафьева, Валентина Распутина, Василия Белова, Фёдора Абрамова, Василия Шукшина к Василию Килякову и его единомышленникам.

«(...) Василий Киляков обладает нечастым сегодня талантом объемного, одного замеса с народным, языка и мышления, из которого проистекает также нечастое ныне качество. Имя ей – народная художественность. А возникает она из обретенного с младых лет не просто знания, но чувствования русского языка. Знания пополняются книжным путем, словарей диалектных слов хватает, да вот только книжное знание народной речи не даст писателю того ощущения подлинности, про которое говорят, что не язык – рабочий инструмент писателя, а сам писатель становится инструментом яркого самобытного народного наречия. Его не спутаешь ни с каким другим, и на него сразу и безошибочно отзывается душа русского человека. (...)».

Павел Попов доверяет читателю текст «Моё воронежское детство» (с подзаголовком: «Жизнь через призму давних впечатлений», продолжение, начало в № 7, 2022). Традиционно. Всегдашне. По-русски. Воспоминально. Чисто. Нежно. Наблюдательно. Воссоздается время, вместе с временем воссоздаются, заново рождаются люди. Воскресает забытое. Является вновь утраченное...

«(...) – На Кавказе никогда не скажут: «шашлык из свинины». «Шашлык» – означает из баранины.

Отец жарил кусочки баранины на сковородке в три – четыре захода и нанизывал их на самодельные деревянные шампуры, выточенные из дерева. Мама пекла к чаю «Наполеон», переняв от своей мамы (бабы Сони) несколько хитрых секретов. Слои теста долго пропитывались. В это время папа успевал жарить мясо все на той же тесной кухне.

Примерно с середины 1970-х годов вошло в моду предлагать к чаю ложечку рижского бальзама. Его воспринимали скорее как лекарство, нежели как спиртной напиток. Но ничто так не оживляло гостей, как мамин электрический самовар. Открываете краник – и цветете от того, что праздник еще не совсем окончился! Такие штучки считались дорогими, бытовали не в каждой семье. И, в конце концов, мама подарила наш самовар своему врачу – в знак благодарности...».

Вадим Кулинченко публикует очерк «Подводники» («Я давно пишу о подводных лодках и моряках-подводниках. И настоящие заметки, во многом автобиографичные, тоже о морской жизни и моих товарищах-сослуживцах...»), заканчивающийся весьма символичной, весомой фразой:

«Подвиги не должны забываться. Герои живы, пока мы помним о них».

ЧИТАТЬ ЖУРНАЛ

Pechorin.net приглашает редакции обозреваемых журналов и героев обзоров (авторов стихов, прозы, публицистики) к дискуссии. Если вы хотите поблагодарить критиков, вступить в спор или иным способом прокомментировать обзор, присылайте свои письма нам на почту: info@pechorin.net, и мы дополним обзоры.

Хотите стать автором обзоров проекта «Русский академический журнал»? Предложите проекту сотрудничество, прислав биографию и ссылки на свои статьи на почту: info@pechorin.net.

456