«Наш современник» № 6, 2022

Вдоль времени и сквозь него

Сразу нескольким прозаическим текстам номера свойственна поэтика исторической памяти: где-то из писем и архивных документов фактически соткана одна из сюжетных линий, где-то диалоги героев об истории их родных мест вписывают действие произведения в определённый культурный контекст, где-то судьба родного человека, старшего члена семьи, помогает осмыслить судьбу целого поколения. Интересно, что в композиции номера эти материалы словно бы образуют внутреннюю рифму, перекликаясь между собой и расставляя акценты.

Один из таких текстов – рассказ Дмитрия Филиппова[1] «Камень, ножницы, бумага…». Пожилая блокадница Лилия Николаевна обращается в одну из государственных инстанций с просьбой помочь ей найти место захоронения погибшего в годы войны отца, главный герой – чиновник – занимается поисками. Второй план повествования – история погибшего отца, рассказанная им самим – разворачивается параллельно истории поисков. Всматриваясь в переплетение решений и поступков людей и вторгшихся в их жизни обстоятельств, из которых соткана судьба (человека, семьи, страны), писатель ищет грань между проявлением личной воли и неизбежностью, случайностью и закономерностью. Язык рассказа сух и лаконичен, основной посыл реализован через хитросплетения сюжета, огромную роль в которых играет случай. Выясняется, что, получив ложную информацию о смерти жены и маленькой дочери, боец покончил с собой, а Лилия Николаевна попала в детский дом, продолжая надеяться, что отец вернётся с фронта и заберёт её. «Дадут в дороге кусок сушёной картошки, а жевать – невозможно. Так и сосёшь его, как леденец… Бывало ещё, кашу пшённую давали, но это редко, и на всех не хватало, и мы играли в «камень, ножницы, бумага...» – кто победит, тому каша, а проигравший – сухат сосёт...», – рассказывает Лилия Николаевна об эвакуации детского дома в Томск. В ту же самую игру предлагает главному герою сыграть начальник отдела хранения архива военно-исторических документов, уверенный, что о самоубийстве отца не нужно сообщать его пожилой дочери: «Победите – отдам справку, проиграете – не обессудьте». Впрочем, это тут же оказывается шуткой. Однако на протяжении всего рассказа автор отслеживает, как от взаимодействия личной воли и цепочки случайностей зависит не только судьба человека, но и судьба доступной нам информации. Главный герой принимает решение сообщить блокаднице, что её отец геройски погиб, и указать другое место захоронения, потому что правда – не сухое соответствие информации фактам, правда без любви – ложь.

Похожа по своей структуре на рассказ Дмитрия Филиппова повесть Валерия Михайловского «На каждый пир – свой чир». Здесь текст также состоит из глав, действие в которых происходит в разные периоды истории, но каждая из них соотнесена с жизнью нескольких поколений одной семьи. Центральный сюжет – история рыбаков (одного взрослого и троих подростков), живущих в 60-х годах ХХ века за полярным кругом, которых отправили на рыбный промысел и забыли забрать вертолётом обратно, история их неимоверно трудного самостоятельного возвращения в родной город. Однако в первой главе повести упоминается прадед одного из главных героев, Виктора, Козьма, занимавшийся рыбной ловлей под Угличем и «утонувший под лёд». О нём вспоминает последний российский император и решает отправить подарок его вдове. Вспоминает Виктор и историю отца, ссыльного, отправленного на стройку № 503, пока пьёт чай из его старой кружки «с затёртыми, еле угадывающимися царскими вензелями». Параллельно главам о героическом обратном пути рыбаков, преодолевших огромное расстояние в страшный мороз, развивается сюжет о происходящих в то же время событиях в Кремле, где члены Президиума ЦККПСС принимают решение о перезахоронении Сталина. Происходит постоянная смена масштаба: от размышлений императора – к жизни вдовы крестьянина Козьмы, от политической борьбы внутри Политбюро – к судьбе Виктора, ловящего рыбу, живя в лесной избушке на озере Хантайском, и в этой смене оптики – живая пульсация времени. Одновременность событий в жизни отдельного человека и больших исторических поворотов сама по себе завораживает, указывая на их взаимосвязь, иногда неявную, но имеющую свои не вполне постижимые закономерности. «Народу много... Течёт народ реками, морями, раскинувшимися по России», думает Николай Второй. Причастность каждого героя произведения к жизни общего большого организма раскрывается в моменты тяжёлых потрясений и помогает им, мобилизуя все силы, совершать, казалось бы, невозможное. Повесть завершается победой над обстоятельствами, жизнеутверждающим мажорным аккордом, и её героический пафос вполне органичен.

Совсем иной интонационный спектр и несколько иная проблематика звучат в первой части романа Владимира Карпова «Тень мужчины». Это самое сложное и, пожалуй, центральное произведение номера. События романа начинают разворачиваться в 2013–2014 годах, в центре сюжета – семья, живущая в Крыму. Место действия – перекрестье культур – как нельзя лучше соответствует полифонии голосов героев, их мнений и взглядов. Цеха и ангары бывшего завода по ремонту подводных лодок в бухте Балаклава, Генуэзская крепость, островок Иван-баба, на котором по преданию жил православный монах – осколки разных цивилизаций, являясь фоном для тех или иных сюжетных поворотов, остаются лишь осколками, всякий раз напоминающими о том, что герои повести не принадлежат ни к одной из них. Герои – российская семья, состоящая из трёх поколений: порядочный трудолюбивый Сергей, его родители, красивая жена Лиза и трое дочерей. Здесь интересно работает символизм русских сказок: младшая дочь, действительно, отличается от старших своей задумчивостью и парадоксальностью ума, но зовут её восточным именем Селина.

Семья живёт в собственном доме, рядом с которым, символизируя его мертвенность, в маленьком прудике плавают резиновые раскрашенные уточки, а на искусственном гнезде сидит пенопластовый аист. Безжизненное благополучие разрушается: Лиза – самая живая из героев романа – начинает увлекаться Исламом и в конце концов уходит из семьи и становится шахидкой. Раздрай в душе Лизы, раздрай в семье Головиных и в обществе нарастает постепенно, каждый его этап в романе выписан множеством отдельных штрихов: диалоги второстепенных героев, говорящие детали, небольшие семейные события, мелькнув в ткани повествования, лишь намечают ту или иную тему, но ни одну не раскрывают до конца, что вполне естественно. В опубликованной части романа отсутствует онтологическое измерение, основу проблематики составляет культурная принадлежность как таковая, проявляющаяся исключительно на социально-психологическом уровне. Героев почти не мучают бытийные вопросы (это выглядело бы художественным преувеличением), а обращение Лизы в мусульманство – вовсе не сознательный шаг, а лишь следствие инфантильного и капризного (но оттого не менее искреннего) бунта против плоского, строго горизонтального секулярного мира.

Объёмность и узнаваемость современных нам героев достигается благодаря тонким полутонам и нечётким, порой перечёркивающим друг друга линиям при описании их душевных движений и эмоциональных реакций. Пару раз появляющиеся в душе Сергея тёплые воспоминания о прабабушке-сибирячке, его желание посетить православный храм во время путешествия с семьёй, конечно, не говорят о принадлежности к русскому культурному полю, это лишь едва намеченный отзвук, который, впрочем, тут же затухает. Однако, когда бывшая жена хочет забрать у него младшую дочь, чтобы обратить её в Ислам, яростно отстаивает если не культурную принадлежность, то хотя бы её внешние признаки:

«– Ну уж выкусите! – Серый с изумлением обнаружил в себе, в груди, в висках, во всём существе бунт, физически переполняющий прилив несокрушимости: крещёный он! Отец, хоть и был рьяным коммунистом, но закрыл глаза, когда бабушка крестила. На том простом основании, что и сам крещён, и дед, и прадед, века в их роду люди были крещёными. Тот парень вспомнился, солдат, который в плену принял жестокую казнь, отказавшись снять нательный крестик. Он, Сергей Головин, крещёный!».

Сергей, действительно, на следующий же день окрестил дочь. На праздновании крестин захмелевшая бабушка танцует канкан так, что «мелькнули трусики, белые, и мелькнули ещё раз», а её мужа, умного интеллигентного бывшего инженера, это не только не смущает, но наоборот, нравится ему.

Кажется, писателю удаётся портрет времени: всякое начинание, кажущееся благим, каждый поступок героев, любое достижение, поначалу предстающее прочным и основательным, затем претерпевает перверсию, превращаясь в собственную противоположность. При этом роман добротно реалистичен, его язык прост, каждое сюжетное ответвление естественно и изящно следует за развитием темы. Автор далёк от того, чтобы принимать чью-то сторону, и равноправное сосуществование в романе разных жизненных правд позволяет непредвзято, полноценно раскрыть каждую из них.

Рассказ Ольги Гоголевой «Дверь» представляет собой хронику изменений человека, приехавшего в родную деревню на похороны матери, с которой давно не виделся и на которую был обижен. В рамках шаблонного сюжета возвращения героя к себе-настоящему через возвращение на малую родину трудно соблюсти психологическую достоверность, избежать слащавости или излишней торжественности. Ольге Гоголевой это удалось. С героем не происходит никаких экзистенциальных прозрений на ровном месте, но его отношение к деревенской родне и покойной матери теплеет, что естественно меняет и мироощущение в целом. Поставленную художественную задачу автор решает просто, сдержанно и вполне достойно. Даже незатейливый и несколько прямолинейный символизм названия в контексте стилистики произведения вполне уместен.

Мотив обретения дома, создания пространства тёплых искренних отношений звучит и в рассказе Людмилы Ивановой «Каротинка». Одинокий сельский пенсионер пускает к себе пожить молодую женщину с маленькой дочкой, оказавшихся в тяжёлой жизненной ситуации, вскоре они становятся ему родными. Несмотря на некоторую мелодраматичность сюжета, рассказ неподдельно светел, в нём вполне достоверно воссоздана атмосфера беззаботного дачного детства.

В рассказе Валентина Аноцкого «Под созвездием Иисуса Христа» постановка нравственных проблем вначале выглядит поверхностной, но затем раскрывается довольно неожиданно и изощрённо. Молодой художник, случайно оказавшись втянутым в сложную коррупционную схему, легко и бесшабашно соглашается стать причастным к деятельности некой криминальной сети, но отнюдь не ради наживы. Им движет «профессиональный интерес»: для задуманной им картины о Христе ему нужны лица «предбесов» – «тех, кто ещё не стал бесом, но станет обязательно со временем». Должно быть, выведение героем самого себя за пределы каких бы то ни было моральных рамок – следствие расхожего представления о художнике как об особом, избранном человеке, подобном Творцу, о его превосходстве над «обычными людьми». Но уже спустя непродолжительное время дающий ему задания шеф из группировки, хваля, называет его «биороботом». Один из центральных моментов рассказа – сцена попытки спасения героем тонущего в реке мальчика: «Самокуров был уже рядом, и вдруг его захватила преступная мысль, от которой ему стало жарко даже в холодной воде: у него есть шанс вживую увидеть искажённое предсмертным страхом лицо, которое он потом сможет перенести на полотно». По мере омертвения героя повествование становится всё более нереальным: что-то муторное, противоестественное, нелепое ощущается в атмосфере того нового, ещё не заселённого полностью квартала, куда он идёт выполнять задание, в сцене освящения нового недостроенного храма в этом районе. Эпизод с гибелью мальчика в реке по вине художника оборачивается сном во сне, однако концовка заставляет сомневаться в этом, тем самым перенося весь сюжет рассказа в пространство полуреальности.

Три коротких и очень ёмких рассказа Светланы Макаровой-Гриценко («В троллейбусе», «Кусочек счастья», «Матушка») похожи на фотографии, на которых люди запечатлены в моменты сильных эмоциональных переживаний. Контекст либо обозначен очень сжато, либо не дан вовсе, в этих миниатюрах его ровно столько, сколько необходимо, чтобы помочь максимально полно раскрыться запечатлённому мгновению и сделать портреты героев рельефными.

Публикация одного из дебютировавших в этом номере «Нашего современника» прозаиков Анастасии Васильевой представлена тремя рассказами. «Стерва» – по-хорошему милая, наполненная добрым юмором история, рассказанная домашним котом, мечтающим выдать хозяйку замуж: «Ёлки-палки, ещё и рыбак, мужик-то вообще золотой! Господи, неужели до рыбки доживу? Аська, не будь дурой, хватай, пока не занят! Пока мамаша сажала попугая в клетку, я тёрся между Аськой и Пашей. Ну же, женщина, скажи ему хоть что-нибудь, не молчи, как истукан! Скромность, конечно, украшает, но не до такой же степени! И тут котский бог услышал мои молитвы». «В городе на Неве» – скорее небольшая лиричная зарисовка, чем завершённый рассказ. «Шурочка» – незатейливый, напоминающий длинный пост в блоге текст, непричёсанный и искренний. Пожалуй, выверенность и простроенность только повредили бы этому рассказу, уничтожив обаяние непосредственности. Из потока тёплых воспоминаний автогероини о своей бабушке, включающему щемяще-трогательные детали, рождается история трудной и очень светлой жизни этой женщины.

Рассказ второго дебютанта Юлии Журавской «Жажда жизни» также дополняет образ номера, касаясь темы связи времён несколько в ином ключе. На мироощущение героини – девушки – влияет дружба с пожилой женщиной-искусствоведом, её мужество и стойкость. Вместе с тем, влияет на студентку и творчество Ван Гога, поклонницами которого являются обе героини. Жизнеутверждающее начало, проявленное в «Подсолнухах», оказывается созвучным той внутренней силе и жажде жизни, что живёт в них обеих.

Художественный мир большинства представленных в «Нашем современнике» поэтических подборок тематически, интонационно, образно близок к «тихой лирике» 60-х годов прошлого века или добротной официальной советской поэзии более позднего времени.

В подборке стихотворений Андрея Попова интонация задушевной дружеской беседы помогает раскрыть сложную тему не в высоком торжественном ключе, а мягко, тепло и лирично:

И городская мгла, и полевой цветок.

Стихам Григория Калюжного свойственны лаконичность и прямота художественного высказывания. Стремление поэта к предельной точности формулировок порой позволяет выкристаллизоваться поэтическим формулам, открыть новый интересный ракурс во взгляде на большие темы: «Жизнь – это то, что проходит, / Что нам надлежит передать», «Я Русь люблю <...> За то, что не избыть печали в ней».

В цикле стихотворений Магомеда Ахмедова «Пушкинские горы», переведённом Анатолием Аврутиным, чувство Родины возникает у лирического героя равно и в Пушкинских горах, и в родном дагестанском ауле: «Будто слышат Пушкинские горы / Крик орлов в ауле Гонода». Центральный образ цикла стихов – гора, вершина – раскрывается ещё и как вершина духа, достижение которой – путь поэта. Герою подборки равно близки Пушкин и Расул Гамзатов, сближение двух культурных пространств, общность смыслов и ценностей и порождает у героя стихотворений испытываемое в пушкинской усадьбе чувство дома:

На горы гордой Родины моей.

В стихотворениях Сергея Агальцова происходит соприкосновение лирического героя с неким нездешним пространством – то хтоническим, то просто сказочным:

Это вечный мрак и страх.

Публицистический и критический разделы «Нашего современника» традиционно представлены сильными глубокими статьями.

Статья Владимира Овчинского «О «новой» внешней политике США» представляет собой подробную хронику высказываний американских политиков за последние несколько лет, и действий, предпринимаемых ими в отношении других государств. Кропотливо и вдумчиво автор обосновывает необходимость России действовать в соответствии с концепцией противостояния американской «мультидоменной операции», суть данной концепции – «упреждающий массированный удар всеми доступными средствами, который может быть нанесён в условиях нависшей над Российской Федерацией угрозы локальной войны».

Статья Геннадия Красникова «Це Европа» представляет собой искреннее эмоциональное высказывание о противостоянии России Западу, которое, по мнению публициста, не просто напоминает эпическую битву Добра и Зла, но и по сути является таковой.

«Железный всадник» Бориса Куркина – глубокое исследование взаимоотношений Пушкина и Николая Первого. Тема «поэт и власть» неизменно рождает множество мифов, легенд и кривотолков, которые при желании могут быть использованы определёнными общественно-политическими силами для того, чтобы назначить гения очередной жертвой того или иного кровавого режима, или же, наоборот, объявить ярым государственником. Статья Бориса Куркина препятствует столь примитивным и поверхностным интерпретациям, раскрывая всю сложность и глубину вопроса с опорой на обширнейшую документальную базу.

Вносит свой вклад в развенчание расхожих мифов о Пушкине и статья Владимира Юдина «Святые горы», в которой автор аргументированно и последовательно доказывает, что утверждение о пушкинском антиклерикализме не имеет под собой никаких серьёзных оснований. Статья так же, как и «Железный всадник», написана популярным языком и рассчитана на широкий круг читателей.

Статья Ивана Приймы «Леонтьев или Достоевский» посвящена анализу взглядов двух выдающихся мыслителей, которых принято считать антагонистами. Рассуждения критика опираются как на документы и мнения современников обоих философов, так и на культурно-исторический контекст в целом. Расхождение униатского учения К.Н. Леонтьева со взглядами славянофилов и Ф.М. Достоевского – это лишь часть того напряжённого движения общественной мысли, которое происходило и кругах современной им интеллигенции, но часть интереснейшая и раскрывающая многие другие аспекты как религиозной и светской жизни второй половины ХIХ века, так и католического и православного богословия.

В рецензии Анатолия Козлова на книгу Николая Коняева «Рождение и крах Великой Скифии» отмечаются её достоинства: «Автора характеризует глобальный взгляд на историю, он умеет мыслить масштабно, оценивая громадные процессы тысячелетней истории. Коняев смотрит на исторический процесс как на нечто цельное, непрерывное и, что весьма важно, живое». Автор статьи очерчивает ход мысли писателя – исследователя, оговариваясь при этом, что ряд фактов не может быть достоверно установлен, что не делает книгу менее увлекательной и побуждающей читателя включаться в размышления.

В интервью с прозаиком, главным редактором «Роман-газеты» Ю.В. Козловым, взятом Викторией Татур для «Нашего современника», писатель рассказывает о том, как чувствовал себя в советских реалиях и как чувствует сейчас, о своих редакторских предпочтениях и редакционной политике. В беседе затронута и тема литературной преемственности. На вопрос о впечатлениях от своего участия в качестве мастера в совещаниях молодых Юрий Козлов ответил: «<...> Я стараюсь авторам, которые присутствуют на моих семинарах, рассказать что-то интересное, передать что-то из своего литературного опыта, привести примеры из своей жизни. С другой стороны, при чтении их произведений у меня тоже возникают разные мысли. Ведь я имею дело с новыми литературными поколениями, у них другой взгляд на мир, они живут в другой реальности, у них своя эстетика, своя стилистика. То есть, формируется некий синтез прошлого и настоящего, обнаруживаются какие-то точки соприкосновения. Это и есть преемственность литературных традиций. К примеру, когда я был молодым, на одном из совещаний лекцию читал Леонид Леонов – наш классик и великий писатель. Надеюсь, что и нынешние семинаристы что-то запомнят из наших разговоров, что-то им пригодится».

В разделе «Память» продолжает публиковаться ценнейший материал – «Вадим Кожинов» Сергея Куняева. Это кропотливо собранные воспоминания и свидетельства современников о жизни круга поэтов, близких к В.В. Кожинову, крайне интересные как с литературоведческой, так и с культурологической и антропологической точек зрения. Целый культурный пласт прошлого столетия, в котором соединены личное, творческое, общественно-политическое измерения, предстаёт во всей своей целостности. Взгляды поэтов на творчество друг друга и на поэзию как таковую, их полемика с оппонентами на страницах тогдашней печати, личные отношения и царящая в кружке атмосфера оживают на наших глазах, позволяя глубже почувствовать не только стихи авторов этого круга, но и нерв ушедшей эпохи.

В той же рубрике – несколько удивительных рассказов ушедшего в 2022 году П.Н. Краснова. К сожалению, имя писателя не известно широко, особенно молодому читателю. Краснова называли одним из последних почвенников в русской литературе. В каждом из его рассказов разных лет, опубликованных «Нашим современником» – сочетание глубины и точности, не оставляющее сомнений в том, что они написаны большим мастером.

Глубоко погружая читателя в тот или иной культурный пласт, шестой номер журнала «Наш современник» вместе с тем проникнут ощущением того, что Традиция в широком смысле включает в себя не только прошлое и настоящее, но и образ будущего.

ЧИТАТЬ ЖУРНАЛ

Pechorin.net приглашает редакции обозреваемых журналов и героев обзоров (авторов стихов, прозы, публицистики) к дискуссии. Если вы хотите поблагодарить критиков, вступить в спор или иным способом прокомментировать обзор, присылайте свои письма нам на почту: info@pechorin.net, и мы дополним обзоры.

Хотите стать автором обзоров проекта «Русский академический журнал»? Предложите проекту сотрудничество, прислав биографию и ссылки на свои статьи на почту: info@pechorin.net.

653