«Нева» № 10, 2021

Огромная фреска духа

(о журнале «Нева», № 10, 2021)

Сначала рассмотрим поэзию десятого номера «Невы». Это удивительно – при разнице творческих почерков и разнообразии поэтических лиц феномен петербургской поэтической школы действительно существует. И Светлана Розенфельд к ней примыкает безусловно. Признаки питерской школы – и, шире, питерской стилистики – весьма притягательны: утонченность эпитетов, гибкость фразы, латентная музыка, звучащая даже не в рифме (если поэт в ней работает), а между строк, над словами, в той ауре, которая и есть подлинность поэтического высказывания. Таковы и стихи Светланы:

Кружился снежный ветер над рекой
И сравнивал с землей ее глубины,
Дым из трубы тянулся голубиный
По цвету, а по запаху – людской,
Легко неслись по небу облака –
Печальных туч счастливые зачатки,
Не зябла на морозе без перчатки
Мое плечо обнявшая рука...

Москвичка Елена Севрюгина более энергична, более ярка, ее палитра более смела, ее поэтическая хватка контрастна – то камерна, то симфонична, но автор всегда работает близ запрещенных эмоциональных земель, на пределе чувства, хотя тонко, филигранно пытается (и умеет!) его скрыть, не навязать, не продемонстрировать, а дает читателю возможность самому догадаться о сложности и многослойности происходящего:

так бывает если теряешь дом
у былой обиды глаза вороньи
утекает время седой водой
пахнет прелью солодом и бедой
и тобой неузнанным посторонним
все что трудно вспомнить забыть понять
колокольным деревом нынче стало
прорастает дерево сквозь меня
умирает быль на его корнях
вырастает боль на ветвях усталых

Работа с подобными архетипами и поворотами образности говорит нам скорее о трагическом, чем о праздничном и позитивном мироощущении; но... через паузу мы окунаемся в свежую и счастливую жизнь природы, звучащую в унисон, в пандан с изначально настроенным, по-пифагорейски, на музыку Космоса, жарко бьющимся сердцем:

я уеду в начале ливня
я приеду в начале грома
приюти меня постели мне
пух лебяжий траву солому
нынче рады всему на свете
если август дорога ветер
если вечером все деревья
жарким всполохом вдоль деревни

Антон Нечаев вроде бы занимается лиризмом непритязательных зарисовок; он точен и графичен, а порою почти кинематографичен, да, это некий черно-белый фильм, где при помощи старинной пленки заснята тайная жизнь души. И здесь у Нечаева быт вплотную соприкасается с бытием, и он не боится работать с классическими архетипами, к примеру, с наиважнейшим для художника архетипом «жизнь – смерть»:

живу и живу
уже не надеясь
что что-то случится
просто так без причины
возьму и исчезну
перейду в смерть
словно пересяду в автобус
другого маршрута

Прозаик Алексей Небыков, которого уже знает читающая Россия, показывает в журнале новые рассказы. Рассказ – наитруднейший жанр. В нем в идеале должна присутствовать образная концентрация стихотворения, а внутренний размах сюжета и судеб героев, внутренняя ширь вольного дыхания всегда приветствуется, и как это совместить? И потом, тематика. Формула названия первого рассказа затягивает сразу. «Чертоги деревни Кедрач». Здесь и потусторонняя, «чарующая» звукопись «ч – р», и антиномия – «чертог – деревня»... распахиваются неведомые пространства, и эта проза внезапно дышит русской апофатикой, русской необъяснимостью. В рассказе три лейтмотива столь же пугающих, сколь и архетипических – сон, старые вещи, смерть, фотография. Мистика живет рядом с реальностью, крепко сплетается с ней, и до конца рассказа мы не понимаем, происходит все с героем во сновидении или же наяву:

«Бабушка извинялась за то, что уходит от деда, и обвиняла его в том, что его не оказалось рядом, когда случилась беда, а он так был им в тот момент нужен. Она понимала его горе от потери сына, но не оправдывала жестокость пытки самых близких, вынужденных испытывать в течение длительного времени боль, запах гниения и страх, участвуя в глупом эксперименте с дагером, который ни к чему не привел и никогда не мог бы привести. Она сожалела о том, что всегда терпела его причуды: переезд в глушь, жизнь без общества и церкви, глупые запирательства окон и дверей, непременную тишину в доме, бесконечные ночи без мужа, когда тот наверху в лаборатории, а главное жуткое увлечение посмертной съемкой, которое и привело к столь ужасной расплате – гибели сына. Она осуждала его богомерзкие суждения о возможности пробуждать умерших с помощью съемки и зеркала и не верила в воскресение погибшего кота, который, ожив, почему-то никому не показывается.

Этих строк было мне предостаточно, чтобы броситься прочь с чердака, слететь, обдирая руки с лестницы, собрать второпях вещи и покинуть, не заперев дом, деревню».

Но реально ли, по-настоящему ли герой рассказа покидает загадочный Кедрач? Повествование балансирует между правдой и виде́нием, бредом и явью. Лишь в финале все встает на свои места и возобновляет движение по своим орбитам. Вроде бы? Или на самом деле?..

«Смотри, кричит дед, ребята. Не верит он вам. А ну-ка, сосед, выбей-ка у него эмоцию, схвати его за щеки! Тот ко мне, хвать за лицо и давай теребить. Кожа на его пальцах от натуги вмиг растрескалась, кости наружу повылезли. Тут я проснулся. Гляжу кругом – на пороге квартиры лежу, дверь распахнута, а на половике дохлый кузнечик».

Кузнечик здесь – лейтмотив, лейтобраз, символ–знак призрачно звучащей из травы (вечной жизни!) смертной (сам кузнечик живет кратко, всего лишь в летнюю пору...) таинственной мелодии... Этот знак, хрупкое мертвое насекомое, и правда пытается уравновесить шаткое бытие. Но получается ли это? Страх так или иначе остается за плечом у героя – и в душе читателя.

Страх – кардинальная эмоция и другого рассказа Алексея Небыкова, «Тая». Девушка Тая читает письма матери и отца. Она едет на свидание с больным отцом, везет ему книгу в подарок, садится в такси... Вроде все как в жизни; есть такое почти пошлое словцо «жизненно», и да, вроде бы жизненно все – и в то же время настолько внежизненно, что не понимаешь, где проходит граница, водораздел между страхом воображаемым и страхом реальным. Опасность реальна всегда, даже если она снится. Даже если ее нельзя объяснить, истолковать, опять же в системе бытовых, банальных координат. «Тая попыталась набрать номер службы спасения, но связи почему-то не было, потрогала язычок пассажирской двери – заклинило. Открыть ее она не могла, да и выпрыгивать на ходу на такой скорости опасно.

– Послушайте, я бы хотела, чтобы вы немедленно остановили машину. Да, наша встреча не случайна, все в этой жизни взаимосвязано. Вы искали сочувствия, понимания и наконец встретили меня. Я – ваш шанс все поменять, отменить неправильные решения. Идите в храм, в конце концов, поговорите с батюшкой, попросите прощения за мысли свои скверные, за то, что напугали меня. Остановитесь, пожалуйста!

Машина вильнула, завизжали тормоза, и такси остановилось.

– Прощайте, – проговорил водитель».

В финале рассказа Тая и шофер опять встречаются. Случайно? Неслучайно? Они ли это, или другие люди в их узнаваемых обличьях? Случай внутри любого хронотопа, по Михаилу Бахтину, – необходимый атрибут поворота сюжета и одновременно намек на высшие силы, что распоряжаются нашими жизнями. И эти силы, как показывает нам Алексей Небыков, не обязательно Божественные.

Станислав Эрклиевский в рассказе «Оставшиеся в Сорренто» снова работает с вечным для искусства мотивом «жизнь – смерть»; умирает отчим, да и «...вся жизнь, строившаяся годами, разваливалась и рассыпалась на глазах окончательно, начиная от стены в прихожей, в которую, головой въехал пьяный друг детства, гостивший пару дней, и кончая верой в сегодняшний и завтрашний день, а главное – в себя самого». Тему смерти подхватывает изображение мертвого дерева:

«Женщина держала в руке молодое, но уже засохшее от корней до скудной кроны, без единого листика, деревце, которое она собиралась посадить.

– Оно погибло, – указывая на дерево, сказал Алексей.

Женщина оценила саженец, словно видела его в первый раз.

– А мы его в песок. Мертвое в мертвое, – с этими словами она воткнула дерево в песок и, держа за ствол, провернула в разные стороны, углубляя корни».

А автор бестрепетно углубляет и изображение времени, и портреты героев. Он раздвигает временны́е границы, уходя внутрь прошедших времен, видя там то малым ребенком – главного взрослого героя Алексея, то Анну Иоанновну, алкоголичку-мать Веры, матери Алексея – торжествует принцип Времени-матрешки, автор вынимает из него одну за другой эти человеческие судьбы, как расписные деревянные фигурки. Вот перед нами война, а ведь начиналось все сегодня, здесь и сейчас! Лишний раз убеждаешься: писатель работает не столько с пространством, сколько со временем.

Вот Анатолий Николин, повесть «Высохшие звезды» – и опять жизнь плюс смерть. В этом номере «Невы» мы никуда не уходим от рокового архетипа.

«А теперь еще и болезнь печени, от которой, я знала, спасения нет...

Полгода назад после очередного приступа папу госпитализировали, и две недели он лежал под капельницей.

В день выписки я зашла в ординаторскую. Доктор Саркисова, худощавая брюнетка с угрюмыми армянскими глазами, сразила меня своей откровенностью.

– У папы это серьезно? – спросила я.

– Более чем. Жить ему осталось от силы год. Точнее сказать не могу, болезнь протекает по своим законам. Она может на время остановиться или побежать во всю прыть, мы только отслеживаем динамику».

Смерть рядом. Повесть идет от лица женщины, живущей на Украине. Финал рассказа героини, если брать во внимание характерный для текстов номера архетип, предсказуем.

«Бойцы с выражением ужаса и брезгливости на лицах укладывали погибшего на брезент. Это и был Тарас. Он лежал спокойный и белый, как стена, и на родном его лице не было ни кровинки. На теле – тоже. Я не поверила, что он убит. Глаза закрыты, как будто он спал.

Не помню, как я закричала, как упала на его тело, непривычно мягкое и податливое. Острая боль внизу живота пронзила меня. Я потеряла сознание и не помню, что было потом...».

А сами эти записки, в формате безыскусной повести, пишет не просто мирская женщина – а уже воцерковленная, сестра Мария, живущая в монастыре василианок. Это высвечивает многое в тексте повести: у человеческих страданий, даже нестерпимых, есть возможность трансформироваться, преобразиться, – так, как преобразился Христос на горе Фавор.

Александр Лепещенко в повести «Фаталист» показывает нам следователя Константина Сущего, в жизни которого контрапунктом звучит русская литература, от Лермонтова и Гоголя до Льва Толстого.

«Оттого он, наверное, и не распустил все свои паруса, и не заскрипел килем. Лишь пошевелил рукой, но сделал это настолько неуклюже, что книга, с которой он уснул, свалилась с дивана на пол. Книга раскрылась, что называется, на нужном месте. Он даже подивился такой ворожбе случая и поднял лермонтовский томик стихов.

– Спи, – зашевелил Сущий губами, – младенец мой прекрасный,

Баюшки-баю.

Тихо смотрит месяц ясный

В колыбель твою».

Эти параллели появляются не зря. Они – маяки вечности, векторы, устремленные в бесконечное бытие; а те, кто бегает, работает, хлопочет и мучится здесь, вне внимания писателей, что запросто могут обессмертить тебя и сделать принадлежностью вечности, – достойны ли они оправдания либо наказания? Достоевские мотивы – рядом с нами.

«Так вот с месяц назад я все-таки доискался... Захотел случай... Теперь мне известен погубитель моей невесты... Моей бедной Маши... Да, известен наверное... Я даже знаю его панихидного вида родителя... Знаю почему тот его покрывал... Только доказать не могу. А вот прибить... прибить могу, обоих, это в моей воле...».

В повести Владимира Звиняцковского «Коса» – игры с пространством-временем, слишком вольное обращение с хронотопом; современная литература предполагает не только множественность обитаемых миров, про которые героически толковал перед своим костром Джордано Бруно, но и множественность обитаемых времен; и тут, кроме дерзких игр во времена, опять всплывает на поверхность крупный, издалека заметный литературный поплавок:

«– Какой-то умник убедил царицу, что именно на берегу Днестровского лимана находилось место ссылки и смерти Овидия. Это оказалось фейком: он был сослан в город Томы, ныне Констанца, это тут недалеко, в Румынии... Так, значит, говоришь, Горькая долина? Вот это название на самом деле интересно было бы выяснить на предмет происхождения: почему горькая-то? Но вряд ли теперь уж удастся это выяснить. Кстати, это близко. Давай сходим?».

Близко, далеко... Канувшие в вечность времена могут находиться на расстоянии протянутой руки. А исчезнувшие пространства – восстать со дна древнего моря новой Атлантидой.

В разделе «Публицистика» Наталья Никитайская посвящает свое эссе девяностолетию Бориса Никольского и Николая Никольского. Борис Никольский – главный редактор журнала «Нева» (в период с 1985 по 2006 гг.), Николай Никольский – биолог, директор Института цитологии Академии наук... Два брата. Два близнеца. Замечательная статья памяти братьев, полная благородства и благоговения. А Евгений Беркович в эссе «Этот ничтожный Мартенс» представляет читателю историю дружбы-вражды Томаса Манна и Курта Мартенса. «К словам о том, что Мартенс «никогда не ревновал» друга, нужно отнестись критически. Курт долгое время считал, что по дарованию они с Томасом стоят на равных. Только после выхода «Будденброков» и триумфального приема романа читателями и критикой Мартенс признал талант Манна и его огромное преимущество как писателя над собой, однако в рецензиях на его произведения был сдержан в похвалах и нередко несправедлив в критике». Где она таится в среде художников, писателей, музыкантов, артистов, эта пресловутая справедливость? Есть страдание зависти. Есть, весьма редкий, момент понимания, прощения, родства. «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянии», – сказал поэт...

В разделе «Критика и эссеистика», к знаменательной дате, двухсотлетию Федора Михайловича Достоевского, литературный критик Александр Балтин публикует эссе «Духовный дом Достоевского»:

«Нет людей хороших.

Нет плохих.

Снег падает на городские задворки; всякий человек – и белоснежен внутри, и грязен, как неприглядные задворки эти; Достоевский, показывая человеческое разнообразие, призывал быть терпимее друг к другу, добрее; всегда проводя через мрачные коридоры к астральному свету: надо только почувствовать...».

А у Вячеслава Карпенко мы читаем интереснейший текст о Сергее Калмыкове – «Я смотрю на все с далекой точки будущего...» (Мирообраз и миросмысл. От юродивого до гения):

«У меня и сейчас перед глазами странная Муза, водруженная на носорога. Пишет что-то при звездном свете, а кругом идет снег. Муза сидит спокойно на спине огромного носорога, а он идет по снегу. Это символ стихийного потока явлений, свирепого и страшного, тропически темпераментного в холоде зимней стужи реальных явлений, среди которых так спокойно работает художник – «сидя на необычном носороге»... Каждая краска – особый ритм. Всякий ритм – схема. Самые красивые и разнообразные ритмы и схемы дает нам живопись. У Калмыкова рисунки порой одной линией. И хотелось бы вырезывать их на камне как вавилоняне».

В разделе «Петербургский книговик» – статьи и рецензии; вот статья Дмитрия Колисниченко «Был ли Евгений Замятин антисоветским писателем?»:

«Самый известный его труд, роман «Мы» (1920), часто называют антисоветским, что, мягко говоря, не совсем верно».

Вот рецензия Ирины Чайковской на книгу иеромонаха Иоанна Гуайты «Монах в карантине» – столь же необычная, сколь и подробно-классичная, с экскурсами в ту жизнь, которую сердобольный иерей ведет не только в храме, но и в миру:

«А дети... С ними отец Иоанн сталкивается и в хосписе, и в больницах, где крестит новорожденных, которых пытаются, но порой не могут спасти, и в своей церкви на детских литургиях...».

Статья прозаика, поэта и философа Михаила Стригина о романе Елены Крюковой «Хоспис» «Елена Крюкова: смерть и просветление» для меня, делающей этот обзор, автора романа, более чем важна и более чем сюрпризна; в большой степени она для меня не только открытие Стригина как оригинального литературного критика, но и возможность увидеть в своем тексте то, чего не видела при ближайшем (авторском) его наблюдении:

«Данте в своей гениальной «Божественной комедии» проводит главного героя по девяти кругам Ада, но этот поход, в котором героя сопровождает Вергилий, символ разума, может явиться метафорой похода к любви. Что, собственно, и происходит в «Божественной комедии», где в дальнейшем пути, уже в Раю, героя сопровождает Беатриче, символ любви. То есть каждый круг, который нам со стороны кажется замкнутым, на самом деле в другом измерении разомкнут и представляет собой сложную спираль. И тогда, чтобы научиться любить, нужно пройти все девять кругов Ада и Чистилище – хоспис, может быть, в течение даже не одной жизни.

Но и наоборот, прямая – это еще более страшная траектория, прямая отрывает от корней и оставляет без прошлого. Если цикл страшен отсутствием времени, то прямая – это время в чистом виде. Поэтому каждого тянет к концу жизни на родину, в Рай, и поэтому возникла метафора блудного сына».

О книге Веры Резник «Петровская дюжина» чутко, с изяществом и благородством пишет критик Ирина Снеговая:

«Вспоминать, прочувствовать, переосмысливать прошлое – значит воскрешать его для будущего, спасать от забвения, то есть смерти памяти, обретать его заново для себя и для других. Окрашенная личным глубоким чувством, пронизанная острым и умным взглядом проза Веры Резник заслуживает духовно близкого читателя, для которого станет прекрасным переживанием».

В обзорной рубрике «Книжный остров», которую для этого номера «Невы» подготовила великолепная Елена Зиновьева, мы знакомимся с целым рядом интереснейших книг: это Илья Бояшов, «Морос, или Путешествие к озеру», Валерий Байдин, «Толкование на русские народные сказки. Заветы древней мудрости», Артур Винклер, «Немецкая Ганза в России», Татьяна Таирова-Яковлева, «Между Речью Посполитой и Россией. Правобережная Украина в эпоху гайдамаков», Николай Всеволожский, «Путешествие из Москвы в Крым и Одессу, совершенное в 1836 году», – какое книжное пиршество, какие погружения в разные миры, эпохи, времена, в разнообразную работу человеческого духа!

И вот последняя в журнале рубрика «Пилигрим», особенно любимая мной, где сплетаются воедино история, религия, миссия русского иерея и судьбы тех, кто еще даже не переступил церковного порога, но завтра волею судеб все равно окажется в Доме Божием, – архимандрит Августин (Никитин) публикует вторую часть работы «Александро­-Невская лавра по запискам иностранцев»:

«В 1839 году перед этой гробницей стоял Астольф Кюстин. «Могила князя-святого в соборе Александра Невского – сама по себе настоящий памятник; на ней установлен массивный серебряный алтарь, увенчанный серебряной же пирамидой, устремленной к сводам этого просторного храма, – писал французский путешественник. – Монастырь с его церковью и гробницей – одно из русских чудес. Расположен он в конце улицы, которая называется Невский проспект, в части города, противоположной крепости.

Я разглядывал гробницу Александра Невского скорее с изумлением, нежели с восхищением; искусства в этом памятнике нет и в помине, но роскошь его поражает воображение. Одна мысль о том, сколько людей и слитков серебра потребовалось для возведения такого мавзолея, исполняет душу ужасом».

«Нева» верна себе: все тексты поэтов, прозаиков, критиков компонуются в некую цельную картину, в огромную, мощную фреску духа, и десятый номер, негласно посвященный архетипу «смерть – жизнь», обращается к самым тайным уголкам души, к самым, быть может, остро-болезненным человеческим переживаниям. Но писатель и должен так жить. Он – сталкер. Он идет туда, куда ходить опасно, запрещено. И он открывает нам то, что, возможно, даст нам новые силы жить и творить. Новые мысли о миссии и судьбе. Новое, более сильное чувство Бога.

Литературно-художественный журнал тоже может быть таким сталкером. Такова «Нева» в ее современном изводе. Таков Питер – город большой культуры, сложных задач, яркого искусства. И петербургская «Нева» – одна из художественных его опор.

ЧИТАТЬ ЖУРНАЛ

Pechorin.net приглашает редакции обозреваемых журналов и героев обзоров (авторов стихов, прозы, публицистики) к дискуссии. Если вы хотите поблагодарить критиков, вступить в спор или иным способом прокомментировать обзор, присылайте свои письма нам на почту: info@pechorin.net, и мы дополним обзоры.

Хотите стать автором обзоров проекта «Русский академический журнал»? Предложите проекту сотрудничество, прислав биографию и ссылки на свои статьи на почту: info@pechorin.net.

912