«Наш современник» № 10, 2021

«Умом Россию не понять...». Родина – юдоль сердца

(о журнале «Наш современник» № 10, 2021)

«Наш Современник» – один из тех немногих академических журналов, который не только содержит проблемную составляющую, но также ориентирован на активное противостояние альтернативной системе ценностей (не всякое проблемное поле автоматически означает борьбу различных взглядов). «Наш современник» – консервативно-патриотический журнал, ориентированный на полемику с либерально-западнической системой ценностей и её сторонниками.

При всём том, историзм, присущий авторам журнала, располагает их воспринимать Россию в мировом контексте. Авторы, публикуемые в «Нашем современнике» отнюдь не склонны игнорировать петербургский период русской истории, период русско-европейского диалога. А потому в абсолютном большинстве журнальных публикаций акцентируется не изоляция России от остального человечества (включая, разумеется, Европу), не её особый путь, но её готовность быть достойной соперницей Европы и Америки, а значит соизмеряться с ними по единой шкале ценностей и достижений.

Персоналией, на которую ориентирован журнал «Наш современник» является не столько Шишков, литературный деятель начала XIX века, глава литературного общества «Беседа», направленного на фактическое ниспровержение петровских реформ, сколько Достоевский, писатель конца XIX века. В своей знаменитой Пушкинской речи, произнесенной в 1880-ом году на открытии памятника Пушкина работы Опекушина, Достоевский говорит о всемирной отзывчивости как о свойстве русской души и пушкинского гения. Всемирная отзывчивость подразумевает способность русского человека прислушиваться к иноземным голосам, но в чём-то и превосходить заокеанских партнёров. Достоевский в своих попытках по-русски осмыслить Европу – явление всё-таки несоизмеримо более масштабное, нежели изоляционист Шишков – и создатели «Нашего современника» не могут этого не учитывать.

Показательно, что в 10-ом выпуске журнала за нынешний год (как и во многих других выпусках журнала) говорится, быть может, не столько об отечественных реалиях, например, о русских берёзах или о русской деревне, сколько о русском взгляде на общемировые процессы.

В планетарном контексте на страницах журнала предстаёт и неоглядная Россия в её географическом многообразии, и Россия как «малая родина» (например, северорусская деревня). Собственно патриотическим темам посвящены публикации Анатолия Ехалова «Беловодье Русского Севера, полное молока и мёда» и Виктора Лихоносова «Эхо родное. Воспоминания».

Поскольку Россия в текстовом корпусе журнала не изолирована от остального человечества, с патриотическими темами журнала соседствуют темы культурных и геополитических взаимоотношений России и остального мира. Им посвящена работа Валерия Новикова «Курилы и... не только». Мировым проблемам – и в частности теме коронавируса – посвящена статья Андрея Фурсова «Ковидоистерия была психоударом». В статье говорится не только собственно о коронавирусе, но также о русско-европейских и русско-американских взаимоотношениях.

На проблемном политико-историческом фоне в текстовом корпусе журнала являются публикации, посвящённые гендерной теме и проблемам семьи. Так, в рубрике «Проза» помещены публикации Валерия Рыженко «Сухой дождь», Исы Капаева «Ё-моё», Ирины Михайловой «Пустой город» и др.

Основные публикации 10-го выпуска журнала «Наш современник» за нынешний год: Валерий Рыженко «Сухой дождь», Ирина Михайлова «Пустой город», Андрей Фурсов «Ковидоистерия была психоударом», Валерий Новиков «Курилы...и не только», Юлия Чукова «Каждый сделал, что смог», Глеб Горбовский «И дольше длиться мыслю я...», Михаил Кильдяшов «Имя ему – Иван».

Проблемная публикация Андрея Фурсова «Ковидоистерия была психоударом» как бы задаёт проблемное поле 10-го выпуска «Нашего современника» за нынешний год.

Фурсов утверждает, что классический капитализм европейского типа, который базируется на законах мирового рынка, ныне вытеснен так называемой вертикальной экономикой (Фурсов пишет о ней, ссылаясь на Ярёменко). Вкратце означенный принцип, который по мысли автора статьи укрепляется в Америке, сводится к тому, что у большинства фактически отняты материальные и социальные блага. Они достаются лишь привилегированной верхушке, которая довлеет над остальным обществом и возвышается над ним подобно пику некоей иерархической пирамиды.

Андрей Фурсов утверждает, что рассадником коронавируса явился на столько Китай, сколько Америка после Трампа. Она, – считает Фурсов, – стремится использовать коронавирус для реализации негативного сценария истории человечества в ближайшем будущем. (Коронавирус влечёт за собой многообразные формы тотального контроля над частными лицами).

Фактически Фурсов говорит о тенденции к возврату человечества в классический средневековый феодализм. Впрочем, сам автор статьи непосредственно такого термина не употребляет и говорит о посткапитализме в нынешнем мире (дословный термин Андрея Фурсова). Рассуждая об аномальном будущем и отчасти о настоящем человечества, Фурсов тем не менее признаёт архаические истоки нынешнего тоталитаризма и свидетельствует о спиралевидном возвращении человечества к собственному прошлому (С. 119):

«По сути это прямая заявка на торможение прогресса в интересах мировой верхушки, переход от экспоненциального роста последних двух-трёх столетий к асимптоте».

Едва ли не вопреки тому, что мы могли бы ожидать от публикации в консервативно-патриотическом издании (каковым является «Наш современник»), Фурсов противопоставляет не столько Россию зарубежью, сколько старую добрую Европу прагматичной Америке (ориентированной на беспрецедентное обогащение верхушки). Причём Россия у Фурсова фактически не выпадает из европейского контекста. Автор публикации свидетельствует (С. 118):

«Локдаун разоряет, крушит малый и средний бизнес. Власти готовы выкупить долги населения по кредитам, то есть де факто лишить его собственности». Успешный бизнес, право собственности – есть капиталистические ценности, которые позволяют противопоставить не столько Россию Европе, сколько Россию и Европу – Америке.

Далее – там же – Фурсов говорит о силах тотального контроля и не без остроумия противопоставляет реальным деньгам виртуальные (иллюзорные) деньги (поневоле вспоминаются шальные купюры, обманные бумажки булгаковского Воланда). Фурсов негодует: «Власти готовы выкупить долги населения по кредитам, то есть де факто лишить его собственности. Пропаганда убеждает людей: зачем вам собственное жильё? Лучше аренда. Зачем вам личное авто? Есть каршеринг. Зачем вам сбережения? Мы обеспечим вам базовый гарантированный доход, вы будете получать его на карточку – бумажные деньги не нужны».

Нетрудно заметить, что таинственно безымянные власти, которые пропагандируют каршеринг (иностранное слово!), у Фурсова немного американизированы и противопоставлены населению страны, которое в свою очередь недвусмысленно ставится в соответствие консервативной Европе (с её устоявшимися правовыми институтами).

Пытаясь выявить корни американизации России, Фурсов вводит в свою публикацию элемент политико-детективного расследования; он пишет буквально следующее (С. 116): «В 1991 году гэбешно-горбачёвский СССР, подготовив в 1983-1988 годах эвакуацию определённых элементов режима (глобализм до глобализации), капитулировал перед Западом».

Если на Горбачёва возложена Фурсовым историческая вина глобального характера, то поневоле возникает вопрос о том, кто в нынешних правящих структурах продолжает начинания Горбачёва. Вопрос актуализируется с учётом того, что в 2011 году Горбачёв получил от правительства РФ орден Андрея Первозванного.

Фурсов отвечает на вопрос о том, кто же сейчас в правящих элитах фактически продолжает дело Горбачёва, благоразумно уклончиво (С. 125): «Как мы знаем, после 1991 года РФ стала просто раздольем, гуляй-полем для иностранных спецслужб. О прямом предательстве части верхов я уже не говорю».

При всей гражданской смелости публикации, Андрей Фурсов благоразумно не называет фамилий тех, кому приписывает прямое предательство, и в результате механизмы выявления этих (в понимании Фурсова) скрытых пособников Америки остаются не ясными.

В публикации не рассматривается (также остаётся не ясным) и вопрос о том, какую модель социального поведения следует избрать частным лицам в условиях посткапитализма или, иначе выражаясь, в условиях феодального государства средневекового типа (которое ныне успешно возрождается). Например, Фурсов не задаётся вопросом о том, как подобает вести себя частному человеку, которого принуждают к прививке (а значит, и к последующей чипизации, последующему порабощению) угрозой лишения зарплаты, а между тем упомянутому человеку надо кормить собственную семью и детей, находящихся у него на иждивении. Будет ли этично, если ни в чём не повинные дети станут умирать от голода? Таких вопросов Андрей Фурсов не ставит и не решает, ограничиваясь констатацией того, что происходит в глобальном мире. Впрочем, Фурсов мог бы отвести от себя подобные вопросы и упрёки словами Лермонтова (из авторского предисловия к «Герою нашего времени»): «Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить – это уж Бог знает!».

Публикация Андрея Фурсова построена в форме развёрнутого интервью, которое берёт у Фурсова Валерий Береснев.

Работе Андрея Фурсова о коронавирусе параллельна работа Юлии Чуковой «Каждый сделал, что мог», также помещённая в рубрике «Очерк и публицистика». Как и публикация Фурсова, публикация Чуковой построена в форме интервью, которое берёт у Чуковой Михаил Грозовский. Он же – автор предисловия к публикации.

Юлия Чукова, специалист по термодинамике, занимается глобальными системами. Она использует понятие фототаксиса, т.е. реакции мельчайших частиц на энергетическое воздействие извне. Чукова говорит о положительном фототаксисе – т.е. о притяжении частиц к источнику энергии и об отрицательном фототаксисе – об отталкивании микроорганизмов или частиц от источника энергии. Например, чересчур сильный свет может оказывать вредное воздействие на организм или на его частицу, и тогда зарождается отрицательный фототаксис.

Из своих научных выкладок Чукова делает политико-историческое умозаключение: современное мировое сообщество привыкло чрезмерно потреблять энергию, что привело к коронавирусу. Вредоносное поветрие Юлия Чукова объясняет развитием общества потребления американского типа.

Талант Чуковой как публициста проявляется в умении Чуковой политически синтезировать собственно научные данные о фототаксисе. Публицистический талант Фурсова также проявляется в том, что частные наблюдения над ситуацией с коронавирусом в стране и мире у Фурсова увязаны с общемировыми процессами. Авторы публикаций о коронавирусе выявляют социально-политические истоки нынешних коронавирусных процессов, казалось бы, ограниченных сферой и компетенцией медицины.

Чукова выступает против американизации отечественной среды обитания, а Фурсов ставит политико-исторический диагноз процессам американизации России. Политическим обвинениям, которые Фурсов бросает Горбачёву, вторит политическая анафема 90-ым на страницах журнала, где 90-ые выступают как продолжение и следствие горбачёвской либерализации жизни страны и в частности либерализации экономики.

Так, в публикации Михаила Чванова «Моя родословная. Воспоминания» говорится (С. 17):

«Время было лихое. Страной снизу до самого верху руководили лихие люди. Сейчас некоторым из них вроде Ельцина и Собчака, ставят памятники и открывают их за «заслуги» перед Россией непременно президент страны». Слова Чванова перекликаются с теми менее явными политическими упрёками, которые Фурсов адресует властям вообще (без персонификации).

Чванову вторит и Виктор Лихоносов, автор публикации «Эхо родное. Воспоминания» (публикация помещена в 10-ом выпуске журнала частично и снабжена редакционной пометой «Продолжение следует»).

Лихоносов пишет (С. 236): «И потеряли Советский Союз (а это царская Россия) потому ещё, что дух не захватывало: какие были предки! Сколько тяжёлых вёрст прошли и остроги поставили, какая государева воля их направляла». Мысленно объединяя дореволюционную и пореволюционную Россию в одну великую страну, Лихоносов называет распад Союза не иначе как «проклятым переворотом 1991 года» (С. 237).

Публикации Лихоносова и Чванова вписываются в смысловое поле публикации Фурсова и, однако, разнятся. Михаил Чванов с документальной достоверностью пишет о поре сталинизма как о времени всеобщей подозрительности и доносительства. Сосед мог донести на соседа, ища каких-то житейских выгод. В людском сообществе главенствовал страх...

Несколько по-иному толкует личность Сталина Виктор Лихоносов, воспроизводя свой диалог с другим – не менее именитым – писателем. Обращаясь к некоему третьему мысленному собеседнику, Лихоносов увлечённо вспоминает некие далёкие деньки (С. 221):

«Я тебе разве не рассказывал, как еще молодыми мы с Васей Аксеновым проезжали мимо Кремля, и я толкнул его в бок: «Посмотри, как красив Кремль на закате». А он вдруг резко так вздулся: «Неужели тебе может нравиться Кремль?» Наверно, имел ввиду одно: там жил и правил «кровавый Сталин»».

Любопытно, что по-разному расценивая личность вождя, Чванов и Лихоносов руководствуются едиными посылками, присущими «Современнику».

Говоря о политических инфекциях, которые время от времени постигают страну, Чванов и Лихоносов исходят из общей презумпции: существует исконная Россия и существуют негативные наслоения, которые препятствуют нам видеть истинный лик Родины. И если Сталин Лихоносова художественно единосущен Кремлю, патриотической святыне, то называть Сталина кровавым (по Лихоносову) мелочно, эгоистично, даже пошловато (при всех трагических ошибках великого вождя). Если Сталин Чванова внутренне противоположен исконной России (выходец из Грузии, хитроумный чужак), то сказать о Сталине трагическую правду не зазорно, даже необходимо. Так, руководствуясь едиными посылками, разграничивая своё и чужое, два писателя приходят к различным умозаключениям (по единичному вопросу). Однако общая логика и система ценностей объединяет, а не разделяет двух писателей, Чванова и Лихоносова.

За сходством двух писателей прослеживается единая позиция редколлегии журнала. Она заключается в том, что о Сталине всё ещё можно спорить, тогда как Горбачёв однозначно отрицателен (на корню продался Америке).

Ценностные приоритеты редколлегии журнала выражаются и в статье Михаила Кильдяшова «Имя ему – Иван», опубликованной в рубрике «Книжный развал» (о книге: Михаил Чванов. Вышедший из бурана. Книга Бытия. – М.: Вече, 2020). Тот факт, что Чванов фактически присутствует на страницах журнала в двух социальных ипостасях – и как автор «Моей родословной», и как рецензируемый автор знаменателен. Редколлегия позитивно акцентирует русского Ивана – персонажа Чванова, которому в значительной степени посвящена работа Кильдяшова.

В русле журнала «Наш современник» Кильдяшов не противопоставляет русского Ивана мировому и европейскому опыту, но говорит об особой русской вариации человека вообще. Авторы, публикуемые в «Нашем современнике», не идут так далеко, чтобы отрицать происхождение человечества от Адама и Евы. Однако оно позволяет авторам публикаций журнала погружаться в глубины русской души, которые не были бы столь же значимы вне общечеловеческого фона и подменялись бы книжными или декоративными представлениями о русском человеке. Его душа бездонна, если она существует в общечеловеческих масштабах...

В свете рецензии Кильдяшева на книгу Чванова напрашивается отдалённая параллель Чванова с Алексеем Толстым. В одноимённом рассказе Алексей Толстой показывает русский характер, наделённый как своеобразием, так и всемирной масштабностью.

В той же рубрике «Книжный развал» содержится публикация Екатерины Стеблиевской «По «мысленному древу»» (о книге: Петр Ткаченко. Поиски Тмутаракани. По «мысленному древу» от «Слова о полку Игореве» до наших дней. Литературно-критическая повесть. М.: Издательство «Звонница МГ», 2021).

Стеблиевская фактически отрицает советские исследования «Слова», противопоставляя им работу Ткаченко, где древнерусский памятник анализируется в Библейских параметрах. Вера в Бога – вопрос сокровенно сердечный – едва ли может последовательно ставиться в параметрах светского литературоведения. И литературовед едва ли может последовательно предстать в образе священника – лица, уполномоченного говорить о Боге.

В то же время Библейский контекст, в который Стеблиевская вслед за Ткаченко вводит «Слово», располагает автора публикации к религиозному осмыслению славянской этнической стихии...

Стремление выявить некую патриотическую истину, освободить её от негативных наслоений отчётливо присутствует также в антиамериканских публикациях Андрея Фурсова «Ковидоистерия» и Юлии Чуковой «Каждый сделал, что мог».

Им вторит публикация Валерия Новикова «Курилы и... не только» из той же рубрики «Очерк и публицистика». Новиков, как указано в журнале, является капитаном I ранга в отставке. Казалось бы, «Кто виновен в появлении коронавируса? Кто сеет панику вокруг коронавируса?» и «Кому принадлежат Курилы?» – это совершенно разные вопросы, однако в контексте журнала «Наш современник» им сопутствует единое целеполагание: выявить истинную сущность России, освободив её от иноземных влияний, чуждых наслоений.

Выдвигая многоразличные аргументы за присоединение Курил к России, Новиков полемически ссылается на зарубежные военно-исторические документы, где говорится как о необходимости подвергать территориальной коррозии исконные границы России, так и о необходимости подрывать престиж России изнутри.

Спорадически приводя военно-исторические документы, Новиков развёртывает и собственную аргументацию в пользу русских Курил. Совершая академически убедительные экскурсы в историю, Новиков свидетельствует о том, что в древности Курилы заселяли айны, этнически далёкие от японцев.

Продолжая исследовать вопрос об истинном геополитическом месте Курил на карте мира, Валерий Новиков утверждает, что Курилы должны оставаться за той народностью, за которой закреплена роль коллективного первооткрывателя Курил. На этом основании Новиков утверждает, что примыкающие к Японии острова должны принадлежать русским – почему не айнам, которые по словам самого Новикова заселили острова первыми, из публикации не совсем ясно.

В принципе Новиков склонен базироваться на исторических документах и свидетельствах, однако и далее исторические свидетельства о русско-японских отношениях, приводимые автором статьи, не совсем согласуются с его общей геополитической установкой: безоговорочно отдать Курилы русским.

Между тем, Новиков пунктуально излагает зигзагообразную историю русско-японских отношений, в которых русским едва ли принадлежало некое лидерство. Так, по свидетельству самого Новикова позиции русских на Курилах в начале XIX века были ослаблены вторжением в Европу Бонапарта, и Россия была вынуждена как бы отвлекаться на Европу. Повествуя о 70-ых годах XIX века, Новиков продолжает говорить о головотяпстве отечественных чиновников, в частности свидетельствует о том, что русский дипломат А.М. Горчаков фактически отрешился от переговоров с Японией, которые возглавлял опытный самурай Токугава Ёсинобу Эномото Такэаки.

В результате преступной пассивности А.М. Горчакова России достался только остров Сахалин, тогда как судьба Курил была иной. В таком случае не совсем понятно, какими же конкретно-историческими прецедентами Валерий Новиков мотивирует своё стремление обрусить Курилы.

Меж тем, в своей единой геополитической установке Новиков весьма радикален. Он критикует даже почвенника Солженицына в его противостоянии сталинским геополитическим амбициям, направленным на Курилы в период окончания Великой Отечественной войны. Новиков с негодованием пишет о неких сказках и баснях Солженицына, которые уводят нас слишком далеко от исторической правды.

Действительно, если Япония в течение Второй мировой войны была на стороне Гитлера, то логично, что Россия как страна, победившая в войне против фашизма, вправе претендовать на острова, примыкающие к Японии.

Однако же в своём консервативно-патриотическом радикализме и готовности защитить Сталина от нападок Солженицына, Валерий Новиков, быть может, ненамеренно указывает на противоречия, неизбежно существующие между государством и социумом. Право русских Курил на существование подтверждено железной логикой советского государства, которое унаследовало и некоторые дореволюционные имперские традиции. Однако в параметрах частного бытия (которое тоже невозможно вычеркнуть из истории страны) становится ясно, что претендуя на Курилы, Сталин вынуждал изнурённое кровопролитной войной население страны ко всё новым геополитическим конфликтам... Требование Сталина отдать России Курилы, обращённое к Японии, было политически разумным, но социально деструктивным. «Голова устала от войн» – по совершенно иному, но смежному поводу писала Марина Цветаева.

Даже если мы примем то, что с государственно-политической точки зрения Новиков совершенно прав, то вопрос о нынешней судьбе Курил не будет автоматически окончательно решён потому, что историческое прошлое не всегда является универсальным мерилом настоящего и будущего. Возникает вопрос: обладает ли современная Россия тем устойчивым имперским статусом, который позволил бы ей однозначно претендовать на Курилы? Утвердительный ответ на этот вопрос, по логике самого Новикова, предполагал бы, что современная Россия является прямой наследницей монархической России и сталинской России. Меж тем, современное правительство РФ едва ли согласилось бы безоговорочно объявить себя фактическим продолжением, фактической проекцией дореволюционного или же советского исторического опыта. Всё ли, что в него входит, воспроизводимо на нынешнем витке исторического времени?

Тем не менее, как историк-публицист Новиков талантлив. Его экскурсы в историю страны убедительно увязаны с настоящим России. Валерий Новиков пишет о внутренних врагах нынешней России, за которыми прозрачно угадываются так называемые иностранные агенты, а также о внешних врагах великой страны, за которыми неизбежно угадываются противники недавнего присоединения Крыма к России.

Валерий Новиков обнаруживает редкую способность подвести академическую базу под радикальные геополитические заявления. Так, в статье Новикова академически остроумно аргументирован даже сенсационный тезис. Новиков пишет, что несмотря на неблагоприятную экологическую обстановку во всём мире и повсеместные загрязнение крупных водоёмов, близ Курил водятся уникальные морепродукты и другие дары природы, способные существенно улучшить экономику России. Вот почему экзотические Курилы, маргинальные по отношению к России и Европе, являются мировым яблоком раздора, к которому приковано внимание не только России и Японии, но и европейских стран! – считает Новиков.

В рубрике «Очерк и публицистика» имеется также публикация Анатолия Ехалова «Беловодье Русского Севера, полное молока и мёда». Либеральной экономике, в частности фермерским хозяйствам западного типа Ехалов позитивно противопоставляет патриархальные устои русской деревни.

Вослед Есенину он с лирической теплотой относится к русским коровам, воспринимает их в художественно антропоморфном ключе. Тем не менее, Ехалов не отрицает, что некоторые русские породы коров родственны голландским породам коров. Едва ли не в интернациональном русле Ехалов элегически вздыхает о некоей северорусской крестьянской Атлантиде.

Говоря о русском сельском хозяйстве в европейском и даже в мировом контексте, сопоставляя русскую деревню и европейскую пастораль, Анатолий Ехалов вторит публикации Сергея Макина «Экологическая катастрофа на озере души». Макин говорит о нравственной чистоте нации, об экологии русской души, которая параллельна сохранности природы. В качестве русского символа чистоты Макин называет лебедя и проникновенно пишет о балете «Лебединое озеро» и о творчестве русского композитора П.И. Чайковского. Однако вслед Ехалову, который сопоставляет голландских и русских коров, Макин говорит о русском балете также в европейском контексте. Макин указывает на немецкие истоки символики озера и лебедей в русском балете.

Введя русскую культуру в европейский контекст, Сергей Макин совершает неожиданный экскурс в недавнюю историю страны и пишет о том, что деятели так называемого ГКЧП не случайно дали распоряжение показывать по телевизору «Лебединое озеро». Макин считает, что со стороны ГКЧП имел место символический жест, призывающий к нравственной чистоте нации и к освобождению от некоей западной скверны (белые лебеди – суть нечто абсолютно чистое).

Публикация Макина завершается типичной для «Нашего современника» политической анафемой 80-ым – 90-ым (логически вытекающей из апологии ГКЧП). Макин пишет о тех временах (С. 179): «Выбирали не между Одеттой и Одиллией, а между лебедями и куриными окорочками, между Чайковским и «Звуками Му», «Звуками Ме», «Звуками Бе-е-е», между культурой и хамством». То самое хамство, о котором с негодованием пишет Макин, вполне традиционно, оно вписывается в футуристическую «Пощёчину общественному вкусу» и перекликается с произведением Маяковского «Простое, как мычание». Готов ли Макин отсечь целый пласт русской культуры, который угадывается за творчеством нашего современника Петра Мамонова, этого футуриста русской рок-музыки, создавшего знаменитые «Звуки Му»?

Сергей Макин негативно упоминает Мамонова вскоре после его физической смерти. (Легендарный певец недавно ушёл в мир иной). Не противоречит ли речевой жест Макина этике самого Макина, призывающего бережно обращаться с национальным художественным наследием?.. Не говорим уж о том, что «поздний» Мамонов фактически отрёкся от «Звуков Му», уйдя от литературно-театрального хулиганства и эпатажа в некий патетически окрашенный серьёз и в государственный патриотизм.

Публицистика журнала «Наш современник» определяет тот узнаваемый контекст, в котором является проза журнала. Иначе говоря, художественная проза, публикуемая в журнале, посвящена частному бытию, политический контекст которого как бы задаёт публицистика «Нашего современника».

Так, в повести Ирины Михайловой «Пустой город» скромный по своему внешнему обличию город, сохранивший некоторые консервативно-советские черты, а также историческую память о советском прошлом, позитивно противопоставлен суете столицы. В малом городе – в этой территориальной альтернативе Москве – является нравственная дилемма главной героини повести, обусловленная её взаимоотношениями с пьяницей-отцом. Она может бросить отца в ужасном состоянии и заняться собой, а может терпеливо нянчиться с отцом, выхаживать его до тех пор, пока он не придёт в человеческий вид.

Пытаясь как бы реставрировать помрачённый лик собственного отца, героиня повести вспоминает о том, что исходно (до погружения в беспробудное пьянство) он был мастером работы по дереву. Напрашивается параллель с героем чеховской «Каштанки», вечно пьяным, но мастеровитым столяром.

В повести Михайловой ужасный запой отца главной героини связывается с некими его политическими заблуждениями. Михайлова пишет (С. 91):

«Я открываю окно и вылезаю на крышу, нахожу место почище, сажусь и достаю сигареты. Медленно закуриваю и мысленно просчитываю – судя по длине щетины, отец пьёт недели две. Значит, что уже скоро он будет ходить по квартире, хлопать дверями, ежеминутно переключать каналы на телевизоре, злиться, что там нечего смотреть, ругаться на политику и политиков, причем на всех сразу – на президента, на оппозицию, на все партии и всех депутатов вместе взятых». Едва ли вполне плодотворный общественный негативизм героя повести, его тенденция ругать сразу всех, не предлагая ничего взамен – все эти качества хронического алкоголика контрастно подразумевают, что у правительства, у президента имеется множество проблем; однако они делают то, что могут, и не надо безответственно рубить с плеча, в пьяном угаре критически набрасываясь на всех и вся.

Нет необходимости объяснять, что косвенная похвала, которую автор повести адресует президенту, действеннее громких дифирамбов, ибо иногда малые средства – самые сильные.

Работа, которую проделывает дочь, вразумляя и приводя в чувства собственного отца, параллельна превращению отца из ругателя во вполне законопослушного гражданина. И всё же общественная реальность в повести локализована в частной жизни. На манер Чехова, автора «Каштанки», Михайлова показывает в своей повести алкоголика, но с душой и с золотыми руками мастера по дереву. Созданный Ириной Михайловой психологический портрет русского пьяницы художественно диалектичен, многомерен, обаятелен. Он написан с любовью.

В повести, где всё выписано безупречно до деталей, всё же имеются некоторые незначительные смысловые зияния. Отец главной героини показан как уникальный мастер по дереву, но какова его русская душа, побуждающая дочь заботиться о нём едва ли не вопреки формальной справедливости, из повести не до конца ясно. Впрочем, сюжетно (а не психологически!) отец героини обнаруживает, что милосердие и любовь к собственной дочери для него выше формальной справедливости.

Все события повести описаны в последовательно женском восприятии героини-повествовательницы. Мы чувствуем её малейшие психофизические реакции едва ли не на каждое движение отца. А между тем, если бы за героиней угадывалась не равная ей писательница, наделённая некоей художественной отрешённостью от житейских частностей, повесть была бы художественно более объективной и психологически более многогранной. При всех несомненных достоинствах повести, женский персонаж в ней местами несколько заслоняет других персонажей. А как выглядит мир с точки зрения пусть и отрицательного персонажа, например, с точки зрения алкоголика? Этого мы из повести в полной мере не узнаём; повествовательную территорию как бы узурпирует главная героиня; всё в повести пропущено через субъектную призму её мировосприятия.

Однако эти частные реплики не отменяют главного. Повесть в чеховских красках воспроизводит неоднозначного персонажа – человека пьющего, но отнюдь не лишённого сердца.

Повести Ирины Михайловой предшествует повесть Валерия Рыженко «Сухой дождь», опубликованная в той же рубрике «Проза». Композиционно и по смыслу предваряя Михайлову, Рыженко пишет о трагической женской судьбе.

Рассказ ведётся от лица повествователя, который работает в правоохранительных органах и занимается не только карательными функциями. На него нравственно возложена мало выполнимая задача спасти случайно встреченную им женщину трудной судьбы и хаотического образа жизни.

За повествователем отдалённо угадывается автор. Как свидетельствует биографическая справка, Рыженко работал в КГБ. (Он родился в 1944-ом году и отслужил в КГБ до того, как означенная организация была перепрофилирована и переименована в ФСБ).

В рассказе явлена трагическая дилемма, родственная народной поговорке «Рад бы в рай да грехи не пускают». Порядочный человек, к тому же занятый оздоровлением общества, встречает по-видимому падшую (и социально неприкаянную) женщину. Вместо того, чтобы воспользоваться беспомощным положением незнакомки в своекорыстных целях, как это случается у нас сплошь и рядом, герой «Сухого дождя» ведёт себя не стандартно. Однако реальными возможностями спасти незнакомку герой рассказа не располагает. Вдруг жениться на несчастной женщине просто для того, чтобы её спасти (а не по любви), герой рассказа не может. Однако он знает, что, предоставив ей временный кров (с отдельной комнатой), он едва ли поможет ей, ибо от него она пойдёт по прежней сомнительной дорожке. Другого пути она для себя не видит...

Рассказ содержит Евангельские аллюзии и свидетельствует о болезнях нынешнего общества с его жёсткостью и прагматикой. В рассказе Рыженко литературно проиллюстрированы слова из Евангелия: «Иисус говорит им: истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие, ибо пришел к вам Иоанн путём праведности, и вы не поверили ему, а мытари и блудницы поверили ему; вы же, и видев это, не раскаялись после, чтобы поверить ему. ­– Мф. 21:28-32».

Рассказ Рыженко завешается трагически. При всех несомненных достоинствах рассказа его финал несколько скомкан. Не совсем понятно, что и как происходит с женщиной. Не совсем понятно, что при этом чувствует и испытывает герой рассказа. Считает ли он себя виноватым в том, что фактически не может помочь несчастной, хотя и пытается сделать всё от себя зависящее?..

Рассказ Валерия Рыженко не только содержит проникновенную христианскую мораль, но также ориентацию на русскую классику. Рассказ написан в русле Бунина, который был склонен к художественному параллелизму человека и его среды обитания. Так цикл рассказов Бунина «Тёмные аллеи» посвящён жизни сердца под сенью тёмных аллей. Рассказ Рыженко о проливном дожде написан также (и прежде всего!) о человеческой трагедии, которая разворачивается под шум дождя. Не случайно у Рыженко дождь сухой – трагически антропоморфный и литературно сверхъестественный. (Сбитая с толку женщина в одноимённом рассказе свидетельствует о таинственном сухом дожде, о стихии бедствия – не только о стихии природы).

В рубрику «Проза» включена также назидательно-эротическая новелла Исы Капаева «Ё-моё». Новелла начинается едва ли не зазорными мужскими разговорами и неотделимой от них сомнительной практической мудростью, двусмысленно-фривольным поучением: женщина подчас внешне сопротивляется тому, чего втайне сама же хочет. Поэтому де её сопротивление любовному натиску не нужно воспринимать чересчур буквально и нужно успешно преодолевать.

Едва ли не скабрезная завязка новеллы, выраженная в форме прямой речи двух лукаво умствующих героев, как бы переходит в утончённое иносказание религиозно-философического толка. Автор рассказа, Иса Капаев, рождённый в Карачаево-Черкессии, в русле ислама свидетельствует о таинственном воздаянии, которое человек получает от ближних и родственников за свои малейшие поступки. Дурные поступки караются иногда многоходовым путём, а хорошие поступки также сложно иносказательно вознаграждаются окружением человека (а не только непосредственно Аллахом). Мораль рассказа является преимущественно не христианской, а исламской. В христианстве, как мы знаем, тоже существует идея воздаяния человеку по делам его, однако христианское милосердие допускает прощение, тогда как в исламе дурной поступок неуклонно наказуем. В христианстве добро может быть бескорыстно, в исламе оно является по заслугам человека.

В новелле Капаева имеется ещё одна исламская чёрточка, явленная в форме вставного сюжета: дети, внуки сообща помогают своему почтенному престарелому родственнику, помогают ему материально и душевно. Тем самым, благосостояние человека в русле ислама приобретает позитивный религиозный смысл. В христианском смысловом поле с богатством, с сокровищами мира сего дела обстоят иначе. Канонического запрета на земное богатство в христианстве всё же нет, но едва ли стяжание денег рассматривается в Евангелие как прямой путь к спасению. В исламском контексте, напротив, благосостояние человека подчас выступает как особая форма его религиозной порядочности, надёжности и добродетельности.

Художественная сила рассказа Исы Капаева заключается в том, что автору удалось органично включить исламские ценности в европейский новеллистический контекст (подразумевающий сюжетную загадку и развязку-разгадку). Напрашивается лестная для Капаева параллель его прозы с прозой японского писателя Кобо Абэ, который благодаря своей художественной гениальности постиг и пересоздал русский и европейский опыт.

В рассказе Капаева имеется лишь одна повествовательная натяжка. Описание ремонта в доме главного героя (ремонт осуществляется благородными усилиями его родственников) всё же несколько затянуто и перегружено бытовыми подробностями. Длинное описание ремонта могло бы быть сознательным авторским приёмом, нацеленным на то, чтобы длить читательское ожидание развязки и в этом смысле подогревать любопытство читателя. Однако у Капаева литературный искушённый или просто проницательный читатель и так способен догадаться о предстоящей развязке, и страницы о ремонте ему хочется просто пропустить как некое излишнее бытописание...

Патриотизм редколлегии журнала выражается подчас не в отечественной специфике, но, напротив, в широте русской души, которая объемлет иные культуры и понимает иные верования.

Особое место в текстовом корпусе журнала занимает поэзия. Формально она включена в одноимённую рубрику оглавления, но фактически поэзия присутствует и в рубрике «Память». Публикации стихов Глеба Горбовского и Бориса Шишаева в отчётливо ретроспективной рубрике показательна. Она свидетельствует о том, что современной поэзии – по логике журнала – надлежит опираться на некие классические образцы. Тем самым собственно рубрика «Поэзия» в журнале аранжирована благородно архаически.

Если проза и публицистика журнала содержит во множестве политические идеологемы патриотического толка, то поэзия журнала ориентирована скорее на решение собственно эстетических задач. Журнал манифестирует, что он не является просто печатным органом той или иной политической партии, но решает общекультурные задачи и потому допускает умеренный плюрализм мнений.

С тенденцией «Нашего современника» быть классическим, а не злободневным изданием согласуются юбилейные рубрики журнала, формально не включённые в оглавление – расположенные на фронтисписе или на последней странице журнала (не пронумерованной и не включённой в оглавление). Так, в самом начале и в самом конце выпуска имеется информация о 90-летии поэта Глеба Горбовского, о 80-летии поэта Геннадия Ступина, о 150-летии собирателя русского фольклора Александра Афанасьева.

Будучи включена в некое почётное обрамление, поэзия прошлого в 10-ом выпуске журнала за этот год снабжена также солидными предисловиями-рецензиями. Так стихи Горбовского предваряет публикация Глеба Шакаряна «Есть высшая доля...».

В своей статье о Горбовском Шакарян неожиданно проводит литературную параллель между лирическим героем Горбовского и чудиками Шукшина. Подобно упомянутым чудикам лирический герой Горбовского немного не от мира сего – утверждает Шакарян, усматривая в поэзии Горбовского компоненту религиозного юродства.

Тем не менее, буквальное воспроизведение религиозных текстов в некоторых стихах Горбовского Шакарян считает не всегда художественно удачным.

Попутно Шакарян отмечает, что несмотря на отсутствие приверженности к советской конъюнктуре Горбовский был в своё время едва ли не обласкан Советской властью, которая различала таланты и умела прощать им даже некоторую политическую строптивость...

Вслед за предисловием Шакаряна (композиционно оформленного в отдельную публикацию) следует публикация стихов Глеба Горбовского «И дольше длиться мыслю я...».

Родную землю и камень любит,

– пишет Горбовский, в форме юродивого бормотания выражая то, что для него неизменно и свято... (С. 276).

В рубрике «Память» имеется также подборка стихов Бориса Шишаева «Новую жизнь обрести за последней чертою...». С предисловием Тамары Куприной.

В рубрике «Поэзия» опубликованы стихи Юрия Кабанкова «Потому что грачи прилетели». И намеренно спотыкающаяся, интонационно раскрепощённая силлабо-тоника Кабанкова, и главное – его личностный космос напоминают поэзию Иосифа Бродского (но ни в коей мере не дублирует её). В той же рубрике опубликованы стихи Виктора Хатеновского «Между борьбой и миром». Хатеновский, актёр по образованию, создаёт психологически тонкую лирику с признаками некоторой парадоксальности. Также в рубрике «Поэзия» опубликованы стихи Светланы Пешковой «Не спасённая».

В одном из своих стихотворений Пешкова на современный лад воспроизводит трагический архетип Пенелопы. Он не назван, но узнаваем:

Я живу и жду телеграмму: «Встречай. Лечу»,

– пишет Пешкова о любимом человеке, который подолгу пропадает в геологоразведочных экспедициях.

Также в рубрике «Поэзия» опубликованы стихи Елизаветы Мартыновой «Нам только слово остаётся...».

Журнал «Наш современник» являет собой консервативно патриотическое издание не в смысле изоляции России от мирового сообщества, а в смысле апологии русского человека как видного потомка Адама и Евы и как исключительной разновидности homo sapiens, человека вообще. Вот почему в журнале «Наш современник» на русский лад являются общечеловеческие смыслы, представления о верности и предательстве, любви и ненависти, актуальные не только для русских.

Логика журнала такова, что Россия не исключена из семьи европейских народов, однако занимает в ней особое место. Более того, общечеловеческий масштаб и размах русского характера по логике «Нашего современника» лишь усиливается благодаря участию России в общемировых процессах, благодаря её неравнодушию к проблемам современного человечества.

При всём том, авторы публикаций журнала склонны защищать патриотические святыни от иноземных влияний. Во многих публикациях «Нашего современника» 80-ые – 90-ые годы минувшего века становятся временем американизации России. Более того, многие авторы «Нашего современника» говорят о великом прошлом великой страны, которое простирается издревле до советского периода включительно. А затем – с 1991-го года, согласно логике едва ли не большей части публикаций журнала, наступает историческое безвременье. Большинство авторов, публикуемых в журнале, единодушны в том, что безвременье было искусственно организовано некими тайными врагами России.

Тем самым, в смысловом поле журнала является известный нам с советских времён образ врага, который связывается с прагматическим Западом в его противостоянии российской сердечности. С образом внутреннего врага России в смысловом поле «Нашего современника» связаны и внешние негативные воздействия, идущие из-за рубежа – прежде всего, конечно, коронавирус. Тем самым политическая инфекция – заокеанская пропаганда – на страницах журнала ставится в один ряд с собственно медицинским вредом, который приносит России зарубежье.

Оздоровление обстановки в России – вот цель, которую преследует публицистика журнала. Освобождённая от чуждых наслоений Россия по логике журнала «Наш современник» обеспечивает здоровые условия частного бытия на всей территории отечества. Показательно, что, например, художественная проза журнала почти исключительно посвящена проблемам частной жизни и проблемам семьи.

Полноценная русская семья в журнале прямо или косвенно связывается со здоровым патриотическим началом. Оно в свою очередь понимается не столько разумно-прагматически, сколько иррационально. Западной прагматике на страницах журнала противостоит русская душа. Русский характер может являться подчас и непредсказуемо, однако русское сердце не продаётся, не изменяет себе и сохраняет свою идентичность непреходящим ценностям – вот о чём неустанно свидетельствует журнал «Наш современник».

---

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ:

«Здравствуйте, уважаемый Василий! Благодарим за упоминание в обзоре 10-го выпуска «Нашего современника» за 2021 г. рецензии Е. Стеблиевской на новую книгу Петра Ткаченко «Поиски Тмутаракани. По «мысленному древу» от «Слова о полку Игореве» до наших дней». М., «Звонница-МГ», 2021 г. Более или менее точно «Слово о полку Игореве» можно прочитать с точки зрения веры самого его автора. А оно, прочтение, к сожалению, оказалось, действительно, сведено к «истории» и позитивизму. Священники здесь как раз ни при чём. Как свидетельствует опыт, они-то зачастую сводят прочтение «Слова» к религиозной догматике, что тоже мешает постижению древнерусского памятника. С уважением Екатерина С.» (13.12.2021).

---

ЧИТАТЬ ЖУРНАЛ

---

Pechorin.net приглашает редакции обозреваемых журналов и героев обзоров (авторов стихов, прозы, публицистики) к дискуссии. Если вы хотите поблагодарить критиков, вступить в спор или иным способом прокомментировать обзор, присылайте свои письма нам на почту: info@pechorin.net, и мы дополним обзоры.

Хотите стать автором обзоров проекта «Русский академический журнал»? Предложите проекту сотрудничество, прислав биографию и ссылки на свои статьи на почту: info@pechorin.net.

---

 

Родился в Москве 15 февраля 1967 года. В 1993 окончил филфак МГУ (отделение русского языка и литературы). Там же поступил в аспирантуру и в 1997 защитил кандидатскую диссертацию по лирике Пушкина 10 - начала 20 годов. (В работе реализованы принципы лингвопоэтики, новой литературоведческой методологии, и дан анализ дискурса «ранней» лирики Пушкина). Кандидат филологических наук, член Российского Союза профессиональных литераторов (РСПЛ), член ЛИТО Московского Дома учёных, старший научный сотрудник Государственного историко-литературного музея-заповедника А.С. Пушкина (ГИЛМЗ, Захарово-Вязёмы). В 2010 попал в шорт-лист журнала «Za-Za» («Зарубежные задворки», Дюссельдорф) в номинации «Литературная критика». Публикуется в сборниках ГИЛМЗ («Хозяева и гости усадьбы Вязёмы», «Пушкин в Москве и Подмосковье»), в «Учительской газете» и в других гуманитарных изданиях. Живёт в Москве.