«Нева» № 6, 2021

Как творить историю: сплетни, мифы и нон-фикшн

(о журнале «Нева» № 6, 2021)

История, как известно, не только общий процесс развития человечества, но и частные события прошлого, отдельно взятый эпизод из жизни конкретной личности. Совместить и первое, и второе в искусстве – высшее мастерство, и литература не исключение. Но даже если хочется рассказать только о чем-то одном, какой жанр выбрать? В современной прозе (да и поэзии тоже) мы всё чаще сталкиваемся с non-fiction. Документалистика, на первый взгляд, и правда позволяет воссоздать реальность точнее всего. Но и здесь есть свои нюансы. Порассуждать о них позволяет шестой выпуск журнала «Нева», главным материалом которого становится роман Татьяны Сергеевой «Торт немецкий – баумкухен, или В тени Леонардо».

Тексты июньского номера «Невы» изобилуют документальными подтверждениями. Здесь фигурируют всякого рода записки, письма, выдержки из дневников и т.д. И даже там, где никакой non-fiction не подразумевается (например, в поэтических подборках), обилие личных подробностей и попадание во внутренний мир героя подталкивает нас к восприятию текста как чего-то интимного и искреннего, фиксирующего реальную действительность, а не формирующего её с нуля за счет богатого авторского воображения.

Итак, выпуск открывается романом Татьяны Сергеевой. Это воспоминания петербургского повара и кондитера XVII-XVIII вв. – Карла Францевича Кальба. Существовал ли такой человек в самом деле и нет, сказать сложно, но роман предваряет вступление, рассказывающее о подлинности текста. Впрочем, рассказывает главный герой в своих записях о реальном человеке – Николае Львове. Этого выдающегося архитектора и правда называли русским Леонардо, так что название романа («Торт немецкий — баумкухен, или В тени Леонардо») вполне понятное. История Санкт-Петербурга в тексте Сергеевой перемешивается с историей искренней дружбы, и читатель погружается в атмосферу прошлого не хуже, чем при чтении художественных книг эпохи Русского Просвещения.

В разделе художественной прозы также хочется отметить рассказы Евгения Долматовича и Кати Качур («Фонтан» и «Виньетка тутового шелкопряда»). Первый текст построен как обрывочные воспоминания от первого лица, не выстроенные в единой хронологии. Рассказ строится как мозаика, в которой до последней детали паззла общее изображение остается до конца непонятым. Во втором же рассказе – детском только при первом беглом прочтении – всевидящий нарратор, который знает чуть больше маленьких главных героев, превалирует. Он дарит ощущение безопасности даже в самых ужасающих сценах, поэтому повествование и ведется от третьего лица. К слову, продолжение этого рассказа вполне могло бы быть в эпистолярном жанре, если Эля захочет продолжить переписку с Аркашей.

Уже вполне реальная история в масштабном смысле (будто то история монастыря Святого Креста или краткая история изобразительного искусства) представлена в журнале в разделах публицистики и критики, а также в «Петербургском книговике» и «Пилигриме». Пожалуй, начать здесь стоит с текста Виктора Костецкого «Семиотика сплетни и проблема Достоевского в философии». Размышления автора начинаются с попытки определить смысл сплетни и описать основные свойства этого явления. Сплетня – это и символ, и миф, но слухи идут дальше. В них много имитации, но много и энергии, силы. Отталкиваясь от этого (сквозь призму чужих рассуждений о Достоевском как философе), Костецкий приходит к простому, но удивительному тезису, что Федор Михайлович – только писатель, а не мыслитель и гражданин с большой буквы. Все его идеи в определенном смысле лишь сплетни, превращающие Достоевского (и его героев) в одержимого человека.

Если отстраниться от личности самого Федора Михайловича, из текста можно сделать интересные выводы и об истории. Так, любое значимое для народа событие по прошествии лет становится лишь сплетней. И вся биография известных личностей из далекого прошлого (будь то выдающиеся литераторы или ученые), построенная нашими современниками на воспоминаниях, записках и мыслях (то есть на документалистике) других людей, тоже превращается в слух, в лучшем случае – в красивый миф. Так что когда мы читаем текст Владимира Алейникова «Вспомню и воспою» о питерской литературной тусовке 60-70-х гг., мы воспринимаем этот рассказ как художественный вымысел, как нечто далекое от реальной действительности, окружающей нас здесь и сейчас. То же можно сказать о переписке Пушкина с Бенкендорфом, о заочных отношениях Толстого и Достоевского, которые никогда не встречались, о недолгой жизни петроградского издательства «Картонный домик». Книги об этом подробно и последовательно обозревает в выпуске Елена Зиновьева, и мы видим, что с любым историческим фактом, пожалуй, происходит трансформация в категорию сплетни. Это просто вопрос времени и дотошности каждого последующего поколения.

Текст Михаила Кураева «Обаяние неуживчивого человека, или Открытие Менделеева», начинаясь как эссе, постепенно трансформируется в биографическую повесть про Дмитрия Ивановича Менделеева или даже в поэпизодный план сценария. Сценария фильма, которому не суждено появится на свет, поскольку масштаб личности неподъёмен для российского кинематографа. Интересно, что если Менделеева мы в этом тексте видим как человека многогранного, интересующегося политикой и общественной жизнью, то образ Достоевского несколько страниц спустя нам дают обратный.

Вернемся к non-fiction, но уже не к прозе. Документальное письмо существует и в современной поэзии. Впрочем, стихотворные подборки в журнале «Нева» не настолько прогрессивны. Стихи здесь довольно классические, но видится важной их особая дневниковость. Владимир Рецептер, например, в стихах по сути воссоздает свою автобиографию (вымышленную или реальную – не столь важно). Рассказывает он и про поэта Домбровского. В хорошем смысле получается стихотворение-миф, стихотворение-сплетня.

Вторит таким стихам и подборка Евгения Эрастова. Здесь, например, смешиваются рассказы бабы Анюты и недовольства рыбаков. Лирический герой будто подглядывает (и подслушивает!) за жизнью во всех ее проявлениях. А в момент, когда черно-белая фотография раскрашивается благодаря современным технологиям, старые реальные воспоминания буквально обрастают новыми художественными подробностями:

Снова катятся детские санки
В первозданной моей тишине,
И ступенчатость зимней огранки
Черно-белой не кажется мне.

Стихи Владислава Китика о бытовой жизни авторского «я» рассказывают меньше. Возможно, потому что лирический герой не уверен в том, что его судьба имеет какое-то значение и художественную ценность. Отсюда постоянный поиск ориентира и образы путеводной звезды, которой может стать и ветка, и мая. А вот у героя стихов Андрея Гущина выбор стоит не просто между жизнью и вымыслом, а между онлайном и офлайном:

Исчезни из заветного фейсбука —
Ни звука
Как будто не было узкосемейных драм
И целое опять напополам

К слову, нынешние фейсбучные посты, часто, самая актуальная литература. Их даже издают книгами, причем как в жанре fiction, так и non-fiction. Вероятно, как вы яхту назовете... Да и насколько тверды границы между художественной и документальной прозой в наши дни? Переносит ли текст наличие исторических бумаг и справок в разряд литературы non-fiction? А если эти документы – вымышленные? Писателям, наверное, не пристало задаваться подобными вопросами, ведь их задача - творить в соответствии с замыслом. И если рассказ, роман или повесть вышли достоверными, а вернее – убедительными, то в сущности какое дело до этого и самому читателю.

ЧИТАТЬ ЖУРНАЛ

Pechorin.net приглашает редакции обозреваемых журналов и героев обзоров (авторов стихов, прозы, публицистики) к дискуссии. Если вы хотите поблагодарить критиков, вступить в спор или иным способом прокомментировать обзор, присылайте свои письма нам на почту: info@pechorin.net, и мы дополним обзоры.

Хотите стать автором обзоров проекта «Русский академический журнал»? Предложите проекту сотрудничество, прислав биографию и ссылки на свои статьи на почту: info@pechorin.net.

941