Василий Геронимус об историософской прозе Ивана Корнилова

Россия - страна глубоких потрясений и значительных возможностей

Вместо введения

Мы живём в странную эпоху, когда мир полнится апокалиптическими предчувствиями, распространёнными среди людей. Например, недавно потрясшая мир эпидемия коронавируса поселила во многих умах мысль о том, что человечество доживает свои последние дни. Увы, подобные настроения среди людей трудно назвать совсем уж безосновательными. Коронавирус унёс немало человеческих жизней, и мы все поневоле задаёмся вопросом: куда катится наш обезумевший мир?

Тем отраднее появление в наши дни мыслителей и литераторов, которые отнюдь не чужды исторического оптимизма. К их числу относятся Владислав Крапивин и его продолжатель (а отчасти и оппонент) – Иван Корнилов. Достойно всяческого удивления, что такие люди есть; они движутся против течения, против мейнстрима. Не менее удивительно то, что вышеупомянутые мыслители, в свою очередь, не совсем неправы; ведь правда иногда заявляет о себе вопреки кажущейся очевидности. Иначе мы бы представляли себе солнце в виде шарика, который то опускается за черту горизонта, то поднимается над ней.

Так, Владислав Крапивин противопоставляет едва ли не всеобщему пессимизму теорию Великого Кристалла. У Крапивина речь идёт об осмысленной среде обитания, которая во многом определяется человеческим целеполаганием. Мы режиссёры собственной исторической судьбы – иногда немо, иногда во весь голос внушает Крапивин своим соотечественникам.

Почему мы говорим не о судьбах мира, а о судьбах страны? Если с Европой и Америкой в художественно-философской вселенной Крапивина связывается предметная польза, физическое выживание человечества, то с Россией связывается идеальное целеполагание. Однако нет надобности придавать разграничению идеала и пользы исключительно оценочный смысл, ибо какой организм осознанно стремится к своему физическому вымиранию? Скажем более, идеальное целеполагание, которым испокон веков движется и зиждется Россия, нередко подразумевает принесение в жертву материального фактора, предметной составляющей жизни. Невозможно полагать идеальное государство, ничем не жертвуя. Россию буквально трясёт на исторических поворотах… Не случайно Гоголь из глубины веков вопрошает: «Русь, куда же несёшься ты?». Гоголя непосредственно предвосхищает Пушкин, живописуя в «Медном всаднике» северную столицу и её мрачного гения Петра. Норовистый конь Петра мчится подобно гоголевской тройке: «Какая сила в нём сокрыта, / А в том коне какой огонь! Куда ж ты мчишься гордый конь / И где опустишь ты копыта?» – зачаровано недоумевает Пушкин, немо подтверждая, что и замысел гоголевских «Мёртвых душ» возник не без его участия. Гоголь в своей поэме едва ли не дословно перифразирует Пушкина…

Говоря упрощённо и схематично, здоровая капиталистическая страна – например, какая-нибудь Швейцария – способна физически накормить собственное население, тогда как Россия, существующая на карте мира особняком, создаёт идеальное пространство, т.е. осуществляет цели иного уровня. Здесь, несколько забегая вперёд, остаётся вскользь отметить, что идеальное целеполагание определяет несколько парадоксальную преемственность между дореволюционной монархией и Советской Россией – об этом пишет наш современник Иван Корнилов, который творчески самостоятельно разрабатывает идеи Крапивина. Так, например, служение отечеству – это дореволюционная по своим корням религиозно-этическая идея, которая в Советском Союзе фактически противостояла идее личного обогащения. Как мы знаем, оно официально было под запретом. Нестяжательство – ещё один религиозно-этический принцип, который Советы наследуют от так называемого старого мира. Не об этом ли написан рассказ Ивана Корнилова «Михалыч в светлом будущем»?

Возвращаясь к Владиславу Крапивину, современнику и ближайшему предшественнику Корнилова, заметим, что метафизическое проектирование Крапивина описывается русской пословицей «Что посеешь, то и пожнёшь». Так, от маршрута, который изберёт привередливый конь Петра, зависит русская жизнь через 200-300 лет после Петра. От того, что мы на глобальном уровне задумаем сегодня, быть может, зависит Россия будущего.

Так, в системе мироощущения Крапивина сегодняшний день детерминирован вчерашним днём, а завтрашний день обусловлен нынешним днём. Эта взаимообусловленность различных периодов Хроноса у Владислава Крапивина существует не только в частных, но и в глобально-исторических масштабах. Осмысленным пространствам (или средам обитания), которые создаются нашими современниками и влияют на последующие поколения, в немецкой философии соответствуют так называемые гештальты – срезы, в которых обитает человечество или отдельные народности. Так, историческим гештальтам посвящён труд Шпенглера «Закат Европы». Жизненные территории или среды обитания Великого Кристалла в творчестве нашего современника варьируют (но ни в коем случае не дублируют!) гештальты Шпенглера.

Он пишет о типах культуры, о жизненных укладах. Наш современник пишет о состоянии Вселенной, которая поделена на относительно самостоятельные миры. Они, в свою очередь, обусловлены глобальными проектами. Современный культуролог Александр Люсый пишет, например, о немецких идеях, в частности, о философских начинаниях Лейбница, которые были популярны в России при Петре. Люсый размышляет о том, что было бы в России сегодня, если б царь-преобразователь, многому учившийся у немцев, был бы ещё более радикален: «Впрочем, все реальные преобразования Петра в малой части соответствовали замыслам Лейбница. Теперь можно только гадать, как выглядели бы наука и образование в России, начни Лейбниц создавать их с «чистого листа» в соответствии со своими замыслами. Примерно так же как гадать, как развивалась бы советская система, окажись там во главе идеологии не Михаил Суслов, а Георг Лукач[1]». К сказанному Люсым остаётся добавить, что и марксизм исходно не был составляющей русской идеи…

Итак, сообразно пословице «Что посеешь, то и пожнёшь» по Крапивину создаются исторические сценарии, и глобальные проекты, оставшиеся в прошлом, влияют на современность. Она в свою очередь предопределяет то, в каком завтра мы все окажемся.

Однако было бы, по меньшей мере, натянуто утверждать, будто жизни людей фатально детерминированы Великим Кристаллом в той или иной стадии его существования. В отличие от западноевропейских проектов Кристалл сопровождается идеальным целеполаганием, а оно в свою очередь располагает человека к нравственному выбору того или иного жизненного пути. Более того, в Кристалле можно бороться за что-либо или против чего-либо. Например, в рассказе Ивана Корнилова «Город буквы И», написанного по следам Владислава Крапивина, секретная группа гуманистов ведёт сложную борьбу с античеловеческой организацией «Жёлтый волос».

Возможность выбирать между Светом и тьмой, находясь внутри Великого Кристалла, – одна из внутренних констант историософии Крапивина. Мир, в котором можно искать светлый путь, петляя по неведомым дорожкам, нов и свеж в отличие от такого мира, где всё заранее известно, где всё загодя расписано, где все дорожки удобно расчерчены. Вот почему персонажи Крапивина – это нередко дети или подростки – люди, которые не утрачивают свежесть мировосприятия, которые не получают заранее готовую истину, а разгадывают тайну бытия. Игра и тайна – суть стихии детей и подростков. Вот почему Владислав Крапивин склонен к отказу от интеллектуально-засушливого серьёза, он создаёт занимательно-приключенческую прозу, которая подчас балансирует на грани детектива.

Последователь – и самостоятельный интерпретатор – Крапивина Корнилов реконструирует глобальную космологию своего современника, восстанавливает её исходный смысл, разгадывает литературные ребусы Крапивина. И если Крапивин облекает свои историософские построения в форму детской прозы (при всей условности и относительности этого понятия), то Корнилов на материале творчества своего современника создаёт литературно замысловатые притчеобразные новеллы.

О них – в следующих рубриках.

Возвращение к истокам. О рассказе Ивана Корнилова «Живая сторона света»

Мы живём в трёхмерном мире, мы обитаем во времени. Однако задумываясь об устройстве вселенной, мы в состоянии допустить, что существуют миры не трёхмерные и что время в различных уголках вселенной течёт отнюдь не одинаково. Если не совпадают меж собой различные реальности, то существуют и перемычки или своего рода двери, посредством которых можно перейти из одного мира в другой.

Так, в иную реальность неожиданно для себя попадает герой рассказа Ивана Корнилова «Живая сторона света». Внутренне логично, что персонаж Корнилова переходит в другую реальность тогда, когда он обращается к первоосновам, первоначалам русской жизни, к которой принадлежит.

Среда частого пребывания героя Корнилова – это русский лес; он же мыслится как русский космос. И вот персонаж рассказа – Митрофан – немного заплутался в нём и набрёл на таинственное корневище.

«Он сам потом не мог понять, зачем подошёл к вывороченному корню ели. Ну стояла в прошлом году, а теперь лежит – что тут особенного? К тому же лежит довольно далеко от тропы, туда ещё топать надо. Но огромный выворотень чем-то притягивал, хотелось посмотреть вблизи – и непременно потрогать. Хотя вроде что там трогать? Сплетение корней да земля – и всё.

Однако рука прошла сквозь корень, не ощутив ничего, и даже земля не посыпалась – просто кисть руки уже не видна, она где-то там. Удивлённый Митрофан слегка пнул корень – то же самое, нога не встретила никакого сопротивления. Тогда подался вперёд всем телом… и где же ёлка? Да и вообще вокруг только мелкий березняк, хотя только что был большей частью ельник» – пишет Иван Корнилов.

Живописно переплетённые корни для Митрофана олицетворяют – как бы иллюстрируют – его жизненное первоначало. Вот почему он устремляется к поваленной ели, будучи не в состоянии самому себе объяснить своё устремление к таинственному сплетению корней.

Так, Митрофан попадает в завтрашнюю Россию. Она зеркально вторит России нынешней и так же отчётливо контрастирует с нею. Митрофана окружает тот же русский космос, однако, просветлённый и освободившийся от власти Машины. Причём речь не идёт исключительно об автомобиле или компьютере как технических устройствах. Как раз они в рассказе не подвергаются радикальному осуждению. Однако же ставится под вопрос Машина в широком смысле, подвергается порицанию функционализм и прагматика цивилизации, дух расчёта, которому противостоит первозданная естественность человека. Она-то и связывается в рассказе с исконной Россией.

В своём литературном проекте будущего страны Иван Корнилов не чуждается красок толстовства. Вослед Руссо Толстой – прежде всего, в «Войне мире» – прославляет естественного человека как средоточие нравственной чистоты. (Достаточно указать на Пьера Безухова, человека подчас немного инертного, но прямодушного). У нашего современника, Корнилова, Митрофан, человек, очистившийся от некоей коросты, от посторонних наслоений, это русский человек, каким он, быть может, явится через 200-300 лет.

«Русь, куда же несёшься ты?..». О рассказе Ивана Корнилова «Михалыч в светлом будущем»

В рассказе «Михалыч в светлом будущем», который упоминался ранее в связи с преемственностью поколений, значимо не только то, что сказано, но также то, что подразумевается между строк, следует из текста, но не сводится к нему. Персонажи рассказа, Саныч и Михалыч, любят поговорить и поспорить о том, что есть благо для России.

В рассказе они выступают как оппоненты-единомышленники. Общего у них то, что они болеют за Россию. Их различия в том, что Михалыч – коммунист, а Саныч – сторонник монархии. Однако смысловое поле рассказа, которое выражается не только непосредственно в словах (произведение не сводимо к тексту, как Пушкин не сводим к собранию своих сочинений[2]), подразумевает, что дореволюционный и советский период – суть различные фазы истории единого государства. Не случайно Саныч и Михалыч так дружат, хотя и нередко спорят меж собой о судьбах страны. Говорят, что в спорах рождается истина; эту простую идиому хочется переиначить, контрастно перифразировать применительно к авторскому контексту Корнилова: патриотические чувства Саныча и Михалыча рождают споры о России.

Комментируя их, невозможно удержаться от некоего экскурса в прошлое, говорящего о несколько парадоксальном сходстве царской России с СССР (а значит, всё-таки о внутренней общности Саныча и Михалыча). Так, в советский период при Сталине в официальном искусстве существовала своя поощряемая правительством «мода на царей». Алексей Толстой написал роман «Пётр I», Эйзенштейн снял фильм «Иван Грозный». Оба сии монарха в советском контексте едва ли не становились историческими прообразами Сталина как строителя крепкого государства. И с другой стороны, программа европейского Просвещения, которое в России насаждал Пётр I, соответствовала европейскому свободомыслию, которое спустя не одно столетие стало своего рода очагом русской революции. «Родоначальник – ты – Советов, / Ревнитель ассамблей!» – бросала Петру поэтический вызов Марина Цветаева, блистая парадоксом: царь – провозвестник Советов.

Итак, радикальная смена политических режимов некогда произошла в единой стране, которую по-разному любят корниловские Саныч и Михалыч. Вот почему они дружат. Однако политическое кредо каждого из персонажей рассказа выражается в горячих спорах. Выявить персонажа через полемический диалог – тургеневский приём, хорошо известный нам по тургеневским «Отцам и детям». Этот же приём использует в рассказе наш современник.

Иногда диалог Саныча и Михалыча переходит у Корнилова в литературно-трансцендентную плоскость; автор пишет:

«Поговорили, разошлись. А ночью просыпается Михалыч – и вроде рядом в полумраке маячит Саныч. Протёр глаза – ну точно он.

– Саныч, ты чего это… а зашёл-то как? Вроде дверь была заперта…

Аж страшновато стало – может, распалённый политическими баталиями сосед явился с газовым ключом (или чем-то типа того), дабы окончательно решить вопрос с несгибаемым коммунистом?

Однако ничего опасного в руках Саныча не видно, да и смотрится он вполне дружелюбно. Поглядел на Михалыча задумчиво и вымолвил:

– Да вот думаю, что не нужен нам никакой царь.

Мысли о том, каким образом можно проникнуть в запертую квартиру и в чём цель проникновения, вылетели из головы Михалыча без следа – их вышибло предвкушение победы в многолетней идеологической войне за душу соседа. Воодушевлённый Михалыч сел на постели:

– Правильно, надо Советский Союз возрождать!

– Нет, чтоб партия за всех думала – тоже не дело.

– То есть как?!

– Это вообще неправильно – позволять кому-то решать за всех. Каждый человек должен сам соображать, что к чему, и надо слушать друг друга – и приходить к общему мнению; только так можно управлять страной.

– Но ты же всегда говорил, что кто-то один должен за всех решать – иначе порядка не будет.

– А откуда этот один возьмётся? Если все дураки, то как же среди них вырастет один такой премудрый, как ему позволят вырасти? Не бывает так. Раз все дураки, то и царём над собой поставят тоже дурака – и будет только хуже. А если все умные, то им просто не нужно, чтобы кто-то решал вместо них».

Бесконечный спор двух друзей начинает разрешаться лишь после того, как Михалыч видит сон о завтрашней России. И Михалычу отчётливо верится, что этот сон вещий. Вопросы жизни страны решаются в нём ответственно, компетентно, взвешенно и коллегиально. В результате сонного видения Михалыч переживает своего рода политическое прозрение.

Не надо фетишизировать ни царя, ни партию, а надо действовать слаженно, внутренне решает Михалыч и пытается поделиться своим прозрением с Санычем. Знаменательна авторская ремарка в конце рассказа:

«Теперь уже оба обескураженно молчат. А вдруг сон в руку – и они сейчас говорят о вполне реальном будущем? Доживут до того времени, не доживут – вопрос второстепенный. Важнее другое. Ведь Саныч убеждён, что грядёт новая Российская империя, а Михалыч – что новый СССР, а если впереди нас ждёт нечто совсем иное, то получается, что они оба ничего не смыслят, верят в какие-то химеры. Даже смысл жизни теряется в таком случае. Вот вроде и сны всерьёз не воспринимают (особенно если те идеологически неприемлемы), так что не о чем беспокоиться – ничего же не случилось, в сущности, мало ли что привиделось. Но всё равно как-то не по себе».

Однако недоумение автора разрешается в заключительных строках – о Саныче и Михалыче:

«И вдруг кто-то из них неуверенно промолвил:

– А может, тоже начнём думать своими головами?».

Рассказ Ивана Корнилова «Михалыч в светлом будущем» соответствует смысловой кульминации подборки прозы Корнилова. В смысловом центре рассказа – представление о государстве, интересы и ценности которого Саныч и Михалыч блюдут более, нежели свои собственные интересы. Коллективное начало государственности – та стихия, которая определяет дружбу Саныча и Михалыча – центральных персонажей рассказа.

Общие интересы и частные выгоды. О рассказе Ивана Корнилова «Вычисление попаданца»

Рассказ Корнилова «Вычисление попаданца» по своему смыслу вторит его же рассказу «Михалыч в светлом будущем». Иные пекутся о самих себе, а иные о государстве.

С присущим ему художественным остроумием Корнилов показывает социум, в котором интересы различных общественных групп и просто различных людей взаимно не совпадают. Так, например, одним пенсионная реформа досаждает, едва ли не встаёт поперёк горла, другим – пенсионная реформа ничем не мешает. Иной человек, например, чувствует, что работа укрепляет в нём жизненные силы и только радуется повышению пенсионного возраста. Другой же охает…

И каждый почему-то выражает свои интересы или интересы своей социальной группы, а не настроения и чаянья всех, кого коснулась пенсионная реформа.

И вот из других миров является таинственный некто, он в равной степени учитывает интересы различных социальных групп. Баланс этих различных интересов автор связывает с гармоничным государством. В способности каждого учитывать общие интересы Корнилов усматривает высший альтруизм.

Но можем ли мы согласиться с Руссо, сказавшим, что человек по природе добр? Или мы вынуждены признать, что человек после грехопадения изменился к худшему. «Мы малодушны, мы коварны, / Бесстыдны, злы, неблагодарны» – говорит у Пушкина чернь в стихотворении «Поэт и толпа». Едва ли будет натяжкой прочитать эти полные горечи пушкинские строки как нелестную аттестацию всего человечества.

Наш современник – писатель Иван Корнилов – видит обе стороны медали: с одной стороны, человек наделён идеальным происхождением, а значит, в своей основе он всё-таки добр; с другой же стороны, к сожалению, нередко происходит так, что каждый видит только себя.

Человек и государство. О рассказе Ивана Корнилова «Овраг у Меридиана». (Рассказ являет собой сиквел к повестям В.П. Крапивина «Гуси-гуси, га-га-га…», «Застава на Якорном поле» и «Крик петуха»)

Сличая художественные вселенные Крапивина и Корнилова, едва ли стоит вдаваться в школьных пересказ их сюжетов. Эстетически интересно не что изображается, а как изображается. Если у Крапивина преобладает яркий повествовательный калейдоскоп, то его продолжатель обнаруживает склонность к новеллистической краткости. Ей неизменно сопутствует острота и парадоксальность художественного мышления Корнилова.

В рассказе Корнилова «Овраг у Меридиана» воссоздана изящная политическая апория. Она связывается с одним из многочисленных проектов России завтрашней. В этой новой России существует пусть и неявная презумпция неприкосновенности частной жизни. Её англоязычный аналог, принятый в международной практике, это privacy. Корнилов непосредственно такого термина не употребляет, поскольку речь идёт не о Европе или Америке, однако, по существу, он констатирует институциональную защищённость частного пространства. Защищённость граждан несколько парадоксально переходит в свою собственную противоположность. Желая жить своими интересами (а не государственными интересами и запросами) население страны приобретает своего рода социальную самодостаточность, фактически перепоручая политические функции некоей государственной Машине. Казалось бы, не вмешиваясь в частные дела граждан и позволяя им делать всё, что им заблагорассудится, разумеется, при условии соблюдения формально-юридических норм, Машина как раз и начинает доминировать, мало-помалу вытесняя реальную жизнь. Иначе говоря, свобода и неприкосновенность частного бытия выливаются в фактическое подчинение людей Машине. Не возникает социальных групп, которые способны контролировать деятельность Машины, в результате чего происходит некая её экспансия в социум. Человек – причём человек в своём собирательном – множественном – качестве становится своего рода придатком к Машине. Более того, многочисленная обслуга – персонал, который следит за функциями Машины, обеспечивает её жизнедеятельность – вся эта шатия-братия (по-другому выразиться невозможно!) начинает использовать Машину в своих целях или даже (о ужас!) вершить собственный произвол, действуя от лица Машины (если, конечно, у Машины есть лицо). Недаром Цезарь, персонаж Крапивина, у Корнилова сетует:

«– Обслуга Главной Машины. Машине ведь нужны всякого рода помощники – от уланов до специалистов по внутренностям самой Машины. Целая каста сложилась – а там уж не разберёшь: то ли они всего лишь выполняют указания Машины, то ли их верхушка сама вертит Машиной в своих интересах. Но в любом случае жили они хорошо – а сейчас уже не то, поскольку над Машиной – выборный парламент. Вот они и хотят вернуть старое. И шансы на это, прямо скажу, серьёзные. Они упирают на то, что наша нынешняя человеческая власть некомпетентна, тогда как Машина со своей обслугой – структура вполне организованная и с огромным управленческим опытом. Причём это чистая правда – вот что хуже всего. Машинники – в самом деле единственная по-настоящему дееспособная сила во всей Федерации. Фактически сейчас это мафия, стремящаяся восстановить старые порядки».

«– Представляю, что будет, если в Федерации восстановится диктатура Машины, а все эти Ложные Командоры с сообщниками будут ей служить… или использовать её, что сути не меняет. Получится целое государство, способное совать свои щупальца на другие грани Кристалла» – горячо восклицает участник политического диалога.

Поневоле вспоминается известное выражение: «Если Вы не будете заниматься политикой, то политика займётся Вами», и тенденция граждан решать свои собственные проблемы, не вмешиваясь в политику, приводит к тому, что пресловутая Машина слишком много на себя берёт.

«– Федерация же целое столетие управлялась Главной Машиной, люди банально отвыкли мыслить о чём-либо, выходящем за рамки частной жизни. Привыкли, что государственные дела вершатся без участия людей – мол, нечего человеку в такое лезть, пусть Машина за всех думает. Вот и представь, как теперь руководят страной люди, которым с детства вдалбливали, что ничем подобным им никогда заниматься не придётся. Бардак там сейчас», – говорит один из персонажей рассказа, своего рода политический обозреватель.

Однако автор остаётся далёк от тотальной антиутопии или тем более – от последовательного негативизма. Обрисованное Корниловым проблемное поле, где как бы соревнуются человек и Машина, писатель от обратного намечает и модель идеального государства, в котором взаимодействуют частные лица и правительство Федерации. Скорее скрыто, чем явно Крапивин прибегает к религиозной мотивации диалогического устройства страны: человечество единая семья со времён Адама и Евы – мы можем это если не прочитать непосредственно в тексте, то прочувствовать, угадать в подтексте Корнилова. С религиозным началом связываются идеальные цели, которые ставит перед собой Россия.

Применительно к рассказу Корнилову хочется до неузнаваемости перифразировать известный афоризм, обычно приписываемый Людовику XIV: «Государство это я». По логике рассказа Корнилова «Государство это мы»; притом очевидно, что оная общность вполне в русле идей русского мыслителя Михаила Бахтина может существовать только в диалоге.

Правда, на путях межличностного диалога или хотя бы обретения договорённостей между представителями населения страны Корнилов наталкивается на некоторое затруднение: люди не одинаковы, и как они могут договориться? Об этом рассуждает один из персонажей произведения:

«– Есть авангард общества – и есть большинство. Авангард бывает очень разным – в зависимости от того, куда направлен основной вектор развития. К примеру, у нацеленного на завоевания народа авангард состоит из полководцев и лучших воинов. А если общество стремится поднять свой нравственный уровень с помощью той или иной религии, то в авангарде – богословы, проповедники, подвижники. И так далее. А если люди не желают менять вообще ничего, то вектора развития попросту нет – а потому нет и авангарда».

Следует любопытная конкретизация, связанная с ещё одним проектом будущего России:

«Так вот, в России пространства Альфа вектор развития – научно-технический, а потому авангард состоит большей частью из учёных и всякого рода экспериментаторов. В Западной Федерации – тоже, но там авангард сильно придавлен и изуродован Главной Машиной. А вот как он угодил под её гнёт? Это и следует сейчас выяснить.

Гостю известно, что Главная Машина отнюдь не захватывала власть, а вполне мирно, постепенно получила её из рук народа, пришедшего к убеждению, что человек должен заниматься своими частными делами, а планирование развития общества посильно лишь суперкомпьютеру».

Как видим, научно-техническая интеллигенция узурпирует Машину и являет собой её представительство. Но таков лишь частный случай, а не общая закономерность. По большому же счёту авангард или цвет нации, о котором рассуждают герои Корнилова – это люди, с основаниями или без претендующие на исключительный общественный статус. И либо они будут морально подавлять большинство, у которого запросы попроще (к ним относится, например, элементарно физическое выживание) либо, напротив, интеллигенция с её извечными претензиями на лидерство будет как бы растворяться в большинстве, размениваться на некий социальный ширпотреб. Автор пишет о пространстве новой России:

«На первый взгляд оно сильно похоже на пространство Альфа. Во всяком случае, Россия там во многом такая же (прежде всего – столь же человечная). Однако есть также нечто невиданное – и крайне важное. Что именно? Этого Цезарь (тоже побывавший затем в том мире вместе с Филиппом) уяснить не мог.

Правда, главнейшее внешнее различие очевидно. В той России между, так сказать, научным авангардом общества и большинством народа нет той отчуждённости, которая заметна даже в России пространства Альфа (не говоря уж о Западной Федерации). И потому нет страха, что народ потребует от власти дать укорот «слишком умным», пресечь их подозрительные эксперименты. Естественно, в этом смысле та Россия стала для Цезаря примером для подражания, образом будущего. Можно назвать её Завтрашней Россией, а всё то параллельное пространство – Завтрашним миром».

Как интеллигенции договорится с большинством, не разрушая себя? Разрешение этой извечной проблемы видится не в отдельно взятых высказываниях Корнилова, а в доминанте его творчества – в представлении об идеальном целеполагании России. Если им проникнется большинство, то почва для социального конфликта между большинством и так называемым авангардом сама собой исчезнет.

Сюжетные аллюзии на произведения Крапивина придают рассуждениям Корнилова повествовательную конкретность и жизненную остроту. В частности, невозможно не упомянуть о том, что некоторые персонажи Крапивина – например, человек по имени Ёжики – фигурируют и в рассказе Корнилова «Овраг у Меридиана».

Политическое проектирование. Его плюсы и минусы. О рассказе Ивана Корнилова «Город буквы И»

Рассказ Корнилова «Город буквы И» начинается с авторского предуведомления:

«Это приквел к роману В.П. Крапивина «Ампула Грина». Действие происходит за год с небольшим до основных событий романа. Игорь Максимович Глухов (тот, что потом поможет Валерию Зубрицкому скрыться в Инске) решил лично наведаться в странный город – вроде как потусторонний двойник Ново-Заторска. Об этом путешествии и повествует рассказ».

Продолжая некоторые узнаваемые сюжетные линии Крапивина, Корнилов углубляется в содержание ещё одного проекта, в котором угадывается будущее России.

Рассказ начинается с детективной ноты, знакомой нам по творчеству Крапивина. Автор пишет:

«Однажды в начале мая с прибывшего в Ново-Заторск поезда сошёл человек среднего возраста в больших круглых очках. Они ему несколько неудобны с непривычки – вообще-то Игорь Максимович Глухов всегда носил квадратные. Но он понимал, что гораздо большие, мягко выражаясь, неудобства у него возникнут, если кому-то лишнему станет известно о его появлении здесь. А потому не пренебрегал даже мелкими дополнительными мерами конспирации – так что привычные очки покоились в кармане». Обстановка конспирации неизбежно сопровождает в рассказе и политическую деятельность героя. Ранее упоминалась террористическая организация «Жёлтый волос»; с ней-то и ведёт поэтапную борьбу герой произведения, а также, разумеется, его сообщники. Автор поясняет: город Инск находится в очень сложных отношениях с некоей Империей (она упоминается в безымянном и собирательном качестве).

«А потому никто не должен знать, что старший капитан-инструктор училища спасателей без ведома начальства наведался в эти края. Правда, начальства как такового Глухов опасался не очень сильно. Но его путешествие в Инск могло привлечь внимание тайной организации «Жёлтый волос», стремящейся разными хитроумными способами без лишней огласки уничтожать бомжей, беспризорников, стариков и вообще всех, кого она считает бесполезными для общества. Если для официальной Империи Инск – нечто непонятное и неприятное, но в общем малозначимое, то «Жёлтый волос» и Инск друг друга буквально ненавидят на почве совершенно разного отношения к вопросу о ценности человеческой жизни. Причём агентов «Жёлтого волоса» полно во власти, есть они и в руководстве училища спасателей. Посему правильнее сказать так: Глухов опасался своего начальства большей частью постольку, поскольку то связано с «Жёлтым волосом»».

Детективная завязка и детективная интрига, которая строится вполне в русле Крапивина, по ходу повествования переходит в некое иное – абстрактно познавательное – измерение. Собственно сюжетная линия «Жёлтого волоса» не получает самостоятельного развития и остаётся в самодостаточном качестве. Зато является новая сюжетная линия, связанная с проекцией российской географии на некое фантасмагорическое будущее. Город Инск находится на отшибе Империи, и даже само существование этого города, как ни странно, находится под вопросом.

В произведении возникает апория: с одной стороны, Инск – это уголок свободы на некоем авторитарном фоне. С другой же стороны, Инск – это не собственно реальный город. Итак, Инск – не вполне существующий населённый пункт, к тому же находящийся незнамо где, на задворках огромной Империи.

Более того, вход непосредственно в Инск невозможен, однако туда можно попасть через соседний город Ново-Заторск (нет ли здесь этимологической аллюзии на слово затор?). Таким образом, Ново-Заторск соответствует буферной зоне между Империей и Инском. Итак, из Империи попасть в Инск невозможно, более того, в Империи этот город официально не значится (хотя именно поэтому с ним и не ведётся борьба на официальном уровне).

Странный статус несуществующего города Инск получил благодаря тому, что явился копией одноимённого города. Причём он находится в совершенно другом месте. Что ж, на карте мира существуют одноимённые города, и этому даже не приходится удивляться.

Однако героя рассказа, наряду с проблемами противостояния «Жёлтому волосу» заботит странная фикция, и он думает о том, нельзя ли приблизиться к реальности. Некто Максим Максимович объясняет Глухову, герою рассказа, почему ничего менять не нужно, и пусть даже в учебниках истории будет описано не совсем то, что имело место на самом деле. Максим Максимович по-своему философски обосновывает правомерность географической фикции. Автор рассказа воспроизводит диалог «двух» Максимовичей:

«– Игорь, ты ведь сам наверняка с таким множество раз сталкивался: объяснить кому-то что-то вполне адекватно нет возможности, поскольку заранее знаешь, что поймут превратно, – и потому лучше уж объяснить неточно, но доходчиво, обойдя молчанием те детали, которые сбивают людей с толку. Возьмём всем известный пример. Земля по форме своей – эллипсоид вращения, то есть называть её шаром, строго говоря, неверно; но если человеку, считающему её плоской (допустим, маленькому ребёнку), сказать, что она шар, то обман ли это?

– Это упрощённое объяснение, а не обман.

– Вот! Тут два реальных варианта: или объясняешь, что Земля круглая, – и можешь достичь успеха, или талдычишь про эллипсоид вращения – тогда твой собеседник запутается, решит, что ты ему морочишь голову, утратит к тебе доверие – и в итоге останется при убеждении, что Земля плоская.

– Понятно, в этом примере разговоры про эллипсоид – неуместные уточнения, которые только мешают простым языком объяснить человеку то, что действительно важно. Но разве с вашей историей тоже нечто подобное?

– Конечно! То, что Инск перенесён с другой грани Кристалла, – такое же неуместное уточнение, которое только сбивает с толку.

– Ну вы сравнили! Да насчёт эллипсоида – это же уточнение, которое не так уж существенно; если человек считает Землю абсолютно круглым шаром, то ничего страшного; а всегда ли ваш город стоял здесь или откуда-то перенесён – это же вопрос куда более принципиальный!

– Так он всегда стоял здесь, а в этом пространстве или параллельном – деталь, которой можно пренебречь – как тем уточнением насчёт эллипсоида».

Максиму Максимовичу, который формально отступает от правды, невозможно отказать в психолингвистическом зрении: ясности мы в состоянии добиться лишь в ущерб точности деталей, в которых легко запутаться, если их подробно перечислять. Да и всегда ли правда факта этически необходима? Однако по-своему прав и обеспокоенный фикцией Игорь Максимович: он понимает, что мелкая, на первый взгляд неточность, может повлечь за собой искажения реальной судьбы Инска, поскольку частное – например, статус малого города – и общее – например, Россия как необозримое целое – сложно взаимосвязаны.

Тема Инска в рассказе сопрягается с темой государственного проектирования вообще. Так, в произведении возникает диада: Вчерашняя и Завтрашняя Россия. Обновлённая страна предстаёт как идеальное пространство, из которого, однако, не изъята трагическая правда – наследие России вчерашней. К смысловому полю оной правды относятся, например, ужасы, связанные с участью бомжей и вообще всех, кто не может успешно адаптироваться к существующему социуму (тем более что многие остросоциальные проблемы актуальны и по сей день).

В подборке рассказов Корнилова имеется своя композиционная логика. В первом рассказе подборки – «Живая сторона света» – говорится преимущественно о границе различных миров, а в финальном рассказе – об имманентных свойствах альтернативных миров, среди которых исключительное место занимает Завтрашняя Россия. Подобно буру авторская мысль поэтапно перемещается от сверкающей поверхности вглубь Великого Кристалла.

Будем объективны: Иван Корнилов не решает одним разом все накопившиеся проблемы страны и человечества и едва ли стремится взять на себя такую миссию. Например, в рассказах Корнилова далеко не на первом месте проблема зла. В рассказах Корнилова, где большинство персонажей – добрые, лишь эпизодически упоминаются злоумышленники, которые используют государственную Машину в своих сомнительных целях или участники террористической организации «Жёлтый волос». Игнорировать их невозможно, а пытаться их уничтожить – значит, в известной степени, им уподобляться. И автор не пытается дать читателю универсальные рецепты на все случаи жизни.

Движение авторской мысли совершается в художественной диалектике, которая чуждается застывших постулатов и школярских предвзятостей. Автор приглашает читателя к свободной дискуссии о будущем великой страны. Эта дискуссия не предполагает авторских попыток всё «разложить по полочкам». Однако её отчётливо позитивный окрас обусловлен высшим простодушием автора – качеством, которое Пушкин относил к гениям. В «Отрывках из писем» поэт писал: «Тонкость не доказывает еще ума. Глупцы и даже сумасшедшие бывают удивительно тонки. Прибавить можно, что тонкость редко соединяется с гением, обыкновенно простодушным, и с великим характером, всегда откровенным». Высшее простодушие, о котором пишет Пушкин, соответствует способности Ивана Корнилова «не видеть мелкого в хрустальном отраженье» или, во всяком случае, излишне не сосредотачиваться на негативных сторонах жизни.

Сегодня, когда усталый мир трещит по швам, когда мы все с ужасом ждём конца света, умные и добрые тексты Ивана Корнилова внушают нам долю исторического оптимизма. Они позволяют думать, что дни человечества продлятся, если мы все этого очень захотим, и Россия сыграет исключительную роль в творческом преображении окружающего мира. Её идеальное целеполагание – залог её космического обновления.