«В поисках чудесного и чудесатого». О книге стихотворений Карена Тараяна «Неделимое частное»

«В поисках чудесного и чудесатого»

(Тараян К., Неделимое частное, М.: Воймега, 2020. – серия «Пироскаф»)

Карен Тараян – ещё один молодой поэт, ворвавшийся на излёте десятилетия в литературный процесс.

Ему чуть за тридцать, он москвич, окончил университет печати, посещал литературную студию «Полиграфомания». В 2019 году выпустил в «Ridero» сборник верлибров «Подданный царства растений». То есть большая часть жизни – не в профессиональном пространстве, но где-то на границе и около. Это-то и импонирует в нём.

Надо признаться, что филологическая и литинститутская молодёжь никак не может вылезти из-под книжных завалов. Они не нюхали пороха, зато разглядят в этих строчках реминисценцию на одну известную рок-композицию. В этом их победа, в этом их поражение. Ибо невозможно бесконечно жонглировать аллюзиями и реминисценциями и паразитировать на классиках.

Но не всё так плохо у филологической и литинститутской молодёжи. Самые смелые из них и самые безумные садятся за черновики с таким видом, будто встают к заводскому станку, и начинают выполнять и перевыполнять план по созданию новых метафор, неожиданных образов и поразительных катахрез. Их девиз: догоним и перегоним всю мировую литературу.

Карен Тараян разительно отличается от них. О чём почти декларативно и заявляет в стихотворении «Игра на выбывание»:

Знаешь, милая, я, кажется, догадался,
в чём заветный смысл метафор, да и вообще
тропов – от классицизма до декаданса –
это поиск подобия для сокраще-
ния дроби, где зашифрован мир.

Но Тараян не спешит сокращать. Его привлекает мир во всём его многообразии.

Ещё у поэта начисто отсутствует литературная профдеформация. Он подходит к тексту не изнутри, а извне. Тропы и фигуры речи для него не самоцель и даже не украшение прописываемой мысли, но часть нормальной речи. В этом плане Тараян – я в этом уверен! – согласился бы с Сергеем Кругловым. Тот, как вы знаете, не только поэт, но и священник. Так вот он несколько лет назад в телепередаче «Вслух» проговорил следующее: «Зачем человеку вообще поэтическая речь?.. Это его НОРМАЛЬНАЯ речь».

Вот, например, стихотворение «Формула воздуха», где предметом поэтических размышлений становятся 10-11 лет школьной жизни и их ментальные отпечатки.

До сих пор представляю неделю,
как в дневнике:
понедельник, вторник, среда – слева на развороте,
справа – четверг с пятницей и субботой.
Это что-то пожизненное, как линии на руке.
Если слово «школа» слышу и произношу,
появляется готовальня, готовая к чертежу,
синий и красный отточенные карандаши –
для согласных и гласных, для чу-щу и жи-ши.
Мел скрипит, касаясь пористостей доски.
Напрягаю память, сосредоточенно тру виски.
Из чего же ты соткан, жизненно важный газ?
Вспоминаю формулу воздуха.
Ни глотка. Ни роздыха.
Как пескарь на песке – удивлённый таращу глаз.

Есть соблазн налепить на Тараяна ярлыки вроде «постакмеизм», «Борис Рыжий», «пацанская поэзия» и т. п. Но приходится с этим бороться. Поэта не гложет тоска по мировой культуре. Он не забивает пространство своих стихотворений интертекстом. Если это и происходит, то как будто случайно. Возникает какая-никакая закономерность с Бродским: первый раз он проступает в строчках «Лучший вид на этот город / сквозь бокал mccallum`s stout» («McCallum`s Stout»); а второй раз – в пародийном «не выходи из комы...»:

не выходи из комы
не совершай ошибку
бессмысленной новой гонки
не проглотив наживку
не дашь втянуть себя в эту
бестолковую круговерть
не выходи из комы
сон это лучшая смерть

Но Бродский уже давно растворён в воздухе, так что это не считается.

За интертекстом надо идти к Владимиру Косогову, который не расстаётся с томиками Олега Чухонцева; к Дмитрию Ларионову, который соткан напополам из ахматовских сирот и Льва Лосева; к Андрею Фамицкому, который утопает в Денисе Новикове; к Марии Затонской, которая, как губка, вбирает в себя всю русскую поэзию второй половины ХХ века.

Тараян далёк от этого. Но при этом нельзя сказать, что он далёк от литературы как таковой. Все названные (и неназванные) имена ему прекрасно известны. Порой он пользуется их инструментарием. Однако не спешит вступать с ними в контакт. Его заботят иные проблемы: человек, Бог, мироустройство, детство, время и в особенности 1990-е и 2000-е и многое другое. Эти же проблемы могут беспокоить и иных выше обозначенных поэтов, но они мыслят цитатами и нередко пишут осознанные и неосознанные центоны. Тараян же мыслит обыкновенно и, если угодно, самостоятельно – и в этом его плюс.

носили штаны широкие
ботинки как мыши-рокеры
и перманентным фломастером
в подъезде закрасив свастику
корябали гитлер чмырь
окукливались головастики
тёрлись душой о мир
воспитанные на аквариуме
летове и нау
наотмашь не признавали мы
более точных наук
и сами себе
как лютики
посреди хризантем
казались такими лютыми
что вам и не снилось всем

Главные проблемы, что перетекают из стихотворения в стихотворение, – наше мироустройство, божественное присутствие или отсутствие, путь человеческого самопознания от обезьянничания до ангельских высот и самое занимательное – устройство ирреального пространства.

В этом плане любопытны следующие измышления: река забвения Лета голубого цвета; человек после смерти, как в школе, пишет сочинение на фи́говых листочках на тему «Как я провёл эту жизнь»; «Мы кочегары страны Аид на обогреве Рая»; существует школа для ангелов, где есть всё те же известные нам предметы, только со своей спецификой («В школе для ангелов на уроке русского языка учат выделять корень и стебель слова, его листья и его цветы»); Бог запускает под видом комет человеческие души – для их реализации (как писал Есенин, чтобы отелиться); ад – это как штрафбат; существуют показатели христокупли-христопродажи и т.д.

Такая проработка ирреального пространства напоминает о творческой кухне Фёдора Сваровского, который бежал из нашей жизни в какие-то выдуманные и порою алогичные миры, полные марсиан, роботов, персонажей аниме, исторических и культурных личностей, застигнутых в одном пространственно-временном континууме. Только Тараян не бежит, не ищет где-то там спасения, а стремится разглядеть что-то чудесное и чудесатое.

Проработку этой проблемы отмечали и критики.

Андрей Пермяков писал: «Бог пребудет на страницах «Неделимого частного» несколько десятков раз. Или даже не Он, а разные они появятся – и «бог», и «господь» написаны непременно со строчной. <...> Разные методы исследования приводят к разным познаниям разных богов – примерно так обстоит дело с положением частиц в квантовой физике»[1].

Не совсем понятно, отчего Пермякову мерещится у Тараяна многобожие. Скорее поэт не пытается свести божественный образ к единому знаменателю – это было бы и просто, и грубо, и странно. Нет, он выдаёт целую палитру восприятия. И даже если в стихотворениях проявляется античность, она как-то встраивается в большой и шумный христианский мир. Вот как в следующем тексте, где Бог играет роль «Deusexmachine»:

Бог появляется в самом почти конце.
В предпоследнем акте, не блещущем антуражем.
В виде вещи, дерева, в совершенно любом лице,
второстепенного в том числе персонажа.

Бог появляется, даже если его не ждут.
Он выходит в ночь, незаметно сойдя с иконы.
Подвезёт до дома, даст денег, наложит жгут.
Ну, покеда, – скажет, – потом передашь другому.

Ольга Балла и вовсе видит во всём этом «лирическое богословие» и выходит на сравнение Тараяна с уже упоминавшимся Кругловым: «... персональное богословие Тараяна не только лирично, но и иронично (что-то сопоставимое мы найдём, пожалуй, у поэта-священника Сергея Круглова, знающего предмет, так сказать, совсем изнутри). О Творце всего сущего, имя Которого, напомним, он неизменно пишет с маленькой буквы, о заданном Им мироустройстве он говорит очень, очень много. Почти в каждом стихотворении. И относится к Нему без всякого пиетета, чуть ли не на равных (как может относиться, заметим, только человек, очень любящий адресата своей речи и очень стремящийся к установлению именно личных отношений с ним)»[2].

Отношение без пиетета появляется от того, что Тараян – поэт. То есть тоже творец, пусть и со строчной буквы. Коллега, так сказать. Можно быть уверенным: вне рамок поэтической речи такого снисхождения нет.

«Неделимое частное» проходит как дебютная книга. Это и так, и не совсем так. Действительно первая книга Тараяна – «Подданный царства растений» (2019), но дебют в профессиональном сообществе и в одном из лучших поэтических издательств произошёл именно с «Неделимым частным». И надо сказать, что вышло всё наилучшим образом.

Если говорить о том, в какую сторону движется поэт и куда мог бы двинуться, то выделим две мысли. Во-первых, надо отметить, что двумя первыми книгами Тараян задал себе хороший уровень. У него отлично получаются и верлибры, и силлабо-тоника. Понижать уровень ни в коем случае нельзя. Надо писать ещё лучше. Только вот – как и о чём? И тут появляется «во-вторых»: Тараян тяготеет к объёмным текстам и большим смыслам. Не попробовать ли написать поэму? Да, сегодня этот жанр маргинален, но – тем любопытней с ним работать. У нас есть по большому счёту всего две современных поэмы: «Мазепа» Ивана Волкова и «Плот на Волхове» Александра Переверзина. Не потеснить ли их?

А ещё было бы любопытно в будущем ожидать от поэта новых (пост)концептуалистских текстов типа «Городских частушек» или совершенно бесподобного «Марша несогласных»:

а, е, ё, о, у, ы, э, ю... и я

Это, конечно, баловство, зато какое весёлое!

Что остаётся сказать?

Будем теперь следить за Тараяном, ждать новых публикаций и любоваться тем, как его поэзия выходит к массовому читателю: сначала через второй сборник «Живые поэты» – антологию одноимённого литературного проекта А. Орловского, а потом – как-нибудь ещё.