«Живым не прощают ничего». О книге Захара Прилепина «Ополченский романс»

«Живым не прощают ничего». О книге Захара Прилепина «Ополченский романс»

(Ополченский романс / Захар Прилепин – Москва: Издательство АСТ: редакция Елены Шубиной, 2020)

Одна из самых громких книжных новинок этого года – «Ополченский романс» Захара Прилепина. Сам автор определяет его как «14 треков в разном ритме» – и да, это, по сути, роман в рассказах, точнее, в треках.

В 2017 году в Донецке сам Захар говорил о том, что поэзия этой войны уже состоялась, а вот проза – пока что нет; он объяснял это тем, что для прозаических текстов нужна некоторая отрефлексированность, её не может быть по горячим следам. Тогда уже появились «Записки террориста» ополченца Виталия Африки – потрясающие свидетельства участника событий, но все-таки в большей мере являющиеся дневниковыми записями. Вышла или готовилась к выходу книга Семена Пегова «Я и рыжий сепар» – тоже в большей мере автофикшн.

Всего через полтора года вышла первая книга самого Захара о Донбассе, «Некоторые не попадут в ад», горячая, сочащаяся кровью, живой слепок происходящего. В ней, скорее всего, не было пресловутой отрефлексированности, но была предельная честность, которая и вызвала многочисленные критические отклики. Примечательно, что дискуссия зачастую переходила от литературных достоинств текста к вопросам этики Захара – или литературного героя, носящего то же имя, что и автор. Книгу восприняли как развернутую дневниковую запись, что, конечно, не означает, что «Некоторые не попадут в ад» таковой является. Обсуждения сводились к тому, что это, бесспорно, литература, но – слишком уж искренняя; как-то не принято так писать, по всей вероятности, это оказалось совершенно новым опытом в современных реалиях, не все поняли, что происходит.

И вот «Ополченский романс». Это, бесспорно, уже в большей мере литература, чем личный слепок воспоминаний. Литература, прочно замешанная на музыке. Если вслушаться в треки-рассказы, можно расслышать, как они звучат: первый – медленно и протяжно, затем темп убыстряется, убыстряется, ударные звучат как автоматные очереди, и затем – чистый, сильный, лирический финал, в котором можно уловить отзвуки русской народной песни; ну вот, в общем, и пересказала.

Открывается «Романс» треком «Жизнь», одним из самых сильных в сборнике, возможно, потому что сама война показана там издали. Оставшийся безымянным (отнюдь не случайно) герой наблюдает за войной со своей маленькой колоколенки, не испытывая горячего сочувствия ни к одной из сторон, и на фоне происходящего разворачивается его биография. Ничуть не менее важная, чем биографии прочих персонажей романа. Герой спорит с братом-ополченцем, вывозит в Россию бывшую жену с детьми, делает предложение любимой женщине, едва не погибнув по дороге в случайной перестрелке. В нем нет ничего героического, но тем проще читателю ассоциировать себя с ним. И вот история маленького человека втягивает нас в плотное переплетение военных сюжетов, которые разворачиваются дальше.

Примечательно, что язык «Романса» по-прилепински ярок, со зримыми, иногда физиологичными образами: «...до того дважды видел, как его однополчан покидает жизнь – жизнь выдирали словно длинную, вросшую в мясо, кривую занозу, – резким рывком: еще вздутый розовый пузырь на губах не лопнул, а человека уже нет, вышел». Но этот текст и более отстраненный по сравнению с другими произведениями Прилепина, – словно фокал у нас находится не в одном из героев, а где-то далеко, может быть, в небесах, словно это беспристрастный судья взвешивает на весах поступки персонажей романа. И тут же – мины-растяжки, разбросанные по тексту, – короткие, в несколько слов, метафоры, которые заставляют вздрогнуть: «было по-предвоенному солнечно» – и вот она, весна 2014 года.

Треки действительно звучат в разном ритме, однако некоторую общую мелодию уловить можно: на протяжении каждого рассказа струна натягивается, натягивается, чтобы быть отпущенной в конце и прозвенеть громко и страшно. Один из самых громких звуков раздается в финале рассказа «Пленные»: к этому времени читатель успевает погрузиться в реальность войны, больше не пугается каждый раз, когда герои оказываются рядом со смертью – собственно, в этом рассказе они и не оказываются. В «Пленных» сначала двое украинцев приходят сдаться сами, потом еще двоих берут в плен. Прежде чем принять первых в ряды ополченцев, им приказывают расстрелять вторых. Расстрел происходит просто, жутко и буднично. Эта будничность в описании страшных вещей в принципе характерна для стиля романа; тем громче звенит струна.

Впрочем, в описании героев Прилепину не всегда удается сохранить эту отстраненность: рисуя своих персонажей, он искренне, заразительно любуется ими. Автор объясняет это в романе следующим образом: «Успокойся. Они просто люди. Перестань подозревать в них ангельскую природу. Иначе разочарование будет очень болезненным». Именно «ангельскую природу» в ополченцах видит не только Вострицкий, персонаж, которому принадлежат эти слова, но и сам Прилепин, который не удерживается и транслирует это. Впрочем, и сам Вострицкий думает: «Ну и пусть», и автор, похоже, решает именно так, с вызовом: да, мол, я буду говорить об этих людях через их ангельскую природу, и что вы мне сделаете?

Хронологически последними происходят действия, описанные в треке «Работяги»: Вострицкий уже уехал с войны, его друзья тоже покинули Донбасс, но вот они собираются все вместе в деревне, где Вострицкий живет с бабкой, и он понимает, что к нему вернулись проявленность, определенность, утраченные после возвращения «на гражданку». В этом тексте слышатся отзвуки той хтонической тоски, которой пронизан финал романа «Некоторые не попадут в ад», но тише, спокойнее, да и в целом он, конечно, оптимистичнее. Есть в нем, однако, незаданный вопрос о месте в мирной жизни бывших ополченцев с их нетривиальным опытом, об их судьбе. В финале этого рассказа бабка Вострицкого удерживает героев от убийства – но что, если хам на джипе встретится им в следующий раз, когда бабки не будет рядом? Этот рассказ тоскливый, и потому, вероятно, автор не завершает сборник им, что было бы логично. В финале сборника треков звучит другой – «Домой». В нем война продолжается, получает ранение капитан Лесенцов, в котором, в целом, угадывается сам Захар, но здесь, скорее, вспоминается ранение главы ДНР Александра Захарченко, тоже в ногу. Впрочем, я могу ошибаться. Ополченцы волокут бесчувственного Лесенцова «домой» через заминированный участок, не помня дороги, и в финале командир на миг приходит в себя, чтобы предостеречь их от ошибки. И рассказ, и роман завершаются словами Лесенцова: «Я Родину люблю», после которых Лесенцов снова теряет сознание.

Возможно, погруженный в реалии донбасской войны читатель и не найдет в этих треках-рассказах чего-то принципиально нового для себя; скорее всего, и пейзажи, и сюжеты, и даже пресловутые незаданные вопросы в каждом рассказе даже привычны для него, такое вполне может быть. Однако в русской литературе пока нет ни одного крупного текста, осмысляющего опыт донбасской войны. Есть тексты, опыт войны передающие, фиксирующие. Среди них даже есть хорошие. Но осмысления, рефлексии, отстранения взгляда без отстранения сердца – до сих пор нет. «Ополченский романс» в этом плане книга-прорыв.

Что же до критики автора из разных лагерей, включая лагерь патриотов, то здесь стоит процитировать отрывок из одного из рассказов:

«Русские тебе не простят, что уехал туда, – говорила она, нарезая к обеду овощи, но на самом деле – словно бы шинкуя самого Лесенцова; голос её звучал в такт уверенному стуку ножа. – Донецкие не простят тебе, что приехал. Вернее, простят только в одном случае: если умрёшь там. А живым не прощают ничего. Всякое благо, как ты знаешь, приводит в ад либо творящего это благо, либо тех, кого он явился спасти. Но вообще — и тех, и других».

Захар Прилепин отправился в Донбасс, вернулся оттуда живым, написал книги. Действительно, сложно такое простить.