Очарование фантастики нередко заключается в том, что являя читателю кажущуюся небывальщину, она особым путём свидетельствует о том, что реально и узнаваемо. И мы поневоле вздрагиваем, узнавая себя и свои жизненные коллизии там, где дело происходит на Марсе или, по меньшей мере, на Луне, хотя там мы, разумеется, «никогда не бывали». (А на самом-то деле от причудливых фаз Луны прямо или косвенно зависят многие события на Земле).
Ведь окольные пути к истине иногда наиболее действенны, и дословная калька, буквальная копия реальности может гораздо дальше отстоять от оригинала, нежели условное изображение, далёкое от всякого фотографического сходства с натурой.
Разумеется, фантастика разнообразна. В ней существует и собственно ирреальный пласт. Своего рода эпиграфом к нему могла бы стать пара строк бессмертного Лермонтова: «В уме своём я создал мир иной / И образов иных существованье». В своём неприятии всего окружающего романтический скептик Лермонтов, коего Мандельштам прозорливо называл мучителем нашим, пошёл так далеко, что решил создать альтернативную вселенную, хотя, как знать, – ведь и Лермонтова, пусть даже на романтический мятеж, на кардинальный пересмотр всего и вся, по-своему вдохновляла наша бедная Земля.
Наш современник Андрей Щеглов пишет о кажущейся небывальщине, но, по сути, менее всего торопится уйти от того, что нас окружает. Иначе говоря, фантастика у Щеглова иносказательно свидетельствует о действительности, которую мы неизменно узнаём, читая кажущиеся небылицы.
Для подтверждения сказанного достаточно привести тот список литературы, на который ориентирован Щеглов. Он сообщает:
«Мой роман может быть интересен читателям трилогии «Задача трёх тел» Лю Цысиня, «Солярис» Станислава Лема, «Пролог» Сергея Лукьяненко, «Дюна» Фрэнка Герберта и «Волны гасят ветер» Аркадия и Бориса Стругацких».
«Поэт в России больше чем поэт» – некогда сказал Евтушенко. Сказанное можно отнести и к приведенным здесь писателям фантастам. Так, Стругацкие в художественно занимательной форме несли читателю пророчества о России (не случайно действие их книги «Волны гасят ветер» разворачивается в этой удивительной стране). Станислав Лем, автор «Соляриса» напрямую предвосхитил религиозные искания, которые выразились в одноимённом кинофильме Андрея Тарковского, всемирно известного режиссёра. Известно, что отношения Лема с Тарковским были сложными, но это отдельная тема, которая уведёт нас чересчур далеко.
Упрощённо говоря, цель отечественных фантастов заключалась не в том, чтобы развлечь читателя самодовлеющими изощрёнными вымыслами, а в том, чтобы сказать правду в увлекательной удобопонятной форме.
Андрей Щеглов среди излюбленных авторов перечисляет и зарубежных фантастов. На Западе художественная, т.е. не документальная литература называется fiction – этимологически дословно – фикция. В принципе она противостоит нравоучительному серьёзу отечественных классиков – Толстого или Достоевского. Однако выбор книг, которым руководствуется наш современник Щеглов, не сводится к простой оппозиции «фикция-серьёз» и объясняется совершенно иными факторами. Автор «Планеты червей» обращается к далёкому от Европы таинственному Китаю, откуда явился писатель фантаст (писатель-пророк, писатель-мыслитель?) Лю Цысинь. Китайское мышление, китайский дискурс не знают художественной фикции в европейском смысле. В европейском культурном поле Лю Цысиню соответствует не столько развлекательное чтение, сколько философская космология.
На европейской и русской почве она порождает особую литературу – увлекательное чтение, которое, однако, растёт из философских корней, а не просто из людской потребности поразвлечься. Достаточно упомянуть научно-популярные «Беседы о множестве миров» французского писателя Бернара ле Бовье де Фонтенеля. Русский перевод «Бесед» предпринял в 1830 году Антиох Кантемир – русский просветитель и провозвестник государственных идей Петра I. Кантемир пережил Петра, но остался верен его заветам.
Одним из философских продолжателей цветистой и увлекательной литературы о бездне миров явился немецкий философ Готфрид Лейбниц – автор знаменитой «Монадологии», кстати, изрядно повлиявший на Петра I. Читая Лейбница, мы убеждаемся, что его философские байки не есть просто занимательные истории, а его философское остроумие не является фикцией, хотя, казалось бы, представление Лейбница о таинственном Универсуме, где по образу современного калейдоскопа обитают так называемые монады – самостоятельные микромиры, граничит с цветистым вымыслом. Отец ему – блистательно-остроумный Фонтенель. В XVIII веке предшественником калейдоскопа был волшебный фонарь – знаковое целое, в котором, сменяясь, являлись разнообразные картинки. Они косвенно убеждали всякого наблюдателя: мир далеко не монолитен и сложно устроен.
Однако для того, чтобы убедить читателя в силе гипотезы о множественности миров, не нужно долгих экскурсов. Казалось бы, очевидно, что бытие состоит из идеального начала, с одной стороны, и из материи – с другой; причём идеальное начало по-своему признают даже образованные марксисты, воспитанные на Гегеле, однако они называют идеальное начало надстройкой – т.е. своего рода наростом на материи. Но так или иначе простая дуалистическая вселенная, на первый взгляд, не вызывает у нас вопросов, тогда как философский плюрализм – представление о множестве миров – порою выглядит экзотикой и чуть ли не дикостью.
Однако очевидно, что, например, космическую энергию или стихию затруднительно однозначно отнести к кругу материальных или идеальных феноменов; это понятно без особых философских терминов, замысловатых познавательных инструментов и ухищрений. Не вписываются в простую бинарную схему и некие таинственные места во вселенной: например, ад – это потустороннее пространство, но муки грешников физически ощутимы, ужасающие крюки и сковороды для наказания провинившихся, к сожалению, вполне материальны. Ад, как и рай, невозможно отнести ни к одной, ни к другой категории. Ясно, что блаженство или ужас на Земле способны почувствовать и те, кто не верят в потусторонний мир – так вот означенные состояния затруднительно отнести как к отвлечённо-идеальной сфере, так и к реальному миру.
Муки Спасителя мира были телесно конкретны, но обусловлены духовно. «Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?!» – всем своим существом возопил Христос на кресте (Мф.: 27:46; Мк.: 15:34). Вочеловеченье Христа (а не какой-либо маргинальный и экзотический для человечества факт) ставит под вопрос саму возможность философского дуализма, если сам Бог явился в виде Человека. Феномен человека, описанный в одноимённой книге Тейяром де Шарденом, двуедин: душа как идеальная субстанция управляет (или не вполне управляет) телом – значит, и человека затруднительно зачислить как в класс идеальных явлений, так и в разряд явлений материального мира.
И наш современник Андрей Щеглов, прибегая к литературной фантастике, по существу создаёт плюралистическую космологию, отдалённо продолжая Лейбница. Не случайно, что подспорьем к работе для Щеглова явилось чтение не только множества книг классической научной фантастики, но и упомянутого им Лю Цысиня. Немного экзотический Китай не знает философской онтологии в европейском смысле. Имена Лао Дзы и Конфуция, которым соответствуют вершины китайской философии, прославлены не столько мыслями об устройстве вселенной, сколько изысканными жизненно практическими учениями. Очевидно, поэтому и китайский фантаст Лю Цысинь не вписывается в простую бинарную схему мира, от которой фактически уходят также европейцы Фонтенель и Лейбниц.
Оставляя далеко позади пословицу «Не место красит человека», наш современник Щеглов показывает, что если место смыслоразличительно, насыщено энергией, говорить, будто оно не влияет на человека, почти всё равно, что утверждать, будто человек, другая одушевлённая структура, никак не влияет на себе подобного. «Не то, что мните вы, природа: / Не слепок, не бездушный лик… / В ней есть душа, в ней есть свобода, / В ней есть любовь, в ней есть язык…» – пишет русский классик Тютчев, фактически утверждая, что вселенная есть одушевлённое существо, которое является человекоподобным. Оно неизбежно вступает с человеком в позитивный диалог или в конфликт – и тогда не приходится говорить о вселенной лишь как о месте обитания человека.
Вторя Тютчеву – и одновременно переосмысляя его – наш современник, писатель-фантаст создаёт такую космологию, такую модель действительности, в которой вселенной не всегда движут и управляют безусловно добрые силы, хотя назвать их однозначно злыми тоже невозможно. Так, над Человеком у Щеглова возвышается таинственный Разум. Он в принципе «ничем не плох», однако и не прост, поскольку наделён тотальным знанием о человеке, знанием, которое в принципе способно изменить цели возрождённому человечеству на новой планете. В русле классической антиутопии человек у Щеглова гипотетически может стать объектом тотального контроля. И кто знает, если Разум дремлет, быть может, в своём выжидательном бездействии он ещё более загадочен и страшен, нежели в ясном фиксируемом проявлении.
Вселенная, управляемая высшим Интеллектом, – это не столько факт природы, сколько факт особого рода цивилизации – пугающей самоорганизации высших существ, которые так же присутствуют в романе Щеглова. Эта самоорганизация «высших» в свою очередь заставляет нас на конкретном примере задуматься о том, о чём в начале рецензии говорилось априорно: существует особый пласт научной фантастики, – к нему относится и произведение Андрея Щеглова, – в котором иносказательно и в то же время узнаваемо говорится о реальных явлениях.
В «Планете червей» Щеглов говорит о Вселенной как о некоем двуедином – разумно-естественном – образовании, странно напоминающем всё то, с чем мы сталкиваемся в действительности – например, Петербург, этот город-феномен. Подобно реально-историческому Петербургу новая планета, населённая возрождённой человеческой расой, предстаёт как один из проектов Разума, допускающих существование и совершенно иных проектов.
Разум в романе Щеглова управляет некими таинственными мерцающими червями, обитающими на планете вне привычного понимания, в четвёртом измерении. С одной стороны, само слово «червь» имеет очевидные негативные коннотации (жить на новой Земле непросто); с другой червь, подчинённый Разуму, обеспечивает человеку некую спасительную инъекцию, позволяющую ему выжить в заведомо двусмысленных и первобытно суровых условиях.
Непосредственно среда обитания на Земле в произведении нашего современника, словами Маяковского, мало оборудована для веселья. Излагая оригинал упрощённо и схематично, констатируем: Планета червей у Щеглова поделена на два полюса, в одном из которых мы наблюдаем подобие вечной мерзлоты, а в другом – подобие раскалённой пустыни. Чтобы выжить в таких условиях, человеку требуются особые усилия…
Произведение Андрея Щеглова, построенное по принципу путевых заметок о новой Земле будущего, не содержит жёсткой причинно-следственной цепи романных событий. Более того, в первых главах «Планете червей» Щеглова присутствует намеренная недосказанность.
Во-первых, она свидетельствует о том, что Щеглов описывает реальность, поскольку реальность редко выстраивается в удобопонятные причинно-следственные последовательности. И в этом смысле сюжетная недосказанность – сознательный авторский приём, потенциально превращающий роман в художественно увлекательный философский трактат. Во-вторых, – и это не менее знаменательно! – Щеглов скользит на границе исторической реальности и художественного вымысла. Словно делая заметки на полях собственного произведения, комментируя его, соизмеряя его с реальностью, сообщая читателю статистические данные о Планете будущего (за которой прозрачно угадывается Земля настоящего), Андрей Щеглов распахивает в бесконечность свой авторский мир. И эта увлекательная бесконечность не складывается в один простенький сюжет. Вот почему и путешествие рецензента по страницам произведения Андрея Щеглова намеренно зигзагообразно. Что ж, окольные пути иногда самые верные.
Итак, человек у Щеглова вынужден обживать весьма неуютную планету. Находиться на ней просто опасно для жизни. Нетрудно показать, что человек альтернативен – и даже враждебен – природному Космосу.
В то же время произведение Щеглова показывает, что вселенная отчасти антропоморфна! Этот факт, казалось бы, противоречит всему вышесказанному, и всё-таки обживая новую Землю, человек у Щеглова вынужден ей отчасти соответствовать и, уж во всяком случае, беречь её. Пугающий парадокс заключается в том, что некогда изгнанному из рая человеку, другой Земли не дано, и он вынужден адаптироваться к наличной реальности, обрабатывать подчас суровую почву. Иногда он вынужден как-то договариваться и с дикими животными. Например, русский святой Серафим Саровский, который спасался в лесу, реально дружил с медведем. (Подобные случаи известны из жития святого).
В произведении Щеглова намечены те особые силовые линии, благодаря которым человек, существо идеальное, всё же отчасти принадлежит природе. Прежде всего, полюса Жара и Холода, Света и Тьмы в романе принадлежат вселенной, но связываются и с состояниями человека. Показательно, что в разговорном употреблении слова «солнце» (зрительно очевидный источник Жара) светилу приписываются человеческие свойства. Например, когда мы, не задумываясь, говорим «солнце встало», «солнце село», мы очеловечиваем великое светило.
Интересно, однако, не то, как человек и вверенная ему вселенная – включая солнце – взаимодействуют в языке, этом абстрактном субстрате речи. Примечательно то, как они взаимодействуют (и взаимно уживаются) в произведении Щеглова.
У Щеглова, а не вообще в языке – и это принципиально! – человек в отличие от стихии наделён индивидуальностью. Вот почему он внутренне борется за выживание и сосуществует с высшим Разумом. Вот почему конфликты – и в жизни, и на страницах произведений Щеглова – способны возникнуть не столько между членами коллектива, сколько между индивидуальностями.
Подобно русскому мыслителю Михаилу Бахтину Андрей Щеглов культивирует контрапункт и диалог, но не полное слияние интересов различных существ, обитающих во Вселенной.
Понятно, что плюралистический мир является исходно конфликтным, сложным, его требуется гармонизировать. Так, в «Синопсисе» (в поясняющем авторском предисловии) к роману Щеглова некие он и она находятся друг с другом в более чем сложных отношениях. Подобно Адаму и Еве, некогда изгнанным из Рая, они вынуждены возделывать неблагодарную почву. Однако едва ли они в этом преуспевают. В «Синопсисе» сказано дословно следующее: «При встрече «он» и «она» влюбляются друг в друга, но «она» отвергает «его» за прошлый блуд, порождая конфликт. «Он» начинает обучать своих селян искусству «зовущих» – общению с «червями». «Она» – думает, что так он мстит ей за отверженность, переманивая «червей» к себе. Грядёт война».
Любопытно, что не только Вселенная влияет на человека, но и человек воздействует на Вселенную. То, что происходит в частной жизни двух людей, влияет на ход событий в мире. Неожиданно – и в то же время мотивированно – вспоминается Мандельштам, который перифразировал гомеровский эпос. Он написал о древних ахеянах: «Куда плывёте вы, когда бы не Елена, / Что Троя вам одна, ахейские мужи?». Мандельштам утверждает, что фактически война ведётся из-за женщины.
В романе нашего современника является иная сюжетная мотивация мировых потрясений личными факторами: дисгармоничные отношения двух людей – вечных её и его – потенциально подводят к войне.
Так завязывается сюжетная интрига. Фантастическая фабула вновь оформляет жизненно реальную историю Адама и Евы, которым катастрофически не повезло. Последовало их перемещение из места сладостно гармоничного, в места дисгармоничные, неуютные и вообще очень странные. Атеисты справедливо возразят: а почему собственно мы должны верить тому, что написано в Библии? Действительно, Священное Писание взывает не к знанию, а к вере.
Однако едва ли и атеисты способны усомниться том, что добывать в поте лица хлеб свой – это участь мужчины и женщины на Земле. Она незавидна.
В романе конфронтация индивидуальных структур остроумно соотнесена с извечной борьбой полов. Речь идёт, разумеется, не о физическом противоборстве, а о некоем конфликте интересов.
Вопрос выживания человечества, по-прежнему открытый, сложный и трагический, неизбежно связан с теми пластами мировой литературы, в которых весь род людской – или одинокая непонятая личность – заявляют о себе. Протягивается мысленная ниточка от романтического богоборчества Байрона к горделивому самоутверждению Ницше. Как ни парадоксально, некоторое, пусть и косвенное, влияние Ницше испытал на себе и коллективист Горький. «Человек – это звучит гордо!» – выкрикивает один из персонажей Горького – заметим, не люди, а человек в его вселенском одиночестве и романтическом самоутверждении.
Однако не за Байроном и Ницше следует наш современник Андрей Щеглов. Он свидетельствует не о горделивой силе человеческого самоутверждения, а напротив, о хрупкости всего земного, о трогательной слабости человека и о проблеме его выживания. Щеглову может быть поставлен в соответствие не Байрон и даже не Горький, а Цветаева, однажды сказавшая: «Я не более чем животное, / Кем-то раненое в живот». Вот эта ранимость любого человека (не столько гордость, сколько, напротив, обаятельная слабость) являет одну из доминирующих тем книги нашего современника Андрея Щеглова. В принципе его произведению мог бы быть предпослан эпиграф из Цветаевой: «Други! Сообщники! Вы, чьи наущенья – жгучи! / Вы, сопреступники! – Вы, нежные учителя! / Юноши, девы, деревья, созвездия, тучи, – / Богу на Страшном суде вместе ответим, Земля!».
Трогательную сагу о страдающей новой Земле представляет собой и роман нашего современника Андрея Щеглова. В доходчивой и занимательной форме фантастики писатель не устаёт сеять разумное, доброе вечное. Со страниц произведения Щеглова небанально и проникновенно являются современному читателю непреходящие ценности – вечные, но неизменно актуальные истина, добро, красота и всепобеждающая любовь.
Василий Геронимус: личная страница.
Андрей Иванович Щеглов – более 40 лет отдал шоу-бизнесу, теле и радио-продюсированию, в портфолио: работа в крупных холдингах, запуск около десятка телеканалов и радиостанций; писатель, сценарист, счастливый дед. В детстве любимыми игрушками были книги; выпустил два сборника своих сказок; был в лонг- и шорт-листах нескольких конкурсов (ЛитРес, ForWriters и др.); есть опыт публикаций в журналах и сборниках (литературный альманах «Пегас», сборники «Луч надежды» и др.). Впервые написал научно-фантастический роман и мечтаю возродить у читателей интерес в научной-фантастике.
Автор статьи: Геронимус Василий.
.jpg)
