Рецензии на тексты участников интенсива Ольги Харитоновой «Авторский стиль»

Рецензии на тексты участников интенсива Ольги Харитоновой «Авторский стиль»

Ольга Харитонова, сценарист, писатель, член Союза литераторов РФ, автор книги «Звуки, которые нас окликают», организатор авторских курсов писательского мастерства, - представляет рецензии на тексты участников своего интенсива «Авторский стиль». Отзывы публикуются вместе с художественными текстами. Среди авторов: Анжелика Бивол, Дарья Бехтенёва, Александр Петров, Александр Плисковский, Татьяна Капранова, Екатерина Супрун.

Вебинар Ольги Харитоновой в рамках проекта «Pechorin.net_lectoриум».

Интервью с Ольгой Харитоновой.

Рецензия на текст Анжелики Бивол

Читая сказку, мы хотим удивиться, хотим порадоваться интересной авторской находке – оригинально найденному герою, задумке, и через всё это испытать читательское счастье. Сказка Анжелики Бивол «Камушек» - осчастливливает.

Анжелика Борисовна – сургутский автор поэзии и прозы. Кроме литературного творчества увлекается декупажем и декорированием, пейзажной фотографией. Наверное, отсюда её любовь к деталям, к объектам природы, даже самым мелким.

Как живётся камушку у вас в ботинке, откуда он там появляется и куда однажды пропадает? Анжелика Бивол представляет свою короткую версию. Мы подсматриваем и подслушиваем жизнь в микромире, который в реальности нам недоступен.

О чем говорит камушек со стелькой, носками и шнурком, о чем мечтает и вспоминает с грустью, чем занимается в свободное время, где спит и где прячется, когда мы заглядываем в ботинок, - обо всём этом живо рассказывает автор.

Сказка срабатывает как часы, в ней всё логично, жизненно, понятно и близко; формой она близка к сценарию – в ней мало описаний, но много действий.

Язык повествования у Бивол лёгкий, простой, не перегружен и не засорен, читать приятно. Все её тексты отличаются оригинальностью задумки, персонажи живые, интересные, поступают и мыслят непредсказуемо. Думаю, за этим к ней и идет читатель – удивиться сюжету, испытать восторг от созданного уникального персонажа, прочесть добрую, понятную историю. Приглашаю к прочтению и вас.

Анжелика Бивол

Камушек

Внутри большого ботинка жил маленький камушек. Жил тихо и скромно. Старался человеку на глаза не показываться, под пятку не закатываться. А если случалась такая неприятность, прятался под мягкую стельку, чтобы его не вытряхнули наружу.

— Чтобы ты делал без меня? — ворчала стелька.

— Спасибо, что выручила и в этот раз, — улыбался камушек.

Так и жил, прижавшись к упругому кожаному носку ботинка. Вечерами, когда ботинок отдыхал от долгой ходьбы, камушек позволял себе побегать. От пятки к носку и обратно. Набегавшись, он удобно укладывался в ложбинку от большого пальца и засыпал.

Часто он вспоминал родину – большую мать-гору, похожую на голову лягушки. Он лежал там среди множества таких же камушков. Слушал шорохи листьев, свист ветра. Иногда на гору приходили туристы, разводили костёр, пели песни, веселились. Камушку очень нравилось смотреть на людей, ему казалось, что там, откуда они пришли – настоящая жизнь. А здесь, на горе – серо и скучно.

Однажды он запрыгнул в ботинок и оказался в той, другой жизни. Но что это была за жизнь! Темнота и теснота. Он перезнакомился со всеми человеческими носками, узнавая их по мягкости и запаху. Благодаря болтливому шнурку знал, где любил бывать человек и куда он направляется сегодня.

Камушек скучал по своей мать-горе и жалел, что покинул её.

Время шло. Камушек становился всё грустнее. Он уже не бегал по ботинку вечерами. Мать-гора, как и любая мать, чувствовала грусть своего ребёнка. Сначала она надеялась, что ботинок вернётся, и с ним вместе вернётся камушек. Потом перестала ждать и решила сама спасать непутёвого ребёнка. Каждый день она потихоньку приближалась к городу. Все заинтересовались необычным происшествием, газеты стали писать панические статьи. Люди переполошились, встревожились учёные: что же будет дальше, если все горы начнут двигаться самостоятельно? Но гора ничего этого не знала и продолжала движение.

Многие приходили посмотреть на необычную гору. Это же очень интересно – двигающаяся гора! Пришёл и наш ботинок. Камушек, узнав об этом от шнурка, закатился под самую пятку и, наконец, позволил человеку вытряхнуть себя из ботинка.

— Ура! — ликовал камушек, — я дома!

— Наконец-то я тебя нашла, — шептала ему гора.

Гора прижала к себе сына и прекратила движение. Газеты снова подняли шумиху, учёные проводили новые исследования. Но никто во всём мире так и не смог объяснить это необычное природное явление.

Рецензия на текст Дарьи Бехтенёвой

Дарья Бехтенёва – новосибирский автор, который пишет обо всём. Умеет - обо всём, чувствует и видит всё.

В её цикле «Камушки в кармашке» пять прозаических миниатюр-эскизов. Тексты небольшие, композиционно целостные, замкнутые сами на себе – на описываемой ситуации, на чувстве, на предмете; они центростремительны -  все описываемые детали, оттенки и отзвуки выдвигают центральный объект вперед, ближе к читателю.

У Дарьи поразительное чувство ситуации, чувство момента: замереть, прочувствовать и описать – вот главная цель в этой работе, задействовать все органы читательских чувств.

Серый цвет пузырей из какао, тоненький и кислый запах хлебной закваски, тонкокожие крупинки мандарина на языке, пунктирный стук дятла – мы видим, слышим и чувствуем всё это в текстах очень явно.

Кроме «вкусной» детальности, тексты имеют и другой повод для чтения – всем знакомые и близкие темы: семьи, родного города, природы. Каждый из нас имеет в этом свой опыт, каждому интересно сравнить его с авторским, найти различия и совпадения – вспомнить пережитое или пережить новое.

Тексты позитивные, они зовут на прогулку, пробуждают желание что-нибудь приготовить и, вдруг улыбнувшись, обнять близких.

Дарья Бехтенёва

Камушки в кармашке

Память избирательна. Она бережно хранит одни эпизоды, а другие отправляет на самую дальнюю полочку. Забытыми порой оказываются моменты, которые когда-то подарили ощущение счастья. Может быть, они забываются потому, что были слишком коротки. А может, потому, что кажутся слишком обыденными. Простыми, как камушки  на дорожке, по которой я иду.

Некоторые из них я подбираю и складываю в карман, чтобы рассмотреть на досуге. Этот, полосатый, напомнит мне о встрече с приятным человеком. Этот, крапчатый, о беззаботном летнем дне. Этот, шероховатый, о моменте, когда я чувствовала себя по-настоящему счастливой.

Я бережно храню их. Перебираю, когда мне грустно. Делюсь своими историями с друзьями, с близкими и далёкими людьми.

Камушки в кармашке. Я пробегаю по ним пальцами, касаюсь взглядом и понимаю, как прекрасна моя жизнь.

Мандарин

Я сегодня никуда не тороплюсь. Иду по улице, смотрю по сторонам. Я редко бываю в центре города, и мне всё интересно: дома, вывески, люди... Две девчушки в коротких курточках, без шапок, волосы по ветру. Воображают, что никто не видит их покрасневших носов. Солидная дама несёт на руках собаку в комбинезоне. Пёс крутит носом, ловя запахи, потряхивает лохматыми ушами. Два парня выходят из супермаркета с полными пакетами. Мама ведёт за руку малышку в шапке-сове с огромными меховыми помпонами.

На улице всего -5, но ветер сбавляет градусов семь, а то и все десять. Снег кажется чуть подтаявшим, будто вбирает каждый лучик солнца, которое сегодня то выглянет, то нырнёт за облака. Ветер ворошит мех на капюшоне пуховика, и шерстинки щекочут лицо.

В моём рюкзаке два маленьких солнышка, два братца-мандарина. Самое время полакомиться одним из них. Шершавый бок греет ладошку, а кончики пальцев покалывает холод. Кладу в рот одну дольку за другой. Чуть прихватываю зубами, чтобы брызнул сок. Перекатываю языком тонкокожие крупинки и чувствую, как солнышко расправляет лучики прямо внутри меня. Вкусно! Только руки замёрзли. Ныряю в варежки и сжимаю кулаки, чтобы поскорее согреться.

Останавливаюсь у пешеходного перехода. Светофор отсчитывает последние секунды, готовясь дать мне дорогу.

– Девушка, – поворачиваю голову и вижу молодого человека в коричневой куртке с капюшоном, – помогите. Хотя бы рублей семь...

Шагаю на дорогу, вспоминая содержимое кошелька. Никакой мелочи. Одна крупная купюра, а мне ещё домой ехать.

– Нету, – отвечаю не совсем правду уже на другой стороне, при этом почему-то чувствую себя виноватой. Тут же, противореча своим словам, скидываю с плеча лямку рюкзака и тяну вверх собачку молнии: – Давайте я вас лучше угощу.

В протянутую руку ложится братец-мандарин.

– Спасибо! Всего вам хорошего! – слышу вслед. Чуть оборачиваюсь:

– Вам тоже всего хорошего!

Ускоряю шаг, почти бегу, подпрыгивая от внезапной радости.

А в лесу сосновом – сосны

Мне повезло: сразу за моим домом начинается лес. И не один, а целых три!

Первый лес – домашний. Он лепится к двум десятиэтажкам, в сети тропинок, истоптанный, с гаражами по краю и кормушками внутри. Он – страж, отделяющий человеческое от природного. Он стоит на границе, очерченный дорогами: асфальтом за домами и бетоном на пути к зданию с зубодробительным названием Специальное конструкторско-технологическое бюро. Проскакиваю его поскорее.

Второй лес – средний. Здесь катаются на лыжах, гуляют с младенцами в колясках и санках, бодро шагают по-скандинавски с палками в руках (чаще всего с теми же лыжными). Замедляю шаг. В этом лесу уже можно дышать. Можно оставить в стороне воспоминания и мысли о будущем, важные и неважные дела, суету, хлопоты, радости и огорчения. Можно быть здесь и сейчас.

Дорога выводит меня к тупиковой ветке железной дороги. В детстве мы прыгали здесь в сугробы с вагонов. Перехожу её, оставляя позади гул СКТБ и большую часть гуляющих. Совсем недалеко шоссе, а значит, и третий лес.

Спускаюсь к трассе, поднимаюсь к лесу на другой стороне и через пару минут подхожу к железной дороге. Летом я прошла бы по переходу под ней. Однако этой зимой переход закрыт: с моей стороны в него зайти можно, но совсем скоро упрёшься в снежную стену, возникшую по другую сторону полотна. Поэтому карабкаюсь по насыпи вверх и замираю, глядя на бегущие вдаль рельсы. Очень скоро глаза начинают слезиться – то ли от яркого солнца, то ли от неясной тоски и жажды путешествий. Быстро-быстро моргаю, спускаюсь по тропе и шагаю дальше. Прячусь под сосны, заслоняющие солнце и забирающие печали.

Дорога здесь – не соскучишься: то вверх, то вниз. Здесь тоже есть лыжники: размеренно шагают по лыжне или со свистом проносятся коньком. Их не так уж много, так что я иду по лесу практически в одиночестве.

Иду медленно-медленно и смотрю на сосны. Те, что потоньше, чуть покачиваются, щекоча макушками пронзительно синее небо. Те, что потолще, стоят чинно, не шелохнувшись. Только лёгкий, совсем не ощутимый ветерок сдувает с них облачка снежинок.

Забираюсь на очередную горку, прикрываю глаза и слушаю, как глубоко и свободно дышит лес. Чуть поскрипывают деревья. Перекликаются тонкими голосами птицы. Вдалеке отстукивает пунктиром дятел.

А вот и первые берёзки. Значит, скоро конец пути. Со следующей невысокой горки уже вижу его – яркий свет после лесной тени. Спускаюсь и почти тут же поднимаюсь на очередной пригорок – круто вверх, полого вниз, ещё немножко вверх и плавно вниз-вниз-вниз. Через арку из двух склонившихся друг к другу осинок выхожу в мир людей.

До свидания, лес. Благодарю за то, что ты у меня есть! До скорой встречи.

Какао

Когда мне грустно, или не хватает сил, или просто хочется маленькой радости, я варю какао. В нашем доме его любим только мы с Верой, а поскольку мы чаще всего бываем вместе, я варю какао на двоих.

Ставлю на плиту кастрюльку, наливаю молоко, добавляю сахар и порошок. Помешиваю и слежу, чтобы не сбежало. Разливаю напиток по чашкам – сегодня выбираю себе изящную тонкостенную кружечку с гербами швейцарских кантонов, Вере беру смешную кружку с крылатыми свинками – и ненадолго ставлю их в холодную воду: никто не любит пить какао слишком горячим.

Вера вертится на диванчике:

– Скоро?

– Через минутку.

– Раз, два, три, четыре... – начинает отсчитывать дочь.

На счёт «двадцать девять» ставлю перед ней кружку.

Мы сидим напротив, пьём какао и улыбаемся друг другу. Вера втягивает его через трубочку, периодически выдувает пузыри:

– Смотри, какие серые!

Мы сидим, грызём хлебцы с маслом и сладкую соломку.

У нас впереди ещё много дел. Но сейчас время чуточку притормозило, все нужности и важности сегодняшнего дня отошли на второй план. Потому что мы вдвоём. Мы пьём какао и улыбаемся.

Сок лета

Август. Мой самый любимый месяц. Если июль – макушка лета, то август – его сок.

О воздухе августа можно слагать поэмы. В начале он густой и сочный, такой, что им трудно надышаться. Воздух раннего августа напоен ароматами травы и хвои, нежным запахом поздней земляники и редкой в наших краях брусники. Он настолько плотный, что порой кажется: от него можно отхватывать ломти, как от свежего, ещё горячего хлеба, касаться губами, обжигаясь, но не в силах ждать ни минуты.

К концу августа воздух становится тоньше, звонче, прозрачнее. Он сочится сквозь начинающие редеть кроны деревьев, шелестит в траве первыми золотистыми листьями. Он приносит запахи дальних дождей, обещая скорую прохладу, и навевает тоску о несбывшемся.

Дни августа прекрасны, но его ночи поистине волшебны. Август – время смотреть на звёзды и загадывать желания. Августовская ночь опускается незаметно, окутывает бархатистым покрывалом и шепчет: «Дыши! Смотри! Мечтай!» В такие ночи мечты обретают крылья.

Август – время ночных костров. Жаркое пламя в мягкой синеватой тьме, потрескиванье поленьев, неспешный разговор, нежное треньканье гитары. Чувство общности с тем, кто рядом, и с целым миром.

Август – время путешествий. Глубокий выдох перед долгим вдохом. Дороги августа извилисты и причудливы: то заведут за тысячи километров от дома, то откроют новую тропку совсем рядом, где, кажется, давно уже можешь пройти с закрытыми глазами.

В августе мой день рождения. День трудный и радостный одновременно. Каждый год он приносит что-то своё, заставляет смеяться или проливать слёзы, обнимать друзей или наслаждаться одиночеством.

Я лежу и наблюдаю за муравьями, снующими между травяных стволов. Касаюсь пальцами нежных мелких цветочков. Протягиваю руку ели и жму её колючую лапу. Я закрываю глаза и дышу уходящим летом. Дышу августом. Совсем скоро мы расстанемся, но я ещё успею шепнуть ему на ушко, тихо-тихо: «Люблю!..»

Хлеб

Закваска пахнет тоненько и кисло. Пышная, ноздреватая, как губка, живая. Так и норовит выбраться из банки. Отпускаю её на волю.

Ржаная мука и вода – что может быть проще? Однако именно с их помощью творится первое волшебство. Отмеряю нужно количество того и другого. Но хлеб, как любое живое существо, не терпит бездумного следования готовым рецептам. Каждый раз он просит внимания: чуть больше того, чуть меньше другого. А теперь – всем спать: и мне, и хлебу. Он, как ребёнок, растёт во сне.

Утро – время второго волшебства. Вода, мука, соль, сахар. Вымешиваю тесто, ощущая руками, какое оно – сейчас ещё жидковатое, просит добавить муки. А вот уже ближе к тому, чтобы из него можно было сформировать круглую булку.

Хлеб – существо неторопливое. Вылежаться, подняться, сначала макушкой вверх, потом – оп, и кверху донышком. Наконец пришло время поставить его с головы на ноги и отправить в раскалённую духовку. Но и тут нужно не упустить момент: убавить температуру, не передержать, чтобы корочка не стала слишком твёрдой.

Наконец можно выдохнуть. Ему – остыть под салфеткой. Мне – дождаться, когда его можно будет резать без риска обжечься. Тут же крутится сын, главный любитель поджаристых корочек и нежной сердцевинки. Всё, можно. Ура.

...Говорят, женщина, выпекающая хлеб, острее чувствует себя хозяйкой в доме. Говорят, хлеб на закваске полезнее дрожжевого. Говорят ещё много разного. А я просто на миг прикрываю глаза, вдыхаю запах закваски и приступаю к моему маленькому, совсем бытовому волшебству.

Рецензия на текст Александра Петрова

Главный герой рассказа Александра Петрова «Окаянный» - молодой следователь-стажер. Он впервые выходит «в поле», на задержание убийцы, но эмоции у него сложные – за каждым преступлением разверзается яма неоднозначности, пугая, приходит понимание, что каждый хороший не застрахован, каждый плохой – человек, а самое главное – нет ни хороших, ни плохих.

В рассказе Петрова и герой, и читатель попадают в ситуацию, в которой не знают, что чувствовать – ужас, отвращение или жалость к преступнику.

Текст напряженный, динамичный, честный. В него быстро и просто погружаешься, нет шаблонных выражений, сложных конструкций; все герои живые, их поступки мотивированы и реалистичны. У персонажей живая речь, отлично прописан темп разговорной прерывистой речи, выбрана правильная лексика, помогающая восприятию ситуации.

Любителям реалистичной, «мужской» прозы рекомендуется.

Александр Петров

Окаянный

- Слушай, ты поехал там уже в своем морге!? Какие похороны, бл*!? А, он спрашивает, где похороны прошли? Ну, расскажи ему. Придумай что-нибудь. Спирт ему налей. Мы его уже месяц ищем. Держи его как хочешь! Я вызываю группу! – Павел Николаевич Купин, старший следователь  прокуратуры скинул звонок и снова набрал номер. Купин вызвал ОМОН в городской морг и нервно закурил.

- Павел Николаевич, кто это звонил? – я задал вопрос как можно спокойнее, хотя еле-еле сдерживал переполнявшие меня эмоции. Я знал, что лучше сейчас не показывать вида, что мне интересно. На спецоперации меня не брали: стажеру не по статусу. Вещдоки, опросы потерпевших, да присутствие в качестве ведомственного сотрудника на подтверждении некриминальных смертей жителей нашего городка. Но сейчас я просто обязательно должен был убедить шефа взять меня с собой.

- Саша, помнишь, как ты в начале своей практики вещдоки по одной бытовухе разбирал? Там еще каркас компьютерного кресла был. Гнутый, в пятнах. Орудие убийства.

- Да, забудешь такое. «Каин и Авель», вы тогда сказали.

- Так вот. Каин объявился. В морге сидит, у Пирогова. Что хочет, не понятно. Будем брать.

С одной стороны, эта история была обычной бытовухой по «пьяной лавочке». С другой стороны, ее участники не были кончеными маргиналами и алкашами. Они были родные братья из вполне благополучной семьи. Младший Михаил в свои тридцать пять был награжден званием «Почетный металлург». Как говорили бабки на подъездных скамейках – завидный жених. Старший Семен «вахтовал» в Сибири электриком на строительных объектах. В нашем городке он жил с женой и сыном. Вот после очередного приезда с «вахты» все и произошло. Версия следствия – ревность и усиливший жажду мести алкоголь. Вахтовику кто-то шепнул про измену жены с братом, а он вроде как сразу поверил. И решил сам спросить. А убивать не хотел. Так ведь почти никто не хочет.

-Да, где группа то!? Уже пятнадцать минут как вызвал! – Купин ходил от окна к двери и нервно курил сигарету за сигаретой. Своей длинной нескладной фигурой он напоминал какую-то птицу, типа цапли или журавля в роговых очках. Ему было двадцать пять лет. Он сам только начинал.– В общем, Саня, вставай, пойдем. Задержим его до приезда ОМОНа.

Я не поверил своей удаче. Я иду на задержание.

Морг был недалеко от прокуратуры. Приземистое кирпичное здание, всегда обновленное побелкой, стояло на задворках больничного городка. Мы решили зайти через общий вход. Кабинет судмедэксперта находился в противоположном конце здания.  И чтобы попасть туда, нужно было пройти через зал с мертвыми телами, которые просто лежали на каталках. Если бы я знал тогда, что это еще не самые неприятные моменты текущего дня.

Судмедэксперт Леша с говорящей фамилией Пирогов что-то писал в журнале. Купин одним ходульным шагом покрыл расстояние от двери кабинета до стола Пирогова.

- Леша, где он? – зашипел следователь.

- В процедурке. Там Марина с ним. Медсестра. А где ОМОН?

-  Щас будут. Она знает, кто это?

-  Наверно. Хотя вряд ли. Она с Левенки. Это уже не городская территория.

- Он что-то говорит? Что он здесь делает?

- Паша, кажется он не в себе. Он спрашивает, на каком кладбище брат. Все же знают, что на старом не хоронят щас.

- Он не живет здесь почти. Всё в разъездах,  – Купин кусал губу и следил в окно за  въездом в больничный городок.

А дальше все было как в кино. Вот только актеры в конце сцены не встали бы и не пошли в гримерки.

- Да где менты-то?!  - Купин неуклюже выдернул из кармана удостоверение следователя и пнул дверь в процедурную комнату.

Он стал орать, что это задержание, что мордой в пол, руки за спину. А я стоял за ним и видел только здорового мужика в грязном комбинезоне, а перед ним на столе поднос с хирургическими инструментами. А напротив «Каина» медсестра Марина с моментально побелевшим от страха лицом. Я прямо явственно представил, как братоубийца хватает с подноса скальпель и режет нас всех в кровавые лоскуты, пока его не скрутит группа захвата. Я почувствовал, как впадаю в состояние оцепенения, вместо того, чтобы развернуться и бежать. У меня такое было в детстве, когда на меня напала соседская овчарка. Я так же тогда просто стоял столбом и понимал, что меня будут жрать.

Из анабиоза меня вывел надрывный мужской голос. Я не сразу понял, что это говорил «Каин».

- Я сам пришел. Сил больше нет. Хотел сначала к матери. Не смог. Подумал, в морге должны знать, где Мишка лежит. Я когда понял, что меня не пересаживают от ножей, хотел себя порезать.  Вот только брата не вернуть. И мать совсем от горя почернеет. Люди говорят, ждет меня. Да я не могу. Не могу я. Жить не могу, к матери не могу, без Мишки не могу. Как же я так то? Мишкааа... - мужик скривил рот и завыл.

ОМОНа все не было. Купин принял решение идти пешком в прокуратуру. Сказал, что уже и так прокурор наваляет, хуже не будет.

Мы шли втроем по городку. Задержанный шел свободно, без наручников. Редкие прохожие, узнавая «Каина», оглядывались и долго смотрели нам вслед. А я думал о том, что никто никому не сторож.

Рецензия на текст Александра Плисковского

Александр Плисковский – автор из Санкт-Петербурга. Сильная сторона его текстов – использование личного опыта, его особенность – показывать характеристику персонажа не детальным описанием, а действием. Все «в кадре» у Александра что-то делают, и по их действиям мы о них судим.

Рассказ Плисковского «Сашенька» начинается и заканчивается упоминанием серой хозяйственной сумки, но текст не о ней. Сумка – лишь объект действия, повод для важного воспоминания героя рассказа, для тяжёлого, потрясающего сюжета, который сложно, но важно прочесть.

Зачем писать тяжёлые сюжеты? Всё просто, литература - это зеркало жизни, а значит, она фиксирует все её стороны. Читая, мы присваиваем чужой опыт, учимся на чужих ошибках, учимся ценить свою жизнь и видеть свои проблемы  в реальном свете.

Ядро рассказа Плисковского тяжёлое, да, герой и его супруга теряют новорожденного сына и пытаются пережить потерю, но сам текст – лёгкий. Герой показывает нам, что именно помогает пережить горе, как следует перестроить ход своих мыслей, чтобы выжить после потери.

Сам текст заканчивается цветением сирени и жизнеутверждающ безмерно.

Александр Плисковский

Сашенька

Заглядываю на антресоль и вижу старую серую, чем-то напоминающую слона, хозяйственную сумку с одной оторванной ручкой и сломанной застёжкой. Берусь за ручку и меня внезапно заполняют яркие воспоминания...

Ленинград 1988 года, начало мая. Комнатушка в общаге, заставленная недорогой советской мебелью. Из работающего телевизора доносится выступление генерального секретаря КПСС Михаила Горбачёва... Мы с женой молодая пара. Уже седьмой месяц ждём второго ребёнка. Первому малышу, сыну Артёмке, почти два года. Временами я прикладываю ухо к большому животу беременной супруги и с удовольствием отмечаю, что младенец изнутри как бы пинается ножкой. Говорю сыну, что скоро у него будет братик или сестрёнка.

Мы собираем сумки для поездки в деревню к родителям жены. Через пару месяцев супруге рожать, да и маленькому сыну летом в городе дышать пылью не очень полезно. Поездка в глубинку – серьёзное событие: котомки набиваются варёной и копчёной колбасой, разнообразными мясными деликатесами, сыром и маслом. Я пытаюсь уговорить жену не брать с собой много, но она настаивает. В деревне же это всё в дефиците, а чем-то питаться надо, особенно беременной женщине.

И вскоре мы отправляемся на вокзал. Картинка, как в кино! Молодой мужчина с рюкзаком за плечами, с чемоданом в одной руке и внушительной асфальтово-серебристой сумкой в другой, и рядом молодая женщина со спортивным баулом и двухлетним мальчуганом в сидячей коляске, как ни в чём не бывало, заходят в почти заполненный до отказа троллейбус. Народ недовольно косится.

В конце концов с горем пополам добираемся до вокзала и садимся в купейный вагон. Пожилая соседка просит уступить ей нижнюю полку, что я и делаю. Ехать всего ночь и к утру должны быть на месте. Ужинаем и, чтобы скоротать время, ложимся поскорее спать.

Среди ночи просыпаюсь от толчка жены снизу – она в панике от того, что «отошли воды», вот-вот начнутся преждевременные роды. Ехать осталось ещё около часа. Бегу к проводницам, бужу и сообщаю, что у жены начинаются роды. Одна отправляется к бригадиру поезда с просьбой связаться со станцией прибытия. Нужна скорая помощь! Вторая проводница идёт со мной в купе и начинает уговаривать мою супругу ещё немножечко потерпеть. Пожилая соседка угощает нашего сына чаем и печеньем, отвлекая от событий.

На вокзале нас уже встречают врачи «скорой», заехавшей прямо на перрон – поближе к выходу из нашего вагона. За врачами вижу удивлённого тестя, который специально приехал из деревни на вокзал, чтобы встретить нас и помочь с ручной кладью. Он узнаёт, в чём дело, и удивлённо говорит: «Вона как, вишь! Мы-то ждали только в июле...»

Вскоре я возвращаюсь домой всё с теми же котомками: рюкзаком и весьма габаритной пепельно-серой сумкой, туго набитыми домашней картошкой (своя же вкусней).  Попутчикам сообщаю радостную весть: жена родила второго пацана, ростом 40 см, весом 2 кг 300 гр.

Радость оказывается недолгой. Когда, дней через десять, дозваниваюсь с междугородки до жены, она со слезами сообщает, что мальчик умер. Мол, сначала всё шло хорошо, но позапрошлой ночью малышу стало плохо, и он начал непрерывно кричать. Дежурный врач больницы, в которой родила и лежала жена, не смог поставить диагноз и вызвал «неотложку» из областного центра, среди ночи ближе просто ничего не было. Та добралась нескоро. Её доктор также не сумел установить причины плача. Тогда ребёнка вместе с его мамой повезли в роддом областного центра. По дороге младенец скончался.

Стою в телефонной кабинке и не могу сдержать слёз. Жена просит поскорей приехать за нею, прихватив нашу большую сумку. Выхожу из переговорного пункта и трясу головой – вокруг как-то нелепо солнечно. Всё неуместно дышит весной – кругом цветёт черёмуха, вишня, яблони... Мне даже кажется, произошёл какой-то белоснежный цветочный взрыв.

Как добираюсь до места, не помню. В морге седовласая женщина-патологоанатом, в белом халате с чёрными нарукавниками и в клеёнчатом ржавого цвета фартуке, первым делом спрашивает с каким именем заполнять документы на умершего ребёнка. Мы с женой в растерянности. Я предполагал назвать живого ребёнка именем школьного друга, а теперь это как-то не к месту. Называю своё – Александр. На её вопрос «В чём будете забирать?» показываю свою крупную сумку. Но женщина категорически отметает эту идею. Тогда иду искать подходящую тару.

Почта закрыта на обед, ищу ближайший магазин «Детский мир». Объясняю молодой продавщице ситуацию, и она даёт мне картонную коробку из-под большой куклы. Тара оказывается в самый раз. Младенец в кукольной коробке, во фланелевой голубенькой пелёнке, запеленатый, как живой, и в розовом чепчике, словно бы спит. Я вглядываюсь в лицо малыша в первый и уже последний раз. Невольно обращаю внимание на ямочку на подбородке, так похожую на мою собственную.

Едем до деревенского кладбища. В рейсовом ПАЗике сидим в последнем ряду, на коленях у меня объёмная, как игрушечный слон, сумка, на дне которой картонная коробочка с усопшим младенцем.

На месте уже всё готово и тесть ждёт нас. Невдалеке от разрушенной старинной церкви местное захоронение, где могилы всей родни. Возле одной из могил, под тоненькой берёзкой, папа жены выкопал необходимого размера ямку. Отдаю ему привезённую поклажу. Он достаёт из моего серого баула кукольную тару и, открыв её, бережно перекладывает маленькое тельце в небольшой гроб, обтянутый красной материей с чёрной окантовкой. Все прощаемся с малышом, целуя в лобик. Потом, заколотив крышку, опускаем гроб на дно и закапываем.

Всё лето живу в одиночестве – у жены послеродовый больничный и она отходит от событий у своих родителей в деревне. В тот год летом отмечают тысячелетие крещения Руси. По телевизору показывают многотысячные крестные ходы. Народ бродит по церквям, как по музеям. Вот и я, хотя неверующий, заглядываю в церквушку на городском кладбище. После службы подхожу к пожилому священнику и задаю мучающий меня вопрос:

- Как милосердный Бог допускает смерть невинного младенца?

- У нас на Руси, - подумав, отвечает иерей, - издревле бытует поверие, что Господь, забирая к себе малыша, призывает к Себе ангела – молитвенника за семью.

- А если я неверующий и младенец некрещённый, он разве тоже ангел? – не унимаюсь я с расспросом.

- Это ничего, что некрещёный. Дитя безгрешно, достаточно молиться за него келейно мученику Уару и Царство Небесное примет младенца к себе.

Продолжая не верить сказанному, я ухожу из церкви с некоторым облегчением...

Потом события разворачиваются, как в видеоклипе. Радость рождения дочери. Трагедия распада Советского Союза. Разрушение завода. Разгул девяностых годов. Биржа труда. Поиск духовной опоры. Американская секта. Учёба детей в школе. Встреча миллениума. Уход из секты. Работа в кочегарке на угле. К вере дедов возвращение. Покаяние с епитимией. Свадьба дочери. Рождение внучки. Покупка дачи в кредит. Суды с соседкой по коммуналке из-за комнаты. Рождение внука. Молитва жены у мощей Николая Угодника. Покупка квартиры в ипотеку.

Тридцать лет, словно тридцать пуль, просвистевших над седеющей от них головой. Несмотря на все перипетии, разногласия, ссоры и соблазны, семья моя не распалась, а наоборот, сплотилась – не по молитвам ли ангела такое чудо?

Из воспоминаний в реальность меня возвращает голос взрослого сына. Он стоит с мобильным телефоном возле уха: «Пап! Мама спрашивает, ты здесь заснул что ли?» Я хватаю старую серую сумку, проверяю не завалялось ли чего внутри, в её карманах и, перед выходом, оглядываюсь на большую прихожую нашей просторной квартиры. На стене, напротив входной двери, висит икона Святой Троицы. Перекрестившись на неё, покидаю квартиру, спускаюсь на лифте и выхожу в солнечный июньский день.

На улице, на детской площадке возле недавно построенных домов, в одном из которых мы живём все вместе, меня встречают радостными криками семилетняя внучка и четырёхлетний внук: «Ура! Деда пришёл». Их родители, дочь с мужем, показывают на часы, намекая, что нам давно пора. Мы же собрались поискать портфель внучке для школы, а потом съездить на дачу. Жена с явным неудовольствием смотрит на меня за невольную задержку. Я извиняюсь, показывая на свёрнутую и засунутую в пакет старую сумку – надо бы по дороге выкинуть в мусорный бак. Мы дружно садимся в машину и отъезжаем от дома. Вокруг пышно цветут кусты фиолетово-лиловой сирени. 

Рецензия на текст Татьяны Капрановой

Героиня текста Татьяны Капрановой, автора из Санкт-Петербурга, во время весенней изоляции «заболела выпечкой». Говорили нам всем, что тесто – зло, да мы не верили. Татьяна решила буквально описать, как дрожжи могут вскружить голову, чем может аукнуться любовь к свеженьким круассанам и как можно допечься до контекстной рекламы кухонной утвари и хлебопечек.

Текст получился очень интересным.

Он сделан на грани абсурда, фантастики и сказки, в нём много запаха, текстуры, детальности. Повествование идёт динамично, с приятной мелодикой фраз, с юмором.

За время чтения мы успеваем посмеяться, возжелать что-нибудь испечь, немного испугаться и облегченно выдохнуть, а в финале готовы сказать вместе с героиней: «Больше никакого теста!»

Татьяна Капранова

Сказка про тесто

Мы есть то, что мы едим. Гиппократ

Оксана заболела выпечкой во время изоляции. Тогда все чем-то увлеклись. Кто-то рисовал котов на стенах квартиры, кто-то писал тексты о жизни взаперти, а её приворожило тесто. Раньше она не умела и не любила готовить. Утром выходила из дома, забегала в частную пекарню рядом с работой и заказывала американо с круассаном. Днём бизнес-ланч, вечером стакан кефира, сериал и мурчащий кот под боком. И вдруг - удалёнка.

С круассанов всё и началось. Она по ним тосковала. Классическим, с ароматом сливочного масла, ломким от прикосновений. Со слетающими ожерельем на грудь чешуйками. Откусываешь - а внутри тесто влажное, проваренное в масле, тёплое и нежное.

Продукты она заказывала через интернет. Но нигде не готовили круассаны так, как в той маленькой пекарне. Ей доставляли не знаменитые французские рогалики, а иссушенные  хлебобулочные  изделия.

И тогда Оксана решила печь сама. Посмотрела видео на кулинарном канале, заказала доставку из ближайшего магазина и замесила тесто чётко по инструкции. Так ей казалось. Но у неё ничего не вышло. Вместо теста из миски полезла пузырящаяся масса с резким кислым запахом, прилипающая к рукам. Недотесто хваталось за всё, что его касалось. Оксана с трудом спровадила его из миски в унитаз и несколько раз залила полным бачком воды.

Неудача подстегнула её. Оксана просмотрела десятки роликов, прочитала все доступные статьи о выпечке. Ещё раз заказала продукты, профессиональную скалку из бука и силиконовый коврик для раскатки теста. Дрожжи в этот раз выбрала не сухие, а живые, в брикете. У неё получилось. Да, корявые и разные по форме, неидеальные, как у профессионалов. Зато свои, свежайшие, с хрустящей сладостью первого опыта.

С тех пор на столе появились пирожки, булочки, хлеб разных видов, ажурные, будто вязаные салфетки, блинчики. Оксана не успевала всё съедать, да и неважно. Она осваивала приготовление. Никакой сдобы, никакого разрыхлителя, только на дрожжах. Оксана считала тесто живым. Безымянная плоть, дышащее существо. Сначала оно смесь ингридиентов, но с каждым движением руки обретает жизнь и сознание. Вот оно, ещё новорожденное, липнет к руке, а потом крепнет и уже само вбирает себя с ладони и пальцев. Важно остановиться, не перемесить, и оставить на время, чтобы подошло.

За месяц новоиспеченная пекарша научилась по запаху и на ощупь различать дрожжи по свежести и изготовителям. Ей казалось, что микроскопические грибы немыслимым образом общаются с ней, подсказывают, сколько добавить сахара, муки или молока. Лишь об одном она сокрушалась, что духовка убивает все микроорганизмы, которые она с любовью пестовала.

Контекстная интернет-реклама мелькала везде, призывая купить кухонную утварь, хлебопечки и дрожжи. Одно предложение показалось интересным: дрожжи не в брикете, а жидкие. Очень быстрые. Она их заказала. Полный курьер в льняной маске, массивных защитных очках и бежевых велюровых перчатках вручил ей коробочку без надписей. От доставщика исходил кисловатый, немного спиртовой запах. Кот испуганно шипел  из-за её ног, но Оксана не придала этому значения.

Она вскрыла коробочку, достала небольшую темно-зеленую бутылочку и откупорила пробку, залитую сургучом. Запах свежайших дрожжей достиг её носа, в меру кислый, сладковатый, с лёгкой ноткой крепкого алкоголя. Оксана насыпала горку муки, сделала в центре лунку и вылила мутную жижу из бутылочки. Дрожжи сразу запузырились, поглощая муку по краям лунки. Она начала замешивать тесто, собирая муку с краёв в центр.

Увлёкшись, она закрыла глаза, чтобы лучше чувствовать пальцами, как образуются комки. Затем комки слипались вместе. И вот тесто крепло, стягивалось в единую податливую массу. Она словно слышала, как множатся клеточки грибов, как они поглощают кислород, преобразуют глюкозу, поднимаются вверх по запятью, руке, покалывают шею, защекочиваются в грудь и живот. «Пойдём, - побулькивали дрожжи в сознании Оксаны, - в наш вкусный мир». Мысли распались на крошечные фрагменты и заструились вязкими нитями во все стороны в поиске добавок в тесто.

Какой-то звук отвлек её. Оксана открыла глаза и увидела кота. Он скакал по столу, взъерошенный, с выгнутой спиной и отчаянно выл и рычал на неё. Она потянулась к нему, чтобы погладить, но вместо своей руки увидела вязкое щупальце бледно-желтого цвета. «Еда, - запищал хор в голове Оксаны, - тёплый, живой, калорийный!» Сейчас она втянет котика и станет больше, ещё вкуснее! Но кот убежал и щупальцам достались лишь вчерашние булочки на столе.

Тесто, которым стала Оксана, съело муку, сахар и даже выброшенную в мусорное ведро чёрствую выпечку. Оно научилось прилепляться к ручкам и дверцам шкафчиков и открывать их. Поглотило крупы, макароны, поперхнулось специями и растеклось по полу среди ножек стола. Его пугала лишь духовка и очень не нравился холодильник.

А потом проголодавшаяся масса вновь почувствовала свежий запах кота и поползла за ним через коридор в комнату, затем через приоткрытую для проветривания дверь на балкон. Кот зашипел, перепрыгнул на соседний балкон и исчез из зоны запахов. Тесто застряло. Случайно оно залепило щель и захлопнуло дверь в комнату. Без настоящих человеческих рук выбраться не получалось.

Наступила ночь. Тесто ёжилось от холода и стало похоже на мягкий пуфик, как будто кто-то специально положил его на балкон, чтобы просушить.

А потом пришло утро, а за ним жаркий летний день. На солнышке тесто сначала разомлело и разбухло, а потом запузырилось, замедлилось, и превратилось в мякиш, покрытый сухой корочкой. Разум Оксаны освободился и вернулся в мир людей, её тело уплотнилось, собралось в кости, обрело мышцы. Некоторое время она еще видела мир сквозь сиреневое стекло дрожжевого восприятия, но потом встала, стряхнула с себя крошки, соскребла с двери остатки сухого теста и вошла в квартиру. Потом долго отмывала кухню с хлоркой и выбрасывала остатки продуктов. Мало ли что. Только кот к ней так и не вернулся.

Жизнь в мире восстанавливалась. Оксана снова начала ходить в офис. Открылась маленькая пекарня рядом с работой. Однажды она зашла туда:

- Будьте добры, американо без сахара.

- Как обычно? С круассаном? – продавец узнал её и улыбнулся.

- Нет. Только кофе, - вздрогнула Оксана. - Никакого теста!

Рецензия на текст Екатерины Супрун

Текст Екатерины Супрун «Ванна» - это почти стихотворение в прозе. Автор преобразил такой обыденный процесс как принятие ванны до повода для текста, и не простой зарисовки – а философского рассуждения о жизни, о любви, о наполненности.

Сильная сторона автора – внимательность к деталям, всё подмечено, проверено опытным путем («Сколько времени понадобится чугуну, чтобы остыть? До смешного мало времени») и переведено в образы, работающие на текст. Замечена температура, отмечены ассоциации со звуками («Открути горячий вентиль на полную, чтобы увидеть в шуме воды сегодняшний вечерний проспект»).

Метафоры Екатерины очень быстро лишают нас чувства реальности – мы не понимаем, где мы находимся: в трамвае, в ванне, на проспекте, где?

Пересказать этот текст, как настоящую поэзию, невозможно, возможно лишь передать это чувство катарсиса после омовения – чувство легкости, которое появляется после того, как обдумаешь тяжелую думу, сидя в горячей воде, и оставишь её, растворив там же, посреди шампуня и мыла, выйдя без неё, уже очистившимся.

Екатерина Супрун

Ванна

Если вытащить несуразную круглую затычку, прошпиленную проволочным кольцом, пенная вода устремится вниз, просачиваясь сквозь судорожно сжатые пальцы, и в считанные секунды белое, скользкое чугунное тело ванны останется пустым.

Вода была горячей. Сколько времени понадобится чугуну, чтобы остыть? Чтобы от его равнодушных холодных прикосновений захотелось отшатнуться, выскочить из ледяных объятий мертвого и выбежать вон.
До смешного мало времени. Пустота приходит стремительно и приносит с собой смерть.

Если тебе кажется, что в груди пусто, а ты даже не помнишь, как это произошло – ты просто спишь. Если заснуть в ванной, вода остынет, оседая белесой пенной пленкой на волосах.

Открути горячий вентиль на полную, чтобы увидеть в шуме воды сегодняшний вечерний проспект. По нему с таким же гулом неслись автомобили, собранные, угрюмые реки прохожих были уставшими и северными, но тебе было тепло. Ты помнишь? Из окна трамвая ты щурился на закат, ловя его теплые поцелуи лбом, взглядом следя за вспышками надежды в перистых облаках.

Когда ванна наполнится вновь горячей водой, ты можешь открывать глаза.

А вот если ты помнишь его – приход пустоты – если ты сам видел, как испачканные чернилами пальцы неловко, но решительно выдергивали плохо поддающуюся затычку – ты можешь посчитать. Обычно все начинают с десяти к нулю, но ты попробуй с пятидесяти трех.  Это отвлекает.

Горячая жидкость падает вниз сплошным потоком, сменяясь холодным воздухом. Пустота в твоем теле - тобою же званый гость, поэтому растяни губы в улыбке.

Ты – пустой, воздухом выжженный, а твое тело – в теле ванной, такой же пустой теперь.

Ты  хотел бы наполниться жизнью, стать ею, раствориться в ней?

Я хочу.

Я прощаю себя, расслабляю пальцы и отпускаю дыхание. Сначала слезы, волосы, затем и лицо, руки, я вся – сливаюсь с собой, с водой, со всем и ни с чем одновременно. Закручиваюсь, сужаюсь, втискиваюсь в черную прожорливую дыру слива. Чтобы когда-нибудь в мутной илистой дымке у дна озера открыть глаза, и перемигиваться там с рыбами.  Ощутить в себе не пустоту – целый мир, полный подводной, холодной и странной, но – жизни.