Публицистика – не Мерлезонский балет. Андрей Воронцов о статье Владимира Опенка

Публицистика – не Мерлезонский балет

Андрей Воронцов о статье Владимира Опенка

Есть такое мнение, что жанр публицистики – более «низкий», чем проза, поэтика или критика. Не знаю, может быть, и так. Однако, где бы мне ни доводилось вести творческие семинары, слушателям больше удавались именно стихи, проза или критика. Почти не читал приличной публицистики начинающих писателей! Так, может, всё наоборот, и «элитен» как раз жанр публицистики? Правда, это противоречило бы ее названию: уж что публично, то это публицистика, ибо восходит к латинскому publicus – «общественный». Бывает, естественно, и «высоколобая» публицистика, однако, в ней, как и в «низколобой» (яркими представителями которой являются ныне интернет-блогеры), есть одно правило, известное, прежде всего, в научном мире: «договоримся о терминах». Иными словами, чтобы воспринимать суть сказанного автором, мы должны одинаково с ним понимать суть использованных им в качестве доводов явлений. Даже притом, что мы не согласны с его выводами. Вот трудность, с которой я столкнулся, читая статью-памфлет Владимира Опенка «Суд над либерализмом».

Изначальная его посылка не вызывает особых сомнений: «Как гласит одно известное мнение, с которым при желании можно не соглашаться, население государства состоит из четырёх основных частей. А само государство – это способность его граждан, исповедующих различные религиозные, политические и иные предпочтения, договариваться между собой, мирно проживая на одной территории». Хотя я и не слышал мнений именно о «четырех частях», но warum nicht, «почему нет?», как говорят немецкие философы. Четыре так четыре, пять так пять, десять так десять, если выделены из населения какие-то узнаваемые части. Но, как только В. Опенок начал «выделять», я решительно не мог узнать эти группы.

Вот первая:

«На земле они выращивают урожай, извлекают из недр природные богатства либо являются её охранителями, работая в качестве егерей, лесничих, а также сборщиков грибов и ягод. В былые времена таких людей называли коммунистами, или общинниками, поскольку их труд носит общинный характер, где каждый способен подменить каждого».

Согласен, что во времена первобытно-общинного строя «сборщики грибов и ягод» и были коммунистами. Но те, кто «выращивает урожай» − это уже не «собиратели» каменного века, а крестьяне. Они по своей природе более индивидуалисты, нежели собиратели, и если и есть у них община, то она – результат разложения общины предшествовавшей − первобытной. Упоминать их в одном ряду, через запятую с «собирателями», неправильно, потому что они относятся к разным историческим эпохам. А уж «извлекатели из недр природных богатств» − вообще не «общинники». Они, скорее, «артельщики», выделившиеся из общины пахарей. Что же касается егерей и лесничих, то они появились в еще более позднюю эпоху − феодальную, и были, как говаривали у нас на Руси, «служилыми людьми», а служили королям и сеньорам. Какой же тут коммунизм? В общем, взял В. Опенок «всякой твари па паре» и объединил их ничтоже сумняшеся как нечто, якобы всем известное.

Вторая группа:

«Что касается специалистов, работающих на мельницах и хлебобулочных комбинатах, а также иных производственных предприятиях, их величают социалистами. Но есть и иное обозначение данной категории. В обиходе их именуют работягами, и они всегда следуют за теми, кто создаёт первичный продукт, поскольку их задача сделать продукт вторичный».

Что за «специалисты»? Рабочие и инженеры? Тогда почему они «социалисты», а не «коммунисты»? Маркс, например, считал, что рабочий класс ближе всего к коммунистической идеологии.

Третья группа:

«Лавочники трудятся не покладая рук, ведь с утра нужно завезти товар, днём продать, а вечером убедиться, что товарный запас на следующий день имеется в наличии. Кроме того, со всеми договориться, сохраняя при этом доброжелательность в отношениях. А это дело весьма непростое. Именно за умение найти общий язык с кем угодно представителей данной категории называют демократами».

К этой группе меньше всего вопросов. Ее обычно называют «мелкой буржуазией». Но почему она столь твердо отнесена автором к «демократам»? Да, в XVIII–XIX веках, во время революций в Европе, мелкие буржуа чаще были демократами. Но в XX веке они же стали оплотом режимов Муссолини и Гитлера.

Четвертая группа:

«Помимо демократов существует ещё одна немногочисленная категория, в задачу которой входит работа с продуктом, создаваемым самими демократами. Эта немногочисленная прослойка взвешивает и оценивает капиталы, а также их способность изменяться в зависимости от обстоятельств. В народе их кличут ростовщиками. Мы же назовем данную категорию либералами – теми, кто даёт вторичную оценку труду коммунистов и социалистов».

Признаться, у меня несколько иное представление о специфике занятий ростовщика. Толковый словарь Ожегова определяет его так: «Человек, эксплуатирующий обращающихся к нему людей, давая деньги в долг под проценты на кабальных условиях». Финансовые кровопийцы, в общем. А та «прослойка», о которой пишет В. Опенок, это относительно безобидные бизнес-консультанты.

Итак, в преамбуле «Суда над либерализмом» В. Опенка мы о терминах так и не «договорились». На девяносто процентов, скажем так. А было бы неплохо, потому что далее читателю предстоит следить за судом над Либерализмом. Символическим судом, естественно. «На стороне обвинения в сем значимом процессе выступил прокурор, чьё имя за несгибаемость стало нарицательным и вызывало страх. Именовался он неистовый Социализм!».

И снова вынужден констатировать, что мы с автором не «договорились» о терминах. Он, похоже, не знает принципиальной разницы между либерализмом идейным и экономическим. Кстати, при социализме, и я это отлично помню, под словом «либерализм» подразумевался исключительно идейный. А то, что ныне называют либерализмом экономическим, тогда называли правым консерватизмом в экономике. Это сейчас идеологи олигархата скажут вам, что, например, Рональд Рейган и Маргарет Тэтчер были в экономике либералами, а тогда либералами в ней считались люди вроде Франклина Делано Рузвельта, то есть, адепты государственного капитализма. Соответственно, и слово «либерализм» в системе ценностей марксизма-ленинизма имело не столько ругательный характер, сколько, скорее, пренебрежительный, типа «маниловщины». Социализм был «неистов» по отношению к монополизму и империализму, а не по отношению к либерализму. Он считался «шестеркой» крупного капитала, и все шишки, соответственно, доставались последнему.

Социализм «позвал в помощь учителя, седого наставника, не так давно вышедшего на пенсию. Когда-то Прокурор у него учился и по сей день был благодарен за науку... Его наставник, когда ученик рассказал о предстоящем процессе, охотно вызвался помочь. Либерализм не пользовался уважением в его глазах, поскольку звали учителя Коммунизм». Итак, в нашем «действе» Коммунизм – помощник прокурора. Почему не наоборот, не знаю, а В. Опенок не потрудился разъяснить. Вообще, что это за «типичные» группы населения, если одна дублирует другую?

«Само собой разумеется, ни одно судебное заседание в мире не имеет право претендовать на звание объективного, если в нём не участвует адвокат. Иначе какой же это состязательный процесс? Но в нашем случае с этим всё в порядке. Заседание суда осчастливила присутствием известная адвокатесса! (...) Звали её Демократия. Она была замужем за некогда убеждённым либералом, который после женитьбы превратился в либерал-демократа». Черт ногу сломит, да простит меня Владимир Опенок! Вероятно, речь идет о некой символической связке между мелкой буржуазией («демократами») и либералами («ростовщиками»). Случалось в истории. Но зачем так витиевато и манерно?

Нет, не могу сказать, что мне всё в этом памфлете не понравилось. Например, хорошо сказано, с юмором: «добровольная передача власти такая же редкость, как белая ворона или молчаливый политолог». Или вот «приговор» символического Суда Либерализму, являющий собой явный понятийный каламбур: «Судья лишил Либерализм свободы, постановив отпустить его на волю». Дело в том, что слово «либерализм» происходит от латинского liberalis − «свободный», «подобающий свободному человеку». Вольномыслие, другими словами. Подставим этот русский термин и получим: «Судья лишил Вольномыслие свободы, постановив отпустить его на волю». Ну, да, вольномыслие на воле лишено смысла, поскольку отсутствует сам критерии вольности мысли. Остроумно.

Чего, увы, не могу сказать о содержательной части «Суда над Либерализмом». Какой-то Мерлезонский балет на публицистический лад: «Размышляя, Коммунизм взглянул на Демократию, та ответила рассеянной улыбкой. Судя по всему, собиралась с мыслями. Помощник Прокурора перевёл взгляд на ученика. Неистовый Социализм смутился и, перестав аплодировать, сел рядышком с учителем, которого по-прежнему побаивался. Но в его груди разливались соловьиные трели! Красноречие Демократии окончательно вскружило голову главному обвинителю. Его едва сдерживаемая пылкость говорила сама за себя. Ещё немного, и Социализм бросится к её ногам, умоляя развестись и выйти за него замуж».

Помилуйте, такую публицистику давно уже не пишут и не читают! Как будто в начало XIX века вернулся... Есть, конечно, и места поактуальней:

«... Провозглашая демократию, сторонники либерализма не спешат внедрять её среди домочадцев. Почему-то не устраивают выборы глав семей и уж тем более не допускают к ним соседей, проживающих в другом подъезде или доме. Возникает закономерный вопрос: если декларируемая вами система ценностей столь успешна, отчего не пользуетесь ею в семье? Почему не установите сменяемость власти, за которую истошно ратуете? По какой причине не даёте покомандовать мужу или сыну, или престарелому дедушке?».

Однако, говоря «поактуальней», я имею в виду – по сравнению с «Мерлезонским балетом». А статей в развитии темы: «сторонники либерализма не спешат внедрять демократию среди домочадцев», я читал великое множество еще в 90-е годы. Публицистика – жанр острый, а «Суд над либерализмом» − вещь не столько острая, сколько зубоскальная или, точнее, «хохмаческая». Да, это интеллектуальное хохмачество, а не эстрадное, но мне как читателю от этого не легче. Прочитал и забыл. Всё какое-то условное, ненастоящее.

Вероятно, в том жанре, который на этот раз выбрал Владимир Опенок, витиеватые аллегории – не лучший способ выражения идей.

Прочитать статью Владимира Опёнка можно по ссылке.

Андрей Воронцов: личная страница.

Владимир Опёнок, родился в Средней Азии, много путешествовал, в Москве проживает с 2000 года.