Полёт над судьбой. О стихотворениях Анастасии Бондаревой

Анастасия Бондарева внутри поэтической ритмики свободно обращается и со своим внутренним миром, и с изображениями мира внешнего, жизни и судьбы, и с вербальным пространством стиха: редко кому удается так стремительно проходить, почти пролетать сквозь архитектуру строк и композиционное сплетение смыслов. Эти неподражаемые интонации – словно легчайшие объятия бытию, невесомо посланные ему благословения.

И любовь, тематически вечная материя для поэта, под окружностью этого вольного полёта предстаёт не как лейтмотив жизни, не как её Grundton (основной тон), а как один из её перламутровых штрихов, импрессионистских мерцающих полутонов:

И сердце не смягчится от обиды.

Поэтика Анастасии Бондаревой парит между чистотой и беспечностью детства и ясно предчувствуемой драмой взрослой жизни. Время – загадочная категория; оно слишком неуловимо, чтобы поэту можно было зафиксировать его, подобно тому, как резкий и чётко очерченный плакат фиксирует социальную насущность, и слишком велико и весомо, чтобы обрисовать его во всём объёме, в совокупности образов и смыслов. Однако поэт обладает некой чувствительной мембраной; мембрана эта оборачивается к миру, воспринимающему, то метафорической, сугубо красочной, колористической стороной, то нравственно-социальной, мучительно-строгой, и так мы, ныряя в тексты поэта, как в широкие небеса, можем приметить его лоцию, его прозрачный путь между нагромождениями грозовых туч Времени:

тебя. (...)

Автор на редкость точно и в то же время таинственно, скрытно обозначает жизненные вехи, разграничивает фрагменты пройденного пути и тревожно предчувствует будущее. Да, оно не обязательно весёлое и беспечное. Времена диктуют нам их восприятие и их толкование. Детство прожито. Перейдён порог. Взросления? Юности, которую так все превозносят и хвалят, ибо она, по мнению многих, является концентрацией сил, радости, праздничного, оптимистического мироощущения?

А на поверку, сквозь призму стихотворения, взрослая жизнь оказывается совсем не апофеозом счастья и уверенности в завтрашнем дне. Юность – это проверка духа на прочность. И то тёплое пальто детства, в которое ты укутывался вчера, уже мало тебе. А душе, да, потребен простор. Такой, в котором можно утонуть. Такой, что, в унисон с поделенным на календарные символы Временем, не боится ни полноты, ни пустоты.

А в пустоте, если верить древним учениям Востока и размышлениям философов Нового времени (Д.М. Панин. Теория густот: Опыт христианской философии конца XX века. Москва, «Мысль», 1993), таится наибольшая густота и полнота.

И вдруг из воздуха и ветра, из воистину другой Вселенной незнакомый человек тянет девушке, впервые в жизни ощутившей страдание безвыходности и пустые сферы одиночества, синие (небесные!) васильки в дрожащей старой руке:

Чужая бабушка мне тянет васильки.

Здесь васильки – превосходно найденная метафора неба, и оно из недосягаемого внезапно становится родным, близким, передаётся из рук в руки. И оно, небо, так же смертно, как быстро увядающие цветы, и так же вечно, как вечна синева (по византийской символике – традиционный, в иконописи, цвет плаща Богородицы).

Но цветок не только напоминает здесь о небе; цветок – это дар, равновеликий жизни, а жизнь сама как цветок Райского Сада, только мы столько долгих веков всё стараемся его затоптать, вырвать с корнем. И «полудырявая душа» в стихотворении – это тоже скрытая метафора; ткань в дырах – ведь это ещё немного, и рыболовная сеть, и именно в такую, открытую людскому морю, издырявленную душу, свободно заплывают рыбы. А метафорика рыбы говорит нам опять о любви (двумя целующимися рыбами подписывали свои письма первохристиане...), о тайне молчания.

Решето, дыры, пустота – символика ускользающей жизни, исчезающей любви, тающей красоты; но васильки, протянутые старой женщиной в дар, есть символика возвращения жизни и благословения небес. «Чужая бабушка...»? Чужих людей нет. Все друг другу родные.

Анастасия Бондарева смело помещает себя в гущу стихий, в центр коловрата природы, а это значит – в центр мироздания.

Она не занимается описательностью и копированием, не рассматривает природу ни в лупу, ни в телескоп; она пишет себя как часть природы, и вдруг микроявление становится фактом мегамира («...листья – льдины на земле...»), а ветер превращается в саму стихию необъяснимой жизни, в синоним судьбы, насквозь продувая, пронизывая космическим холодом суждённое и несбывшееся:

Как он сквозь жизнь свистит во мне.

Ветер, свистящий сквозь жизнь, – это великолепно найденное утверждение себя на равных с природой, осознание себя не только (и не просто!) живым природным фрагментом, но и летящей над хаосом светлой человеческой мыслью; это снова внутренний полет, крылатое поднятие над тем, что причиняет мучения.

Поэт поднялся над страданием. Он не замечает, как страдание, боль летят сквозь него. Ибо поэт сам летит над ними.

И это есть апология, констатация и воспевание высшей свободы, данной не просто человеку разумному, но человеку-художнику, имеющему право и талант осмыслить Мир с позиции победы духа, духовного торжества.

А вот и картина соревнования с вездесущим Временем.

Поэт выходит на единоборство с ним, перечисляя приметы повседневности, упоминая о пути (о судьбе) и о пьедестале (о славе). Вспомним Анну Ахматову: «А наутро притащится слава / Погремушкой над ухом трещать...».

Что такое судьба, мы не знаем. Мы очень часто произносим это слово применительно к разнообразным житейским ситуациям, и за время долгого употребления оно стёрлось, утратило первозданную трагическую силу. Совершенно так же мы не представляем, что такое слава; всю её тяжесть и всю её горечь (отнюдь не сладость) хорошо представляют те, кто ею обременён (= награждён); но они, как водится, предпочитают об этом не говорить, всячески восхваляя существование внутри пространства славы, гордясь её благами.

Однако судьба и слава – ничто в сравнении с любовью, пусть даже утраченной, пусть обращённой в своё призрачное отражение. Зато она отражается не в изготовленном руками человека зеркале, не в искусственных отблесках амальгамы, а в самой вольной природе, в разлитых по городскому асфальту слезах дождя...

Соединяет в лужах одиноких нас с тобой.

Пространство в стихах Анастасии Бондаревой всё время движется, как движется и она сама. Пространство летит, плывёт, отражает, дышит, сгущается, бьёт тебя дождём, но не застывает. Оно не позирует – оно есть ты сам. И вот оно преображается. Эта удивительная метанойя и есть свободная работа поэта с метафорой, находящейся на грани риска, на грани фола:

И ты такой же кит – у лета просишь сок... (...)

Поэт – творец бытия, вернее, его со-творец. Он независим. Он крутит себя, свою душу и своё сердце как некий неостановимый, сияющий во тьме, роковой фильм. Он хочет присвоить истину Мира, манящего своею сладостью, соблазняющего своею неуловимой, магнитной роскошью. Он смотрит внутрь себя – и именно там, внутри, находит ту драгоценность, что согреет в любом ледяном чертоге любой лютой зимы...

Ланфрен-ланфра.

Это полудетское, фривольное, фрондёрское «ланфрен-ланфра», этот бессмысленный фолк-припев на грани веселья и отчаяния, на грани карнавала и горючих слёз, звучит беспечной, лёгкой, безоглядной музыкой, поддерживающей тебя в трудную минуту скитаний, в момент тяжёлого выбора, в момент изгнания, ссылки, забвения.

Мы все подвержены забвению. Нас всех однажды забудут. А поэта – не забудут. Его споют. Его – прошепчут. Его – запомнят.

Анастасия Бондарева – поэт. Полёта ей. Свободы ей. Такой же предельной искренности. И любой, какой угодно, судьбы.

...но лучше бы – счастливой.

Крюкова Елена: личная страница.

Анастасия Бондарева. Поэт, резидент Литературной Гостиной Дмитрия Кравченко, семинарист Д.Б. Воденникова, слушатель лекций Ю.В. Казарина, серебряный и бронзовый призер Всероссийского фестиваля молодых поэтов «Мцыри», участник платформы возможностей для молодых деятелей творческих индустрий, культуры и искусства «Таврида.АРТ», филолог-журналист, блогер. 

Стихотворения Анастасии Бондаревой

***

Я знаю только то,
Что нет моей вины
В осеннем беспорядке листопада,
Что не уйдем от каменной зимы,
Что не спасем друг друга от распада.

Что не умчимся с птицами на Юг,
Не попрощаемся с землей оледенелой,
Что не найдем бессмертных пары рук,
Чтобы обнять всю душу и все тело.

Я знаю только то,
Что не моя вина
В падении снежинок бессловесных,
Что не придет нечаянно весна,
Что не построят лестниц донебесных.

Что не споет замерзший соловей,
Что не прискачет кенгуру из Атлантиды,
Что не наступит века веселей,
И сердце не смягчится от обиды.

Что время не имеет тормозов,
Что чувства никогда не видят края,
Что есть на свете… (как её?) любовь… —

я знаю только то…
я ничего не знаю.

***

Мы разошлись по нити октября:
Клубок не сказочный — не приведет к началу.
Россия нас носить устала
Или вернее — грудь моя.

Чтоб не болело, не винтило,
Возьми наш общий след с собой,
Прикладывай целебной стороной,
Когда внутри забарахлило.

Ты тут и там, я — где-то между делом,
Ищу усердно смысл бытия.
Если расколется когда-нибудь земля,
Я стану островком осиротелым
Или дождливым продолжением...
тебя.

Но все, как есть. Мне осень нашептала:
«Вас ветер, словно зерна, разнесет»,
Чтобы Россия меньше уставала.
Россия нынче много устает.

васильки

Тепло ко мне, к несчастью, не спешило:
Не по размеру старое пальто.
Я выросла и душу закалила,
Теперь она — большое решето:
Просеивает жизнь и бережет от сора,
Разнеживает осень изнутри.
И воздух занимает у простора,
И пустотой метет календари.

И вот иду с душой полудырявой,
(Но это все, наверно, пустяки?)
Как вдруг своей ладошкой худощавой
Чужая бабушка мне тянет васильки.

твои черты

Хочу остаться каждый раз,
Когда на это нет причины.
Сегодня разделяют нас
Октябрьские величины:
По лужам до тебя дойду,
Я не боюсь воды-стихии,
А если где-то упаду —
это и есть мои стихи. И
осень стоптанно-сапожно
меня без карты приведет,
без остановок придорожных
(а как? любовь не устает!).

Иду, иду — а дождь навстречу,
А листья — льдины на земле,
А ветер свищет — не замечу,
Как он сквозь жизнь свистит во мне.

Дойду, шагами меря силу,
Ведь чувства к трудностям слепы.
А осень… станет молчаливой,
ведь у неё твои
черты

Москва укрылась желтой пеленой,
И солнце августа сонливо жмурит веки.
По лужам проплывают подо мной
Воспоминания о нужном человеке.

Плывет корабль лета по оси,
Ногами «топ», чтоб было не до грусти.
Ты душу мою нежную спаси —
Вплети в речное поэтическое устье.

Суров наш век? А мы его суровей.
Глотаем жизнь, чтоб кто-то не забрал.
Смеемся, причитаем, хмурим брови,
Усердно ищем путь и пьедестал.

Но в одночасье все меняет краски:
Москва укрылась желтой пеленой,
И память о когда-то доброй сказке
Соединяет в лужах одиноких
нас с тобой.

Ланфрен-ланфра

Бульварный кит плывет по соку лета
И ты такой же кит — у лета просишь сок,
В июле обитаешь без билета,
Ластишься рядом с солнцем — поперек
Вселенной, горизонта — все равно,
Кладешь земную, человеческую суть
И крутишь свое светлое кино,
Пытаешься в карманы завернуть
Всю истину медового пространства,
Блестящность шелкового платья-бытия.
Чтоб не имея времягодного гражданства,
Достать тепло зимой из самого себя.

Чтоб не имея паспорт чужеземца,
Ласкать прибой из лета серебра
И подпевать французу или немцу:
Ланфрен-ланфра,
Ланфрен-ланфра,
Ланфрен-ланфра.