Полезно ли слишком мучать своих героев? Андрей Воронцов о рассказе Ксении Прохоровой «Закон сохранения»

Полезно ли слишком мучать своих героев?

Андрей Воронцов о рассказе Ксении Прохоровой «Закон сохранения»

В связи с рассказом Ксении Прохоровой «Закон сохранения» интересно поговорить вот о чем: насколько целесообразно в прозе частое применение так называемых сильных средств, особенно, если они употребляются без разбора? Первый удар подобного рода мы получаем почти в середине рассказа, когда узнаем, что героиня с тургеневским именем Ася, виолончелистка молодежного оркестра, серьезно больна раком. Такая трагедия является серьезным основанием, чтобы не «прессовать» героиню больше. Рак есть рак, господа! Он ассоциируется со словом «смерть», и этого более чем достаточно для одного человека! Не надо накладывать на его жизнь новых черных мазков, и первого с избытком хватит! Но нет: Асю на третий день после объявления страшного диагноза ждет встреча с классическим негодяем Олегом Воскресенским, тоже виолончелистом:

«Спустившись с лестницы и уже подходя к дверям, я неожиданно споткнулась и больно упала на коленки. И тут увидела в двух шагах от себя Олега Воскресенского. Он стоял, презрительно и торжествующе улыбаясь. «Недотепа», - сказал он и через секунду уже наступал мокрыми из-за оттаявшего на них снега кроссовками по новым нотам. Открывая дверь, он снова бросил на меня полный брезгливого отчуждения взгляд, пнул в мою сторону упавшую канифоль и захлопнул дверь».

Такая вот сволочь. Конечно, он не знал ничего о диагнозе Аси, но и без этого ведет себя, как быдлован, а не музыкант: мало, что не помог упавшей девушке подняться, он испоганил еще ее ноты и канифоль. Однако и этого паскудному Олегу показалось недостаточно: затем он пошел к руководителю оркестра и «настучал» на Асю, что она якобы специально испортила ноты. Негодяй, о, негодяй! Правда, автору посвятить нас в причину его дикой неприязни к героине как-то недосуг, она явно настойчиво подводит нас к другой мысли: за что все невзгоды сыплются на несчастную Асю? В голову постепенно закрадывается подозрение, что Ксения Прохорова очень (ну просто ОЧЕНЬ) хочет, чтобы мы героиню пожалели. Буквально до того, чтобы прослезились, узнав об ее болезни, а потом начали плакать крещендо (позвольте музыкальный термин, соответствующий увлечению героини). И точно: микроавтобус, в котором едет оркестр, попадает в аварию и загорается. Ася и ее брат-близнец Миша, не получившие серьезных повреждений, стали выбираться из перевернувшейся машины через люк в крыше, но вдруг замечают в салоне поганца Олега Воскресенского, потерявшего сознание: его «ногу зажало, а потом под силой тяжести переломило надвое». Хрусть и пополам, как говорил булгаковский Коровьев. А не надо этими самыми ногами топтать ноты и канифоль у хорошего человека! Но благородная Ася далека от таких мстительных мыслей. Приведя в чувство Олега, ногу которого смог освободить Миша, она отдает ему свою последнюю обезболивающую таблетку и, отломив гриф виолончели (тоже своей, а не Воскресенского, заметьте), мастерит из нее и смычка импровизированную шину. Потом они с братом стали вытаскивать Олега через люк: Миша принимал его наверху, Ася подталкивала снизу, из салона. В итоге наглоталась ядовитого дыма, а «дальше началась чудовищная пытка – я не могла дышать и кашляла. А потом кашель стал кровавым. Кровь залила руки, лицо, свитер, плед, штаны, асфальт. Я перестала что-либо воспринимать извне».

В общем, мало было Асе рака, издевательств Воскресенского, аварии, сотрясения мозга, пришлось ей еще и... умереть в больнице (несмотря на то, что рассказ велся от первого лица). «Легкие поражены на 95%. Угарный газ забил дыхательные пути. Простите, но медицина здесь бессильна», − утверждает врач. Но перед смертью героиня пришла в сознание и, как говаривали в старину, приказала долго жить всем, включая подлеца Воскресенского:

«– Олег, прости, я злилась на тебя раньше и ... Поняла тебя лишь потом. Спасибо тебе. Воскресенский, – тут неожиданно ее рука схватила его руку и сжала ее. – Живи, слышишь? Живи вместо меня. Живи за двоих. Я хочу прожить эту жизнь в каждом из вас».

Тут, очевидно, по задумке К. Прохоровой, читателю надо свалиться в рыданиях, как это сделал преображенный Воскресенский (не зря ведь у него такая фамилия): «А Олег... Упал из коляски на здоровую ногу и зарыдал».

Я хочу, чтобы меня поняли правильно: честное слово, лучше плакать в финале произведения, чем злобствовать и насмехаться, но я отчего-то не плачу, хотя, в принципе, сентиментален. С того самого момента, как Воскресенский начал топтать ноты Аси, во мне нарастало крещендо не рыдание, а ощущение литературного перебора со страданиями героини. Я ясно чувствую, что автор молода, и ей оттого легче подвергнуть свою Асю внешним испытаниям, нежели внутренним. Как часто в детстве и юности, когда тебя обидят, возникает ядовито-сладостная мысль: а вот я завтра умру, и вы все будете плакать! Но это, на самом деле, не желание смерти, а острая форма желания справедливости в жизни. Вот и в сладостно описанной молодым автором смерти героини «Закона сохранения» нет высшей справедливости. Будучи как читатель не очень уверен в преображении такого закоренелого эгоиста, как Воскресенский (во всяком случае, К. Прохорова меня в нем не убедила), я не хочу, чтобы он жил ВМЕСТО Аси. Да и не будет он: Ася – это Ася, Олег – это Олег. Даже, если самопожертвование героини как-то изменит его, нужна до-олгая эволюция, чтобы такой свин превратился из Олега Воскресенского в Алешу Карамазова. И надо быть Достоевским или Толстым, чтобы подобную эволюцию уметь описать. Как из-под пера девушки, начинающего писателя, выходят такие воскресенские? Допустим, любит она мальчика, а он ее обидел. И тогда она ему − «ответочку» в прозе, где изображает его выкрашенным в одну краску негодяем, а потом спасает ценой жизни прекрасной (и тоже выкрашенной в одну краску) героини. И эта литературная ответочка – того же рода, что и подростково-юношеское желание увидеть себя в гробу в окружении рыдающих обидчиков. Нет в ней ни правды, ни художественного смысла – одна жалость к себе любимой. Мне, конечно, неизвестно, что в случае с предысторией «Закона сохранения» дело обстоит именно так, но автор должна знать, что среди впечатлений, возникающих по ходу чтения рассказа, есть и такое.

А ведь есть в произведении немало огрехов и второго ряда, которые, однако, напрямую влияют на читательское восприятие. Перед тем, как жестко и неотвратимо направить героиню на путь мытарств с быстрой смертью в конце (вторая половина рассказа), в первой половине К. Прохорова считает необходимым поведать нам информацию о молодежном оркестре и не находит ничего лучше, как сделать это в откровенно дидактической форме. Миша (который, между прочим, член оркестра) говорит сестре: «Ты давно ещё обещала рассказать о том, как сформировался наш оркестр». Ася, как в футболе при игре «в стенку», с готовностью принимает Мишин пас: «Точно, спасибо, что напомнил. Сначала собрался маленький коллектив из отдельных любителей ансамблевой музыки. Потом к ним стали присоединяться талантливые ребята из нашего города, а потом...» И так – со стр. 9 по стр. 15. Современная проза давным-давно ушла от незамысловатых приемов вроде ретроспективы, развернутой в диалоге, и предпочитает более изобретательные.

Кстати, о коллективе. Недавно в Тольятти я познакомился с творчеством любительского ансамбля, собиравшегося по похожему принципу. Там нет случайных людей, противопоставляющих себя другим музыкантам, как Олег Воскресенский, и не могло быть, − это сообщество друзей, хорошо знавших друг друга и до организации ансамбля. Более того, и ансамбля-то никакого бы не сложилось, пусти они в него паршивую овцу: музыканты подбирались постепенно, человек к человеку. В таких коллективах личностный фактор значит гораздо больше, чем в существующих «на бюджете» оркестрах. Там могут принимать в состав «звезд» со стороны, руководствуясь исключительно соображениями повышения популярности, в отличие от «внебюджетных» сообществ, где важнее стабильность и нормальная психологическая атмосфера среди участников.

Впрочем, собственно музыкальный аспект деятельности оркестра Владимира Ивановича в рассказе весьма туманен: даже о том, что Ася и Олег – виолончелисты, мы узнаём после изложения героиней истории оркестра, а о том, на каком инструменте играет Миша, не узнаём вовсе.

Кульминация «Закона сохранения» − эпизод в перевернувшемся и загоревшемся микроавтобусе, когда Асе и Мише нужно вытащить Олега со сломанной ногой до того, как огонь уничтожит их всех. В рассказе от момента задымления до эвакуации героев проходит, по моим прикидкам, не менее получаса, а между тем, как считают специалисты, машина вспыхнет и взорвется в такой ситуации максимум через три минуты. Героям просто некогда было приходить в себя и заниматься Олегом: заживо сгорели бы все трое – и хорошие, и плохие.

Отдадим должное Ксении Прохоровой: ее «Закон сохранения» призван вызвать в читателях лучшие чувства (что нынче не всегда бывает), но, увы, уровень владения прозаическим материалом явно не соответствует поставленной задаче. А ведь в музыке, знакомой, очевидно, автору не понаслышке, такая попытка в принципе невозможна: все знают, что там без овладения навыками мастерства совершенно бесполезно приступать к сочинительству. Только в литературе почему-то считается, что можно. Дескать, главное, начать, а дальше, как получится. Но не получится. Проза – искусство, ему нужно учиться. Чего я Ксении Прохоровой и желаю, если она намерена продолжать работать в литературе. Нынешняя ее попытка – вовсе не неудача, а начало такой работы. Надеюсь, мой отзыв автору в этом смысле будет полезен.

Андрей Воронцов: личная страница.

Прохорова Ксения Александровна, прозаик, 18 лет.

Прочитать рассказ Ксении можно по ссылке.