Отклик Веры Линьковой на рецензию критика проекта «РАЖ» Аллы Войской

Отклик Веры Линьковой на рецензию критика проекта «РАЖ» Аллы Войской 

Вера Линькова, писатель и журналист, член Союза российских писателей из Петрозаводска прислала порталу Pechorin.net отклик на рецензию критика проекта «Русский академический журнал» Аллы Войской (журнал «Дружба народов», № 2, 2021).

Автора отклика заинтересовало мнение рецензента портала о произведении «Термитник new (роман в штрихах)» Лидии Григорьевой, опубликованном в «Дружбе народов».

Дискуссия вокруг толстого литературного журнала есть одна из задач проекта «Русский академический журнал». И мы с удовольствием публикуем подробный отклик Веры Линьковой.

«От «Пересортицы» можно перейти к «женской теме», пронизывающей большую часть прозы февральского номера «Дружбы народов». Особенно ярко она проявляется в цикле Лидии Григорьевой «Термитник new (роман в штрихах)». Цикл состоит из множества разных прозаических миниатюр, но доминирует в них образ забитой русской женщины, преимущественно средних или старших лет.

Героини Григорьевой символизируют уходящую эпоху «удобных женщин», делающих своим богом мужчину, обычно какого-нибудь непримечательного Васю, и покорно обслуживающих его всю жизнь. Безымянная некрасивая жена, которую муж винит в том, что она не сделала его академиком («Чашка чая»); медсестра Люся, всячески обхаживающая героя взамен нерадивой жены-ЗОЖницы («Из жизни троллей»), Аня, попавшая в больницу из-за влюбленности в редактора-гея («Пойми меня»), героиня, всю жизнь принимавшая неприятных ей друзей и родственников мужа из-за «неземной любви» («Чемодан без ручки») и так далее» (цитата из рецензии Аллы Войской).

Если бы кто-то, хоть сколько-нибудь знакомый с романом в штрихах «Термитник» Лидии Григорьевой, услышал, что в её миниатюрах «доминирует... образ забитой русской женщины, преимущественно средних или старших лет», он бы недоумённо пожал плечами или попросту рассмеялся. Но вот именно такую обзорную характеристику на 12 миниатюр, опубликованных в популярном журнале «Дружба народов», я случайно прочитала.

Внимательно перечитываю первую же миниатюру «Путь в Париж». Ищу, где же я там, может, между строк, пропустила образ этой «забитой русской женщины...»? Герой этой истории - военный переводчик Марат Сиразиев, высокообразованный интеллектуал, мечтавший работать в Париже, в ООН или ЮНЕСКО, женившись на кубанской казачке, оказывается в несвойственной ему среде - «шумная казацкая родня, все эти тети-дяди, братья-сестры, сватьи и кумовья в подпитии шумным хором затянувшие «Розпрягайтэ, хлопци, конэй!», которые ввергают в шок истеблишмент дипкорпуса, коллег и сотоварищей отца и деда ослепшего от любви жениха».

В этой миниатюре звучит тема несовместимости разноуровневого сосуществования. Но если человек не желает мириться с подобной несовместимостью и вырывается из несвойственной ему среды, то судьба может раскинуть более удачный пасьянс. Вот и Марат Сиразиев, разведясь с Люсей, через множество, казалось бы, безвыходных ситуаций всё-таки обретает свой путь в Париж.

Стоит обратить внимание на ироничный стиль изложения в этом микропроизведении: «Посмотрел Марат на это хозяйство из окна своего мерседеса, да и газанул до Краснодара, а там — до Москвы без оглядки. Только его и видели. Видели-видели потом в парткоме, уже на излете советской системы, где с него успели снять стружку за развод и в наказание отправили на службу в нищую арабскую страну, где жили не народы, а племена, тысячелетиями воюющие между собой. «Это же не люди, а зверьки! Они ничего не знают и не умеют — только убивать», — с тоской думал молодой военный специалист и блестящий переводчик, совершая намаз в полуразрушенной мечети на окраине пустыни. Хотя где у пустыни окраина, а где начало, один только Бог знает».

При более внимательном прочтении сквозь авторскую иронию явно просвечивают и философские сентенции. Безграничность пустыни – это состояние души, переполненное смиренным осознанием безвыходности своего положения. Но из «безвыходности» внезапно вызревает выход, о котором прежде человек даже не подозревал. Игра судьбы непредсказуема.

Словом, при прочтении этой миниатюры задуматься есть над чем. А вот доминирующий «образ забитой русской женщины» я здесь не обнаружила.

Ищу этот образ в следующей миниатюре - «Кафе Concerto».

15-тилетняя девушка Катя из лондонского колледжа искусств снимается в подростковой рекламе. В кафе на Риджен-стрит юная Катя встречается с неким эпизодическим персонажем: «Дядька оказался совсем престарелый, явно за сорок. Модная лысина лоснилась, как лакированная. Очки-хамелеоны бликовали, реагируя на солнечный свет, и поэтому надежно закрывали глаза. И что еще поразило Катю — русский! Этого еще не хватало. И ладони протянул, как в доковидные времена. А они оказались влажные и липкие. И Катя, извинившись, сбежала вниз по лестнице в туалетную комнату, чтобы вымыть руки».

В «Кафе Concerto» при этом престарелой оказалась вовсе не женщина, а дядька «с модной лысиной». Да и то ему всего сорок и он весьма моложав. «Престарелый» он только для Кати-подростка. Да и сам импресарио, «дядька» по имени Руслан Абдулалиевич, пожелавший увидеть в талантливой Кате свою дочь, вовсе не похож на какого-нибудь «непримечательного Васю». Да и мама Кати, оказывается, тоже не делала «своим богом мужчину». Ибо изящная концовка этой миниатюры буквально сражает высказыванием девочки Кати: «... - а ведь мама у меня — гений! Это уже пятый мой папа...».

Тут высмеиваются доверчивые мужчины, с подачи мамы оплачивающие Кате дорогое обучение и проживание в Лондоне. Вот сколько разноплановой информации в крохотной миниатюре!

Героиня миниатюры «Псалмы могильщика», лишь через 10 лет сумевшая приехать с Украины в Лондон, чтобы прийти на могилу погибшего страшной смертью сына, никак, на мой взгляд, не «символизирует уходящую эпоху «удобных женщин», делающих своим богом мужчину». Вот здесь бедная мать, очевидно, весьма немолода. Да и смотритель кладбища – старичок-инвалид. Но снова Л. Григорьева рассказывает нам о другом: основной акцент здесь на человеческом участии британского смотрителя англиканского кладбища к незнакомке – женщине другой христианской конфессии, с другими поминальными обычаями, да еще и не говорящей по-английски. Понимание всей сложности эмигрантской жизни даже вне языкового контекста.

Доминанты образа «забитой русской женщины» нет и в миниатюре «Пуанты», где в убийстве балерины Инги Ворониной, которая никого не любила, кроме своей таксы, обвинили выгуливавшего эту таксу «нежного» мальчика. А по сути... Обратим внимание на стилистику завершения этого вроде бы микродетектива: «Печать на двери оказалась нетронутой, но из-за двери слышались странные, клокочущие звуки. Это рыдал отец нежного мальчика, обнимая пуанты Инги Ворониной. Он так и выпал (из шкафа) с ними в обнимку. Да, убил, в страшном гневе, потом струсил и спрятался, когда услышал скрежет ключа в замке. И теперь он оплакивал и жалел и убитую им балерину-педофилку, и жалкого, глупого своего мальчишку, и самого себя – в первую очередь». Используя классический детективный зачин, автор показывает здесь малодушие и животную трусость убийцы. Но снова – никак не женщины!

И в следующих миниатюрах: «Полнолуние», «Измена», «Долговременная огневая точка» - нет и намёка на «удобных женщин». В доказательство наличия таковых, литературный обозреватель журнала приводит в пример рассказ «Чашка чая»: «Безымянная некрасивая жена, которую муж винит в том, что она не сделала его академиком («Чашка чая»)».  Подобный пример, на мой взгляд, некорректен, потому что главный герой здесь как раз мужчина средних лет, всю жизнь покорно терпящий бездушие своей некрасивой жены и зацикливающийся на мелочах. Это и есть та самая причина, по которой он не стал академиком. А разбитая чашка, ставшая причиной его инсульта, как раз и символизирует разбитую жизнь безвольного мужчины. Не случайно и в конце этого очень короткого повествования, когда мужчина уже почти оправился от инсульта, чашка с чаем ещё раз выпадает из его рук. Как выпавшая из рук собственная судьба. И забитой жизнью жертвой тут выглядит никак не его жена, а сам несостоявшийся академик.

Далее в доказательство своего вывода обозреватель перечисляет: «... медсестра Люся, всячески обхаживающая героя взамен нерадивой жены-ЗОЖницы («Из жизни троллей»), Аня, попавшая в больницу из-за влюбленности в редактора-гея («Пойми меня»), героиня, всю жизнь принимавшая неприятных ей друзей и родственников мужа из-за «неземной любви» («Чемодан без ручки») и так далее».

На мой взгляд, всё вышеперечисленные оценки не отражают сложность обстоятельств, в которые попадают самые разные герои Лидии Григорьевой.

В миниатюре «Сибирские пельмени», например, звучит совсем иная тема: куда бы ни забросила судьба бывшего жителя бывшей советской страны, а своё, исконно русское, так или иначе всё равно к нему возвращается. И опять здесь закручен крутой криминальный сюжет на минимальном прозаическом пространстве. Как и в «Подворье», где речь идёт об удачливом танцоре необычно маленького роста, на зависть другим легко летающем по сцене, который приезжает к брату на родину - делить отцовское подворье. Самогона на радостях выпил. Да и самогон ли это был или что иное...

И вот тут опять предполагается открытый, вариативный финал, который призван включить читательское воображение: а может, его родня отравила, чтобы подворье не делить! А может, и сам... «Вот оно и стряслось. Летал, летал летун и приземлился. Повезло, что на родине, а не на гастролях в какой-нибудь Праге. Вот и ляжет теперь рядом с отцом. И подворье делить не придется».

«Наслаждайся моментом. Завтра может всё измениться», - так начинается предпоследняя миниатюра «Голос». Удивительная сентенция: певица теряет голос, сначала во сне, а потом чувствует, что и наяву голос исчез. И благодаря этой потере, как ни парадоксально, она наконец-то чувствует себя свободной. Свободной для того, чтобы наслаждаться жизнью. «А она поняла, что свободна. И может теперь, пока она тут, в Австралии, слетать на коралловые рифы. С детства мечтала. Там, говорят, есть такие коралловые отмели, где можно ходить по колено в воде, и волшебные рыбки сказочной красоты будут щекотать тебе кожу. Она теперь сможет наслаждаться! И наконец-то отдохнет. Потому что голос просто гостил в ее теле. А теперь освободил ее для жизни». И автор подбрасывает читателю неожиданную мысль о том, что талант или дар, данный свыше – это лишь временный гость в человеческом теле. Он может радовать, а может и отягощать...

И в завершающем аккорде подборки из «нью - Термитника», тексте с ироничным и весьма злободневным названием «Сидите дома», я также не нашла ни одной из «удобных женщин», делающих своим богом мужчину. Семейная пара там жила в своё удовольствие. «Они очень любили ездить, летать, путешествовать. Как лето, так муж в тайгу на охоту-рыбалку. Как зима — так она на Гоа. Это будет короткая повесть, - сообщает нам автор, - Они очень любили друг друга. И умерли в один день. Потому что муж в тайге подхватил однажды именно того самого — опасного — клеща, одного из миллионов. А к ней, блаженно балдеющей на океанском берегу, однажды внедрился под кожу неведомый насекомый зверь». И после кремации «даже в небо они вознеслись вдвоем. Их дымы слились воедино».

Таким образом, по этой небольшой подборке видно, сколько разных судеб и ситуаций соединено в формате одной социальной архитектонике романа в штрихах «Термитник New». И Лидия Григорьева, работая в новом «клиповом» жанре современной прозы, как стетоскопом, прослушивает все больные места человеческого сознания, скрытого в теле нашего мирозданья. Прослушивая, показывает читателю, где оно, это больное место, и предлагает задуматься над тем, как его излечить. И сдаётся мне, что всё это далеко не только «женская тема».