Рецензия Елены Крюковой - поэта, прозаика и искусствоведа, лауреата международных и российских литературных конкурсов и премий - на стихотворный цикл Николая Егорова «Музыка».
Перед нами не просто подборка стихотворений – некий набросок поэтической книги, вернее сказать, уже законченный ЦИКЛ стихов, объединенных одной крупной темой, масштабным лейтмотивом, мегаобразом – этот доминирующий художественный образ – МУЗЫКА, так и обозначено в названии.
Попытка изобразить (отразить, выразить…) музыку словами не нова. Это древняя мечта человека творящего. Искусства растут из одного корня – человеческого чувства. Прежде всего искусство – это чувство, а потом уже вектор мысли и хитросплетения изобразительных красот.
В поэзии и музыке это существование чувства – звучащее.
Его запись, ноты и слова, имеют общую природу: они фиксируют звук – останавливают ВРЕМЯ.
Николай Егоров смело идет в неизведанные области поэзии. У него нет ориентации на конкретную традиционную стилистику, нет выбора образной системы; он создает ее сам, ориентируясь на музыкальные звучания, на собственное восприятие Мiра Звучащего. Можно было назвать Семена Кирсанова, обэриутов, Волошина, Заболоцкого, Владимира Державина… но нет, все они даже не предшественники Егорова, а просто поэтические индивидуальности, певцы иной эпохи и иных устремлений.
Поэзия тоже звучит. Всегда – звучит. В большой мере поэзия – это набор, композиция именно звучащих музыкальных средств, звукопись, прямо перекочевавшая из пространства оживших нот в пространство Логоса. Гигантские звуковые пласты русской поэзии – доказательство архаической, древнейшей звучащей знаковой системы передачи информации, существования пресловутой «музыки сфер» Пифагора.
Музыка – это уникальная возможность концентрации всего богатства Вселенной в одной точке, в одной попевке, в одном мотиве:
не одинокой скрипки плач,
но в слух мой, в грудь мою скрипач –
ознобом струн, смычком в горсти –
всё море слез людских вместил.
Поэт избирает материалом работы конкретные музыкальные произведения; именно они навевают ему впечатления, насылают единственные слова, которыми он может (и должен) обозначить и музыкальное наполнение собственного восприятия, и окраску композиторского стиля, и крепкую связь «поэт – музыкант»: именно эта образная формула положена Егоровым во главу угла. Поэт является тут и невольным, и сознательным «зеркалом» слушаемой им музыки. Это попытка изображения такой первобытной связи, незримой пуповины, соединяющей оба искусства.
Конечно, поэт ориентируется прежде всего на свою, авторскую эмоцию.
Но внутри старательного, подробного запечатления этой длящейся эмоции находится разгадка этого соединения, этого Райского синтеза, к коему стремится не только поэт, но и всякая живая душа, иначе напрасны были бы на земле и песня, и молитва, и симфония, и опера, и гимн, и погребальный плач:
В песню смотрю, как в окно,
но вижу полнее и свыше
ландшафта за пыльным стеклом.
Рам распахнутость,
даль – точно оторопь:
словом не высказать,
взглядом не выхватить.
Пространство, в котором нам только мелодия
компасом служит и вывести может
от непонимания – к вдруг-очевидности,
от неприятия – к краеугольности
Слова, что было в начале лишь буквой
Закона, теперь – путеводною песней…
Автор, не боясь, дает и философскую формулу, мiровоззренческий основной тон (Grundton) этого всемирного, всесветного Единства:
Ах, песня-распахнутость,
песня – нить Ариаднина,
Песня – Исток и Итог.
Итак, музыка и выводит из лабиринта к Истине, и рождает и рождается, и – заканчивает и итожит, и, возможно, Итогом открывает новые врата новой жизни, Vita nuova нового, неведомого Данте.
Николай Егоров предстает в этом стихотворном цикле поэтом-философом. Редкая нынче творческая стезя. Если понять, что всякий художник – философ, что всякий творческий человек интуитивно или продуманно создает собственную художественно-философскую систему, духовный путь автора неудивителен. Другое дело, что сейчас, в мiре разветвленного масскульта и тайного требования публики «сделайте мне красиво», философское наполнение не в моде. Мало кто работает с символом-знаком – востребованы конкретные, простые эмоции и расхожие (узнаваемые) ситуации. Пространство сериалов тихо делает свое разрушительное дело, а кто сейчас слушает Бриттена или последнюю симфонию Шостаковича?
Поэт – слушает. И это слушание рождает вереницы образов. Николай Егоров подчас тонет в этом образном океане, но не боится плыть и тонуть, плыть и выплывать, плыть и побеждать:
И уже не река – океан,
не баркарола – Te Deum.
Нарастает девятый вал,
подхватывает,
уносит на гребне.
Жизнь – экстаз. Мир – мятежный орган.
– Звучать! Звучать!
Существование подобного цикла дает право предположить, что автор и сам музыкант, столь детально и со знанием дела выписаны специфические, профессионально-музыкантские моменты и акценты; но автор-музыкант в тексте находится словно бы за кадром, а автор-поэт, работающий со стихией Логоса, пытается найти именно то словесное звучание, соответствующее живой музыке, что расширило бы палитру стиховой звукописи, укрупнило бы вертикаль стиховой партитуры:
Каждый живет, как поёт,
вплетая свой голос, свой тембр
в партитуру звучащей вселенной,
чтоб пролившись звучаньем-дождем,
стать беззвучием радуги в небе,
эхом эха, уснувшего ветра
немотой над притихшей землей.
Каждый звучит на свой лад,
и по-своему всяк умолкает,
но пропев свою песню-посев,
прорастает зерном-тишиною.
Замечательна эта развернутая метафора – песня-посев (здесь поэт – «свободы сеятель пустынный», ипостась пушкинского героя!..), и зерно умирает в черноте неведомого гумуса, а потом, напитавшись влагой, радостно прорастает; музыка-зерно, музыка-росток, музыка-возрождение, музыка – синоним умирающего и воскресающего Бога! Вот она, новая Ода к Радости! Здесь музыка – мегаметафора грядущего. Именно музыка, по мысли поэта, оказывается способной побороть Время, обратить его в нужную человеку материю – именно из нее лепится, воссоздается не только жизнь земная, но и в большой мере жизнь небесная, жизнь Духа.
Те творенья вершинам подобны.
Как граненые горы величьем,
возвышающе-мудрым молчаньем,
париками седых облаков
наши взоры и дух наш возносят
над затертым до дыр плоскогорьем,
так творения тех мастеров
ветром новшеств своих освежая,
тех пленяя, иных раздражая,
приглашают нас к восхожденью
на призы́вные пики свои –
вершины духа живаго...
Но вершины те недостижимы:
мы их зреть (то бишь слышать) не можем,
заслонённых грядой курганов, (оттесненных грядой)
примелькавшихся за столетья.
Да, поэт работает именно с такими великанскими масштабами, играет именно такими пространственно-временными глыбами; сам предмет вдохновенья, музыка, ее бессмертие, провоцирует поступать именно так. И здесь Николая Егорова можно обвинить в излишней философичности и в гипертрофированном изображении Вечности в (предполагаемый…) ущерб вожделенной и такой понятной и близкой Сиюминутности. Но, возможно, эти придирки современников будут происходить оттого, что, нацеленные на быт, мы часто отворачиваемся от торжества симфонии, от трагического вопля оратории, от апофеоза оперы, как известно, изображающей и выражающей не только личную драму, но и народные страсти, и общечеловеческую событийную и нравственную мощь.
А поэт просто и естественно соединяет в своих работах старость и юность, Время и Вечность, смерть и счастье нового рождения. Великий дуал жизни внятен и понятен ему. Здание культуры выстроено на архетипах, эти кирпичи мироздания лежат в основе любого искусства. Попытка Николая Егорова объединить два искусства жизнью архетипов, силою одной, отдельно взятой творческой души достойна уважения. И внимания.
На мой взгляд, этот цикл, «МУЗЫКА», – несомненный эскиз, основа будущей книги, направленность которой может быть именно такая – к сплетению двух искусств, к объятию музыки и жизни, к преодолению небытия через живой Звук, к архетипу звучащего, играющего, поющего Счастья. Наперекор земному страданию.
И тут мы смело можем вспомнить известную формулу Людвига ван Бетховена: durch Leiden Freude, через страдания к Радости.
Крюкова Елена: личная страница.
Егоров Николай Егорович. Родился в середине прошлого века. Первое неуклюжее стихотворение создал в восьмилетнем возрасте. Писал исключительно для себя, никому не показывая. С годами (точнее – десятилетиями) вдохновенное сочинительство трансмутировало в поиск, освоение и переработку «единого слова ради – тысячи тонн словесной руды», а потом оба эти метода сплавились вместе. Никогда не публиковался. По профессии – пенсионер. И как констатировал кто-то из античных авторов: «А время идет и идет и уж близко к тому, чтоб уйти от меня совершенно».
Стихотворения* Николая Егорова:
МУЗЫКА
Где мир наш – лишь донный осадок,
там Музыка – весь океан.
«Там всё, что здесь, в объеме сжатом,
Но также то, чего здесь нет»
В. Брюсов
***
Суета – как растрата, быт – узы как,
втиснут в жизнь, как в глухой коридор.
Мы живем в мире точек, но Музыка –
мир без виз, частоколов и нор.
Слушая партиту Баха
Наш взгляд – не веер, но шнурок:
обзор так узок, мир широк
и распростерт на все четыре...
Что отражается в зрачках?
Не город – двери на замках,
не горе – слезы на щеках.
Взор зрит деталь – спектр слуха шире:
не одинокой скрипки плач,
но в слух мой, в грудь мою скрипач –
ознобом струн, смычком в горсти –
всё море слез людских вместил.
Очищение
(Музыка С. Губайдулиной)
Слышу...
Умолкло, но слышу –
и влага в глазах,
и – ознобом – гусиная кожа.
Я, весь в проступках, в просчетах, в пятах ахиллесовых,
изнанка, что возомнила себя лицевой стороною,
заслужил ли, чтоб Вашею музыкой
(Вашей жертво-души-приношением),
совершенством, как Правдой её
(если правда сродни совершенству),
быть очищенным
и оправданным,
как некогда уверовавшие
стали спасенными
ЕГО жертвой-любовью?
***
В песню смотрю, как в окно,
но вижу полнее и свыше
ландшафта за пыльным стеклом.
Рам распахнутость,
даль – точно оторопь:
словом не высказать,
взглядом не выхватить.
Пространство, в котором нам только мелодия
компасом служит и вывести может
от непонимания – к вдруг-очевидности,
от неприятия – к краеугольности
Слова, что было в начале лишь буквой
Закона, теперь – путеводною песней,
путь указующей тенью Вергилия
ведет нас вглубь нас же самих, увлекая
с плоскости «трезвых суждений» – к трехмерности
истин, устами младенцев глаголемых:
тех свечей, что в палатах ума
задувает сквозняк прагматизма;
маяков, освещающих путь
не рентабельной «пользой», но пеньем.
Слышу, вижу, ловлю
в-меня-сиянье...
Ах, песня-распахнутость,
песня – нить Ариаднина,
Песня – Исток и Итог.
Слушая песни Б. Бриттена
... и меня в свою песню впустил
подпевателем
безголосым...
Отрицание отрицания
Бурлил оркестр. Какой-то инструмент
оповещал о том, что зло не дремлет.
Оно, как рыбу сеть, весь мир объемлет.
Колючих звуков веский аргумент
в том убеждал. Звучанье расслоилось,
став крошевом тревожных голосов.
Как страх в глазах, мелодия забилась,
и зайцем, испугавшись медных псов,
за кочкой пауз флейта затаилась.
Жизнь в конвульсивных ритмах разрушенья.
Но возвещает гордая труба
о том, что не окончена борьба,
сверлящим диссонансом возмущенья.
Подобные облаку
«Облако похожее на рояль»
Чехов
«Рояль похожий на облако!» –
Узрел. Возвестил. Огорошил.
В чем сходство? – Там пышные пряди
в небес седой шевелюре,
а в зале – в причудливой позе
застыл сухопарый брюнет.
Стоит, неуклюж-совершенен,
в лучах, в ожиданьях и взорах,
замкнувшись,
выпав в себя из зала,
будто не он здесь в центре вниманья,
но центр внимания в нем.
Сосредоточен.
Но вот подошел человек
(тоже земной, не воздушный).
Руки по́днял и опустил.
И, закрыв глаза, вижу,
как звуки и сам рояль
плывут уже облаком в небе:
трепетней лунного света, призывнее звона
колоколов сквозь листву;
зыбучей туманов, гонимых
ветрами с равнины, – сравнимо
с завораживающе-невесомо-полётным
волшебством Дебюсси.
Орфей: певец и песня
Песня, она же не в глотке моей,
как в котле, сжатым паром сгущалась,
через клапан открытый в ваш слух
прорываясь гудком паровозным.
В том, что зовется «вокруг»
песнь, как праздник средь будней, витала:
как дождями размеров и рифм
в пыльной засухе жизненной прозы,
всем величием мира, всей правдой,
просветленьем в депрессии дня.
Не было времени, места
не существовала б она
когда, в каковом:
вокруг ̶ но внутри нас,
под ногами ̶ и всё же над человеком,
атмосферною влагой в пустыне
обезвоженных жизнью сердец.
Я ж певец. Мне природой дано
конденсировать влагу, взбухая;
словно в паводок ливнями пруд,
переполниться звуками песен,
чтоб прорвавши плотину губ,
наводнением в уши ваши
хлынули звуки эти,
но теперь бы внимать им могли
все, кто ухом не туг, кто душой –
не тетеря, кто слушать умеет.
Услышать и поразиться,
поразиться и встать на колени
пред разверзшейся красотой,
чтобы потом, поднимаясь,
обретя красоту, точно опыт,
не понять – ощутить, что отныне
вы – уже и бесспорно –
не те.
***
... музыкой обольюсь,
как водой ледяной: так, чтоб вздрогнуть,
и мурашек по коже бег,
замирание
и – воспаренье...
(К Музыке)
Бросить щепку в речной поток.
Подхваченная теченьем,
в ритме танца с волною кружась,
как ведома искуссным партнером,
то шальными, то плавными па
с авансцены к кулисам смещаясь,
где-то там, вдалеке, пропадает,
быв лишь точкой – став всею рекой.
О Музыка!
Как хотелось бы мне, словно в суть,
в стихию твою погрузиться,
раствориться в потоке твоем,
не скользить по теченью, но стать
толщей вод,
отражением неба,
ритмом всплесков,
ансамблем валов,
как сорока, болтливым прибоем,
контрапунктом воды и ветров,
и обняв пляж, как плечи, волной,
расплескаться восторженной песней.
И уже не река – океан,
не баркарола – Te Deum.
Нарастает девятый вал,
подхватывает,
уносит на гребне.
Жизнь – экстаз. Мир – мятежный орган.
– Звучать! Звучать!
В партитуре звучащей вселенной...
... да ведь это одно и то же,
как синонимы, – быть и звучать,
коль всё сущее, каждая мелочь
(от пылинок до звезд), утверждаясь,
не инертною массой, но пеньем
во вселенский вливается хор.
Каждый живет, как поёт,
вплетая свой голос, свой тембр
в партитуру звучащей вселенной,
чтоб пролившись звучаньем-дождем,
стать беззвучием радуги в небе,
эхом эха, уснувшего ветра
немотой над притихшей землей.
Каждый звучит на свой лад,
и по-своему всяк умолкает,
но пропев свою песню-посев,
прорастает зерном-тишиною.
Что ж до меня, – не шибко
искусным я был музыкантом.
Но лет на склоне хотел бы
в свой неминучий Черёд
не оборваться – иссякнуть,
как в безветрии шелест смолкает,
как в финале последней симфонии
Д. Д. Ш. иссякает судьба:
в мерцании воспоминаний,
в затухающих шорохах-звонах
истаивая, замирая,
растворяясь в волшебном звучаньи
неумолкающих пауз...
***
Маэстро Природа
смычком ветерка скользнула
по веткам-струнам,
дождинками пробежалась
по клавишам-листьям,
огрызнулась
литаврным раскатом грома.
И музыка сфер в этих звуках –
ровно роща в ростке,
ливень в капле,
как поэма в эпитете, словно
Жизнь – извечной тревогой в душе.
Современный оперный театр
Колонны снаружи
и памятники внутри –
Мастеров минувших эпох
породистые творенья.
Ежедневно, согласно
репертуарному плану,
дежурное изваянье
пробуждают и отряжают –
подтвердить свой высокий рейтинг –
на дежурное мероприятие.
И после
как там
оно
заезженно (в тысячный раз),
заученно («как по нотам»),
осчастливит внимающий зал
травиатством, летучемышизмом,
как на склад, на родной пьедестал
почивать на заслуженных лаврах
с достоинством возвращают.
... Памятники, монументы
(будь один или добрый десяток),
город они украшают,
наделяя «лица выраженьем необщим»,
особенкой неповторимой.
Однако, когда кругом
одни – лишь и сплошь – изваянья,
превращается в кла́дбище город,
и кучкуются горожане
не среди триумфальных арок,
не меж Граждан Кале/Энногорска,
не в компании всадников медных –
на погосте средь плит надгробных.
Мастера XX-го века
(именитые и не очень)
ценным даром, бесценным наследством
нам оставили сонм партитур –
щедрый плод их трудов, их корпений,
их рефлексий и их озарений,
их отчаяний,
их воспарений,
их исканий, сомнений и дум.
Те творенья вершинам подобны:
как граненые горы величьем,
возвышающе-мудрым молчаньем,
париками седых облаков
наши взоры и дух наш возносят
над затертым до дыр плоскогорьем,
схоже, музыка тех мастеров
ветром новшеств своих освежая,
тех смущая, иных раздражая,
приглашает нас к восхожденью
на пики свои –
вершины духа живаго...
Только пики те нам недоступны:
их узреть (то бишь слышать) не можем,
заслонённых грядой курганов,
примелькавшихся за столетья.
Нет им места в эфире,
они не звучат со сцены,
и помпезный Город-Театр
превращается
неуклонно
в мемориальное кладбище.
(Уже превратился).
СТАРОСТЬ И ЕЁ ОКРЕСТНОСТИ
На подступах к Рубикону
Стараешься не вникать.
Вник, и – джинн из бутылки – тревога,
точно моль над ковром, – над душой.
Что там ждет впереди? – Ничего?
Иль с улыбкой, сестрой милосердною,
вновь прибывших, встречает нас музыка
и проводит в приемный покой?
Или только наша усталая память
продолжает звучать
(в каких вне-пространствах,
в каком безвременье?)
Что б ни было – неотвратимо!
Позади петляющая тропинка,
впереди Высокий Порог.
Переступить предстоит.
Как сказали бы греки:
– Нужно исполнить Закон.
Наброски автобиографии
(Набросок 1)
Родился.
Учился.
Женился.
Лямку тянул.
Выпал,
словно в осадок,
в «заслуженный отдых».
Жизнь пронеслась как экспресс.
Без вещей выхожу из вагона,
с залитого солнцем перрона
в переход спускаюсь подземный,
бреду в тусклом свете тоннеля
к отсутствию света в конце.
(Набросок 2)
Был рожден. Обучаем.
Окольцован. Взят в оборот.
Измочален.
Пассажиром транзитным,
спроваженным в зал ожидания,
объявился – соожидающим –
у причала угрюмой реки.
Чернеет речная гладь.
Сгустился туман простоквашей.
Плеск весла, поначалу чуть слышный,
с каждым взмахом отчетливей, ближе.
Наплывает (не ладьёй – каравеллой)
седая, как дряхлый Харон,
как цвет яблони юная, Вечность.
Растворяется всё в белизне.
Пригвожден ожиданьем к причалу.
В молодости и в старости
Взбежать на этот холм! Какой обзор!
Жизнь бьет ключом: энергия, напор,
и сам я – как сплошное ожиданье
чего-то, там – в грядущем, солнца медь
улыбками лучится, и пропеть
гимн сущему рождается желанье.
Приветствуя земную круговерть, –
с избытком сил на грани и на взводе,
с тем завтра, что пока в проекте лишь, –
стою на склоне я, худой, как жердь,
одетый и подстриженный по моде,
вплетая песнь в орнамент крон и крыш.
... Прошли года. И вот, почти ползком,
взбираюсь полудряхлым стариком,
хриплю, багров от кашля подавленья.
Как буду петь? И главное – о чём?
Зачем я лезу в гору хмурым днем,
коль нет ни ожиданий, ни свеченья?
Взгляд в зазеркалье
Задержал вопрошающий взгляд
и смотрю сквозь своё отраженье:
там дочурка – совсем ещё клоп –
на пианино пальчиками перебирает,
учит сонату Клементи.
... Сейчас фортепиано закрыто крышкой,
и дочь давно
не живет со мною.
Но память-фотограф хранит
то давнее отраженье.
Вот и оно растворилось,
лишь звуки какое-то время
тонкой струйкой текут, замирая,
и в зеркале
только
моя седина,
тишина
и память.
***
Возможно, кто-то и вспомнит:
– Мол, жил, строил планы, прогнозы,
что-то делал, вершил, учинял,
а оставил лишь жухлую память.
Да, признаться, и та – не жилица
в мире стрессов и сверхскоростей,
суетных дел и цейтнотов...
***
... да ведь и жил-то, словно
исполнял предписание, спущенное
неуважаемым кем-то.
Вспышка
(Подражание Микеланджело)
Жизнь – вспышка! Траекторией ракет
взлетел, расцвел соцветьем фейерверка
и, искрами рассыпавшись, померк я,
став во вселенском Да мелькнувшим Нет.
Но будучи лишь отблеском Вселенной,
я мыслью осиял её в ответ,
на миг став свету божьему заменой.
Шахта
В воспоминанья,
словно в шахту, спускаюсь.
Но не угольной пылью – пунцовым цветом
покрываются щеки и совесть.
Было много – и всяко – и время
ничего себе не простить.
***
Не колеблясь сжигали мосты,
продираясь к маячащей цели:
наощупь – и напролом,
отчаявшись – превозмогая,
падая телом – не духом,
стирая не сопли, но кровь.
Да и весь нами пройденный путь –
только сгусток терпенья и пота.
Но из мира проблем и препон,
червоточин и пятен на солнце,
хрипя не гортанью – всем телом,
с сердцем – сплошным синяком,
каждый на свой Олимп
мы карабкались, мы восползали
и судьбу свою – камень Сизифов –
волокли, возносили к вершине
на натянутых нервах, на волей
напружиненных хрупких плечах.
Седина
Белее снежных покровов,
белее страницы
с не написанным стихотвореньем, белее
незапятнанной светлой идеи,
ещё не выродившейся
в руководство к действию.
***
Компьютер завис.
Признаться,
и сам я ничуть не лучше...
***
Стояли хребет к хребту,
гора к горе, вершина к вершине!
А ныне
всё в оползнях и провалах.
Сдвиг тектонических плит.
Моё зубьё...
***
Раньше отцы сыновьям оставляли в наследство:
кому-то мельницу,
кому-то кота в сапогах.
А я что своим оставлю? –
Разве только кота,
но босого.
Котенок
Когда подобрал во дворе
и домой притащил котенка:
грязненького, пушистого,
совсем беспомощного,
я не думал – скорей ощущал:
к той поре, когда тот превратится
в матерого котофея –
флегму
и соню,
из мурлыканий, умываний,
из само-и-жизнью-довольства –
к этому времени меня
уже не будет.
Прогулка поздней осенью
Воздух рассветный, бодрящий,
по-позднеосеннему чистый.
По аллее бреду.
Гуляю.
Вернее, ноги гуляют, несущие тело, а сам я
где-то в прошедшем времени,
в страдательном залоге.
Свежестью дышит прохлада,
что вокруг – не внутри, где память
поддерживает плюсовую температуру
теплом родительской любви и заботы.
Что-то мелькает, кружится, устилает:
листья ль с деревьев,
или мысли мои облетают?
Запах ветра.
И всё ж таки листья,
осенью осененные, силе
тяготения подначальны,
землю устилают шуршаньем своим.
Чья же память-любовь, вихрем времени
с материнских ветвей срываемых,
их сочувствием обогреет?
Мелькая, будто мигая,
мне прощальный привет посылают.
Шепчут: «До скорой встречи».
Отвечаю взглядом: «До скорой».
(Об увядшей траве и осыпавшейся хвое)
Весной, когда снега сойдут с полей,
насыщенных тонов в палитре мало,
нас радует бесцветностью своей
травы прошлогодичной покрывало.
Сосновый бор. Изгиб тропы – гюрзой.
Повис паук серьгой. Комар – зудою.
Отзывчиво пружинит под ногой
Уже давно безжизненная хвоя.
И наша участь их сродни судьбе:
хвоинками иль высохшим листом
осыпаться и в землю лечь навечно.
Но мертвые лишь сами по себе,
как часть Всего, пребудем мы во всем:
причиной в следствии, вневременным в конечном.
«Всё проходит»
Как с заботливых рук материнских,
с ветки клейкий весенний листочек
тянется к лету, к солнцу,
к ветерку (как касанью ладони
грубоватого с виду отца),
к предстоящему празднику встречи
с рапахнувшим объятия миром, –
заворожен, удивленно,
доверчив, ещё не зная:
мир текуч,
опадающ,
желтеющ.
Всё кончается –
лето тоже.
*Стихотворения публикуются в авторской редакции, в некоторые их них автор внес корректировки уже после написания рецензии.
.png)
.jpg)
.jpg)
