Кира Грозная о повести Евгения Мирмовича «Серафимов День»

Повесть Евгения Мирмовича «Серафимов день» начинается со сцены, вполне пригодной для экранизации: Первомай, парад физкультурников, дружные супруги шагают в счастливых рядах демонстрантов, обсуждают грядущую войну (Великую Отечественную) и свою соседку, пьющую Зинку Саватееву. Сцена хороша бытовой простотой и узнаваемостью обычных (вневременных, какими они предстают у Мирмовича) персонажей – простых людей, каких хватало, конечно, и в те советские, еще довоенные, времена. Никакой суровости, идеологической заряженности – не то, что в пропагандистской литературе соответствующего периода. Люди всегда и везде – лишь люди, живущие бытовыми проблемами (до той поры, пока враг не нападет). И гармонист – полупьяный, и соседский сынишка Борька в ожидании матери-«шалавы» мерзнет на лестнице, и разбуженный муж соседки Захаровой спросонья матерится, а не читает Маяковского. Ленинградская, петербургская коммуналка за последние 80 лет вряд ли претерпела существенные изменения, разве что евророзетки появились (да и то не везде – недавно побывала в такой коммуналке, что обомлела), да все чаще коренные жители в таких квартирах сменяются «новыми петербуржцами», пришельцами с востока и из Азии. Так что автор показывает читателям реальную жизнь, а не клюкву.

Но вот сцена заканчивается, жители коммуналки отходят ко сну и гулящая Зинка, сильно нетрезвая, заявляется домой… И что мы читаем:

«В светлом небе над жестяными крышами показалась бледная луна. Где-то звякнул последний трамвай. Усталые ладони разведённых мостов медленно протянулись к небу в немой мольбе о мире для родного города. Небо осталось глухо к их молитве. Спустя полтора месяца из репродукторов разнеслась страшная, леденящая души весть – война».

Уважаемый автор! Вот здесь просто необходим смысловой пробел. Сделайте отбивку, новый абзац, поставьте следующую главу, добавьте текста – но что-нибудь обязательно сделайте! Ведь все уже движется к неизбежной войне, поэтому состояние героев, да и читающих, должно нагнетаться. Вы же этот важный переход попросту смазали.

Каждый автор по-своему решает такую проблему. Например, Шефнер в романе «Сестра печали» завершает мирную сцену дружеского диалога героев, с шутками и подколками, и переходит уже непосредственно к боевым действиям, не показав нам реакцию героев на известие о начавшейся войне. Последняя «мирная» глава у него заканчивается тирадой героя Кости, напомнившего главному герою, что тот сегодня дежурный по кухне:

«– …Но ты не забыл, что сегодня ты дежурный по питанию? Напои меня киселем, напитай сардельками, ибо я изнемогаю от любви к пище».

А затем – следующая глава – и сразу резкий бросок:

«Их артиллерия била откуда-то слева. Снаряды рвались далеко позади, справа от нас; может быть, таким изгибом шли наши траншеи, а может, это били по тылам. Около нашей роты пока что не упало ни одного снаряда. И тем неожиданнее было, когда из дальнего леска стали выбегать человеческие фигурки. Форма на них была темнее нашей. Они бежали по направлению к нам и сразу же скрывались, перебежав небольшую высотку...».

Можно начать следующую главу со сцены, где семья слушает известие, стоя возле уличного репродуктора. Можно начать уже со сборов главы семейства на фронт. Дело в том, что фраза: «Спустя полтора месяца из репродукторов разнеслась страшная, леденящая души весть – война» – это вообще не из литературы, а из журналистики. Из газетной сводки.

Автору виднее, как он поступит. Я только советую закончить главу – да хотя бы абзац – предложением: «Небо осталось глухо к их молитве».

Идем дальше. «Алексей, как и многие другие ошеломлённый этим известием, не находил себе места». Автор, Вы нам только сообщили об этом – а теперь покажите. Пусть читатель увидит и прочувствует, как Алексей не находил себе места. Да, Вы дальше в одной фразе упоминаете, что он ничего не ел и только курил в окно, но можно хотя бы абзац этому уделить.

Закурил, затянулся, пальцы тряслись… Он затушил папиросу, бросил, раздавил каблуком… Всю ночь ходил по коммунальной кухне и курил, кашлял, домашние слушали его шаги, но понимали: лучше не лезть к нему… Опять же, все практически мужчины, еще услышав страшное известие, сразу отправились в военкомат, а Алексей первых самолетов дожидался…

Впрочем, это уже детали. А вот чтобы все детали были достоверны, нужно много и много книг прочесть еще о войне, книг, написанных очевидцами тех событий, чтобы каждой детали верилось, чтобы в ней была запечатлена эпоха, как в маленькой капельке воды отражается большое окружающее пространство… если приглядеться, конечно.

Полусапожки, утюг, репродуктор, кепка-восьмиклинка, крепдешиновое платье, детская деревянная лошадка… да все, что угодно, любая деталь! Давайте нам побольше деталей! Причем не только бытовых. Речь героев, сленг, говор, характерные для той эпохи словечки и названия, которых я в этой повести не увидела.

Обороты речи, содержащие перечисление, наподобие следующих: «Снова смотровая вышка, чёрный дым и сковывающий волю страх за детей, оставшихся дома» – это из серии: «Шел дождь и два студента: один в пальто, другой в университет».

Сам текст интересный, судьбы ветеранов Великой Отечественной войны, блокадников, тружеников тыла по сей день волнуют нас, о них необходимо помнить и чтить эту память. В юбилейную годовщину ВОВ редакция журнала «Аврора» под моим руководством совместно с молодежным движением «Перерыв на войну» подготовила много публикаций на основе биографических рассказов ветеранов, бывших узников концлагерей, тружеников тыла, блокадников. Повесть Евгения Мирмовича напоминает такую документалистику. В пересказе непосредственных очевидцев, конечно, истории о событиях войны звучали достовернее – люди в возрасте 80 и даже 100 лет хоть и многое забыли и что-то, возможно, исказили в своей памяти (особенно если были детьми вроде Борьки и Тани из повести), но главное запомнили четко и пронесли через годы, десятилетия. Автору об этих событиях тоже, если я правильно поняла, рассказали очевидцы – и то уникальное, что он ухватил и сумел передать читателям, и есть самое сильное в это прозе. А в прозе самым главным аспектом должны быть все-таки ее художественные достоинства.

Конечно – еще раз повторю – есть сильное и достоверное в тексте. Страшная достоверность в сцене курения безногого инвалида, лежащего на боку. И в том, что героиня отчаянно хочет сохранить хотя бы кусочек от ботиков, подаренный пропавшим на фронте мужем и срезанных с ее обмороженных ног – ничего-то от него не осталось! Автор, безусловно, умеет писать – а главное, хочет совершенствоваться в прозе. От души пожелаю автору найти себе литобъединение по душе, поскольку разовых разборов тут недостаточно. Ему нужна литературная среда, среда единомышленников, думающих и чувствующих начинающих прозаиков – и, конечно, здравая оценка и обратная связь Мастера прозы. Литературная среда – это тот воздух, без которого невозможно состояться писателю, и я от всей души желаю автору обрести такую среду.

Кира Грозная: личная страница.

Мирмович Евгений Владимирович – прозаик, юрист, волонтер. Живет в Санкт-Петербурге. В настоящее время куратор волонтерских проектов в области работы с детьми-инвалидами. Публиковался в «Литературной газете». В Журналах: «Наш Современник» (Москва), «Дрон» (Белгород), «Волга» (Саратов), «Параллели» (Самара), «Южная звезда» (Ставрополь) и «Невский проспект» (СП-б). Среди электронных публикаций автора можно отметить участие в сборнике «Моё Отечество» (в поддержку СВО), публикации в журнале «Кольцо-А» (журнал МГО СП Москвы), на сайтах «Литеrrатура» и «Печорин.нет». Рассказы автора неоднократно звучали на радио «Гомель» (республика Беларусь).