Глядеть прямо в лицо. Елена Крюкова о рассказах Павла Пермякова

Глядеть прямо в лицо

Елена Крюкова о рассказах Павла Пермякова

Текст на уровне открытия.

Проза Павла Пермякова - дивное, странное смешение точнейшего и подробного, почти в духовный микроскоп, наблюдения мира (мира живых и мертвых!), русского юродства, предъявленного не бешено-безудержно-расхристанно, а со всей мерой суровой сдержанности и благородства без пафоса и декларации, простоты литературного ландшафта и хронотопа (простая жизнь простых людей, и лирического героя в том числе) и великой сложности архетипов, с которыми автор работает напрямую: жизнь - смерть, свет - тьма, честность - кража, рождение - исчезновение, явь - сон.

Каждый из рассказов, что более похож на стихотворение в прозе (иные тексты столь емко пружинят, что и вправду напоминают суровый верлибр...), пробивает насквозь; его вектор, и образный и мыслительный, добирается до промыслительных уровней сознания, до хтонических глубин переживаемой эмоции. Автор не боится часто и даже настойчиво прикасаться к архетипу смерти, ибо таким образом он ярче выявляет и ее несказуемость, необъяснимость, чистую ее апофатику, и подчеркивает ее повседневность, привычность, обыденность, постоянный аккомпанемент ее пустоты - говорящему, поющему, живому, живущему.

«Печь, и та распрощалась — настал и её конец.

И дороге, плутал не раз, конец пришёл.

Всё родное, привычное, — всё боль.

Вошла, наводя свой порядок, прожигая насквозь, взирая дерзко — конец».

«Морозит земля, бормочет: «Приляг». Знаю — смерть лукавит. Притворяется слабой.

Сильна она. Не верьте! Велика мощь!

Склоняют голову. Все! Короли, принцы! Друзья, недруги! Бегите!

И я, пока жизнь со мной. Вдаль. Прочь».

Имена героев рассказов подчас вполне библейские: Иосиф, Эфраим. Так тонко и незаметно подчеркивается соединение, сочетание двух миров - уснувшего и бодрствующего, современного и давно канувшего, ставшего древними культурными пластами.

Начальные фразы рассказов Пермякова порой способны ошарашить, обескуражить - этим и запоминаются: «Эфраиму было немного за сорок, когда он обнаружил в себе способность парить...», «У одной коровы было три уха...», «Смерть, смерть, смерть», — во всю силу своих лёгких кричали истязаемые металлом шпалы...», «Я хотел бы жить на пальме. Только там я был бы счастлив...», «Жуткий куриный вой разносился по окрестностям уже третий день...». Так автор, подобно хорошему музыканту, сразу берет нужный аккорд и создает нужный настрой произведения, без экивоков и долгих подкрадываний.

Звучит абсолютно свой, незаемный голос. Перед нами несомненный художник. Атмосферу его художества не всякий примет, воспримет восторженно и безоговорочно. Люди любят светлое, ясное, праздничное, сладкое. Они не любят, когда им внятно говорят искусством о смерти, слишком часто напоминают о ней; откровенного боятся заупокойных пассажей. Это автора, думаю, не остановит. Пока он разрабатывает эту золотую (и достойную!) архетипическую жилу - он сделает на этом пути, внутри этих поисков, внутри тематики Танатоса, еще много образных открытий.

В самой стилистике прозы есть элементы фантасмагории, излома сознания, скоса зеркал, скоса отражения-сознания, сознательно сбитой оптики. Такие смещения пространства-времени только придают прозе Павла Пермякова необычность и остроту. Здесь он работает не только (и не просто) как художник, но как житель современного мира, знакомый с эпохами в культуре, где увлекались гротеском и символикой, иллюзиями и альтернативными пространствами; знакомый с новейшими физическими теориями, в которых мир подчас предстает конгломератом абсурда, фасеточным глазом гигантской временно-пространственной «стрекозы». Недоказанная эффектная фрактальность мира существует хотя бы в теориях, и отражение этих мировоззрений просвечивает в иных рассказах автора, в иных фрагментах этих рассказов: «У меня повсюду растут зубы. На руках и ногах, включая подколенные ямки, шее и спине. Они рассыпаны у меня по всему телу, совсем маленькие и побольше, напоминающие коренные. Лишь лицо моё не тронуто зубами, оно такое же гладкое, как и у всех людей.

Их повсеместный рост начался ещё в детстве, в пору моего взросления и познания мира, и с тех пор как у меня, еще младенца, родители обнаружили это уродство, я влачу жалкое существование изгоя, ежечасно испытывая на себе его груз...».

Да, перед нами - проза, но Павел Пермяков - удивительный поэт. И это общеизвестный высший писательский пилотаж: сочетание поэзии и прозы. Слияние их в один таинственный поток, гигантское текучее, речное, ртутное зеркало, которое то, медленно двигаясь вдаль, отражает все сущее, то незаметно и страшно уходит под землю, превращаясь в русский Стикс, в деревенский Ахеронт. Березовый, сельский русский мир у Пермякова странно и трагично дышит апологией одиночества. Он слишком далеко уходит от русского привычного, то уютного, то пафосного китча. Но именно внутри безмерного одиночества и рождается та мера уникального видения, что позволяет художнику натянуть на подрамник новый холст и наложить на него новые одинокие мазки... назавтра они станут внятны людям, востребованы ими: «Из глубины моей растрескавшейся души я смотрю на мир глазами слепого ребёнка, лишь слабо ощущая капли дождя на своём лице и могильные прекрасные запахи мокрой земли».

Пожалуй, эта фраза из последнего рассказа авторской подборки безусловнее всего характеризует художника: по сути, это лирическое «я» - не столько «я» воображенного героя и не только исповедальный автопортрет, но и сиюминутное творческое кредо, набросок совокупных смыслов, которые автор хочет и может (здесь и сейчас!) изобразить, выразить.

Что будет завтра - не знаем. Сегодня же перед нами автор Павел Пермяков.

Невероятно интересный.

Очень необычный.

Глядящий прямо в лицо жизни, смерти и вечности.

Крюкова Елена: личная страница.

Павел Пермяков, родился в 1975 году. Детство и юность провел в Латвии, Риге, с 1990 года и по сей день живет в Иерусалиме. Ранее нигде не публиковался.