Дорожные заметки о русском ницшеанстве: философский синтез в современной фантастике на примере рассказов Дмитрия Игнатова

Интересная у меня – русского немца – судьба. Мать с Поволжья, перебравшаяся в своё время во Франкфурт-на-Одере. Отец из-под Вильнюса. До сих пор там живут родственники по его линии. И вот я, как уроженец федеральной земли Бранденбург, так и не пустивший в неё свои корни, так и движусь всю свою жизнь по треугольнику Франкфурт – Вильнюс – Ленинград (теперь Санкт-Петербург). Раньше на поездах, теперь – на самолётах. Сначала вслед за учёбой и работой, потом за семьёй, теперь по бизнесу. Жизнь в движении, в вечном круге возвращения. И каждый раз, останавливаясь в Питере у своего однокашника Сашки (у Сашки уже внуки, а зову я его на западный манер – Алекс), я непременно «ворую» у него 2-3 русских литературных журнала. Люблю читать в дороге «с листа». Так уж повелось. Или «привилось». Ещё с детства, когда отец брал в своей полковой библиотеке подшивки «Литературки». Вот и я теперь читаю в дороге «Звезду», «Неву», – всё, что повезёт аннексировать у моего русского друга. Тащу кусочки второй родины на первую. Жена смеётся, что я «немецкий приёмщик русской макулатуры», а я бережно храню каждый лист. Мне кажется, что у нас в Германии (да и вообще на Западе) русская литература в массовом сознании всё-таки больше ассоциируется с классикой. А тут печатное слово, журнальная проза, на бумаге (!) – не сетевая, не проходная. На мой немецкий взгляд пишут разное и по-разному. Много подражания нынешним автофикшн-веяниями: дневниковые заметки, фиксация реальности, обычно безрадостная. Это так по-русски. По-достоевски. Но уже на новый лад. Много деревенской прозы, развивающей идею исконной духовности, родной земли, почвы. Эти по-распутински русские просторы, проникновенная молитва по малой родине.

Но иногда глаз находит то, что лежит за границами этого спектра. И случилось это впервые, когда в январском номере «Невы» (теперь уже прошлогоднем – 2021 года) я наткнулся на рассказ писателя (как выяснилось позднее, довольно молодого человека) Дмитрия Игнатова. Название «Эффект Тангейзера» сразу привлекло моё немецкое внимание. Тогда подумалось, что это эссе об опере. В российском культурном пространстве одно время часто вспоминали одну её скандальную постановку. Но история оказалась совсем не об этом...

Действие рассказа переносит читателя в маленькое пространство советской малометражной «хрущёвки». Знакомое мне – и по России, да и по Восточной Германии тоже – окружение. Новые жильцы въезжают в эту приобретённую ими недвижимость и за бытовыми деталями и бытовыми разговорами вдруг выясняется, что для главного героя (иронично, что его зовут так же как и меня – Виктор) это не просто переезд, а возвращение. Долгое время он мечтал переехать в дом своего детства и даже собрал для этого все предметы интерьера, чтобы восстановить вокруг себя картины прошлого. И может показаться, что это отсылает нас к кинофильму «Гудбай, Ленин!», но мотивы литературного Виктора совсем иные. Это не мистификация, не ложь во спасение и даже не ностальгия. Это попытка вернуть времена детства, где он, судя по всему, был по-настоящему счастлив. Детальное воссоздание уголка памяти, пронизанного ощущениями прошлого. Даже настольные часы Виктора идут вспять, как бы символизируя его волю к подчинению материи и времени. И такая метаморфоза внезапно происходит. По каким-то немыслимым фантастическим причинам время в квартире действительно начинает течь в обратную сторону, наполняя пространство людьми и событиями, прежде не знакомыми главному герою. На глазах молодеющая седовласая незнакомка, её дочь, сходящая с траурного портрета и превращающаяся в ребёнка, а главное – мир за окном, всё ближе отматывающийся к временам детства Виктора. И вот он уже видит самого себя, счастливого маленького мальчика, готового играть целый день, сидя на ковре. Здесь становится понятна аналогия, предлагаемая автором. Квартира героя становится той самой пещерой Венеры, где поэт Тангейзер обретает счастье ценой добровольного заточения. Время преподносится в образе аллегорического трамвая, движущегося по кругу. И герой, выходя на своей остановке, возвращаясь в прошлое и отказываясь от настоящего и будущего, завершает своё путешествие к вечному благу, освобождая место для новых жильцов «нехорошей» (в булгаковском смысле, а в ницшеанском, наверное – хорошей) квартиры. Удивительный по силе и простоте, трогающий до глубины души, посыл.

Ещё удивительнее, как автор развивает и дополняет (а я бы сказал – масштабирует) эту идею в других своих рассказах, созданных в жанре научной фантастики. Более ранний сборник Дм. Игнатова «Великий Аттрактор» увязывает всё происходящее с предельным по масштабу событием – расширением и сжатием Вселенной. В этом периодическом процессе герои вынуждены каждый раз повторять свою судьбу. И если одни пытаются сопротивляться этому положению дел, то другие проходят своё возвращение цикл за циклом, каждый раз превращаясь во что-то большее. Не главной, но стержневой становится фигура инопланетянина, который сначала встречается с посланниками Земли, а потом и сам возвращается на нашу планету. Впитав в себя земную культуру, он из заурядного межпланетного диктатора превращается в человека, а далее в сверхчеловека, который ради своего возвращения готов сжать всю Вселенную, вернув всё в начальную точку, чтобы просто начать с начала.

Не менее трагическим представляется образ вымышленного русского учёного Петра Петровича Сажина из серии рассказов «Капелька триумфа» и «Умри, но позавчера» (уж не имеется ли в виду его тёзка инженер Пётр Петрович Гарин?), в ходе своих научных изысканий почему-то вечно создающий бомбу всё возрастающей мощности. А его не менее талантливая супруга, в отчаянии восклицающая: «Будь прокляты ваши чёртовы ракеты!», каждый раз использует технологию обращения времени, чтобы «мой бог войны» мог вдруг передумать. Эта пара так же становится «сверхчеловеками» – прямо называя себя Марсом и Венерой – реализующими свою волю к власти. Но делают они это по-разному: опираясь на примордиальную традицию, первый возвращается к извечной войне и разрушению, а вторая – к любви и созиданию. И в этой двойственности, единстве и борьбе противоположностей проявляется сильная гуманистическая идея, свойственная уже классической русской литературе. Ненависть и любовь замыкают собой циклы рождения и смерти, приговаривая и примиряя томящиеся души героев спасительной идеей: всё было так и всё будет так – всё вернётся, но это не повод останавливаться. Из этих, казалось бы, безысходных, чисто ницшеанских посылов, внезапно произрастают не до конца ещё понятые, антропоцентричные и глубоко гуманистичные идеи русского космизма.

В небольшом рассказе «На звёздах» и повести с вызывающим названием «Первыми сдохнут хипстеры» Дм. Игнатов, уже не играя с аллегориями, открытым текстом (вслед за идеологами «богостроительства» Богдановым и Фёдоровым) сообщает: человек – это строящийся Бог. Его текущая жизнь имеет ценность не меньшую, но и не большую, чем то дело, которым он занят. А молодые люди из поколения миллениалов (и те самые хипстеры), тщетно сражающиеся с зомби, вдруг осознают, что оказались не по ту сторону баррикад. Ведь повернувшие вспять термодинамическую стрелу времени воскресшие мертвецы существуют осмысленнее и целесообразнее. И апокалипсис внезапно заканчивается не смертью героев, а решением живых людей сложить оружие и мыслью: «Нужно сделать что-то толковое». Так буднично совершается второе пришествие божества. Не благодаря внешним метафизическим силам, а через тихое принятие идеи. Человек – не результат творения, не продукт, а центральный актор процессов познания и творчества. Вновь и вновь воссоздавая самого себя из хаоса, в этом вечном возвращении он обретает смысл жизни и окончательно освобождается от страха смерти.

Я давно перестал бояться летать (и даже бояться падать), поэтому не нервничаю по дороге в аэропорт. Сидя в такси и заканчивая набирать на телефоне эти путевые философские заметки, я думаю, насколько созвучен этот неожиданный синтез с моей собственной жизнью. Истории вымышленных героев из рассказов молодого российского писателя Дм. Игнатова и моя собственная – старого русского немца – судьба. Может, и правда всё предопределено и повторяется? И неразрывная близость наших не таких уж разных стран. И единство и борьба противоположностей. И Запад, и Восток. И моё вечное возвращение по кругу-треугольнику Франкфурт – Вильнюс – Питер. Если всё вернётся, то умирать и правда не страшно. Главное, чтобы в этом был смысл.