Человек - загадка вселенной. О рассказе Зульфии Абишовой «Банка икры»

Нынешнее время – эпоха господства прозы. Данная максима едва ли может быть как решительно опровергнута, так и однозначно проиллюстрирована. И всё же она возникла не на пустом месте.

Так, Сатин, герой хрестоматийно известной пьесы Горького, некогда провозгласил: «Человек – это звучит гордо!»; данная максима, не чуждая всему замыслу пьесы и умонастроению писателя отдалённо, но узнаваемо предваряет и антропно окрашенную прозу наших дней. Если в лирике мир человека является немного фрагментарно и преимущественно не предметно, то проза в её нынешнем виде воспроизводит человека в его психофизической данности, в полноте и многообразии его проявлений.

Поэтому так хочется представить читателю рассказ Зульфии Абишовой «Банка икры». Писательница вошла в десятку победителей конкурса «Современный российский рассказ».

И вот мы, благодарные читатели, имеем возможность поэтапно разгадывать тайну человека или разматывать запутанный клубок, положенный в основу своего рода метафизического детектива. Следует внести уточнение: едва ли не всякий детектив – это палка о двух концах или медаль, которая имеет неизбежные две стороны. Одной стороне медали соответствует собственно сюжетная интрига, популярная в зарубежной литературе – например, у таких авторов, как Конан Дойл или Агата Кристи. Другой грани детектива как явления соответствует та или иная этическая коллизия, знакомая нам, например, по произведениям русского классика Достоевского. Совершенно очевидно, что он следует путём усложнения этической коллизии, упрощая сюжетную конструкцию. Таким образом, отечественный классик Достоевский создаёт не собственно детективы, а особые литературные произведения. Содержащиеся в них детективные рудименты делают понятной и увлекательной авторскую дидактику. А она в свою очередь связывается со стремлением Достоевского постичь внутренние импульсы, психологические мотивы, по которым человек способен совершить преступление или, напротив, совершить нечто великое, отважиться на нравственный подвиг. (Весь Достоевский, как мы знаем, соткан из парадоксов).

Ветвистыми дорогами Достоевского следует и наша современница, которая занята не столько сюжетными интригами, сколько тайной человека. Именно она положена в основу детективной новеллы Зульфии Абишовой «Банка икры». Однако чувствуя своё родство с Достоевским, Абишова умело избегает эпигонства. Следуя упомянутому классику на уровне содержания, она отмежёвывается от Достоевского на уровне формы. Если творцу «Преступления и наказания», «Идиота» и других великих романов свойственна эстетически обаятельная корявость творческого почерка (яркий закат яркого, красного солнца, круглый стол овальной формы и т.п.), то наша современница избирает подчёркнуто правильный, отчётливо упорядоченный литературный язык. Однако, он, как мы увидим, существует не в самодовлеющем, а в служебном качестве. Он контрастно оттеняет прямую речь персонажей, которая подчас может быть намеренно «неправильной». Так, Абишова воспроизводит прямую речь следователя и его коллеги по трудной ответственной работе. Причём правильный литературный язык контрастно обрамляет житейские, риторически не приукрашенные истории следователя:

«За сорок с лишним лет службы у него их накопилось столько, что можно книжку писать. И каждый такой случай-бриллиант умел он вставить в подходящую оправу конкретной ситуации.

– Нашёл, из-за кого в дерьмо-то вляпаться! Девица твоя, Шалимов, во всех подробностях тебя сдала: и чем ты окошко разбил, и сколько шмотья ей повытаскивал, и как за манекеном поперся… Мало же просто украсть, надо ж ещё и выпендриться, да, Шалимов?».

Итак, правильная литературная речь у Зульфии Абишовой способствует своего рода обрамлению разговорной речи, содержащей и сленговые компоненты. Причём они контрастно оттеняют ту канцелярскую деятельность, которая подчас неотделима от будней следовательской работы:

«Рапорт мой застрял на слове «рапорт», мышь с клавиатурой не щёлкали, а сам я вздёрнулся, как охотник на летящую утку, хотя и не шелохнулся внешне никак», – сообщает читателю герой-повествователь. Рутинная составляющая следовательской работы контрастно оттеняет романтику, которая связывается в рассказе Абишовой с колоритными историями.

Таким образом, заимствуя у Достоевского некоторые приёмы психологического детектива и антропное содержание, в отношении формы как таковой наша современница воспроизводит сказовые приёмы Гоголя, о которых пишет, например Б.М. Эйхенбаум в своей хрестоматийной работе «Как сделана «Шинель»» (любое издание). Однако если у Гоголя – например, в «Шинели» используются и обыгрываются канцеляризмы, вообще колоритные словечки из профессиональной практики петербургских чиновников, то у нашей современницы актуализируется не столько колоритный язык персонажей, сколько яркие и впечатляющие «случаи из практики». Напрашивается ещё одна параллель с отечественной классикой. Как мы помним, путешественник-повествователь в «Герое нашего времени» Лермонтова стремится правдами и неправдами вытянуть из Максима Максимовича какую-нибудь историйку (как вполне дословно сообщается у Лермонтова).

И почти как у классика, у нашей современницы истории следователя равнозначны не столько юридическим прецедентам, сколько историям души человеческой. Автор исподволь отвечает на вопрос о том, какие душевные стимулы влекут за собою какие поступки, а уже их уголовно-правовая квалификация остаётся на втором месте. Что доводит человека до крайности? Вот каким нравственно-психологическим вопросом задаётся Абишова, умело играя различными регистрами речи (различными контекстами).

Центральная из детективных новелл Абишовой территориально связывается с жизнью современного супермаркета. И здесь рецензент вынужден задаться вопросом: из каких слагаемых преимущественно складывается литературное произведение – из круга изображаемых явлений, к которым в данном случае относится супермаркет, или из языковых факторов и элементов формы? Так называемая реальная критика, порождение 60-ых годов позапрошлого века, была ориентирована на литературу как на источник социальной информации. Так, например, Добролюбов интересовался преимущественно не тем, что сказал писатель, а тем, что сказалось им как зеркалом или заложником социальной реальности. В сходном ключе мыслили и другие шестидесятники – например, Писарев и Чернышевский.

И в данном случае супермаркет как место преступления может быть мотивирован социально-экономическим, а не отвлечённо книжным путём. Почему персонаж новеллы испытывает неизбежный стыд и содрогание, когда входит в огромный полупустой магазин? Этот на первый взгляд, необъяснимый стыд понятен лишь из контекста переходной эпохи (самый конец 90-ых – начало нулевых). Случайному посетителю вечернего супермаркета видится, что он не заработал столько денег, чтобы свободно пользоваться разнообразными товарами на сияющих витринах. Выражаясь на нынешнем молодёжном сленге, одиночка, попавший в своего рода торговый лабиринт, чувствует себя недостаточно крутым, чтобы не быть стеснённым переизбытком малодоступных продуктов. Даже непонятно из чего выбирать! Несчастный испытывает некое подобие священного трепета, фактически очутившись в храме Плутоса – древнегреческого бога достатка и богатства.

В довершение всех бед герой рассказа испытывает растерянность перед девушками, стоящими у касс и недоумевающими по поводу причины, приведшей одинокого путника в огромный супермаркет. По его виду понятно, что он не является кредитоспособным покупателем. Между тем, предательское любопытство влечёт героя туда, где он чувствует себя не слишком уверенно и психологически некомфортно.

Одна из девушек-кассирш (едва ли самая сердобольная) напрямую спрашивает посетителя огромного магазина: «Вам помочь?». Пользуясь минимальными средствами, автор новеллы тонко и остроумно показывает, что иное доброхотство бывает внутренне оскорбительно, ибо ему сопутствует прозрачное указание на беспомощность объекта благотворительности.

Психологически любопытно также то, что гость супермаркета не нарушает никаких писаных правил и, тем не менее, оказывается морально дискредитированным. Например, юридически отсутствуют предписания, которые запрещали бы человеку посетить супермаркет и не совершить ни одной покупки. Тем не менее, несчастный нарушает некоторые неписаные правила уже тем, что является в чересчур дорогой магазин.

В результате молодого человека выгоняет из магазина охранник, вызванный кассиршами или, во всяком случае, привлечённый ими к оперативным действиям. И хотя сам охранник человек заурядный, возможность расправы над случайным визитёром придаёт ему вес в собственных глазах. В результате охранник внезапно свирепеет…

90-ые годы, период экономического бума, принято называть лихими. В рассказе нашей современницы описывается не столько пора безвременья и неопределённости, сколько самое начало нулевых, когда макроэкономика структурирована и упорядочена. Не утверждаем, что супермаркеты, сияющие холодом недоступности, в принципе невозможны и в другие эпохи, однако они – яркая примета нулевых годов.

Меж тем события новеллы стремительно развиваются. Панически убегая из храма Плутоса (по другому выразиться просто невозможно!), герой рассказа наспех хватает с полки банку икры. Он совершает ЭТО не потому, что его вдруг одолел голод, а потому что он вынужден хоть как-то, пусть негативно, мотивировать свой нелепый визит в супермаркет. И вот он демонстрирует воровскую браваду как перед девушками, так и перед охранником, у которого, в свою очередь, появляется повод заявить о себе как о герое, погнавшись за обладателем банки с икрой.

Мотив кражи, совершаемой без всяких видов на практическую выгоду, знаком нам и по русской классике. Как известно, некто Фердыщенко, герой романа Достоевского «Идиот» однажды совершил кражу из своего рода эстетического любопытства. Позднее он едва ли не хвастается своим поступком в скандальной обстановке и в одиозной кампании. Один из увлечённых слушателей россказней Фердыщенко, Тоцкий, который вообще отличается утончённым умом, проницательно замечает: «Это психологический случай, а не поступок».

В первом приближении циник Тоцкий рассматривает дурной поступок Фердыщенко не с моральной, а с психологической, чуть не с медицинской точки зрения. Он фактически усматривает в поведении Фердыщенко следствие внезапного аффекта. Однако в следующем приближении и Тоцкий, быть может, не совсем неправ. Поступок Фердыщенко алогичен, изъят из причинно-следственных связей, поэтому он даже не может быть назван в собственном смысле поступком.

Если герой Достоевского действует из эстетического любопытства (а не из воровской корысти), то герой нашей современницы крадёт икру, чтобы придать своим действиям хоть какой-то связанный смысл, он по-своему имитирует кражу, чтоб не выглядеть уж слишком глупо в глазах окружающих. Если поступок героя Достоевского внутренне продиктован деструктивной натурой Фердыщенко, но внешне абсолютно бессмыслен, то поступок героя Абишовой, нашей современницы, остаётся внешне мотивированным, но внутренне абсурдным.

Итак, наша современница заимствует у классика – и радикально переосмысляет! – мотив своего рода бескорыстной кражи. (До известной степени герой Абишовой выступает как облагороженный Фердыщенко).

События детективной новеллы Зульфии Абишовой продолжают развиваться в непредсказуемом направлении. Спасаясь от преследователей (к охраннику присоединяются ещё двое), обладатель банки икры, оказывается на полузаброшенной стройке, где неожиданно спасает девушку от насильника. Со временем герой новеллы женится на спасённой им девушке. Таким образом, характер – и внутреннюю суть – персонажа Абишовой определяет не какой-то один его поступок, вырванный из контекста, а сложная – калейдоскопическая – совокупность его поступков.

Они неоднородны. Так, в рассказе Абишовой кража как юридическое правонарушение и защита девушки от насильника как моральное деяние меряются по разным шкалам. И всё же в результате своего благородного поступка (совершённого чуть ли ни впопыхах) герой новеллы отделывается штрафом за украденную икру.

Причём причинно-следственные структуры в рассказе Зульфии Абишовой отнюдь не играют самодовлеющей роли. Так, нетрудно заметить, что благодарность и любовь – не одно и то же. Девушка, защищённая от насильника, помогает своему спасителю из благодарности, а выходит за него – по любви. Разница принципиальная! Во всяком случае, между женитьбой главного героя и его благородством в борьбе с насильником нет сколько-нибудь заметной причинно-следственной связи.

Итак, перед читателем детективная новелла, в которой явлена иррациональная природа человека, лишь частично поддающаяся объяснениям. Тайна человека – в центре внимания автора. Несомненно, она заинтересует и вдумчивого читателя.

Василий Геронимус: личная страница.

Зульфия Абишова

БАНКА ИКРЫ

Если бы не вот такие истории Михалфёдыча, я бы давно бросил работу следователя. За сорок с лишним лет службы у него их накопилось столько, что можно книжку писать. И каждый такой случай-бриллиант умел он вставить в подходящую оправу конкретной ситуации.

— Нашёл, из-за кого в дерьмо-то вляпаться! Девица твоя, Шалимов, во всех подробностях тебя сдала: и чем ты окошко разбил, и сколько шмотья ей повытаскивал, и как за манекеном поперся… Мало же просто украсть, надо ж ещё и выпендриться, да, Шалимов?

— Тварь. — согласился почти протрезвевший Шалимов. И вдруг прибавил:

— А может, я ее люблю, стерву эту? Вы думаете че, раз я такой пьяный, грязный, ворую, то у меня типа и чувств нету?

— Тьфи! Я тебе расскажу историю про чувства! Был у меня один жулик, Володька Ревякин, как сейчас помню. Пацан пацаном, лет двадцать, не больше. Отца нет, мамка на двух работах вкалывает, в техникум еле как поступил, прогуливает, естественно, шляется где ни попадя. Хорошо еще наркоманить не стал, хотя задатки были, вполне мог. Короче, балбес балбесом, вы поняли.

Рапорт мой застрял на слове «рапорт», мышь с клавиатурой не щёлкали, а сам я вздёрнулся, как охотник на летящую утку, хотя и не шелохнулся внешне никак. Михалфедыч заметил и обращался уже к нам обоим.

— Так вот, заходит он как-то вечером в супермаркет, и не в какой-нибудь, а в «Светлость», сейчас его уже нет, разорились владельцы, один сидит, другой по заграницам скрывается, там теперь то ли фитнесс, то ли митнесс, спортклуб, короче, женский. А тогда был такой крутой комплекс, все новье, люстры блестят, в полу отражаются, полки ломятся и сверкают чуть не золотом, короче, люкс люксом, вы поняли.

— И че он туда поперся?

— А вот, приспичило. Тоже выпендриться захотелось: мол, я право имею зайти, не хуже, чем другие. Только других покупателей в тот момент не было, и Володька почувствовал так, будто его догола раздели и всем показывают. Продавщицы–то все как манекенщицы, смотрят насмешливо, друг с другом переглядываются, даже не скрываясь. А одна молодая, дерзкая, разукрашена-надушена, подошла и спросила прямо в глаза: «Вам помочь?», остальные тут же захихикали, пацан чуть со стыда не сгорел. А тут еще охранник нарисовался.

— Опа…

— Ага, подошел и начал следить враждебно, как будто тот уже виноват, и не в том даже, что зайти посмел, а просто, что существует, червяк такой. Сам-то тоже, конечно, пацан, не старше Володьки, а телом щуплее даже, но перед красотками раздулся, герой героем, защищать собрался, вроде как имущество, а на самом деле честь прекрасных дам, так ему представлялось. Володьке от всего этого срочно захотелось на свежий воздух и домой, к родным серым панелькам, пацанам знакомым, к мамке — хотя про мать он мне, конечно, не признавался, и он почти ушел, но на самом уже выходе...

Смартфон взорвался фейерверком звуков: пулеметными очередями летели фотографии каких-то документов. Судорожно пытаясь отключить звук, я уронил телефон на пол. Михалфедыч и Шалимов молча наблюдали, один – с сочувствием, второй — с презрением.

— Так вот, на выходе, — продолжил старший, когда я, наконец, заглушил свое истерящее устройство, — нашла на Володьку злость. Решил он, если просто так сбежит, то еще больше унизится, трусом себя выставит и ничтожеством, каким они его и считают. Схватил с ближайшей полки банку, как потом оказалось, белужьей икры дорогущей, и дёру!

— Красавчик, — одобрил Шалимов.

— Дураки вы, а не красавчики, — одернул его Михалфедыч, — Но в тот раз решение это идиотское целую жизнь спасло, а может, и две, это вы дальше увидите. На чем это мы?

— Ревякин украл банку икры и сбежал, — подсказал я.

— А, точно. Он — дёру, девицы — в шоке, спустя секунды три опомнились и визжат на охранничка, чтоб догонял. Тот тоже не ожидал, конечно, такого поворота, и упустил эти секунды, дал фору, получается, Володьке прежде, чем в погоню кинуться. Выбегает, а тот уже по эскалатору промчался и к дверям несется. Ну, этому ничего не оставалось, как вопить «Держи вора!» и следом бежать. А там еще один охранник был, у входа в здание который сидит, мужичок лет под шестьдесят. Такой, знаете, порядок блюдет, хулиганов гоняет, начальник начальником, вы поняли.

— И че, поймал?

— Какой там! Не успел. Но тоже за ним.

— То есть они уже втроем бежали? — уточнил я.

— Поначалу-то да, никто ж сдаваться не хотел. Ну, Володьке, тому вариантов не было, только тикать, а у тех свой мотив: молодой про девиц думал: героем-то всяко лучше возвращаться, а у старого личная ненависть к таким молодчикам и выходкам их дерзким.

— Почему личная?

— Да сам такой когда-то был, понятно почему! Но ты меня не отвлекай, а то мы и в ночь работу не закончим. Бегут они, значит, по улице, кричат, а недалеко — остановка, люди на ней, и среди них сознательный гражданин нашелся, тоже за Володькой кинулся, чуть не поймал, ухватил за куртешку, но тот из рукавов вывернулся, и дальше драпать. Банку, заметьте, из рук не выпустил. Мужик — за ним. Теперь уже трое, получается, пытались догнать.

— Цирк! — ухмыльнулся Шалимов.

— Это ты еще дальше не знаешь! Дальше Ревякин пробегает мимо отдела полиции, четверки, и попадает в поле зрения Насти Кучковой, она как раз с крыльца спускалась в тот момент.

— Той самой Кучковой? — переспрашиваю.

— Да, тогда еще живая была, — вздохнул Михалфедыч и отвернулся к окну и куску осеннего неба за ним.

— А кто такая-то?

— Анастасия Олеговна Кучкова — один из лучших наших сотрудников, — коротко пояснил я Шалимову, — Очень смелая девушка, совершила много героических поступков и погибла при исполнении.

Я знал трагическую историю смерти Насти Кучковой, сделавшей замечание двум пьяным уродам, громко выяснявшим отношения на детской площадке. За два дня до этого один из них освободился из колонии, где отбывал срок за убийство. Этого Настя знать не могла. Теперь ее фото – простое лицо, русые волосы, серые глаза и как будто великоватая в плечах форма – висит в фойе управления. Шалимову об этом рассказывать не хотелось.

— Так че там дальше было с Володькой? — не стал настаивать тот.

—  А то, что за ним теперь уже четверо бежали, — очнулся от короткой задумчивости Михалфедыч. — Можете вы такую штуку представить?

— Ну прям кино!

— Кино-то кино, а дальше ему улепетывать некуда было, там дома рядом, подъезды заперты, и стройка с забором, бетонные такие плиты. Володька от страху-то на одну такую плиту заскочил и с другой стороны спрыгнул. Только она высотой метра три была, ногу, как потом выяснилось, сломал. И тут бы истории и конец, да штука в том, что свалился он не куда-нибудь, а людям на голову!

— Каким еще людям?

—  А вот смотри: один козел, сразу видно: пьяный, рожа мутная, дикая, и штаны спущены, причиндалы наружу, а вторая — девчонка, майка порвана, лицо мокрое, ревет-истерит, джинсешки натягивает. Володька, хоть сам и ошалевший был, но ситуацию в секунду верно оценил и как треснет этого гада банкой икры-то белужьей по носу, тот аж отрубился. Ну и Володька сам тут же упал, равновесие потерял — нога-то подкосилась. И как раз Настя с охранниками подбежали, догадались через вход на территорию попасть, а гражданин с остановки за забором остался. «Ты посмотри, что творит, на людей кидается», — это старый заорал, молодой верхом уселся, хотя надобности не было: Володька уже не сопротивлялся, последние силы на удар ушли. Так и поймали.

— А с теми двумя что?

— Что-что? Скотина этот в грязи валялся, не соображал ничего. А девчонка сначала оцепенела, когда Володька насильника треснул, а как увидала, что Настя наручники захлопнула, завизжала–заголосила: отпустите мол, да как вы смеете, он мне жизнь спас.

— Да тому не жизнь нужна была, а кой-чего другое, — ухмыльнулся Шалимов.

— Кой-чего другое он, к счастью, не успел: вовремя Володька сверху упал.

— А при чем тут чувства? — спросил я. — Вы говорили, что это история про любовь и все такое.

— Да самым прямым образом про любовь! Тонечка, девчонка, которую Володька спас, так к нему прониклась, так защищала его потом везде: и у нас, и в судах, и по травмпунктам, больницам с ним ходила, и матери его помогала. Боготворила, одним словом, так что Володька под влиянием этой ситуации сам в себя поверил. К учебе вернулся, подрабатывать стал. Вот что любовь с людьми делает! Видел я их тут с Тоней на днях — пацаненка старшего в первый класс уже вели.

— А за кражу-то не наказали?

— Наказали, но не сильно, штрафом обошлись, с учетом обстоятельств. Да и ущербу-то там было ерунда, хоть и икра, но одна ж всего банка. Да я тебе про другое хотел сказать: твоя-то девица палец о палец не ударит, и нигде заступаться не будет, хоть мы и оба знаем, что ты ради нее в магазин полез.

— Не будет, — мрачно подтвердил Шалимов.

— Ну вот и думай в другой раз, ради кого стоит себе жизнь ломать, а на кого плюнуть и забыть.

Я снова застучал по клавишам, с вдохновением набирая суточный рапорт.

* В оформлении обложки использована картина Евгении Корнеевой «Натюрморт с икрой».