Автофикшн в рассказах. Елена Сафронова о произведении Володимира Шарапова

Отзыв на рукопись незнакомого мне автора Володимира Шарапова «Советский оккупант Андрей Андреевич» хочется начать с хорошего. Практически уверена, что это одно из первых крупных сочинений автора, написанное на основе его личных приключений и впечатлений. По многим признакам судя, Шарапов из тех, кого «лета к суровой прозе склонили», и он решил поделиться с новыми поколениями не только богатым персональным жизненным опытом, но и своими взглядами на прошлое нашей страны, на её историю, политику и идеологию.

«Советский оккупант Андрей Андреевич» – явный автофикшн: произведение, в котором автор является персонажем. Тем самым наш автор попадает в модный тренд и получает шансы на то, что издательства заинтересуются его книгой.

Самая простая характеристика автофикшна – «литературный жанр на стыке автобиографического романа, мемуаров и документалистики». Сейчас не время и не место углубляться в теоретические обоснования. Одно скажу: у жанра автофикшна (иные полагают – метода) нет четких канонов. Кто-то пишет, имитируя рассказ от третьего лица; кто-то ведет повествование от себя лично; кто-то выбирает почти документальный стиль и так далее. Допустимо все. Однако выбор автора в любом случае является важной характеристикой его произведения. У Шарапова автор – рассказчик, благодаря которому читатель и знакомится с «оккупантом» Андреем Андреевичем. Такие повествования в жанре автофикшн рождаются чаще всего – и у маститых авторов, и у «новичков». Их отличают характерные признаки: хронологическое построение истории и непосредственная интонация, окрашенная личным отношением и эмоциями автора. Шарапов «эмоционально присутствует» в своем тексте, благодаря чему тот звучит со многими «человеческими» нотками. В целом – это ностальгическое повествование о Советском Союзе. Очевидно, автор, как и его герои, полон тепла и симпатии к СССР, жизни в нем, всей социалистической эпохе и её правителям. Но мне очень импонирует, что при всем столь положительном отношении автор не скрывает некоторых неприглядных сторон советского быта. В уста Андрея Андреевича вложено, к примеру, опосредованное признание, что в Литве жили состоятельнее и упорядоченнее, чем в РСФСР: «Каждое утро я видел, как пастухи гонят на сочные пастбища тучных коров, коз и барашков. Местные жители выглядели всегда очень опрятными. А на праздники так и вовсе наряжались в свои красивые национальные одежды: любо-дорого было смотреть. Невольно я сравнивал все это великолепие с нашими российскими деревушками и колхозами с их часто непролазными дорогами, невзрачными домишками и не всегда трезвыми обитателями». Но это частности, а по гамбургскому счету персонаж осуждает феномен политических репрессий: «Быстролетов в определенных кругах фигура весьма известная, я бы сказал даже легендарная. Но политически он считается неблагонадежным. Я совершенно точно знаю, что вся переписка с ним люстрируется, а звонки прослушиваются. Он сидел с 37-го по 54 год по ложному доносу. Был реабилитирован, но осадочек, видать, у кого-то остался. И это при том, что человек, ради Родины, будучи резидентом внешней разведки, много раз ходил по краю пропасти и сделал для страны много полезного». Такое стремление к объективности дорогого стоит.

На этой благостной ноте позвольте перейти собственно к разбору текста. Выше я сказала, что выбор повествования и формы значимы для произведения – они определяют его внешний вид. Шарапов построил свою историю по типу «рассказ в рассказе». Эта форма хороша для краткого произведения с одной мыслью и сюжетной линией. Крупные тексты порой строятся как «роман в романе». По объему произведение Шарапова скорее тяготеет к роману. Но о «Советском оккупанте…» нельзя сказать, что это «роман в романе»! Наверное, подходит определение – «роман, созданный из множества рассказов». Вот такая оригинальная композиция…

Композиция – самая уязвимая сторона книги Шарапова. Она мешает присвоить её жанру «квалификацию». Это не роман: роман состоит из ряда пересекающихся сюжетных линий, а тут событий не то чтобы мало, но они все крутятся вокруг одного главного героя. То есть, по сути, сюжет заменяется бесконечной беседой, а чаще монологом Андрея Андреевича. Событий и действующих лиц «набирается» на повесть. Но по факту – это набор баек, данных в пересказе. Не имеет значения, страшные байки, героические или забавные.

Сложность в том, что сперва действует один герой-рассказчик (будем условно называть его Шараповым, тем более что в диалогах мелькает имя Володя), который повествует о своем центральном герое Андрее Андреевиче. Затем «слово» переходит к Андрею Андреевичу. «Шарапов» включается в текст изредка, для связки. И тут не могу не отметить, что вложенные в уста Андрея Андреевича реплики вроде: «Я, конечно, не большой спец в этом деле, но скажу одно: если таких писателей, как ты, не печатают, то и в литературе у нас такая же беда, как на эстраде или в кино: одни дешевые помои, смотреть не на что. Одна петушатина: крику много, дела мало. А ты, Володя, очень хорошие книги пишешь, нужные; душа отдыхает, когда читаешь; и герои твои все настоящие; такие, что подражать им хочется», – сомнительны с точки зрения писательской этики. Как будто автору хочется себя немного «пропиарить» в тексте. Но это мелочь по сравнению с тем, что представляется мне основной проблемой.

В воспоминаниях Андрея Андреевича возникают все новые персонажи. Каждый приходит не пустой, а со своей историей. Но все эти истории рассказывает Андрей Андреевич!.. Или не он?.. Как не запутаться читателю, кто в какой момент что и кому рассказывает? Как разобраться в череде бесконечных «я»?.. Как понять, откуда рассказчик знает то, что видеть просто не мог – нравственные терзания литовского участкового, сцены ведовства Дайны и ее подружки, репрессии в адрес ксёндза?..

При этом все «монологи» (то есть истории второстепенных героев) написаны одинаковым языком, тем же, что присущ «Шарапову». Если бы автор сохранял диалектизмы, какие-то особенности прямой речи персонажей – возможно, получилось бы более эффектно. Но этого нет, и повествование течет парадоксально: разом многоголосо и монотонно.

Считаю, что с композицией «Советского оккупанта…» надо работать в первую очередь. Позволю себе предложить писателю сделать бо́льшую часть повествования авторской речью от третьего лица, а героям оставить небольшие соразмерные реплики или даже пространные, но четко обозначенные в тексте рассказы. После такой обработки, надеюсь, у книги появятся начало и конец. Сейчас введение в каком-то приближении есть, но концовки точно нет. Повествование обрывается резко на спасении Андрея Андреевича с женой от железнодорожной катастрофы. В точности как байка у костра, когда все устали и уснули.

Смею думать, что, если так выстроить композицию, это поможет дописать в книгу многие сцены жизни литовского села, тамошних крестьянских обычаев, обрядов, элементов религиозной культуры, знахарства и прочего, что создаст колорит. Тогда можно будет делать экскурсы в историю – создатель текста в данном случае сможет абсолютно «безнаказанно» обращаться к справочникам и вводить в сюжет дополнительную поясняющую информацию. На мой взгляд, такие дополнения хорошо оживили бы текст и расширили его рамки до полноценного романа.

К стилистике и языку книги, увы, тоже есть претензии. На ошибках и опечатках останавливаться не стану, но посоветую показать текст корректору, прежде чем отдавать в издательство. Но грамматика, хоть и важна, все же не «делает» книгу. Книгу делает язык.

О том, что «роман в рассказах» изложен одним и тем же слогом, несмотря на перемену действующих лиц, уже говорилось. И слог этот хранит явный привкус казенщины. Впечатление такое, будто ретроспективное повествование написано человеком, который привык составлять деловые реляции, а в амплуа писателя пытается как-то придать своей письменной речи художественности. Отсюда странные отсылки: «И да поможет мне в этом святой Ансгарий». Натужно выглядит апелляция к этому святому: без Гугла никто не узнает, что это был просветитель шведов и датчан, и это явно не тот образ, что вызывает мгновенное узнавание или ассоциацию. А это самое начало книги, которое, по неписаному правилу, должно быть интригующим!.. Отсюда неловкие вводные обороты: «Точно сказать не берусь, но уверен, что в любой уважающей себя армии мира отрабатывается высадка диверсантов с подводной лодки на побережье потенциального противника». Что бы не сказать просто «предполагаю», раз нет полного знания?.. Или наоборот: «Я совершенно ничего не смыслю в госуправлении, – сказал Андрей Андреевич». В свете того, что тут же он все раскладывает по полочкам, выглядит как ненужное кокетство. Отсюда режущие глаз на фоне общей «сглаженности» текста жаргонизмы типа «торкнуло». Все это не оживляет и не расцвечивает текст, тем более – не придает ему ощущения разговорной речи. Над языком в книге придется поработать. Не знаю, какой дать совет автору, чтобы избавиться от канцеляризмов. Может быть, внимательно прочитать текст и подчеркнуть все обороты, которые употребил бы в докладе – а потом подумать, чем их заменить, чтобы история обрела «лёгкое дыхание»?..

Однако я уверена, что после литературной обработки история Андрея Андреевича и его литовской жены, потомственной ведуньи, расцветет новыми красками и скажет миру слово о взаимодействии советских «оккупантов» с населением республик бывшего СССР. Материал в ней содержится, безусловно, познавательный, а в чем-то и уникальный.

Книгу Володимира Шарапова можно прочитать здесь.

Елена Сафронова: личная страница.

Володимир Шарапов. Родился в Академгородке — научном и образовательном центре города Новосибирска. Окончил филологический факультет Новосибирского государственного университета в 2000 году. После окончания университета преподавал немецкий язык в Новосибирском военном институте (НВИ) на факультете специальной разведки, затем продолжил профессиональную деятельность в сфере IT. На данный момент работает программистом в международной компании, проживает в Сербии. Публиковался в журналах «Наш современник» (№ 1, 2023), «Аргамак» (№ 1(27), 2018) и в других изданиях и поэтических сборниках.

* В оформлении обложки использована иллюстрация художника Леонарда Крылова.