«Роман-газета» № 7-8, 2021

Жизнь малых городов старорусской глубинки и зарождение нового типа разночинной интеллигенции

(о журналах «Роман-газета» № 7-8, 2021)

«Роман-газета» – журнал, основанный в 1927-ом году. Советское прошлое журнала во многом определяет его специфику. Некоторое отождествление романа с газетой, заявленное в заглавии выпуска, подразумевает, что литература социально востребована подобно газете. Данная посылка, разумеется, не является общеобязательной для всех видов литературной деятельности. В принципе литература может потребляться и узким кругом интеллектуальных или эстетических гурманов, не быть общественно актуальной. Изящная словесность в принципе может быть узко-салонной, а не только общезначимой.

Однако в советском контексте художественная литература как бы восполняет недостающую свободу слова и становится социально значимой (подобно газете). С поздне-советской социальной практикой «Романа-газеты» генетически согласуется его ранняя советская судьба. Журнал изначально выходил в тех исторических условиях, когда существовала официальная идеология, и художественное произведение могло стать источником политического скандала (как произошло, например, с романом Пастернка «Доктор Живаго»). И значит, художественная литература, угодная или неугодная власть предержащим, сохраняла актуальность газеты.

Едва ли приходится утверждать, что советская практика «Романа-газеты» не имела дореволюционных исторических корней. Напротив, в конце XIX века, в эпоху господства прозы художественная литература всё более сближается с публицистикой. Достаточно сослаться на «Дневник писателя» Достоевского, в значительной степени состоящий из публицистических заметок. Тесное сосуществование художественной литературы с газетной хроникой в творчестве Достоевского несколько парадоксально сближает Достоевского, почвенника и консерватора, с идеологически враждебным ему кругом литераторов-демократов: Добролюбовым, Писаревым, Чернышевским и др.

Тогда же в эпоху Достоевского в периодике нередко публиковались художественные произведения (например, романы того же Достоевского).

Таким образом, не столько система ценностей «Романа-газеты» (позиция редакции), сколько его издательские принципы консервативны и даже отчасти архаичны.

В анонимном предисловии к 7-ому выпуску журнала «Большая книга на низком старте», помещённом под грифом «Дела литературные» (и очевидно выражающим позицию редакции), сообщается о существовании регулярно существующей литературной премии «Большая книга». Указывая на то, что в марте нынешнего года стартовал шестнадцатый сезон популярной премии, анонимный (и очевидно коллективный) автор заметки, сетует на то, что естественное течение литературного процесса подавлено в наши дни запросами книжного рынка. Также говорится о том, что жюри конкурса идеологически предвзято – премии регулярно получают писатели –либералы, например, Дмитрий Быков и Владимир Сорокин, тогда как у писателей консервативно-патриотического толка – например, у Станислава Куняева шансов на успех практически нет. Всё заранее куплено и заранее решено – считает коллективный автор заметки.

Попутно он негодующе недоумевает: собственно за что либералы так не любят Родину и простых русских людей? Упрёк, который адресован в заметке Сорокину и другим литераторам либерального толка, очевидно, базируется не только на авторских оценках, которые Сорокин или другой созвучный ему писатель, адресует своим персонажам – обыкновенным русским людям. Проблема не исчерпывается своей оценочной плоскостью и возникает глубже неё. Литература русского концептуализма, одной из вершин которой остаётся Сорокин, подразумевает постмодернистскую деконструкцию имперского мифа, а значит, почти нигилистическое отрицание всех скреп и основ жизни страны. Причём разрушительный постмодернистский смех возможен даже там, где русский человек не изображается непременно глуповатым или недалёким.

При всём том, направленность консервативно-патриотических писателей – например, Куняева или Крупина преимущественно ретроспективна. Они пишут о великом прошлом великой страны и в этом смысле решают с помощью литературы музейные задачи. В противоположность литературным консерваторам писатели-концептуалисты не боятся говорить о нынешнем кризисе имперского космоса, о его существовании на грани исторической исчерпанности и заглядывать в будущее. За их постмодернистским смехом угадывается боль за страну, подобно тому, как у Гоголя в «Мёртвых душах» видный миру смех сопровождают незримые ему слёзы. Гоголевская закваска, трагическая изнанка русского концептуализма определяет его неожиданную общность с литературой патриотически серьёзной.

В итоге остаётся говорить не о том, что одна группа писателей права, а другая нет – остаётся констатировать проблему наших дней в литературе – ей иносказательно соответствуют слова Пушкина «Куда ж нам плыть?».

Оставаясь на стороне писателей консерваторов, анонимный автор статьи, тем не менее, не отказывает писателям-либералам в праве на существование, настаивая лишь на непредвзятом общественно нейтральном жюри «Большой книги». Если оно в принципе возможно, как утверждается в редакционной заметке, значит, возможна единая шкала художественных ценностей, на которой сосуществуют либеральные и консервативные писатели.

Так, «Посадские сказки» Светланы Замлеловой, на тематическом уровне связанные с русским простонародьем и русским купечеством, с порождённой патриархальными устоями эпической архаикой, по своей эстетической сути не чужды постмодернистскому смеху и вообще литературному хулиганству. Рядом со «Сказками» Замлеловой могут быть поставлены «Русские заветные сказки», собранные знатоком и ценителем фольклора А. Н. Афанасьевым, произведения озорные, чтобы не сказать забористые. Признаки литературной обработки простонародных памятников наблюдаются и в «Сказках для взрослых» Владимира Войновича, и в «Сахарном кремле» Владимира Сорокина, где в частности имеется сказка «Кочерга», исполненная инфернального юмора.

При своей консервативно-патриотической направленности, Замлелова творит в эстетическом и смысловом поле хулиганских сказок, не чуждых постмодернизму. В «Сказке о трёх сундуках» воссоздаётся ситуация, некогда описанная Лермонтовым в «Песне про царя Ивана Васильевича». Купец, вынужденный отлучиться из дома по торговым делам, оставляет дома свою раскрасавицу-жену, и как бы не вышло беды. Уж больно хороша купеческая жена.

В сказке Замлеловой, написанной на общеизвестный сюжет, любовная интрига заключается не только в том, удаётся ли мужней жене отбиться от непрошенных кавалеров, или она сама оказывается не без греха. Не менее примечательно то, что купеческая жена пытается образумить своих излишне ретивых обожателей весьма пикантным способом. Она вступает с ними в своего рода эротическую игру (кто кого). Такая активность и изобретательность женщины в русской жизни мыслима была лишь после петровских ассамблей, на которых женщине фактически впервые разрешалось являться в свет.

Даже у Лермонтова, который создаёт романтическую стилизацию под древнерусскую былину, купеческая жена не знает ухищрений кокетства (пришедших из Европы). Она просто сидит дома и блюдёт домашний очаг, проявляет себя жизненно пассивно.

Новеллистическая острота, игривость повествования в сказке Замлеловой побуждает вспомнить и «Декамерон» Боккаччо – цикл игривых новелл, памятник мировой литературы. Таким образом, прославляя русскую красавицу и за стать, и за нравственную твёрдость, Светлана Замлелова всё же прибегает к эротическому смеху, которому чужд последовательный патриархальный серьёз.

«Сказка о мертвом теле» Замлеловой содержит гоголевские аллюзии. В «Сказке» присутствует и гоголевская чертовщина, и гоголевский гротеск: труп ужасный является прямо посреди разухабистого ярморочного веселья.

Далее неизбежно завязывается детективная интрига. Удивлённый ярморочный люд стремится узнать, что произошло и кто виновник ужасного происшествия.

Едва ли будет натянуто утверждать, что детектив – не жанр древнерусской литературы. Светлана Замлелова склонна не к буквальному воспроизведению русской старины, а к современной стилизации под русскую старину.

«Сказка о чудесном зеркале» варьирует те литературные стилизации под русский фольклор, которые встречаются и в страшных балладах Жуковского, и в написанных им вослед многочисленных стихах Пушкина – прежде всего, в пушкинском «Гусаре», где ухищрения кокетства и шутливые переодевания таят за собой природу ведьмы. Воссоздавая зеркало как инфернальный предмет, рядом с которым совершаются пугающие метаморфозы инфернальной красавицы, Светлана Замлелова варьирует галантный пушкинский сюжет, а не обращается непосредственно к какому-либо фольклорному первоисточнику. Показательны не столько сюжетные переклички с Пушкиным в прозе Замлеловой, сколько сходство различных перевоплощений ведьмы с «Метаморфозами» Овидия, наверняка знакомыми Пушкину и располагающими к литературной обработке фольклорного материала. Приобщённая к контексту русской классики проза Замлеловой не собственно простонародна.

Завершает публикацию прозы Замлеловой повесть «Скверное происшествие», типологически напоминающее «Скверный анекдот», «Бобок» и другие произведения Достоевского. Как и в «Бобке» Достоевского, один из центральных персонажей повести Замлеловой, ведёт повествование, будучи давно похоронен.

Повесть Светланы Замлеловой содержит отчётливые элементы сатирического гротеска. Сатирически изображён один из главных героев повести – Мишенька, который занимается блефом – выдаёт себя не за то, что он есть, придумывает разные невероятные ситуации, из которых потом... вынужден выпутываться.

Одна из центральных мыслей повести – это мысль о сложной преемственности между прошлым страны и нынешними временами. Какими бы они ни были хаотичными, следует прочитать, услышать своего рода устное послание из прошлого (к которому принадлежит герой повествователь), и тогда таинственная связь времён будет хотя бы частично восстановлена. Антагонистом главного героя является Мишенька, современный авантюрист. С ним в повести связывается не только блеф, но и некие модные штампы в разговорах обывателей – например, представление о том, что Ленин был изверг, поскольку боролся с религией, но вместе с тем Ленин был гений, поскольку учреждал свободу, равенство и братство. Повествователь в «Скверном происшествии» считает такой взгляд на прошлое страны вообще и на Ленина в частности упрощённым, поверхностным и безответственным. Так, он утверждает, что обывательская идея всеобщего равенства (идея упрощающей унификации) не могла зародиться в голове у гения...

Вся повесть строится как фантасмагория отечественной истории двух последних столетий. Сквозь инфернальный хаос герой-повествователь стремится к истине... А она трудноуловима и в противоположность суете мира – тиха. По мысли автора она обитает в трогательно малых российских городах, возникших до революции...

В 7-ом выпуске журнала прославляется «глубинный народ», которому косвенно противопоставляется нынешний официоз (а не только либерализм).

8-ой выпуск журнала «Роман-газета» варьирует некоторые мысли и положения 7-го выпуска. Так, идея справедливости этимологически узнаваемо возникает в предисловии к 8-ому выпуску «Романа-газеты». Автор предисловия – Сергей Миронов, председатель партии «Справедливая Россия». В предисловии сообщается о литературном конкурсе, проводимом означенной партией: «В поисках правды и справедливости». В 8-ом выпуске «Романа-газеты» опубликованы произведения лауреатов конкурса. (К изданию прилагаются их краткие биографии).

В статье Михаила Фахретдинова «О правде и справедливости» (рубрика «Публицистика») узнаваемо варьируются мысли персонажа-повествователя «Происшествия» Замлеловой. Аргументируя его мысли и попутно ссылаясь на Ильина, русского мыслителя, Фахретдинов утверждает, что высшая справедливость заключается как раз в неравенстве. Например, старики и женщины в отличие от молодых должны быть свободны от воинской повинности, герою подобает больший почёт, чем не герою – утверждает автор статьи, на многочисленных примерах противопоставляя справедливость равенству. С равенством как унификацией жизни Михаил Фахретдинов связывает и советскую мораль, и перераспределение материальных благ в пору перестройки. Так, в частности Фахретдинов считает, что Егор Гайдар – экономист эпохи перестройки был фактическим продолжателем Аркадия Гайдара, советского писателя. Таким образом, Фахретдинов взаимно отождествляет советский период и перестройку, в совокупности противопоставляя им подлинно патриотические ценности (в том ключе, в каком их понимает Фахретдинов).

Статью Фахретдинова в той же рубрике «Публицистика» предваряет публикация Ильи Вершинина «Из прибалтийских тетрадей». Вершинин утверждает, что, мировоззрение либералов не менее ретроградно, нежели мировоззрение патриотов-государственников, и в Европе, вопреки общераспространённому мнению либералов, карательная практика ничуть не менее сурова, нежели в России. Многие нынешние демократы – бывшие ревнители советской идеологии – считает автор. Так, Вершинин упоминает одного нынешнего либерала, который в иные времена преподавал в Тартусском университете историю КПСС и, более того, свирепствовал на экзаменах. С его подачи «одна из студенток была даже изгнана из института «без права восстановления»» (c. 89).

Там же, в рубрике «Публицистика» опубликована статья Анны Городковой об участи бездомных собак («Жизнь недомашних животных»).

Мыслям Фахретдинова о стандартизации жизни страны как в советский период, так и в перестройку (завершающую стадию советского периода) вторят опубликованные в журнале отрывки из романа Фёдора Козвонина «Шабашники».

Произведение Козвонина посвящается судьбам безвестных тружеников – так называемых шабашников, вынужденных выживать в непростых условиях рынка. В «Шабашниках» угадываются отголоски производственного романа (как бы сближающие советский период с перестройкой, с идеологией рынка). И всё же если в производственном романе преобладает коллективная героика, то у Козвонина воссозданы частные судьбы. «Шабашников» Козвонина можно уподобить не только производственному роману советского образца, но также роману Артура Хейли «Аэропорт», где человек сосуществует с жёсткой техногенной прагматикой и вынужден выживать в мире административно-производственных интриг. У Козвонина они описаны не менее подробно, нежели у Хейли... В романе Фёдора Козвонина в деталях показан быт шабашников – людей рукастых и технически сведущих.

Роман, опубликованный фрагментарно, содержит и компоненту детективной романтики. Главный герой, не будучи в собственном смысле преступником, вынужден в силу сложного стечения обстоятельств скрываться от полиции или, во всяком случае, не приезжать в родной край, где им могут заинтересоваться органы правопорядка... В результате Сергей – так зовут героя романа – переживает почти байроническое скитальчество, мается в поисках работы, разъезжая в пригородных электричках...

В романе из диалогов персонажей (они играют немалую роль!) является мысль о том, что нынешние новые русские суть социогенетические наследники советских функционеров, обладателей номенклатурных благ. Их жертвами (объектами использования) по логике романа становятся люди душевно чистые, включая Сергея. Так в романе фигурирует некая Алана, работающая кадровиком в очередном ООО. Она умело завлекает новичков баснословными выгодами предлагаемой им работы, а затем так же умело – под различными удобными предлогами – уклоняется от денежных выплат людям, изрядно потрудившимся.

Экономические гримасы перестройки автор почти приравнивает к печальному гротеску и цветистому абсурду советских времён. С ними несколько парадоксально связывается и либеральная идея в упомянутой выше публикации Вершинина.

В романе Козвонина советскому периоду в полной мере не противопоставляются традиционные ценности, которых было бы в принципе логично ожидать. Так, идя по Бородинскому полю и испытывая патриотические чувства, Сергей, тем не менее, ощущает явления классики «Бородино» Лермонтова, «Войну и мир» Толстого как нечто чуждое.

Из разговора Сергея с встречной старушкой следует, что истинную закваску патриотизма несёт в себе не столько классика (с её несколько усреднённой правильностью), сколько живое разнообразие реальных – и ныне вымирающих – русских говоров.

Фактически отрицая классику, Козвонин далёк и от излишней фетишизации современных священников. Сан их свят, но как люди (не как священники) они могут иногда ошибаться, как люди они не безгрешны – вот о чём свидетельствует сцена романа, где появляется кликушествующий и оголтелый батюшка с антимосковскими высказываниями. Впрочем, автор отчасти и соглашается со священником, показывая Москву как город инертный, жёсткий, твердокаменный. Москве с положительным знаком противопоставляется душевно тёплый пригород.

Роману «Шабашники» вторит повесть Артёма Попова «Блажной». Два произведения взаимно родственны вплоть до сюжетного сходства. Так, завязка повести почти буквально воспроизводит завязку романа: человека, душевно чистого, при помощи хитроумных интриг выживают с работы, и тот вынужден идти скитаться по свету. Герой Попова приезжает в родную деревню, где оживает его прошлое, которое для него свято. Однако в силу экспансии города в сокровенный мир деревни, в силу действующих в деревне канцелярских законов, навязанных городом, герой повести остаётся в деревне неприкаянным, мается подобно Прокудину Шукшина из киноповести «Калина красная». Например, герой едет в райцентр оформить собственность на свой же годами пустовавший дом, овеянный памятью предков и живым присутствием односельчан. Для героя повести сие место свято. Он является в райцентр, чтобы закрепить, оставить за собой отчий дом, а от него требуют бумажки на жилищную собственность. Канцеляристка, которая сидит в райцентре и видит не людей, а канцелярские функции, типологически напоминает Алану из «Шабашников» Козвонина – лукавую кадровую служащую, от которой приходится ожидать финансовых подвохов.

Трагический финал повести Попова напоминает трагическую развязку «Калины красной». Герой повести Попова, Николай, не находит себе места в этом мире, поскольку болеет за деревню, которая вымирает. Та же участь напрямую грозит и герою повести.

Наряду с Козвониным и Поповым в рубрике «Проза» опубликована Розалия Вахитова. Её авторству принадлежат несколько притчеобразные короткие рассказы, проникнутые восточно-азиатским колоритом. Рассказы Вахитовой литературно родственны восточной повести Лермонтова «Ашик–Кериб».

В 8-ом выпуске журнала имеется и рубрика «Поэзия». Марине Волковой принадлежат патриотические стихи лироэпического склада (с картинами блокадного Ленинграда и других вех истории страны). В стихах Юлии Гиацинтовой воспеты трогательные уголки отечества, а также русские местности, окрашенные литературной и исторической памятью – Таруса, Тамбовщина и др. В подборке имеются также стихи о Москве и стихи о Феодосии. В патриотических стихах Андрея Кулюкина имеются строки:

Что мне рай? Что сады золотые,
Коль не моют их слезы весны?
Что мне рай, если нет там России,
Невеселой моей стороны.

Поскольку Священная история включает в себя земную историю (и преображает её), едва ли мы можем уверенно утверждать, что в райском бытии не будет России. Если же не требовать от поэзии излишнего серьёза и непредвзято понимать поэтическую вольность, то возникает неизбежная параллель из Есенина: Если крикнет рать святая: / «Кинь ты Русь, живи в раю!», / Я скажу: «Не надо рая, / Дайте родину мою».

Помимо стихов Кулюкина в журнале опубликованы религиозные стихи Романа Рубанова. Также в рубрику «Поэзия» вошли подборки Екатерины Игнатьевой и Зарины Бикмуллиной.

«Роман-газета» полемически направлен против советского периода истории страны и ещё более – против перестройки, поскольку новые русские на страницах журнала выступают как особая разновидность советских функционеров, результат их социальной мутации. И даже либералы нередко толкуются авторами журнала как умелые приспособленцы – выходцы из советской системы. Более того, либералы в смысловом поле журнала несколько парадоксально связываются с нынешним официозом, иначе говоря, с кланом людей, материально обеспеченных и занимающих высокие посты.

Советскому периоду жизни страны, эпохе перестройки и нынешнему времени в структуре журнала противопоставляется идея справедливости (понимаемая не столько коллективно, сколько индивидуально).

Тем фазам истории страны, которые в большинстве журнальных публикаций толкуются негативно, противопоставляется не столько дореволюционное прошлое, вызвавшее к эстетической жизни русскую классику, сколько настоящее и будущее страны, явленное в параметрах её нового самоопределения. Так, положительные герои в прозе журнала – это люди личностно неприкаянные и в этом смысле социально не детерминированные (Сергей Козвонина, Николай Попова). Они ведут непростой самостоятельный поиск истины на фоне сложившихся вокруг стереотипов. Журнал позитивно свидетельствует о новом – возникающем в наши дни – типе разночинной интеллигенции.

Ей фактически посвящается поэзия, проза и публицистика журнала.

---

ЧИТАТЬ ЖУРНАЛ || ВОСЬМОЙ НОМЕР

---

Pechorin.net приглашает редакции обозреваемых журналов и героев обзоров (авторов стихов, прозы, публицистики) к дискуссии. Если вы хотите поблагодарить критиков, вступить в спор или иным способом прокомментировать обзор, присылайте свои письма нам на почту: info@pechorin.net, и мы дополним обзоры.

Хотите стать автором обзоров проекта «Русский академический журнал»? Предложите проекту сотрудничество, прислав биографию и ссылки на свои статьи на почту: info@pechorin.net.

---

 

Родился в Москве 15 февраля 1967 года. В 1993 окончил филфак МГУ (отделение русского языка и литературы). Там же поступил в аспирантуру и в 1997 защитил кандидатскую диссертацию по лирике Пушкина 10 - начала 20 годов. (В работе реализованы принципы лингвопоэтики, новой литературоведческой методологии, и дан анализ дискурса «ранней» лирики Пушкина). Кандидат филологических наук, член Российского Союза профессиональных литераторов (РСПЛ), член ЛИТО Московского Дома учёных, старший научный сотрудник Государственного историко-литературного музея-заповедника А.С. Пушкина (ГИЛМЗ, Захарово-Вязёмы). В 2010 попал в шорт-лист журнала «Za-Za» («Зарубежные задворки», Дюссельдорф) в номинации «Литературная критика». Публикуется в сборниках ГИЛМЗ («Хозяева и гости усадьбы Вязёмы», «Пушкин в Москве и Подмосковье»), в «Учительской газете» и в других гуманитарных изданиях. Живёт в Москве.