«Москва» № 4, 2021

Покуда свят человек

(о журнале «Москва» № 4, 2021)

Стихи в 4 номере журнала «Москва» искренне радуют. В особенности приковывает внимание подборка Андрея Дмитриева: эмоциональный вектор читателя направлен на богатый, светящийся вербальный космос автора, на соцветие его разнообразных звукорядов; Дмитриев гармонично соединяет мир чувственный и мир умозрительный, холодность смыслов и горячие порывы души – все точно по Блоку («и жар холодных числ, и дар Божественных видений»...). Он поэзией накладывает целительные бинты на свежие раны, чтобы они – через горы времени – превратились из острой боли в нежные воспоминания:

У рыбы в клюве
веточка коралла.
Шумит прибой
у входа в шаткий лес.
Мы нежно любим
глубину дубравы
за то, что топит боль,
оставив только плеск.

Удивительна в словесной симфонии Андрея Дмитриева основная нота, постоянно звучащий тон – доминирующей над всем радости. Это тот оптимизм, который прекрасно знает вкус страдания. Но прелесть жизни именно в том, что самое лютое страдание преодолимо, и человек все время движется от боли к чуду и счастью:

Гляди, гляди – не отводи глаза:
хворь в полутьме для зрения дается,
чтоб острие ее в себя вонзать,
пока из раны не забрезжит солнце.

Елизавета Малышева пытается, при помощи искусства, смотреть внутрь природы, внутрь явления, внутрь события, которое из сиюминутного и преходящего мгновенно превращается в сакральное, в значимое, в символ-знак:

вот это подсолнух он умер
и ему даже было больно
я просто хочу чтобы вы отвлеклись
на еще одну смерть
без смысла
и символа
просто смерть
еще одна

Опыты Елизаветы Малышевой в верлибре достойны уважения; верлибр давно обжит русской поэзией, но видно, как он завоевывает новые позиции, и он привлекателен тем, что у поэта здесь существует некая драгоценная иллюзия свободы, – свободы не только от «багета», формообразующей «клетки» ритма, метра, размера и рифм, но и от обязательного классического решения образа или традиционной композиции стиха – с зачином, разработкой и финалом. Верлибр в исполнении Малышевой – зеркало природы, где человек и мир сливаются, образуя одно живое существо:

я помню как тело твое звучит но забуду вскоре
живая вода под песком проложила лейку
начало берет начало в колючем пятне травы
зеленой травы кипяток уходит в густое море
холодное еле теплое в верхнем слое

У Дмитрия Мешалкина другая стилистика, другая интонация – более раздольная, узнаваемая, песенная, русская, простая. Простота эта обманчива. Автор касается материй совсем не бытовых, не расхожих. Он глубоко, пристально глядит во Время.

Тут как всегда, тут всё и вся по-старому,
Художник не менял вовек палитры,
Одной молитвы для спасенья, мама, мало,
Россия – перочинный нож в аорте Дмитрия.

Автор очень музыкален, он звучит как оркестр, его многоголосье притягательно, в него погружаешься, как в шум леса или шепот прибоя:

Лучиками сквозь пыль, пыльцой на пчелиной пирушке,
Не задумываясь об уровне воды после нас,
В полдень, в пылу страстей заигравшиеся в игрушки,
Не заметившие полена, получаем соринкой в глаз.
Очевидно, чудак, придумавший эту сказку,
Спит, а мы, не смыкая своих очей,
Дни и ночи считаем ошибки, меняем маски
Раз в полтора часа по предписанию неземных врачей.

Обратимся к прозе журнала. Рассказы Дмитрия Лагутина – прямая работа с загадочной и самой главной материей искусства – уже упомянутой материей Времени. Старые фотографии в красном альбоме, молодая бабушка Наташи, невероятная красавица, старый театральный бинокль, свидетель ушедшей жизни – той, что никогда не вернется... Детская жизнь, детское мировосприятие становятся тайным воспеванием первозданной синкретики мира, когда все времена, все искусства, сны и явь становятся единым целым:

«Перед сном Оля долго лежала в кровати, прислушивалась ко вновь усилившемуся дождю, смотрела на бледную щель между шторами и представляла себе театр: залитую светом сцену, тяжелые красные кулисы, бархатные спинки кресел с металлическими номерами, причудливые гребни, бусы, веера, бинокли, платья, костюмы, овации и летящие из зала цветы, актеры выходят на сцену, кланяются, держась за руки, посылают зрителям воздушные поцелуи, с балконов кричат восторженно, сверкают молниями вспышки огромных фотоаппаратов. И, засыпая, проваливаясь в зыбкую, неровную тьму, Оля была уверена, что все это ей сейчас приснится, что вот-вот заискрятся вокруг нее огни, зашумит публика, вздохнет скрипками оркестр».

Анатолий Салуцкий продолжает показ романа «Живой набат»; журнал начал его публикацию в 2019–м году, произведение откровенно масштабное, претендующее на эпичность. Герой с говорящей фамилией, Аркадий Подлевский, прилетает в Нью–Йорк, чтобы наладить там деловые связи в мире бизнеса. Время изображено наше, нынешнее, драматическое (а когда оно было иным?), очень узнаваемое, и политические картины явлены бесстрашно, в открытую, а нравственные посылы заявлены более чем рельефно. На другом конце нравственного коромысла – Виктор Донцов и его семейство, исповедующее крепкие и чистые истины, стремящееся к свету и правде – вечным началам, на которых стояла и стоит Русь, Россия, русская культура. И приметы времени, к примеру, пандемия коронавируса, тоже вплывают трагической летописной нотой в повествование:

«Бросив под колесо трагических событий бессчетные множества личных судеб, «корона» меняла массовые настроения, умозрения, взывая к минимализму в расходах и умеренности в желаниях. Обнищание человечества становилось мегатрендом, и, обретая всепланетные масштабы, ниспосланные испытания – будь то дурь человеческая или бич Божий – неминуемо должны были обернуться ожесточенной геополитической схваткой, экономическими сдвигами.

И хотя пандемия только шла к своему пику, хотя не ясны были ее последствия для разных стран, подспудная подготовка к грядущей перестановке мировых сил уже началась».

Вещь серьезная, фундаментальная, написанная основательно, с общей спокойной интонацией, в русле неторопливого рассказа, и тем не менее трагизм эпохи зеркало этой прозы четко и печально отражает...

Петербуржец Василий Аксенов работает в востребованном жанре – читатель любит и всегда приветствует маленькие заметки, зарисовки, запечатленные моменты жизни; здесь можно вспомнить традицию Вересаева, Пришвина, Астафьева. Его «Пронизки» окунают нас, по ассоциациям, в наше собственное детство, юность, пору поисков и сомнений; мы, вместе с автором, глядим на наше настоящее, испытывая его боль и радуясь его праздникам. Размышления сменяются впечатлениями, спонтанно рожденная мудрость – счастливой, эмоциональной импровизацией. И тут же автор опять погружает нас в раздумья о самом важном, наиглавнейшем. «Человек влюбляется, но как это и почему вдруг с ним случается, объяснить себе не может. И я вот каждый вечер засыпаю, но как это происходит, понять не могу». Да ведь это сказано и о тайне творчества тоже... Как рождается искусство? Наверное, это сродни любви. «Тайна сия велика есть».

В пространстве публицистики – статья Ярослава Каурова «Птенцы гнезда какого?». Сколько человеческой боли за Россию и ее одурманенную молодежь, и сколько точных социальных наблюдений на небольшом пространстве текста! Ярослав Кауров открыто говорит нам о хитросплетениях политики, об ужасе диверсий, оглуплении подрастающего поколения, о несомненно чудовищной пропаганде из-за океана:

«А ведь дело свершилось страшное. Отравлено огромное число не только участвовавших в беспорядках, но и наблюдавших за этим детей. А детские воспоминания самые стойкие.

Сколько из них поссорились со своими любящими родителями. Раскол в семье – травма на всю жизнь. Вирус безудержной разнузданности, вседозволенности страшнее коронавируса. Он пропитывает все общество. Души становятся горбатыми, уродливыми, шутовскими калеками».

В интервью «Школа любви и молитвы» Владимир Крупин вновь раскрывает нам, своим читателям и соплеменникам, живую душу – художник его духовного масштаба не может этого не сделать. И опора на русскость, русское, родное – более чем узнаваема: эта один из опорных лейтмотивов творческой жизни Владимира Крупина, всего свода его сияющей, полной жизни, солнца и веры прозы:

«Мне Саша нашел сапоги, но иногда вода заливалась через голенища. Но все прошло прекрасно. Как песню спели. И это согласное молитвенное пение: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!» Поочередное братьев и сестер – незабываемо. Конечно, кусали комары, грызли пауты, но и это сейчас вспоминается с радостью. Еще же каждый нес камень для фундамента под крест. Помню мальчика, который тащил тяжелый камень, но не бросил его. Ему, бедному, даже и комаров нечем было отогнать: руки заняты. И дотащил. Дошел, миленький! И уселся у истока, весь искусанный, еле дыхание переводит, но такой счастливый!

Положил свой камень ко кресту, напился и умылся из истока реки своей родины.

Этот мальчишка для меня – символ моей будущей России».

В разделе «Культура» Владимир Шулаков показывает обзорный очерк о книге «Наполеон. Жизнь и судьба» (Аякс-пресс, Москва, 2021). Леонид Вольман знакомит нас с истоками народного творчества в современной русской поэзии в статье «Дом в небесах»; тут множество замечательных наблюдений об особенностях творчества поэта Вячеслава Киктенко:

«Вообще, текстовую структуру книги Вячеслава Киктенко составляют заговоры, заклятия, волхвования, колыбельные; они, как «грампластинки тех слоев» (стихотворение «Пни»: «...Пни – прообразы музеев, // Грампластинки тех слоев...»), задают общий музыкальный фон и особую ауру, свойственную волшебной сказке».

В биографической повести Сергея Дмитренко «Салтыков (Щедрин)» перед нами предстает колоритнейшая фигура Михаила Евграфовича Салтыкова, что навеки остался в истории русской литературы как великий сатирик:

«Между прочим, именно на «Истории одного города» просто объяснить особенности чтения произведений Салтыкова. Давнее утверждение о том, что их невозможно понять без историко-культурных комментариев, отводится, как только мы снимаем с наследия писателя навязанный ему шлейф антисамодержавной сатиры. У Салтыкова всегда о человеке и людях, о человеке и его семье, о сообществе, о людях на родной земле».

Сергей Дмитренко показывает нам Михаила Салтыкова не только и не столько как едкого, смелого и блестящего сатирика, сколько как живого человека – со своими восторгами и со своими неизбывными горестями и проблемами.

Продолжается публикация уникальной «Московской тетради» Михаила Вострышева. На страницах этой книги, счастливо напоминающей знаменитый сборник Владимира Гиляровского «Москва и москвичи», – панорама Москвы на изломе времен. Бесценны эти записи, эта историческая информация:

«Чешский писатель Иван Ольбрахт в середине марта 1920 года записывает: «На московских улицах оживленное движение. По ним ездят множество деревенских саней с колокольчиками на дугах, в которые впряжены низкорослые лошадки, на санях сидят крестьяне в треухах и тулупах; попадаются длинные вереницы подвод, везущих мешки, бочки и бидоны, бараньи туши, а больше всего «дрова, дрова, дрова» – как гласит лозунг дня и как кричат со всех перекрестков пестрые плакаты, ибо от этих березовых и сосновых поленьев зависит работа всех предприятий... По московским улицам ездят автомобили – гудят, фыркают, пыхтят. На углу Театральной площади и Охотного ряда – импровизированный базар. Там стоят женщины с бидонами молока, мужчины с небольшими корзинками овощей или картофеля, какой-то парень громко предлагает сливочное масло, а другой положил перед собой на землю мешочек с махоркой – самым дешевым русским куревом, мелко нарубленным табачным стеблем, с виду напоминающим конопляное семя».

Эти зафиксированные и опубликованные наблюдения достойны стать материалом для художественных исторических произведений. Они станут нужны не только историкам и краеведам, историческим романистам, но и простому читателю, сердцу которого дорога наша любимая Москва...

Юрий Кузин в раpделе «Домашняя церковь» публикует уникальный текст «Молитва Господня» – толкование, на уровне большого искусства и одновременно интимной исповеди, строк знаменитого стихотворения Александра Пушкина «Пророк» и всемирно известной и всеми верующими любимой, насущной молитвы «Отче наш». Толкование это проходит в разных срезах, разных пластах: вот больничный пласт – герой (автор) в больнице с ковидом, – вот пласт горячей веры, собственно, обращение к Богу; вот пласт погружения в иные языки – в арамейский, греческий, – а значит, в древность Земли, во древность самого христианства... И рядом – сценки в больнице, живописание непростой, часто очень напряженной больничной жизни:

«Врачи пряли нити жизни, как мойры. А еще вырывали из рук костлявой наши тела, меньше всего забивая головы метафизикой. Они умножали благодать в мире спонтанно. Их любовь была деятельной и немногословной. Но спроси этих «несвятых святых»: знают ли они, что служением своим обязаны божественному произволению, – в глазах этих усталых, но мужественных людей мелькнет укор. Так вот что означает стих «Да святится имя Твое»!

Господь свят – покуда свят человек. Душа, восходя к Богу, обретает Имя Его. Но именно когда восходит и удаляется от греха».

Четвертый номер журнала «Москва» 2021 года - оптимистическая и благородная попытка поновления русской духовности, где этика всегда перевешивала самую цветистую эстетику; четко выбранный и ясно обозначенный вектор постоянного ухода, удаления от всего, направленного на разъятие и безбожие. Это попытка увидеть обратную сторону распада, воочию увидеть Бога. Пусть на подобном пути всегда ждет опасность декларативности, это движение традиционно для истории русской мысли. «Москва» и в этом номере не изменяет позиции настоящего православного журнала. Такое кредо достойно уважения: оно фундаментально, это древо от исторических корней

ЧИТАТЬ ЖУРНАЛ

Pechorin.net приглашает редакции обозреваемых журналов и героев обзоров (авторов стихов, прозы, публицистики) к дискуссии. Если вы хотите поблагодарить критиков, вступить в спор или иным способом прокомментировать обзор, присылайте свои письма нам на почту: info@pechorin.net, и мы дополним обзоры.

Хотите стать автором обзоров проекта «Русский академический журнал»? Предложите проекту сотрудничество, прислав биографию и ссылки на свои статьи на почту: info@pechorin.net.

1009