«Новый мир» № 4 (1176), 2023

Жизнь как интригующее путешествие

4-ый выпуск «Нового мира» за 2023 год можно без натяжек назвать пушкинским, хотя формально данный выпуск журнала не «привязан» к какой-либо конкретной пушкинской дате. Между тем определение, которое только что было дано 4-му выпуску журнала за минувший год, ускользает от нашего понимания вместе с классиком. «Пушкин бесом ускользнул…» – некогда написал поэт в одном из своих шутливых стихотворений («Раз в Крещенский вечерок…»).

Пушкин неисчерпаем как вселенная, а потому неуловим. Так, в восприятии самого Пушкина и его эпохи, о которых мы узнаём из «Онегина», суровая проза противостоит сладкогласной лире, зачинательнице лирики. Не надо объяснять, что так обстояли дела не во все времена – например, в античную пору и суровый эпос – стезя Гомера, и сердечная лирика – сестра Архилоха сосуществовали в едином поле поэзии, а художественной прозы в современном смысле слова ещё не было. Она явилась значительно позже, а в Россию пришла вместе с Пушкиным (или немногим ранее). Например, Радищев, автор знаменитой повести «Путешествие из Петербурга в Москву», занимался не столько художественным вымыслом, сколько составлением путевых очерков.

В пушкинскую пору (а не вообще во все времена) проза нередко связывалась с каким-либо историческим сюжетом и данной ему системой авторских оценок. История вообще штука суровая, и вполне логично, что в пушкинскую пору она обитала в условиях суровой прозы.

Наш современник В.Д. Дьяченко с редким художественным остроумием (и любовью к Пушкину) переосмысляет систему персонажей пушкинской «Капитанской дочки». Его роман, написанный по мотивам «Капитанской дочки», называется весьма замысловато: «Восковики Ермолая. Дневник унтер-офицера, а прежде поручика лейб-кирасирского его высочества наследника цесаревича и великого князя Павла Петровича полка, времени государыни нашей Екатерины».

Роман В.Д. Дьяченко, опубликованный в журнале, снабжён кратким предисловием Андрея Василевского. Не дублируя Василевского, самоотверженно погружённого в минувшее, заметим: роман Дьяченко опубликован не в научной, а в художественной рубрике журнала. Если же мы имеем дело с художественным произведением, то оно (в отличие от научного труда) не может быть написано лишь на книжной или архивной основе. Автор руководствуется и своим личностным опытом, а значит – в той или иной степени модернизирует доставшийся ему в наследие исторический материал. Так, при всей остроумной и тонкой стилизации под литературный язык екатерининской поры, роман нашего современника, написан не без влияния постмодернизма. Сознательно или интуитивно автор романа идёт по стопам Ролана Барта, крупнейшего мыслителя-постмодерниста XX века, автора работы «S/Z». В своей классической работе Барт показывает, что смысл письменного текста зависит от авторского угла зрения и подчас кажущаяся объективность писателя таит за собой своего рода оценочную предвзятость.

Если «Капитанская дочка» Пушкина написана с точки зрения Гринёва (и в присущей Гринёву дворянской системе ценностей), то роман нашего современника строится совершенно по-иному. Он содержит тот же исторический сюжет, однако, увиденный и прочитанный глазами Швабрина. Разумеется, простодушный XVIII век, каким мы его представляем по произведениям Пушкина, не знал такой игры повествовательных «ракурсов». Однако заметим, что XVIII столетие, эпоха разума, было по-своему весьма замысловатым. Оно по-своему даже предвосхищало постмодернизм (хотя и не равнялось ему). Напрашивается параллель с одним из произведений Иосифа Бродского: «Подражание сатирам, сочиненным Кантемиром». Само заглавие стихов Бродского подтверждает, что новое – это хорошо забытое старое, поэтому недавно прошедший XX век, да и наше время может иногда до неразличимости перекликаться с веком XVIII. Не эту ли связь времён обыгрывает в своём романе Дьяченко?

Роман содержит множество остроумных перевёртышей: то, что в пушкинском (или гринёвском?) дискурсе осмысляется отчётливо позитивно, в восприятии Швабрина переосмысляется до неузнаваемости. Особое остроумие В.Д. Дьяченко выражается в том, что на формальном – поведенческом – уровне Гринёв остаётся тем же благородным человеком (он не совершает ничего внешне низкого, фигурально говоря, не ворует серебряных ложек), однако всякий раз Швабрин – герой-повествователь – вскрывает сомнительную подоплёку поступков Гринёва. И читатель сам начинает видеть его иными глазами.

Поразительный психолингвистический факт! Превращение Гринёва в отрицательного персонажа, а Швабрина, соответственно, в положительного не требует изменений в сюжетной структуре «Капитанской дочки». То, что задумал автор, осуществляется минимальными средствами.

Если в начале повести Гринёв (выразимся на современный лад) позиционирует себя как человека благородных порывов, то Швабрин с первого же знакомства последовательно воспринимает Гринёва как мальчишку, бретёра и выскочку. В частности Швабрин указывает на то, что Гринёв бессовестно кутит, ведёт себя как фанфарон и к тому же помыкает своим слугой Савельичем. Мальчишеству Гринёва Швабрин последовательно противопоставляет свой трагический опыт. По версии Швабрина Гринёв умудрился опошлить историю души Швабрина, связанную с его петербургским прошлым. Швабрин был в итоге выслан из столицы не за бретёрство, как уверенно полагает Гринёв, а за участие в запутанной многоходовой истории, в которой Швабрин неизменно показал себя как человек чести.

В романе нашего современника остроумно показано, что при появлении Гринёва в Белогорской крепости умудрённый Швабрин ведёт себя по отношению к Гринёву великодушно, тактично и порядочно, тогда как новичок обнаруживает все качества выскочки и сам мало-помалу напрашивается на дуэльную историю. Во всяком случае, так считает Швабрин.

Своего рода пику парадоксального остроумия Владимира Дьяченко соответствует один из решающих эпизодов пушкинской повести. Будучи спрошен Пугачёвым о том, на чьей он стороне, Гринёв самоотверженно отвечает, что как дворянин не может служить Пугачёву, хотя и обязан ему жизнью. Марина Цветаева в эссе «Пушкин и Пугачёв» пишет, что предпочла бы диалог Пугачёва с Гринёвым всем бессмертным диалогам Достоевского.

Однако Владимир Дьяченко, не боясь спора с Цветаевой, ещё одним признанным классиком, совершает беспрецедентную постмодернистскую деконструкцию представлений о безусловном героизме и кристальной честности Гринёва. Как бы передавая нелестные для Гринёва мнения герою-повествователю – то есть Швабрину, наш современник замечает, что, во-первых, Гринёв юлит, уходит от прямого ответа, чтобы избежать виселицы (сам посуди, как могу я за тебя сражаться – твердит Гринёв Пугачёву). И главное, во-вторых, считает Швабрин, Гринёв вместо того, чтобы взять на себя ответственность за свои поступки, фактически предлагает своему страшному собеседнику войти в его положение. По логике Швабрина Гринёв пытается угодить и нашим, и вашим, сделать так, чтобы волки были сыты и овцы целы.

Наконец, в-третьих, Гринёв, – по крайней мере, так обстоят дела в системе оценок Швабрина, – рисуется, манерничает и представляет своё малодушное поведение как последнюю правду с рывком рубахи на груди. Он сообщает Пугачёву, кто он есть – а он – русский дворянин. Не этот ли психологический жест Швабрин Дьяченко мог бы расценить как простоту, которая хуже воровства?

Разумеется, мы не можем безоговорочно верить этическим оценкам, которые Швабрин адресует Гринёву. Простодушный XVIII век – в отличие от пронизанной всевозможными дискурсами эпохи постмодернизма – едва ли не обожествлял безыскусную правду факта (в её противоположности лукавой риторике). Поэтому то, что изнутри екатерининской эпохи выглядит подкупающей честностью (прямодушное и бесстрашное заявление Гринёва о том, что он – Гринёв – русский дворянин) в рамках современного постмодернизма выглядит едва ли ни в качестве некоего беспринципного «виляния хвостом». Швабрин Дьяченко, конечно, немножко модернизирует екатерининскую эпоху, но делает это чрезвычайно изящно, тонко и остроумно.

Финал «Капитанской дочки», набело переписанный нашим современником, является буквально обескураживающим: благодаря своей хитрости, изворотливости и главное, «нужным» связям при дворе Гринёв избегает тюрьмы и благополучно женится. Зато бесхитростный Швабрин (во всяком случае, таким видит себя сам Швабрин) оказывается в тюрьме всерьёз и надолго (позволим себе современное выражение). В контексте новой «Капитанской дочки» от Владимира Дьяченко развязка произведения влечёт за собой, на первый взгляд, совершенно неожиданную гоголевскую параллель. В финале первой части гоголевских «Мёртвых душ», как мы все хорошо знаем, беседуют просто приятная дама и дама, приятная во всех отношениях. Однако если сии милые особы говорят о фестончиках и прочих милых пустяках, то Маша Миронова говорит с императрицей вовсе даже не о пустяках. Не без участия Маши (пусть и косвенного участия) Швабрин надолго оказывается в тюрьме, а Гринёв благополучно ускользает из цепких лап правосудия. Таким образом, мы имеем дело с опасными женскими хитросплетениями, тогда как в пушкинском оригинале (или точнее в восприятии Гринёва) Маша есть само прямодушие и само правдолюбие.

Помимо всего перечисленного, роман В.Д. Дьяченко содержит ещё один постмодернистский подтекст: уж очень непогрешимый, уж очень гладкий и безупречный образ Гринёва, как может догадаться проницательный читатель, отчасти всё-таки является результатом некоторой литературной обработки реальных фактов. Между тем не все эти факты – в их исходной достоверности и ужасающей наготе – говорят исключительно в пользу Гринёва.

Или выдуманный нашим талантливым современником новый Швабрин, окарикатурив своего вечного соперника, изощрённо отомстил Гринёву за его любовную удачу с Машей? Как знать!

В публикации В.Д. Дьяченко имеет место блистательная литературная игра с историей. Вот почему публикация Владимира Дьяченко перекликается с некоторыми научными публикациями журнала, также посвящёнными Пушкину.

Среди них далеко не последнее место занимает следующая публикация, сюжетно к Пушкину, казалось бы не «привязанная»: Евгения Иванова, «Ключ к розановской «Россиаде». Издание В.В. Розанова: методы и подходы».

Автор вводит читателя в смысловое поле статьи, обращаясь к В.В. Розанову. В начале статьи приводится розановская цитата (с. 204): «Глубокое недоумение, как же «меня» издавать? Если «все сочинения», то выйдет Россиада Хераскова, и кто же будет читать? – (эти чуть не 30 томов)».

Из розановского контекста следует, что речь идёт не просто о количестве томов; будь их, к примеру, 29, ничего бы не поменялось. Речь идёт о некоем многотомном фолианте, в котором вечно живой мыслитель не хочет быть мумифицированным. Во всяком случае, таков критерий издания полного собрания сочинений В.В. Розанова, избранный самим философом.

Исходя их тех пожеланий, который В.В. Розанов адресует себе самому (точнее, своему будущему многотомнику), Евгения Иванова разграничивает различные принципы написания биографии философа. Принципу работы Николюкина, который старательно и в реальной хронологической последовательности приводит события биографии философа, Е.В. Иванова противопоставляет критерий работы Сукача, которого интересует история души Розанова, тропинка формирования его философского мировоззрения, а не просто совокупность биографических фактов.

Как сообщает Е.В. Иванова, Николюкин собрал больше биографического материала, нежели Сукач. Однако Сукач, по мысли Ивановой, убедительнее сгруппировал и глубже осмыслил биографические данные.

Следуя за Сукачом, Е.В. Иванова актуализирует тему пушкинской вселенной у Розанова. Будучи философом пушкинистом, утверждает автор статьи, В.В. Розанов столкнулся со своего рода вызовом в лице гоголевского наставника – речь идёт, как можно догадаться об отце Матфее, который провозгласил: «Пушкин был язычник и грешник» (с.210). В.В. Розанов не встал на антипушкинскую позицию, но Гоголь как ученик отца Матфея (пусть и оставшийся с Пушкиным) стал для В.В. Розанова своего рода философским наваждением. С одной стороны, неизменно изящный Пушкин, с другой Гоголь, едва не впавший в провинциализм и мракобесие, контрастно сопровождали В.В. Розанова на его философском пути, что убедительно показывает Е. Иванова, переработав колоссальный библиографический материал.

Пушкинско-гоголевская тема присутствует и в некоторых стихах, опубликованных в 4-м выпуске «Нового мира» за 2023 год.

В своей подборке «Три Звезды» Юрий Ряшенцев пишет (с. 5):

 

(«Московская пробка»)

Совершенно очевидно, что автор перефразирует известную фигуру речи гоголевского Хлестакова: «Ну что, брат Пушкин?». Показателен также эпиграф к произведению «Пушкин, по словам Гоголя – это русский человек через двести лет» (с. 5).

Наш современник оспаривает Гоголя, полагая, что истинный Пушкин может сегодня явиться перед читателем без хрестоматийного глянца, без риторической лакировки.

Включая в свой авторский контекст автомобильную пробку (не пародирует ли она быструю езду Гоголя?), наш современник обращается к стражу порядка (там же):

придёт для Вия с бесами черёд.

В данном контексте Пушкин и Гоголь предстают как печальники о земле русской или же как авторы литературных шалостей, но в любом случае – не творцы гладких текстов.

Упоминая в своих стихах инфернальных существ, автор намеренно недоговаривает всего до конца, сохраняя тайну.

В отношении поэтики Юрий Ряшенцев склонен к сочетанию общепонятности с лирической недосказанностью, что подтверждается и приложенной к подборке биографической справкой. Там имеются следующие сведения об авторе: «С 1973 года работает для театра и кино, автор популярных зонгов к спектаклям и песен для кинофильмов» (с. 3).

Как поэт Юрий Ряшенцев работает на несколько парадоксальной грани эстетики массовой песни и сокровенного – подчас намеренно не общепонятного – лиризма. Так, в стихотворении «Московская пробка» утренняя Москва, где присутствуют общепонятные памятники классикам – в данном случае, Пушкину и Гоголю – содержит в себе и таинственную фантасмагорию с участием гоголевских (и пушкинских) бесов.

Ещё более отчётливо привычный миропорядок контрастно дополнен намеренно непонятными изобразительными фрагментами в стихотворении «Жизнь, право ты стоишь похвал…». Поэт обращается к другу (с. 4):

Поэтому я говорю: приходи и зови!

Однако автор себя частично оспаривает (там же):

Давай говорит хоть про что. Но про это – табу!

Напрашивается неожиданная, на первый взгляд, параллель с Ахматовой, сказавшей: «Дорога не скажу куда». Наш современник перенимает у Ахматовой означенный речевой приём – намеренно и демонстративно умолчать о чём-то сокровенном и не требующем широкой трансляции.

Однако если Ахматова создаёт замысловато аристократическую поэзию, то наш современник контрастно соизмеряет явления общепонятные и явления сокровенные или непознаваемые.

В первом из стихотворений подборки автор пишет (с. 3):

Да не бойся! Чего уж теперь...

Интонация внезапности, как бы наплывающая на силлабо-тонику, размывающая её строфическую структуру, многоточие, сопровождающее лирический жест, – всё это свидетельствует о намеренной незавершённости ситуации.

Пушкиниану, опубликованную в 4-м выпуске «Нового мира» за минувший год, по-своему завершает литературоведческое эссе А.М. Ранчина «О дилетантизме в филологии, или Дилетанты и Пушкин».

В своём эссе, фактически направленном против дилетантизма в филологической науке, А.М. Ранчин демонстрирует великодушие, такт, уважительность по отношению к своим оппонентам. Они же, напротив, предстают на страницах эссе Ранчина как оголтелые полемисты, жаркие непримиримые спорщики. Таким образом, они противопоставлены спокойно-академическим пушкинистам не только по кругу своих идей (иногда странных и экстравагантных), но и по своему психическому типу. Автор полемического эссе подчёркивает, что дилетанты воспринимают устоявшиеся идеи традиционной пушкинистики как некие укрепившиеся в общественном сознании массовые стереотипы. Им противопоставляется «свежий взгляд» и «непредвзятость» немногочисленных дилетантов.

В самом деле, не всё, что общепризнанно и подтверждено нашим опытом, соответствует истине. «Ведь каждый день пред нами солнце ходит, / Однако ж прав упрямый Галилей» – некогда написал Пушкин. Однако у дилетантов (или у любителей, как угодно) отсутствует та выверенная методология, которая бы побуждала им безоговорочно верить. Так и утверждение о том, что солнце покоится (а не ходит по небосклону) не берётся с потолка.

Так вот, дилетанты, считает Ранчин, настроены на литературоведческий скандал. Меж тем академические пушкинисты сохраняют подобающее им спокойствие даже тогда, когда они категорически не соглашаются с пушкинистами-любителями.

Позиционируя себя в качестве человека, эмоционально уравновешенного, но твёрдо стоящего на традиционно-академических позициях, А.М. Ранчин последовательно оспаривает пушкинистов-любителей. Он ставит им в упрёк не только экстравагантные идеи – вроде того, что «Конька Горбунка» написал Пушкин, а не Ершов – но также «изобретение велосипеда» – например, версию о том, что пушкинский «Онегин» был написан под некоторым влиянием Стерна. Это почти единственное утверждение пушкинистов-любителей, которое Ранчин не оспаривает. Однако он напоминает авторам остроумных догадок о Стерне, что задолго до них влияние Стерна на Пушкина открыл Шкловский – классик отечественного литературоведения.

Ещё один литературоведческий сюжет, который затрагивает Ранчин в своём эссе, обусловлен ещё одной гипотезой пушкинистов-любителей. Некоторые из них считают, что пушкинского «Онегина» написал…сам Онегин. Иначе говоря, они настаивают на том, что автор романа – не изображающий, а изображаемый.

Ранчин спокойно, методично, последовательно опровергает эту версию. К аргументам в пользу её опровержения хочется добавить вот что: если даже романное действие описано с точки зрения персонажа (и его языком), это не значит, что произведение написано персонажем. Мы же не утверждаем, что, например, «Героя нашего времени» написал Печорин только потому, что он – Печорин – является одним из героев-повествователей. Даже тот факт, что Печорин ведёт дневник, где сполна выражает себя, не заставляет нас думать, будто Печорин – это изображаемый Лермонтовым романист.

Сохраняя снисходительную доброжелательность по отношению к дилетантам, А.М. Ранчин последовательно остаётся традиционалистом в пушкинистике.

Однако даже и безоговорочно соглашаясь с А.М. Ранчиным, хочется заметить, что иногда пушкинисты-любители всё-таки вносят оживление в академическую науку. Действительно, утверждать, будто «Конька Горбунка» написал не Ершов, натянуто. Но Пушкин мог подарить Ершову сюжет сказки, как он подарил Гоголю замысел «Мёртвых душ». Иначе говоря, помимо фактического плагиата существуют частичные заимствования. И начисто отрицать спорадические влияния Пушкина на современных ему литераторов едва ли целесообразно. Вероятно, и сам А.М. Ранчин согласился бы с тем, что некоторые любительские версии творчества Пушкина всё-таки могут быть приняты академической наукой с осторожными коррекциями.

Трудно, однако, не согласится со следующей мыслью А.М. Ранчина о литературоведческих сенсациях (с. 201): «В случае с дилетантами такого рода сенсации возникают преимущественно вследствие неосведомленности в предмете и неумения его анализировать, в случае с «дилетантскими» сенсациями профессионалов – скорее из-за сознательного манипулирования материалом. При этом сенсационность в работах «официалов» не приобретает того откровенно экстравагантного характера, который присущ произведениям дилетантов. Непрофессиональный же подход предлагает парадоксальную ситуацию производства регулярных сенсаций. Но серьезные и состоятельные новые интерпретации и атрибуции в филологии – явление крайне редкое, исключительное. Тем более это относится к творчеству Пушкина, изученному «вдоль и поперёк». Новые трактовки здесь не исключены, но такие, которые полностью отрицали бы сложившиеся представления, – невозможны».

Тема «Пушкин и мы» на страницах журнала согласуется с более отвлечённой темой – «Классика и мы». Так, в стихотворении «Альцгеймер» из своей подборки «На общем фото» Алексей Дьячков пишет (с. 88):

Расставшись, навек потерять.

Мировой сюжет, заимствованный из античной мифологии и гомеровского эпоса, автор переосмысляет в интимно-психологическом ключе.

Авторское переживание несколько парадоксально: путешественник испытывает одновременно и радость, и грусть при встрече с дорогим, единственным и любимым существом.

Казалось бы, безоговорочно радостное событие – встреча близких людей –воспринимается лирическим субъектом с благородной горечью: между ним и ею стоит время, пусть и прошедшее.

Автор пишет (с. 88):

Стою, возвратившись на двор.

Эти строки трагичны: он и она встретились, но нечто неуловимое их разделяет и даже взаимное узнавание для них – или, во всяком случае, для неё – едва ли возможно.

Меж тем, женихи Пенелопы – персонажи мирового сюжета – в данном случае не изображаются. Автор переосмысляет всемирный сюжет в интимно-психологическом ключе, который не требует многофигурного сюжетного развёртывания.

В нарицательном ключе у Дьячкова предстаёт и Садко – персонаж славянской мифологии. В стихотворении «Приговор» автор пишет (с. 86):

Последний день, не кончится никак.

Сад и Садко выступают в созвучии, которое указывает на сад как юдоль грусти. Не случайно с именем Садко связывается не маршевая мелодия, а тихая грусть.

С именем Садко в стихотворении связывается отчётливая нота меланхолии. И снова лирика – бессюжетный род литературы – не требует действия. Дьячков пишет о сложном состоянии души лирического субъекта. Садко музицирует и в этом смысле услаждает слух, но эта сладость изрядно сдобрена горечью.

Радость – страданье – вот оксюморон, встречаемый в лирике Дьячкова.

С подробной прорисовкой интимно-психологических состояний человека (иногда намеренно противоречивых) в лирике Алексея Дьячкова соседствует сокровенный диалог.

Так, в «Колыбельной» автор пишет (с. 83):

Алёша, быстро спать домой!

В данном случае, краткое диалогическое высказывание вызвано не действием, а с сокровенным пространством дома.

Интимно-психологическое пространство родимого дома присутствует – и более того, доминирует – в стихотворной подборке Наталии Черных «Житейский рок-н-ролл».

Русским поэтом, созидавшим стихи как некий дом-мир, была Цветаева, которая противопоставляла творческий хаос своего жилища мещанскому благополучию: «Лопушиный, ромашный / Дом, так мало домашний», писала Цветаева.

Её в новом – ином – ключе продолжила Ахмадулина, также воспевшая своё жилище и свою среду обитания. Цветаевской безудержности – «Всё должно сгореть на моём огне» – Ахмадулина противопоставила интеллигентность и упорядоченность – дословно «тишину библиотек», которая может ассоциироваться с камерным началом.

Наша современница идёт неким третьим путём – она поэтически рисует жилище, внешне упорядоченное, но внутренне трагичное. Она пишет (с. 137):

А пляс жилья тяжёл.

С одной стороны, дом и «я» сохраняют некоторую неразрывно синкретическую целостность, а с другой они находятся в состоянии трагического экстаза. Не случайна изломанность танцовщицы и скорбное лирическое пророчество (там же):

Пока пойдёт на слом.

В данном случае слово «слом» знаменует не только катастрофу дома, но и жизненный кризис танцовщицы, ведь она неотделима от дома, который идёт на слом.

Автор пишет (там же):

Я спец по тем домам, где краны не текут…

В данном случае дома становятся множественным средоточием жизненной неприкаянности. Однако она парадоксально связывается с упорядоченностью, о которой свидетельствует слово «спец».

Наталия Черных пишет (с. 134):

есть тайна

В данном случае, практической деятельности внутренне противостоит внутренняя тельность.

В стихах Наталии Черных присутствуют скрытые размышления автора о времени и смерти. Ещё более явно элегическая тема времени присутствует в подборке стихов Александра Егорова «Ветка молодости».

В стихотворении «В Эдем и обратно» автор пишет (с. 117):

дежавю: воплотился здесь снова я.

Лирический субъект узнаёт себя в обстановке, знакомой ему и на земле, и приходит к трагическому умозаключению (с. 118):

Рая нет. Ада нет.

Поэт живописует человека во времени, полагая, что в будущее он несёт багаж прошлого. Таким образом, временной поток, куда включён человек, по представлению поэта един – вот откуда повторяемость жизненных впечатлений у Егорова.

Они эклектичны: в представлении автора они – не ад и не рай. Зато в них много сложных психологических нюансов, как бы включённых в единый нескончаемый поток времени.

Хронос у Егорова противоречиво взаимодействует с Эросом; автор пишет (с. 116):

Женщина привлекательна (между нами)

Эротическая составляющая этих строк связана с движением времени, в которое включены и житейские действия женщины.

Так, в стихах Егорова о времени и смерти присутствует тотальный скепсис Бродского, который однако не мешает ни Егорову, ни Бродскому приобщаться к Эросу. Наоборот, он включается в картину времени – и у Бродского, и у нашего современника. Так, в стихах Егорова о женщине с гладковыбритыми ногами узнаваемо звучит интонация Бродского: «Помнишь, Постум, у наместника сестрица, / худощавая, но с полными ногами» («Письма римскому другу»). Показательна не только дословная перекличка нашего современника с Бродским, но также таинственная дружба Эроса и Хроноса. Не без воздействия Бродского наш современник включает Эрос в мир Хроноса.

Нашего современника сближает с Бродским и то качество, которому можно было бы дать рабочее определение лирической депрессии. Вослед Байрону Бродский избегает патетики и демонстрирует некий спокойный уравновешенный скепсис.

В сложной ассоциации, но никак не в тождестве с Бродским у Егорова фигурируют Цветков и Кенжеев – поэты, входившие в группу «Московское время». Поэт пишет (с. 118)

вот и смертью убило цветкова

В данном случае некоторая тавтология («убило смертью») является сознательным авторским приёмом. Он выражает как авторскую иронию по поводу смерти, так и признание её тотальной неизбежности. Автор намеренно «придуривается», тем самым бросая смеховой вызов смерти (и одновременно принимая её физическую неизбежность).

На той же странице читаем:

с мутнооким кенжеевым вместе

А. Егоров, пусть и творчески самостоятельно, работает в русле Бродского, использует его язык, вслед за ним обращается к неисчерпаемым темам Эроса и Хроноса или, выразимся проще, Любви и Смерти.

Всякий литературный журнал – в том числе, конечно, «Новый мир» –создавая подборки поэзии и прозы, оказывается перед неизбежным вопросом: а что такое поэзия и что такое проза? Тогда подборки как прозы, так и стихов определяет не только критерий «талантливо» – «неталантливо», но также и критерий соответствия авторов параметрам поэзии и прозы в том виде, как их понимает редколлегия журнала.

Однако если журнал намеренно эклектичен и не готов принимать никаких критериев, кроме «талантливо» – «неталантливо», то и данный – почти нулевой – показатель по-своему значим, как закономерно, например, нулевое окончание при склонении существительных.

В 4-ом выпуске «Нового мира» за минувший год критерий того, что такое поэзия на фоне прозы, выдержан не чрезмерно жёстко, и всё же он прослеживается. Речь идёт о всё том же (кратко обозначенном выше) устремлении журнала к классике – то есть к поэзии, которая, с одной стороны, пронзительно современна, а с другой – включена в пространство мировой поэзии. Она, как мы знаем, существует множество веков.

В текстовом корпусе журнала пунктирно прослеживаются два пути осуществления синтеза вечности и современности. С одной стороны, мировые величины можно вводить в современный контекст. Так поступает, например, Юрий Ряшенцев, включая вечных Пушкина и Гоголя в контекст нынешней Москвы с её неизбывными автомобильными пробками. Иной путь – неклассический. Он заключается в том, чтобы писать о предметах и явлениях, о которых классики – например, Пушкин – не писали. Этим вторым путём следует наш современник Денис Балин – автор поэтической подборки «Личные сообщения». Само заглавие подборки творчески симптоматично: речь идёт о личных сообщениях в мобильном телефоне и подобных устройствах, которых при Пушкине не существовало.

Балин пишет (с. 107):

больше не о чем

Поэт воспроизводит современную семиотическую среду компьютера. Она является диалогической, но не является в привычном для классиков смысле слова – текстовой, вербальной. Вместо связного текста выступает рисунок – сердечко.

В строках Балина выражена, с одной стороны, грусть по поводу того, куда катится мир, а с другой – некоторая свобода и необязательность сопровождающие мир интернета. Казалось бы, безнадёжно скептическое «поговорить больше не о чем» всё же указывает на невербальный диалог в рамках виртуальной реальности.

Поэт пишет (с. 108):

личные сообщения в социальных сетях

В данном случае, с грустной иронией воспроизводится некоторое странное слияние личного опыта современных людей с интернетом как технической системы.

Как не-традиционалист Денис Балин стремится передать историческую обстановку и знаковую среду современного интернета.

В кратких строках Балина (а у него есть и длинные строки) угадывается эстетика минимализма. В особой – московской – окраске/огласовке эстетика минимализма присутствует и в подборке Дмитрия Полищука «Беременная пожилая женщина инвалид с детьми. Из цикла «О зверушки».

Как и Балин, Полищук – не-традиционалист. Подобно тому, как, например, Балин строит свою поэтику на особом языке/техническом сленге интернета, Полищук строит свою поэтику на тех надписях, которые встречаются на окнах метро («Уступайте места инвалидам, пожилым людям, беременным женщинам, пассажирам с детьми» и т.п.).

В качестве намеренно неклассического поэта Полищук открыт смеховой стихии и сопряжённому с ней литературному юродству.

Поэт пишет с грустной иронией (с. 64):

все места уступили ей…

Далее следует отчётливая нота лирической усталости и даже лирической депрессии, которая противоречиво привходит в позитивное событие (там же):

женщина-инвалид с детьми

Если поэзия традиционалистов – Ряшенцева, Дьячкова, Егорова, Черных – преимущественно вербальна (словесна), то поэзия не-традиционалистов – Балина, Полищука – активно включена в поведенческий контекст и в пространство современного полиса. Тем, однако, интересней проследить, как у Полищука проявляет себя поэтическое слово на внеязыковом фоне. В стихотворении «Сонетоид» поэт пишет (с. 66):

Вот экскаватор сносит старый парк…

Напрашивается отдалённая ассоциация с вишнёвым садом из одноимённого произведения Чехова. Эта ассоциация живёт не столько в экскаваторе как техническом устройстве и даже не столько в парке как биологической структуре, сколько в языке как идеальной структуре. С её помощью помимо буквального смысла у приведенной строки обозначается второй смысл.

«Классика и современность» – особая тема и постановка вопроса, которая побуждает редколлегию журнала к ретроспективной публикации: Сербские поэты XIX-XX веков. Переводы, вступление и биографические сведения Татьяны Пискарёвой. Не воспроизводя вступительное слово Пискарёвой, заметим: сербские поэты принадлежат к особой культуре Средиземноморья. Она порождает и особую поэзию. Так, если в русской традиции монументальное начало (например, гигантизм Державина или Маяковского) контрастирует с камерным началом (например, миниатюрная эстетика Ахматовой), то в сербской традиции поэт, как правило, создаёт личностную космологию, которая не подпадает под полярные определения, меры эпического размаха, с одной стороны, и трогательной минимальности – с другой.

Кроме того, в русской традиции поэт обычно противопоставлен сухому учёному («Будет утром холодный учёный / тот кто ночью поэт» – пишет Цветаева). В сербской традиции поэт может придаваться, например, учёным занятиям, оставаясь поэтом.

В подборку сербских поэтов включён Йован Пачич (1771–1849). Он был одновременно художником и иллюстрировал свои книги.

Поэт пишет о состоянии мира; в его «Сновидениях» читаем (с. 164):

О сон, нисходящий с небес в непроглядную ночь…

Также в коллективную подборку включены стихи Йована Суботича (1817–1886). Суботич был одновременно юристом, а также владел множеством других профессий – например, являлся редактором, политиком, журналистом. Он известен и как доктор философии и доктор права, член Сербской академии наук и искусств.

В стихотворении «Облака» поэт пишет (с. 165):

полететь хочу, как птица.

Далее полёт обретает эротические коннотации (там же):

милых девушек смешливых…

Если в русской традиции величие небес преимущественно противопоставлено частному бытию, то в стихах сербского поэта, напротив, птицы, которые летают высоко, ассоциативно соотнесены с девушками.

Далее в ту же подборку включён Бранко Радиевич (1824–1853). Он был сторонником идей лингвиста и педагога Вука Караджича.

Поэт пишет в стихотворении «Жалоба» (с. 166):

Солнца не вижу.

Далее следует параллелизм человека и природы (там же):

Мне верить ли взору?

Далее следует подборка стихов Милорада Поповича Шапчанина (1841–1895).

Поэт пишет (с. 167):

бочка светлого вина.

В данном случае космическое явление существует в параллелизме с явлением частной жизни.

Далее в подборке опубликованы стихи Петара Кочича (1877–1916).

Кочич проявляет себя как непревзойдённый мастер поэтической миниатюры (с. 168)

упали на лицо.

Далее этот малый сюжет варьируется по принципу рондо или палиндрома. Однако эти принципы осуществляются не столько словесно, сколько ритмико-синтаксически (там же):

Теперь кольцо любви замкнулось…

Завершают коллективную подборку стихи Бранислава Нушича (1864–1938). Нушич много публиковался в России, начиная с 1903 года.

Поэту не чужд философический скепсис, его стихи сопровождаются пессимистическим размышлением о неумолимом беге времени:

Ну а потом не ропщи и безмолвствуй…

Стихи признанных сербских поэтов в составе журнала составляют тот корпус классики, перенимать уроки которой в принципе рекомендуется современным поэтам.

Как свидетельствует текстовый корпус журнала, его поэтические публикации (за очень редким исключением) посвящены или историческому прошлому или общечеловеческим ценностям (пусть и предполагающим проекцию на наши дни), тогда как собственно современная жизнь и современные реалии становятся достоянием прозы. Исключение, подтверждающее правило, роман Владимира Д. Дьяченко «Восковики Ермолая». Если «Восковики» написаны на историческом материале (пусть и актуальном сегодня), то остальная часть художественной прозы журнала написана собственно на современном материале.

Так, повесть Анны Лужбиной «Бат, шишига, ока, фотон, маглев» не только написана о нынешнем мире, но и построена на приёмах современной прозы (в её неизбежных отличиях от принципов устоявшейся классики). Любой классический жанр прозы, будь то рассказ, повесть или роман, требует сюжета – слаженной, динамичной причинно-следственной связи изображаемых событий. И лишь современная проза заимствует у лирики её бессюжетность.

Почему так происходит? Не хочется в ответ говорить банальности: по мере того, как вселенная утрачивает свою классическую целостность, развивается осколочная эстетика. «Развеянные звенья причинности» – так обозначала Цветаева эти глобальные процессы, в свою очередь, вторя Гамлету, сказавшему: «Распалась связь времён». Глобальные процессы, происходящие в мире, влияют и на современную прозу.

Так, повесть Анны Лужбиной де-факто представляет собой развёрнутый географический очерк весьма странных мест, которые располагаются страшно далеко от обеих столиц – приблизительно на российско-китайской границе.

В повести, где немаловажную роль играет среда обитания героев, тонко показано, что человек по своему естеству нуждается не только в комфорте и благополучии, но и в некоторой доле опасности – иначе жизнь будет пресной. Вот только установить желаемую пропорцию уюта и неприкаянности ужасно трудно.

Автор пишет (с. 91): «За спиной Саввы переливалась огоньками реклама новых кварталов Яковки. В центре зала стояла красивая ёлка со звёздочкой на верхушке. Люди вокруг улыбались, даже работники вокзала улыбались, а Савва нервничал. Всю жизнь его преследовало чувство ускользающего счастья, догоняющее каждый раз, когда что-то налаживалось».

Данный отрывок из авторского текста показывает, что счастье очень прочно не укоренено в природе человека и, быть может, даже независимо от своей сознательной воли Савва отталкивает от себя счастье. Или подсознательно бежит от него.

Так, по сюжету повести (если у неё есть сюжет) Савва встречается с некоей Светой, воспользовавшись услугами службы знакомств, но вскоре выясняется, что мнимую Свету на самом деле зовут совсем по-другому, да и сам Савва на самом деле не Савва. В результате максимум на что герой может рассчитывать – это на довольно странное и взаимно ни к чему не обязывающее знакомство.

Оно происходит всё в тех же странных и запутанных местах, где мало людей и где шныряют по пустым дорогам шальные грузовики. Среди дикой зелени петляют железнодорожные пути. Савва пытается выяснить у случайного встречного, куда же он, наконец, едет – и вновь не получает вразумительного ответа. Случайный человек не в состоянии предложить путешественнику ничего надёжного; он то и дело бормочет нечто непонятное (с. 92):

«– Так вам нужно было Туганче, а это Туганчау, – снова ответил мальчик, неприятно выделяя «чау». – Туганче вы уже проехали».

Фривольная путаница женских имён в повести аналогична путанице географических названий. Главный герой не в состоянии выпутываться из жизненного лабиринта, но поиск для него по-своему ценней результата поиска.

Повесть Анны Лужбиной по смыслу перекликается с рассказом Ильи Карамышева «Триада».

Главный герой рассказа не отягощает себя семейными узами и в сфере личной жизни проявляет завидное легкомыслие. Не то чтобы он был Донжуаном, романтическим злодеем и разбивал сердца. Отнюдь нет. Просто он сторонник взаимно приятных, взаимно ни к чему не обязывающих отношений.

И действительно молодому человеку следует отдать должное. Он просто живёт в своё удовольствие, но не причиняет никому душераздирающих страданий. И однако одна очаровательная знакомая героя ненавязчиво ставит его в известность о том, что происходит в стране.

Развязка рассказа определяется не собственно действием, а прямой речью героини (с. 115): «– Разработали, в общем, программу «Триада России». Во Франции было: свобода, равенство, братство. У нас: православие, самодержавие, народность. А теперь будет: человек, семья, государство».

Молодой человек, привыкший к приятному калейдоскопу фривольных впечатлений, разумеется, ёжится и пыжится от этих слов.

Автор, со своей стороны, занимает некую умудрённо универсальную позицию. Он выказывает, что молодого человека понять можно: фигурально выражаясь, он хочет получить от жизни цветник впечатлений. Но поскольку герой рассказа всё-таки не один, автор молчаливо призывает его считаться с традиционными ценностями, которые сейчас утверждаются на официальном уровне.

Таким образом, автор рассказа отнюдь не морализирует, но, тем не менее, указывает герою на некие объективные константы жизни в современной России.

Проза журнала представлена также рассказами Александра (Шаньги) Антонова. В центре внимания писателя романтический Север. В рассказах Антонова присутствуют также элементы сказки для взрослых. Так, в рассказе «Северные льды» эти льды предстают как живые существа. В рассказе «Врай» явлено, как некий смрад греха может помешать человеку вселиться в вечные обители. В рассказе «Ширь» показано стремление человека развернуться. Рассказ «Порно» написан как ряд цветистых небылиц в народном стиле (как поясняет автор в примечании, «порно» на северном наречии означает – крепко, прочно, добротно). Многие из былей-небылиц – и прежде всего, новелла «Несверёжа» (с подзаголовком «Триллер») окрашены инфернально-эротически.

Также в подборку прозы Антонова включены рассказы «Планида», «Дядя Леша Океанов», «Карбас», «Ревяк», «Вэрик», «Кулебяки».

Малые новеллы Антонова написаны в цветистом народном стиле, например (с. 81): «Как у тетки Тарабуки Пораньи было четыре класса образования…».

Тем не менее, бойкая рифма есть уже результат литературной обработки фольклорного материала. И главное, литературная небывальщина таит за собой индивидуальный выверт, тогда как фольклор – сфера коллективного бессознательного – живёт и развивается по иным законам. Существует коллективная норма, неотъемлемая от фольклора, и существует индивидуальный перехлёст.

К корпусу журнальной прозы непосредственно примыкает публикация Анны Матвеевой «Вечная весна. Аркадий Пластов и Наталья фон Вик». В публикации с академическим тщанием (и редким знанием предмета) изложены основные вехи биографии русского художника Пластова. В публикации говорится, что он был верующим православным и кроме того, не принял коллективизацию. Поэтому моральное и физическое выживание при советской власти было для него делом почти неподъёмным.

Согласно мемуарным свидетельствам Анны Матвеевой, Пластов – потомственный крестьянин, женившийся на аристократке фон Вик, – был физически крепок и годен к непростому крестьянскому труду.

О крестьянском труде – публикация Валерия Виноградского «Дискурс хищного глазомера. Языковая самоорганизация крестьянских миров».

В качестве своего рода эпиграфа автор предпосылает своей публикации строки Мандельштама: «Ладья воздушная и мачта недотрога, /Служа линейкою преемникам Петра, / Он учит: красота – не прихоть полубога, / А хищный глазомер простого столяра».

Виноградский остроумно связывает этот глазомер со внутренним изяществом и главное, слаженным ритмом крестьянского труда.

Однако если упомянутый Мандельштамом Пётр, несмотря на осанку простого столяра, творит цивилизацию, а крестьянин возделывает природу, насколько мотивирована данная Виноградским параллель между каторжным трудом Петра и, как дословно сказано в заглавии публикации, самоорганизацией крестьянских миров? А может быть, Пётр принимал обличие простого столяра из смирения, сохраняя, однако, отнюдь не простонародную сущность? Однако поставленные вопросы лишь подтверждают интеллектуальную ценность работы Валерия Виноградского: читателям всегда будет о чём подумать и о чём поговорить.

Художественную рубрику журнала (не названные, но подразумеваемые поэзию и прозу) завершает публикация Юрия Буйды: «Фиванское небо, трагедия в четырёх эпизодах». Буйда не просто талантливый автор, но литературная знаменитость. В биографической справке говорится, что его произведения переведены на многие языки мира.

Трагедия Буйды «Фиванское небо» со всей очевидностью написана на античном материале, который, однако, всегда переосмыслялся, «путешествуя» по эпохам. О некоторой модернизации античной мифологии свидетельствует одна из реплик Иокасты, героини трагедии (с. 151): «Давно прошли те времена, когда боги говорили со смертными лицом к лицу, теперь от их имени говорят прорицатели. Настали времена посредников – вместо композиторов мы слушаем дирижёров, вместо драматургов – режиссёров, а вместо писателей – критиков. Мы слышим эхо, а не звук. Вместо гармонии – баланс».

Уже один только лексический состав этих перечислительных времён показывает, что античная мифология адаптирована к жизненным условиям XXI века. Поэтому и говорить о трагедии Юрия Буйды естественно современным языком.

Итак, не пересказывая далёкую от нас античную мифологию, постараемся нащупать самое ядро трагедии. Боги прогневались на Фивы за то, что один из жителей этих мест убил Лая, любимца Аполлона. Но, как мы бы сегодня сказали, «вычислить» убийцу практически невозможно.

Между тем, если всё-таки выяснится, кто убил Лая, едва ли это знание пойдёт во благо жителям Фивы. Так, из трагедии выясняется, что правда не всегда нравственно полезна, более того, излишнее знание нравственно опасно, порой даже губительно. Что, если всеобщее гонение на преступника создаст смуту?

А что если невольный убийца действовал под натиском случайного настроения, убил Лая ненамеренно или, более того, был спровоцирован на преступление самим Лаем? К тому же таинственный некто – человек в остальных отношениях достойный и нужный Фивам. Если же преступление удастся скрыть, кто-то из жителей Фив будет отдан в жертву, понесёт наказание за преступление, которого не совершал.

И вот главный герой трагедии, виновник смерти Лая, должен совершить свой трагический выбор. Он вынужден что-то решить… Чем закончится трагедия, можно узнать, не поленившись и дочитав её.

Автор трагедии ведёт нас по сюжетным лабиринтам, сопровождая это путешествие нравственными апориями и парадоксами.

Трагедия нашего современника неожиданно перекликается с пушкинским «Борисом Годуновым». В трагедии Пушкина на совершенно ином историческом материале поставлен трагический же вопрос о том, может ли сильный мира принести благо стране, предусмотрительно скрыв некое ужасное преступление, отягощающее его совесть?

В журнале наряду с современной поэзией, прозой, драматургией время от времени появляются публикации о советском прошлом. Вот одна из них: Анна Сергеева Клятис – «Красная звезда» как литературная газета: Борис Лапин».

На русском поэтическом небосклоне не так много поэтов, безусловно признанных, поэтов, чьи фамилии хрестоматийно известны – такие фамилии, как Пушкин, Есенин у всех на слуху. Они немногочисленны. Тем, однако, интересней обнаружить талантливых поэтов, которые тоже кое-что значат. Самуил Маршак написал по сходному поводу: «Писательский вес по машинам / Они различали в беседе: / Гений на ЗИЛ-е длинном, / Просто талант – на «Победе» / А кто не сумел достичь / В искусстве особых успехов / Покупает машину «Москвич» / Или ходит пешком, как Чехов».

Заинтересовавший Анну Клятис Лапин – конечно, далеко не Пушкин, однако он интересен и своим незаурядным талантом и своей оригинальной поэтической программой. В частности, Лапин боролся с футуризмом, предпочитая ему экспрессионизм – калейдоскопический, но цельный тип поэтики.

Как свидетельствует Клятис, творческая самореализация Бориса Лапина проходила в суровых условиях сталинского времени.

Работа Анны Клятис написана академически исчерпывающе и снабжена подробным справочно-библиографическим аппаратом.

К журналу как бы прилагаются обзорные рубрики, одна из них так и называется – «Рецензии и обзоры». Рубрика содержит ряд серьёзных академических публикаций.

Автор первой публикации Александр Чанцев: «Это был наш поступок против времени». О книге: Хуго Балль. Бегство из времени. Перевод с немецкого Т. Набатниковой под литературной редакцией и с комментариями М. Фиалко. М., Издание книжного магазина «Циолковский», 2022.

В Работе Чанцева идеальное целеполагание России контрастно сопоставляется с западной прагматикой. Впрочем Балль, как свидетельствует Чанцев, не исключает обмен опытом между Востоком и Западом.

Автор второй публикации – Алексей Коровашко: «Эстонский призвук русской речи». О книге: Калле Каспер. В сторону Элизиума. Сборник стихов. Таллин, «СОЛО», 2022.

В первой части работы Коровашко говорится о поэтическом преобразовании языка – например, об изъятии из русского языка шипящих звуков. Как замечает автор, эти звуки не употребительны и в эстонском языке.

Однако едва ли такая литературная практика по большому счёту плодотворна. Да, в конце XVIII – начале XIX века русский язык преобразовывали такие уникальные личности, как, например, Карамзин. Это он ввёл в русский язык слово «утончённость» в психическом смысле. Почему же это слово так привилось и мы давно забыли, что исходно оно было неологизмом? Потому что Карамзин, при всём своём, казалось бы, изобретательстве следовал общий логике тогдашних языковых процессов.

Но искусственно препарировать язык едва ли конструктивно. Более того, преобразовывать звуковой состав языка едва ли плодотворно просто потому, что ядро языка заключается не в благозвучии как таковом, а во взаимном соответствии звука и смысла.

Однако коснувшись темы звуковых экспериментов с языком, Коровашко высказывает потрясающую мысль о бессмертии. Она заключается в том, что душа человека, какой она является перед лицом вечности, не равна совокупности эмпирических впечатлений и воспоминаний о человеке. Что же остаётся от человека после того, как он уходит в мир иной? И каким он является там?

Эти вопросы, поставленные Коровашко на материале книги Калле Каспера, не просты. Так, если, например, облик человека, каким мы его знали, для вечности неважен, то и произведения Пушкина – зримые и слышимые тексты – никак не свидетельствуют о его душе. Однако если представить себе, что мы можем иметь дело только с воспоминаниями и впечатлениями о человеке, то и Пушкина мы будем себе представлять лишь в совокупности исторических документов давно прошедшей эпохи, мы не почувствуем живое явление поэта. Так что же всё-таки остаётся от человека после его физической смерти?

Вопросами Коровашко задаётся непростыми. Тем интереснее вместе с ним рассуждать о душе и её посмертной участи.

Автор третьей публикации – Светлана Федотова: «Последний полёт Роберта Птицы». О книге: Роберт Бёрд. Символизм после символизма. Отв. ред., сост., предисл. Е.А. Тахо-Годи; послесловие М. Вахтель. СПб., «Нестор-История», 2022.

Помимо исторически справочной части, которая представляет несомненный интерес, книга Бёрда – в интерпретации Светланы Федотовой – содержит интересную и плодотворную мысль. Она заключается в том, что по признаку жизнестроительства соцреализм неожиданно сближается с символизмом.

Далее следует постоянная рубрика (она же выступает как название следующей публикации): «Сериалы с Ириной Светловой. Страна, полная чудес». Светлова анализирует популярный сериал «Властелин колец: Кольца власти» (США, Новая Зеландия, 2022).

В своей работе Ирина Светлова обнаруживает заметные отклонения сериала от произведений Толкина, положенных в основу. Однако автор склоняется к мысли, что художественный язык прозы буквально непереводим на художественный язык кино, поэтому окольный путь – в данном случае самый близкий. Передают дух произведений Толкина те кинокартины, которые буквально не воспроизводят художественную вселенную Толкина.

Завершает выпуск «Нового мира» постоянная рубрика «Библиографические листки». Сначала следует подрубрика «Книги».

Игорь Бобырев. Метро и мобилизация. Берлин-Амстердам, «IMVERLAG», 2023.

Книга содержит трагические строки:

в мою квартиру попал снаряд

Иван Родионов. На дно к звёздам. Заметки об отечественной литературе 2019–2022 гг. М., АСПИ, 2022.

В книге обсуждается вопрос о том, что из современной русской литературы останется в вечности, а что канет в Лету.

Ирина Сурат. Тяжесть и нежность. О поэзии Осипа Мандельштама. М., «Прогресс-Традиция», 2022.

Сурат рассуждает о предметной плотности поэзии Мандельштама, о воздействии пластических искусств на его поэзию.

Кроме того, говорится об особой роли Мандельштама в преобразовании русского поэтического языка.

Далее следует рубрика «Периодика».

Владимир Аристов. Встречное движение. Владимир Аристов о метареализме, Алексее Парщикове, Елизавете Мнацакановой и молодой поэзии. Беседовал Владимир Коркунов. «Волга», Саратов, 2023. №№ 1-2.

В публикации говорится о вопросах авторской оригинальности на фоне рифмованной продукции, уже существующей в мире. Позитивная оценка даётся Андрею Таврову как самобытному автору.

Дмитрий Бак. Я нуждаюсь в поисках трудных смыслов. Беседу вёл Борис Кутенков. – «Учительская газета», 2023, № 7, 14 февр.

Бак говорит о парадоксальности реформизма в искусстве – о его неразрывной связи с традиционализмом.

Сергей Боровиков. Ведение и веды. – Волга, Саратов, 2023, №№ 1-2.

Публикация посвящена знаменитым русским архитекторам.

Татьяна Бунина, Ирина Моисеева. Кто и как лечил Пушкина. – «Нева», Санкт-Петербург, 2023.

Академически выверенная публикация, содержащая одновременно и черты детективного расследования обстоятельств смерти Пушкина.

«Всегда хочется расшатать рамки привычного» – «Полка», 2023, 1 февраля. Высказывается Илья Виницкий.

В публикации говорится о проблемах перевода.

Владимир Гандельсман, «Писать стихи – убивать время». Беседу вёл Борис Кутенков. – «Формаслов», 2023, 15 февраля.

Известный современный поэт Гандельсман высказывается об ассоциативности обериутов – и в частности – Введенского.

Фёдор Гиренок. Семь «я» Ивановых и Александр Введенский. Как великий обериут в стихах о встрече Нового года описал советские 1930-е. – «Нож», 2023, 24 января.

Ещё одна публикация о творчестве обериутов.

Павел Глушаков. Голоса за рекой. – «Урал», Екатеринбург, 2023. № 1.

«Достоевский тоже грешник, и Пушкин грешник, и Гоголь грешник», – филолог Иван Есаулов. В публикации, однако, высказывается мысль о том, что перечисленные классики, по крайней мере, знали, что такое святость. Таким образом, в обзорной части журнала продолжена пушкинско-гоголевская тема. В данный контекст органически вписан и Достоевский.

А.А. Ермичев. Критические заметки о метафоре «философский пароход». «Русская философия», Санкт-Петербург, 2022, № 2 (4).

Публикация о философском пароходе как о политической метафоре.

Александр Жолковский. Евгений Евтушенко. Портрет неизвестного в пейзаже». – «Звезда», Санкт-Петербург, 2023, №1.

Публикация о Евтушенко как о чрезвычайно талантливом поэтическом исчадии Оттепели (при всех достоинствах и недостатках этой личности).

Наталья Иванова. Литературная селфи на фоне двух эпох. Оттепель как объект автобиографического письма. – «Знамя», 2023, № 1.

Публикация об Оттепели.

Юрий Кагарманов. От какого наследства мы отказываемся. – «Дружба народов», 2023, № 1.

Публикация о Бунине и о России.

Владимир Козлов. Эскапизм русской поэзии 2022 года. – «Prosodia» (Медиа о поэзии), 2023. На сайте – 15 января.

В публикации здоровый традиционализм противопоставлен амбициям молодых и начинающих поэтов.

Эдуард Кочергин. Иосиф Бродский. Записки стороннего человека. –«Звезда», Санкт-Петербург, 2023, № 1.

Публикация содержит биографические свидетельства как о самом Бродском, так и о его возлюбленной – Марине Басмановой. В публикации содержатся литературные портреты лиц эпохи.

Геннадий Красиков. Пересказывающий сны. Интеллектуальное напряжение и подсознательная глубина в стихах Ивана Жданова. – «Литературная газета», 2023, № 3, 24 января.

Публикация о Жданове как о значительном поэте, который не понят своим ближайшим окружением. В публикации анализируется жизненная трагедия Ивана Жданова.

Напрашивается неожиданная параллель с Есениным. В одном из своих произведений он сетует: «Где-то у меня живут отец и мать, /Которым наплевать на все мои стихи».

Павел Крючков. «Уповаю на вещество благодарности». Беседу вёл Борис Кутенков. – «Формаслов», 2023, 15 января.

Публикация о критериях, которым руководствуется редакция журнала, принимая или не принимая рукописи для публикации в «Новом мире».

Крючков склоняется к тому, что тексты бывают традиционалистскими, бывают литературно новаторскими. При этом тенденция «Нового мира» – публиковать то, что талантливо.

Таким образом, публикация проясняет критерии подбора публикаций для «Нового мира».

Литература остаётся. Отвечают Владимир Березин, Елена Долгопят, Денис Драгунский, Илья Кочергин, Анна Матвеева, Александр Мелихов, Саша Николаенко, Роман Сенчин, Михаил Турбин. – «Знамя», 2023, № 1.

Публикация представляет собой интервью современных литераторов на тему: литература умерла; так ли это?

Литературные итоги 2022 года. Часть II. На вопросы отвечают Ольга Балла, Игорь Соловьёв, Ольга Аникина, Андрей Василевский, Антоний Королев, Алла Голубкова. – «Формаслов», 2023, 15 января.

Ольга Балла рассказывает о традициях американской поэзии.

Анатолий Королев – о творчестве прозаика Владислава Отрощенко.

Константин Мирошенков. «Есенин, я привык, чтобы со мной здоровались». О дневниках редактора и критика Вячеслава Полонского. – Горький, 2023, 2 февраля».

Публикация о том, что Полонский «не стеснялся в выражениях», говоря о коллегах по литературному цеху.

Не открытие, а прозрение. После идей Виктора Шкловского нельзя жить и писать по-прежнему. Беседу вела Валерия Галкина. – «Литературная газета», 2023, № 3, 24 января.

В публикации продолжена тема, затронутая в публикации Андрея Ранчина: Шкловский как классик отечественного литературоведения. Говорит Владимир Новиков.

Елена Невзглядова. Мой Чехов. Записки читателя. – «Звезда», Санкт-Петербург, 2023, № 1.

Публикация о Чехове как о писателе великом и в немалой степени недооценённом.

Незримое явлено в зримом. Михаил Еремин о пользе версификации, совмещении несовместимого и чистом ритме. – НГ «Ex Libris», 2023, 26 января.

Публикация о творческом процессе в его различных фазах.

Саша Николаенко. «Наш двор – не натворить, а сотворить». Беседу ведёт Шевкет Кешфидинов. – «Урал», Екатеринбург, 2023, № 1.

Публикация об искусстве и религиозной этике.

О любви, выборе, воле к жизни, иллюзиях и надежде. Заочный круглый стол. – «Дружба народов», 2023, №1.

Говорят: Алексей Варламов, Александр Григоренко, Елена Довгопят, Илья Кочергин, Михаил Кураев, Владимир Лидский, Александр Мелихов, Валерия Пустовая, Дмитрий Шеваров. На круглом столе каждый из выступающих говорит о своей настольной книге 2022 года.

Владимир Орлов. Сергей Чудаков и Иосиф Бродский: перекрёстные рифмы судеб. Предисловие И. Ахметьева. – «Звезда», Санкт-Петербург, № 1.

Публикация содержит ряд интересных биографических свидетельств о Бродском и его окружении. Сергей Чудаков фигурирует в публикации как лирический адресат стихотворения Бродского «На смерть друга».

«Толкин – это всего лишь испорченный Ариосто». Станислав Наранович беседует с Алексеем Любжиным. Текст: Иван Мартов. –Горький, 2023, 30 января.

В публикации продолжена тема, развёрнутая в рубрике «Сериалы с Ириной Светловой». Снова речь идёт о Толкине как явлении. Параллельно ставится проблема стихотворного эпоса, мельком затронутая в данном обзоре.

«У дворянок не было жизненного сценария». Исследовательница Мария Нестеренко – об Анне Буниной и истории женской литературы. Беседу вела Надежда Демкина. – «Нож», 2023, 12 января.

Публикация содержит интересные сведения о судьбе пишущих дворянок Екатерининской поры. Автор упоминает Анну Бунину, слог которой находит иногда непонятным для современного читателя. Однако при этом автор высказывает несколько парадоксальную мысль о том, что обстановка екатерининского царствования была свободнее, чем начало XIX века.

«Я не верю в варианты мира, которые восстанавливают то, что уже было». Футуролог Сергей Переслегин – о будущем России. Беседовала Галина Бояркова. «Фонтанка. ру», Санкт-Петербург, 2023, 8 января.

Публикация представляет собой развёрнутое интервью с Сергеем Переслегиным.

Составитель обзоров книг и периодики – Андрей Василевский.

Творчески симптоматичен принцип составления обзорных рубрик. В них фигурируют такие явления литературы, которые уже отошли в историческое прошлое, но ещё не утратили своей актуальности. Между этими «уже» и «ещё» существуют, например, упоминаемые Василевским Бродский и Евтушенко (конечно, не они сами, а публикации о них). Поэтому очень логично и естественно, что означенный пласт отечественной литературы определяет своего рода письменный мастер-класс для современных поэтов и прозаиков. Закономерно также то, что в обзорах Василевского нередко фигурируют писательские интервью и круглые столы – они питают современную литературную жизнь, иногда привнося в неё и ностальгическую струю ретро, ностальгическую слезу.

Так, в соответствии с идеей классики (в сущности, неотделимой от идеи славного прошлого породившей классику страны) поэзия журнала говорит о вечных ценностях, а проза – о современном человеке в его реально-бытовой среде.

Однако между прозой и поэзии журнала нет непререкаемой границы, подчас они сосуществуют как сообщающиеся сосуды благодаря вездесущему Пушкину, писавшему и прозу, и поэзию (а главное – вобравшему в себя неисчерпаемый жизненный опыт). Так, проза журнала из житейской среды устремлена ввысь, а поэзия, напротив, направлена от общего к частному. Достаточно упомянуть Юрия Ряшенцева, который почти включает классиков – Пушкина и Гоголя – в контекст утренней московской пробки.

Особое место в журнале принадлежит поэзии, радикально ориентированной на авангард. Так, в стихах Дмитрия Полищука и Дениса Балина фигурирует семиотика современного компьютера/мобильного телефона и семиотика метро. Полищук и Балин говорят о том, о чём не говорили до них классики – например, упомянутые Пушкин и Гоголь. Тем не менее, и немногочисленные не-традиционалисты, публикуемые в «Новом мире», устремлены к вечным ценностям – например, к лелеющей душу гуманности, которую Белинский связывал с именем Пушкина.

И поэзия, и проза журнала антропна и в то же время открыта Богу и истории – силам, которые (пусть и отнюдь не в равной степени) правят людьми, движут миром. Читая «Новый мир», современный читатель способен и обрести утешение в неизбежных жизненных скорбях, и проникнуться чувством высшего долга, а значит – набраться мужества прощать, любить и созидать.

---

ЧИТАТЬ ЖУРНАЛ

---

Pechorin.net приглашает редакции обозреваемых журналов и героев обзоров (авторов стихов, прозы, публицистики) к дискуссии. Если вы хотите поблагодарить критиков, вступить в спор или иным способом прокомментировать обзор, присылайте свои письма нам на почту: info@pechorin.net, и мы дополним обзоры.

Хотите стать автором обзоров проекта «Русский академический журнал»? Предложите проекту сотрудничество, прислав биографию и ссылки на свои статьи на почту: info@pechorin.net.

---

 

Родился в Москве 15 февраля 1967 года. В 1993 окончил филфак МГУ (отделение русского языка и литературы). Там же поступил в аспирантуру и в 1997 защитил кандидатскую диссертацию по лирике Пушкина 10 - начала 20 годов. (В работе реализованы принципы лингвопоэтики, новой литературоведческой методологии, и дан анализ дискурса «ранней» лирики Пушкина). Кандидат филологических наук, член Российского Союза профессиональных литераторов (РСПЛ), член ЛИТО Московского Дома учёных, старший научный сотрудник Государственного историко-литературного музея-заповедника А.С. Пушкина (ГИЛМЗ, Захарово-Вязёмы). В 2010 попал в шорт-лист журнала «Za-Za» («Зарубежные задворки», Дюссельдорф) в номинации «Литературная критика». Публикуется в сборниках ГИЛМЗ («Хозяева и гости усадьбы Вязёмы», «Пушкин в Москве и Подмосковье»), в «Учительской газете» и в других гуманитарных изданиях. Живёт в Москве.