Об издании:

Литературно-художественный журнал «Подъем» издается в Воронеже с 1931 года. Выходит ежемесячно. Тираж 1000 экз. Журнал содержит следующие рубрики: «Проза», «Поэзия», «Критика», «Писатель и время», «Культура и искусство», «Духовное поле», «Перед лицом истории», «Между прошлым и будущим», «Память», «Далёкое-близкое», «Приметы времени», «Истоки», «Судьбы», «Исследования и публикации», «Точка зрения», «Путевые заметки», «Мнение читателя», «Обратная связь», «Платоновский фестиваль». Среди авторов журнала были Юрий Бондарев, Григорий Бакланов, Борис Васильев, Владимир Карпов, Юрий Гончаров, Константин Воробьёв, Евгений Носов, Ольга Кожухова, Егор Исаев, Павел Шубин, Анатолий Абрамов, Гавриил Троепольский, Анатолий Жигулин, Василий Песков и многие другие известные мастера русского слова.

Редакция:

Иван Щёлоков — главный редактор, Вячеслав Лютый – заместитель главного редактора, Владимир Новохатский – ответственный секретарь, Сергей Пылев – редактор отдела прозы, Илья Вовчаренко – редактор (компьютерная верстка, дизайн, администратор сайта), редакционная коллегия: Анатолий Аврутин, Борис Агеев, Виктор Акаткин, Валерий Аршанский, Дмитрий Ермаков, Виталий Жихарев, Геннадий Иванов, Диана Кан, Алексей Кондратенко, Александр Лапин, Дмитрий Мизгулин, Владимир Молчанов, Александр Нестругин, Евгений Новичихин, Юрий Перминов, Александр Пономарёв, Владимир Скиф, Светлана Сырнева, Лидия Сычёва, Андрей Шацков, Владимир Шемшученко, Галина Якунина.

Обзор номера:

Бог и любовь в обезбоженном мiре

Журнал «Подъём» – средоточие интенсивной культурной жизни страны, крепкая сцепка традиций и новаторских поисков. Это радует. И наш Мiръ, в котором мы живем, полон контрастов; и искусство не может существовать без контрастов. Однако у любого журнала есть концепция, магистрал; есть они и у «Подъёма». Это добротные, мастерские тексты, изображение, через все трагические перипетии, любви к жизни; это внимательное и воодушевленное строительство, посредством русского слова, нынешней и завтрашней русской культуры.

В № 10 журнала «Подъём» за 2022 год – девятнадцать авторов, и каждый – своеобразное лицо времени, России, отражение работы духа.

Остановимся на рассмотрении разнообразных авторских стилей, на разноликих творческих высказываниях, не теряя из виду то, что в представленных текстах является самым главным. И не только для каждого отдельного автора, но и для сегодняшней русской культуры в целом.

Открывается журнал прозой писателя из Тамбова Юрия Мещерякова «Течёт Хазара». Вот уже по названию понятно, что речь пойдёт о Востоке. Ход действий, изображенных в повести, погружен в пространство войны: это очень тяжёлая для России, для Советского Союза афганская война. Афганистан стал уже военной легендой, и Юрий Мещеряков изображает, достоверно и страстно-сурово, эпизоды афганской войны: она вновь становится достоянием нашей истории и нашей памяти именно через прозу Мещерякова. Смысл повести, ее лейтмотив – взаимоотношения командиров и солдат. На командире всегда лежит тяжесть – важность решений, а вторая тяжесть – это ответственность, которую командиры несут за жизни солдат. Принимая решение, любой человек всегда делает выбор. Господь нам его предоставляет. Война – пространство архетипа, наиглавнейшего в человеческом бытии: это крепкая связка, сцепка смерти и жизни. Смерть Юрий Мещеряков показывает нам пугающе рельефно, предельно реалистично. Конечно, тематика этой повести накладывается на наши современные реалии, на идущую сейчас СВО. Жизнью человеческой, а точнее, смертью надо платить за самое главное на земле. На Красной площади горит вечный огонь – это памятник Неизвестному солдату; вся страна идет ему поклониться.

Для писателя важно рассказать правду о войне. Не экстатически, не пафосно, а спокойно и достойно.

«Батальон умирал смертью мучеников... Раскололось напополам это синее, это равнодушное небо, и мир полетел в преисподнюю. Хлестнуло плетью, бичом! Резко, больно, с брызжущей кровью, с семидесяти, со ста метров... Ты представляешь, что такое сто метров для пулемета? Захочешь промахнуться – не сможешь. Смерть циничная, дерзкая врезалась веерами из сотен пуль в человеческую массу, ломала, корёжила, била... Над полем брани стоял крик и стон искалеченных, израненных людей. Те, что ещё были живыми, искали укрытий, бежали и ползли, но расстояние до вражеских позиций, откуда велся огонь, было таким ничтожным, что сноровистые стрелки не могли промахнуться. Люди гибли, как в немыслимом страшном сне, как в кинохронике сорок первого года... Так не должно было быть... Срубленный пулемётной очередью, упал Караулов, один из первых...».

Алексей Бусс, саратовский поэт, представляет нам подборку, названную им «Нездешняя эпоха»: в ней, как в солнечном зале дворца, выставлена удивительно русская живопись. Алексей Бусс обращается и к русской истории (стихотворение «Стояние на Угре»), и пишет русского человека, образ бабушки-старушки, которая словно восстаёт из глубин рода, из глубин старины, – и так образуется связь былого времени и наших дней. Стихи Бусса часто возвращают нас в самые прекрасные переживания. Мы окунаемся в детство, в лето, в праздник жизни, в тонкую живопись-звукопись русской природы:

А в закоулках пахнет травами
Кружись, как в детстве, голова!
Они волшебным сказкам равные,
Те закоулки и трава.
 
Идёшь по ним, как не по городу,
Где миллион спешит машин,
А как на речку с милой смолоду
По тихим улочкам души.
 
Идёшь, и солнце жарко пялится
Сквозь листья клёна на тебя,
И не твоя плывет красавица
Среди восторженных ребят.
 
И не твои сейчас каникулы,
И вовсе нынче век другой,
Но лето радостными бликами

Зовёт по-прежнему с собой... (...)

Каждая судьба уникальна. Каждый человек проходит свой путь, и путь его неповторим, как неповторимо всё на свете. И есть у нас у всех такая тяга к тому, чтобы окунуться в другую жизнь, в чужую судьбу, чтобы узнать жизнь человека – твоего современника, сомгновенника, чтобы соотнести его жизнь со своей собственной. Книга Сергея Миронова, нашего известного политика, «Серёга» (главы из этой книги представляет журнал), – это автобиография в рассказах: эта книга и о нём самом, и о людях, встреченных им на большом пути. Сначала инженер, геофизик (до этого, конечно же, армия), потом депутат Думы Санкт-Петербурга, потом председатель Совета Федерации России... и в результате Сергей Миронов стал, как известно, председателем партии «Справедливая Россия». Человек высокой души и чистой совести всегда хочет служить своему народу и своему государству.

Вот одна из первых историй в этой книге, совершенно удивительная и показательная для воспитания детей тех лет: мальчишки, друзья Серёги, нашли минерал пирит, он с ярким золотым блеском, и даже профессиональные, «подкованные» знаниями геологи его часто путают с золотом; мальчики отнесли находку в Горный институт Санкт-Петербурга, и до сих пор этот пирит красуется в одной из витрин музея. А сам Сергей Миронов в 2011 году приносит в дар Геологическому институту имени Вернадского в Москве свою потрясающую коллекцию из полутора тысяч минералов; Сергей Миронов собирал её сорок лет – можно сказать, всю жизнь...

Радуга невыдуманных историй сияет в книге. Вот шестнадцатилетний юноша проработал всё лето за штурвалом комбайна, и от переутомления у него из носа всё время шла кровь. Вот история про пустыню Гоби, где были найдены три старых ружья и сундук с рукописями буддистских монахов бон-по в одной из пещер. Вот удивительная история про Деда Силкина, который вёл с автором долгие речи, будучи под хмельком; эти рассказы автор запомнил и воспроизвел. Это книга про главного её героя, парня Серёгу, и про наших советских людей. О неубиваемой, неумирающей чести, о прекрасных чувствах любви и уважения к ближнему, о служении своему народу. Это, пожалуй, основное в книге – лейтмотив служения, когда готов жизнь отдать за свою Родину.

А этюды, изображения людей, в том числе и бича Деда Силкина, запоминаются на всю жизнь.

«Мне всегда казалось: когда он говорит свои пьяные речи, то чувствует себя на каком-то митинге. У нас школа стояла на холме, крыльцо высокое, а перед крыльцом большое картофельное поле. Когда я увидел эту картину в первый раз, я так и подумал, что Дед Силкин выступает перед кем-то. Шел я изнутри школы и вдруг в проёме входной двери увидел Деда Силкина, который громко говорил, жестикулируя, обращаясь к кому-то перед ним.

Когда я выглянул, кроме картофельной ботвы, ничего не увидел.

А речь была примерно такая:

«Ну и что, хорошо получилось из того, что вы послушались Маркса? Маркс говорил, что мы будем жить при коммунизме и все спать под одним одеялом – вот и спим, но каждый же норовит потянуть на себя! Да ещё под одним одеялом разберись, где чья жена? Ладно, жена, а тут ещё разберись, где чьи вещи, да кто чего нажил. Нет, так у нас не пойдёт. У каждого должен быть свой сундучок! Что наработал, то в сундучок положил. А ежели ты украл мой сундучок – ответь по закону. И я вам так скажу: Марксова наука – это лженаука. Главная наука – это понять человека. Если человека поймёшь, то тогда и жить будешь нормально, хоть с ним, хоть без него!» (...)».

Ренат Харис из Казани написал удивительную поэму; он назвал её «Летят гуси на Донбасс», и она о крепчайшей связи татарского народа и русского народа, населяющего Восточную Украину, наш знаменитый Святой Донбасс, где идут сейчас великие сражения за будущее счастье. За годы, последовавшие после ломки СССР в эпоху перестройки, мы во многом растеряли драгоценность – дружбу народов, и Ренат Харис посредством высокой поэзии эту дружбу народов воспевает и возрождает. Перелётные гуси! Они несут в небесах на крыльях мир. Они сопротивляются наглеющему фашизму силой света, мощно раскинутых крыльев, и донбасские шахтёры и сам Донбасс для автора – символ-знак любви, мужества, смелости, дружбы и свободы.

...Он и в моей душе Донбасс,
я твердо помню с детства,
что здесь в далекий, грозный час
вступал в войну отец мой.
У Кадиевки вновь слышны
и возле Лисичанска
раскаты взрывов той войны,
что нынче к нам стучатся...
 
Но вот читаем мы стихи
шахтёрам по-татарски,
нарядны, словно женихи,
и брàвы по-гусарски.
Друзей стихами веселя,
мы гром оваций множим,
и словно вся в ответ Земля
нам хлопает в ладоши!
А сколько в угольном краю
татар здесь обитают,
что по-татарски и поют,
и пишут, и читают!
Затихнет вскоре шум и гам
средь тишины природной,
и успокоит души нам

глоток горилки доброй... (...)

Елизавета Пинахина, художница из Воронежа, представляет нам на страницах «Подъёма» удивительно изящный вернисаж – свои живописные творения, сделанные в путешествии по бунинским местам. Это результаты пленэра – работы написаны на открытом воздухе; они наполнены переливами перламутрового света, богатством колорита, причём колорита утончённого, сходного с грациозной и тонкой прозой и поэзией Ивана Алексеевича Бунина. Мы видим и сад во дворе дома, где родился Иван Бунин, и реку Семенёк – по ее берегам бродил будущий писатель, и степной ковыль, что грустно клонится под ветром, и деревья – они посреди ночи стражами встают перед старинным домом... Вот «Осенний сон» – осенняя ветка, элегически склонённая над изгибом узенькой лесной реки. Нас ждёт на вернисаже и портрет Веры Николаевны Муромцевой, жены писателя, прошедшей с ним все тяготы эмиграции и разделившей торжество – получение Нобелевской премии. Да не в премии дело. Самая большая премия России уже вручена – это творческое наследие Ивана Бунина, которое он оставил нам, русским читателям, навек.

Повесть Николая Олькова «Гиблое дело» – пространство крепкого драматического, трагического русского реализма. Реализм – это как вера в Бога. Та основа, на которой стоит всё существование русского художника. Прозаик Николай Ольков всю жизнь связан и душой, и судьбой с русской деревней; она подверглась беспощадным гонениям, разрушениям. Всякая эпоха для русской деревни – эпоха ломки, эпоха трагическая, эпоха беспощадных перемен. И вот эта, часто жестокая правда жизни рельефно изображена Николаем Ольковым. Вдумайтесь: это же наше русское присловье. Часто мы машем рукой и вздыхаем горько: «Ну, это же гиблое дело!..». Главный герой повести, крестьянин Семён Фёдорович, всё время так приговаривает, и это присловье, как тень, встаёт за спиной нынешней деревни.

«На собрание по поводу новой колхозной жизни в середине дня приехал к нам из уезда суровый человек в кожанке, правда, без нагана, хотя наган, сказывал сельсоветский кучер по прозвищу Кнут, у него был и лежал в «голенище», по-городски – в портфеле, в гороховой тряпице. Уполномоченный начал с положения в партии и прошёл через все революции, включая поверженный женский батальон, охранявший последний бастион мировой буржуазии – Зимний дворец. Уполномоченный, явно не наших мест, громовым голосом картаво говорил о всемогущем лозунге «Земля – крестьянам!», который наши мужики понять не могли, потому что земля в Сибири и есть у крестьян, у кого же ей еще быть? Даже председатель сельсовета Никитка Щинников пахал и сеял. Про помещиков и капиталистов, которые безотрывно пили кровь из эксплуатируемого крестьянства, у нас не слыхали, и живыми этих кровососов никто не видел. Хотя в соседней деревне маркитант Феофан, когда колол свиней или другой скот, просил у хозяйки чистую кружку, нацеживал из раны свежей горячей крови и, перекрестившись, выпивал, вытирая тряпицей сгустки спекшейся крови с бороды и с губ. (...)».

«Скоротечность и неуправляемость жизни больше всего волновала Семёна»... Но она волнует и каждого человека, и Семён Фёдорович – такой русский деревенский наивный мыслитель, трагический мыслитель, и задаётся он вечными для русской деревни горькими вопросами: «Вот почему жизни нет простому мужику?». И председатель колхоза Григорий Гурушкин отвечает на эти раздумья Семёна Фёдоровича – тоже полынно-горько, больно, и даже со скрытой иронией, с горестной усмешкой: «Оказывается, мы жили плохо, а теперь всё перестроят, чтобы жилось лучше...». Где взять веру в то, что будущая деревня станет безоблачно-счастливой? Люди умирали за будущее счастье. За него отдавали собственные жизни. Мы помним, как мучительно создавались колхозы. Николай Ольков открывает перед нами двери канувшего времени, и мы видим там, за распахнутыми створками, наших отцов, дедов и прадедов, претерпевших страдания и всё равно шедших к радости.

Валентин Нервин, поэт из Воронежа, – певец трансцендентного, певец высоких материй, звёздных, небесных, музыкальных; его стихи воистину обращены к удивительным высотам и глубинам лирики. Лирика в древности была прерогативой свободного высказывания автора; если эпик работал с большими пространствами и временами, то лирик высказывал собственную душу, и погружение в жизнь души, в солнечный свет лирики происходит у нас, когда мы знакомимся с произведениями Валентина Нервина. Вслушаемся в его светлую, светящуюся поэтику!

Так устроено в душе и в природе:
звёзды шлют безукоризненный свет,
а на Землю понемногу доходит
свет, которого давно уже нет.
Зеркала по кругу ловят движенье,
человеческую память храня,
но зеркальное твоё отраженье

это музыка вчерашнего дня. (...)

А вот она и музыка – разворачивается перед читателем нежным колдовским веером:

(...) Она летит, пути не разбирая,
перевирая свой диапазон;
а музыка, которая из рая,
случайно попадает в унисон.
По недосмотру или по ошибке,
но в партитуре утренней зари
моя любовь солирует на скрипке

и согревает космос изнутри.

Сама жизнь становится материалом для создания повести Александра Кана «Жизнеописание отчаянного трубадура». Трубадур – певец любви, наперекор всему. Трубадуры, труверы, миннезингеры, бродячие Орфеи... они ходили по дорогам Европы и пели свои песни, и вот этот средневековый трубадур был зна́ком свободы человека, непривязки его к определённому месту жительства: носился он, как ветер, по путям-дорогам, даря людям в песне сердце. Каждый из нас, может быть, такой трубадур, и Александр Кан, рождённый на свет поэтом, живущий с детства, с юности в счастливом мире великого русского слова, берёт этот мегаобраз, чтобы подчеркнуть вектор собственной судьбы. Как приходит к человеку художество? Как открывается горний Мiръ искусства? Высоко стоит, как огромное облако в сиянии солнечных лучей, искусство над человеком, а человек в этот миг может впадать в безумное отчаяние, плакать о судьбе, сетовать и молить Бога о счастье посреди лютого горя, но вдруг прилетает Ангел – вдохновение, и что же происходит?..

А художник этот порыв вдохновения, сравнимый с ураганом, часто предчувствует рано, когда только слышит таинственный, неведомый Голос...

«(...) А он думал, страстно прижимаясь к холодной стене, как к какой-то могучей и сладостной женщине, совсем о другом, о некоем прекрасном мире, чудесном и волшебном, тёплом и светлом, который она, женщина или стена, ему откроет, не таком заурядном, пошлом и сиром, в котором он оказывался каждый день и верил, надеялся, что однажды ему повезет, он пробьёт эту стену, потому и другие, ибо все стены – стена, лбом, ногой, кулаком, но лучше... стрелой могучей мысли, молотом могучего духа! А пока нет мысли и духа, надо терпеть, стоять и копить... И Саша стоял и копил, например, читал книги, расположившись в углу, между стен, на диване, про самые разные приключения и превращения, пиратов, бандитов, ковбоев, внешние и внутренние, физические и мистические, и все эти книги как бы обещали ему, что Нечто ждёт его Там, когда он сломает эти стены. (...)».

Поэзия Риты Одиноковой крепче иной символики привязана к мегаобразу родства: мы родные всему живому-прекрасному, что существует на Земле. Но прежде всего мы близки людям нашего рода.

(...) Баба Катя сидит
и уже ничего не ждёт.
Ей что ночь, что рассвет
всё едино и всё темно.
Её грубые руки
память женских хлопот жжёт.
В её доброй душе
Украина с Россией одно.
 
Баба Катя, прислушайся
рядом тревожным сном
Спят тёть Валя, дядь Саша,
Оксана, Наташа и я.
Тётя Валя меня крестила
в шестьдесят седьмом
значит, крёстная мать,
значит, тоже моя семья.
 
Я ночами брожу
по развалинам босиком,
мои жилы
рвутся обломками жёлтых бомб.
И охрипшим беззвучно
кричу бабе Кате сквозь сон,
Чтоб не плакала, милая!

И не просыпаюсь потом...

Вот удивительно оправдывает поэт свою драматическую фамилию, когда ныряет в эмоции, напрямик связанные с природным феноменом, состоянием ночи: ночь и холод – особое пространство природы, когда человек оказывается наедине с Богом и наедине с самим собой.

(...) Разговор с тишиной в аду
Эту память не превозмочь.
Из каких голубиных стран
Птица майская не вернётся?
Я к стеклу припаду в бреду,
За окном никого и ночь.
Одиночество на роду.

Знать, зачтётся...

Арина Орлова в рассказе «Коренской житель» тоже обращается к памяти рода. Род – дело сакральное, дело важное для каждого человека; вспоминая свой род, человек обозначает траекторию собственного пути в будущее. А насколько жива в нас память, настолько и священно в нас отношение к Родине, к родному народу, её населяющему. Арина Орлова запоминает разговор со своей бабушкой, и бабушка в бесхитростных речах, как сквозь увеличительное стекло, сквозь некий исторический, временной телескоп показывает внучке то время, где она никогда жить не будет, а оно, это трагическое время, дойдёт до молодого поколения лишь в бабушкиных рассказах...

«(...) В годы войны мать отправили в госпиталь на колёсах из вагонов-теплушек. Работала медсестричкой в санитарном эшелоне. Когда под Курском бои были, то и дело раненых доставляли. Помню, как рассказывала, бывало, что к вечеру руки немеют от усталости, всем помочь нужно, вот целый день бинтами раны перевязывала, от одного раненого к другому, то с водой, то с солёной перевязкой бегала.

– Почему с солёной? – спрашивала я.

– Раствор такой был. Вода с солью. Накладывалась на рану хлопчатая ткань, которую окунали в этот раствор, а соль обеззараживала. В вагонах-теплушках нары да буржуйка, которая отапливала. Топили углём. Да мало его всегда было. В вагонах холодно, приходилось стирать бинты в ледяной талой воде. Руки сильно замерзали. Оттуда у мамки привычка появилась до самой старости: прятать руки, скрестив их, в рукава телогрейки. Помню, она рассказывала, что, когда руки спрячешь, они отогреваются и покалывать начинают, а ведь от тепла и усталости в сон клонит. Так я, глядя на мать, тоже стала руки прятать в рукава...».

Поэт Игорь Тюленев из Перми запечатлевает жизнь в рифму, искренне, восторженно, восхищённо, поэтому недаром так много восклицательных знаков в его стихотворениях: восклицание – возможность признаться миру в любви, и вот вслушаемся в восторги автора, понаблюдаем юного поэта и тайную перспективу его судьбы:

Стихи писал на сундуке
У бабушки за русской печкой,
И карандаш, как пульс сердечка,
В его пульсировал руке!
 
Стояла муза у дверей
И слава рядом с ней стояла!
И хочешь верь или не верь

Ни та, ни эта не сбежала.

Знаковые строфы звучат в стихотворениях Игоря Тюленева – о доброте, о любви, о памяти:

Вдруг впотьмах увидел свет,
Добры люди подсобили,
Добрый мир на много лет
Мне, счастливцу, подарили!
 
Добрый это Божий Дар!

Как талант у человека... (...)

Смотрите, каким чародейством предстает в стихах Игоря Тюленева русская зима:

И к нам наведались морозы!
Дыханье Арктики ловлю.
Зарылись в снег сухой берёзы.
Я снег с берёзами люблю!
 
Была бы тройка прокатился!
И как ямщик в степи пропал?
Нет! Сквозь сугробы я пробился!

Сквозь ледяной Девятый вал! (...)

Любовь Заварзина в статье «Тернистый путь саморазвития» пишет о нашем замечательном писателе XX века – Корнее Чуковском. Это легендарное имя, и Чуковский вошёл в историю русской культуры очень давно – и как детский поэт, и как литературовед, и как создатель прекрасных воспоминаний, и как переводчик – много стихотворений мировой поэзии он перевёл на русский язык, а здесь Любовь Заварзина исследует самое начало творческого пути Корнея Чуковского. В те далёкие годы его звали Николай Корнейчуков (немногие догадываются, что Корней Чуковский – это псевдоним). Время молодости Корнея Чуковского было временем, когда молодые люди жаждали знаний, жаждали революционной переделки мира, жаждали великой, тяжёлой, напряжённой, но очень любимой работы; и автор пишет о невероятном трудолюбии Корнея Чуковского.

«(...) О серьёзном отношении к труду, о трудовой дисциплине, свойственной Чуковскому, вспоминал в своих заметках В. Непомнящий. Он, будучи молодым критиком, обратился к мэтру литературы с просьбой уладить возникшую с издательством проблему. Дело в том, что Непомнящий как автор не представил рукопись к определенному сроку, поэтому издательство расторгло с ним договор. Почтенный старец, уточнив детали ситуации, заключил, что издательство поступило совершенно справедливо. В оправдание молодой коллега приводил веские причины, называл серьёзные обстоятельства, которые мешали ему работать. Выслушав его, Чуковский сказал: «Вы рассказываете мне о своих обстоятельствах. Я понимаю, всякие бывают обстоятельства. Но я не могу сказать, что мои обстоятельства намного лучше ваших. Мне восемьдесят шесть лет, я больной старик, я пережил три голодовки, я полтора года сидел у постели умирающей дочери, я похоронил двух сыновей. И всё это время я работал. Я работал каждый день, каждое утро, что бы ни случилось. Когда-то давно я служил в одной газете и должен был каждый день давать материал – каждый день! Время было голодное, жизнь у меня была очень тяжёлая, я терял силы от истощения, но я должен был давать материал в газету каждый день, и я давал»…».

Есть о чём подумать современному молодому человеку, ищущему лишь наслаждений, лёгкости жизни и лёгких денег в отсутствие напряженного труда...

На следующем журнальном вернисаже номера представляют интересные, утончённые фотографические работы с выставки «Край Воронежский – край Петра I» выпускники фотошколы Владимира Голуба. Вернисаж называется «Родное приволье», и здесь фотографии и самого Владимира Голуба, и его соратников-учеников: Р. Рыжкова, Н. Горбуновой, А. Воронина, они все объединены воздушно-прозрачной темой либо просыпающейся по весне природы, либо засыпающей, тихо уходящей в осеннюю хмарь и медленный золотой листопад. Изменчива природа, неуловимы её состояния, и здесь проявляется волшебство и мастерство фотохудожника, который старается поймать уходящее мгновение.

Анна Перевозова работает с исконными фольклорными русскими архетипами: в её поэзии появляются сказочные белые лебеди, и люди впрямую сравниваются с этими гордыми прекрасными птицами; в её стихах «(...) прячут Жар-птицы секрет красоты, / И, словно зарницы, алеют цветы...»; появляется куст калины, а калина и рябина – знаковые для древнерусского фольклора растения, знаковые ягоды для русской поэзии: алая калина и красная рябина ассоциируются и с кровью, и с красным солнышком, и с красной тревожно-багряной осенью-разлучницей, и с весной-красной:

Куст калины... поникший, оставленный
На высоком холодном юру
В перелеске, за дальней заставою,
Одиноко встречает зарю.
 
Обескровленный осенью ветреной,
Среди серых бездушных камней
Всем своим существом, всеми ветками

Будто тянется прямо ко мне! (...)

У поэта есть счастье – возможность подарить, щедро отдать человеку своё самое драгоценное сокровище – любовь к жизни; это превосходный, сердечный жест великой доброты, чувство каждодневной соборности, светлого воссоединения с Мiромъ.

Дарю тебе светлый, безоблачный день,
Цветущее поле и вешние воды!
Как птица, не поймана в клетку никем,
Дарю тебе первые всходы свободы.
И леса прохладную звонкую высь,
И всех молодых ручейков устремленье,
И солнце на целую ясную жизнь,

И ветер, не знающий повиновенья. (...)

Дмитрий Овчинников из Новосибирска представляет нам исследование, размышление – «Гумилёв, Блок и конец Серебряного века». Это время перед русской революцией 1917 года притягивает не только учёных-литературоведов, но и простого русского читателя. Золотой и Серебряный век русской литературы – царственно обозначенное всем ходом истории время для дальнейшего культурного развития России. Как плеяда поэтов пушкинской поры, да и сам Александр Пушкин, открыли собою череду великих культурных достижений русского XIX века, так же Серебряный век открыл дорогу к достижениям русской лирики советских времен, к творчеству Сергея Есенина, Николая Клюева, Николая Заболоцкого, Бориса Пастернака, Марины Цветаевой, Анны Ахматовой. Это вышедший из бездн Серебряного века громоподобный Владимир Маяковский, это взлёты русской поэзии на протяжении всего XX века. У истоков этих шедевров стояли два величайших российских поэтических гения – Николай Гумилёв и Александр Блок. Дмитрий Овчинников обращается к двум этим именам, сопоставляя, сравнивая их творческие позиции, ситуации их жизни и те звёздные мiры, которых они в своей поэзии достигли.

Дмитрий Овчинников так пишет про Александра Блока:

«(...) Кем был на самом деле Александр Блок? Певец печальной любви, чрезвычайно тонко чувствующий человек, поэт и мистик, переживший яркие взлеты и глубокие разочарования, искавший гармонию в окружающей действительности и надеявшийся обрести её в революции, коренном переустройстве общественно-политического строя. Блоку можно предъявлять разные претензии: за странное отношение к жене, за то, что участвовал в работе Чрезвычайной комиссии Временного правительства, за то, что поддался очарованию «музыки революции», которую в своей статье «Интеллигенция и революция» он призывал слушать «всем телом, всем сердцем, всем сознанием». Но Блоку можно простить все – за его стихи. (...)».

И дальше про Николая Гумилёва:

«(...) «Русский Киплинг», «конквистадор», основатель акмеизма, поэт-рыцарь, кавалерист и неисправимый романтик – все это Гумилев. И в его жизни было несколько таких поворотных точек, когда он имел возможность выбрать один из нескольких возможных вариантов. Гумилев никогда не мыслил себя жертвой обстоятельств, пассивным созерцателем, которого несёт поток событий и который отступает перед первым препятствием или после первой неудачи. То есть, условно говоря, тургеневским Рудиным. Напротив, он всегда ощущал себя творцом своей судьбы, воином, призванным преодолевать преграды, которые его не пугали и не могли сбить с выбранного пути. Это было его кредо, сродни толстовскому «делай, что должен, и будь что будет». И он ему следовал до самого конца, отстаивая свое право на собственный выбор, на свою «жизнь и судьбу». Недаром ведь он писал в одном из своих стихотворений:

Не спасёшься от доли кровавой,
Что земным предназначила твердь.
Но молчи: несравненное право

Самому выбирать свою смерть. (...)

Два портрета. Два человека. Два поэта. И каждый – гений и гражданин. И каждый навеки остался внутри своей личной, быть может, непреодолённой трагедии.

В статье приводятся, конечно же, авторские тексты этих поэтов, исследуется феномен символизма, который оставался главенствующим литературным направлением вплоть до начала 1910-х годов, когда его место занял акмеизм.

Алексей Манаев – поэт русского пейзажа, русского ландшафта, он настоящий живописец в слове...

Принаряжены в иней деревья.
Тишина и покой как в лесу.
Поспешает к колодцу деревня,
Коромысло держа на весу.
Поспешает, торопится к встрече,
Даже окна румянцем горят:
У колодца серебряный вечер

Разливает по ведрам закат! (...)

А вот стихотворение «Тополь», где деревья сравниваются с людьми и сами становятся людьми, переживающими любовь и разлуку:

(...) И непонятно
то ли ты
встаёшь на цыпочки,
чтобы раньше всех
поприветствовать меня.
То ли я
встаю на цыпочки,
чтобы убедиться,
что твоя
хлопотливая листва
ещё трепещет на ветру
жизни.
И каждый раз,
когда уезжаю в столицу,
долго вижу
твоё
благородное чело,
постепенно скрывающееся
за горизонтом.
И непонятно:
то ли ты
встаешь на цыпочки,
всё машешь и машешь
мне
прощально
и укоризненно.
То ли я
встаю на цыпочки,
чтобы хоть на минуту
продлить

расставание с тобой.

А вот майский дождь, майская гроза внезапно возникает в стихотворении, и, конечно, у нас идут ассоциации с грозой «в начале мая», что описал Фёдор Иванович Тютчев. В стихотворении – несомненное тютчевское начало, и в то же самое время возникают и ярко сияют реалии нашего мира:

Шел майский дождь. Игривая гроза,
Встречаясь с летом, ворковала тихо.
Усталый день шагал по лужам лихо,
Надвинув шляпу-тучу на глаза.
 
Ручьи вразброс... Свистков гаишных трели...
Машин нетерпеливая река...
От пляшущей вприсядочку капели
Лоснились их покатые бока.
 
И среди этой пёстрой кутерьмы,
Среди потоков майского разлива
Стояли мы и целовались мы,

Прикрыв седины зонтиком стыдливо. (...)

Личность революционного царя Петра Первого привлекает и писателей, и живописцев, и драматургов, и литературоведов. Реформы и деяния Петра остались в памяти народной и в памяти культуры. Ирина Белякова в статье «Только бы жила Россия» исследует то, что говорили и писали современники о личности Петра. Вот перед нами появляется секретарь шведского посольства Кемпер, он рисует царскую аудиенцию двух братьев. Вот знаменитый князь Борис Иванович Куракин, он описывает батальные склонности Петра Первого в детстве:

«...И понеже царь Петр Алексеевич склонность свою имел к войне от младенчества лет своих, того ради имел всегда забаву екзерциею военною. И начал сперва спальниками своими – как о том и чинах их увидишь в томе живота царя Петра Алексеевича, – а к тому присовокупил и конюхов потешной конюшни, и потом начал из вольных чинов шляхетства и всяких прибирать в тот полк, и умножил до одного баталиона, и назывались – потешные, которых было с триста человек. А другой полк начал прибирать в Семеновском из сокольников и к ним также прибирать, и набрано было с триста ж человек. И первых назвал полк Преображенской, а второй – Семёновской. И так помалу привел себя теми малыми полками в огранение от сестры или начал приходить в силу. (...)».

Живот – жизнь, и эту царскую жизнь всячески изображали, изучали, исследовали не только позднейшие русские историки, но и современники. Выдающийся философ Вольтер писал: «Пётр был механиком, художником, геометром, он посетил Академию наук, которая хвасталась перед ним всем тем, что у неё было наиболее редкого. Однако самой большой редкостью был царь Пётр. (...)».

Николай Тимофеев продолжает петровскую линию в очерке «От Полтавы до Гангута», где исследует образ Петра Великого в фильмах и театральных постановках, и ряд фильмов и спектаклей о Петре и его эпохе, как отмечает Николай Тимофеев, снимались и ставились уже давно и стали достоянием истории.

«(...) К сожалению, сегодня, когда Россия отмечает 350-летие Великого Императора, драматические театры Воронежа ничем новым не могут порадовать зрителя. А ведь подготовка к юбилею была объявлена три года назад. С 9 по 24 июня в северной столице проводился Всероссийский фестиваль «Памяти твоей, Великий Петр», на который были приглашены театры Санкт-Петербурга и «петровских» городов с постановками о Петровской эпохе. Липецкий театр драмы имени Льва Толстого привез на фестиваль премьеру «Табачный капитан» по пьесе Н. Адуева. Тамбовский молодежный театр – спектакль «Шут Балакирев» по пьесе Григория Горина. Архангельский молодежный театр – спектакль «Россия молодая» по пьесе Сергея Коковкина. Ряд постановок представили на фестиваль театры Москвы и Петербурга. Увы, нет Воронежа среди участников фестиваля. И получается, что так называемые «петровские» города представляют Липецк и Тамбов.

Что ж, в этих условиях поневоле приходится гордиться хотя бы воспоминаниями о ярких театральных событиях, посвященных Великому Петру, в нашем теперь уже далеком прошлом».

Александр Ломтев в очерке «Тихий гений из Сарова» рассказывает о математике Николае Дмитриеве, одном из участников советского ядерного проекта. Ядерный щит любой страны, обладающей ядерным потенциалом, есть надёжная гарантия ненападения на эту страну. Александр Ломтев исследует самое начало научной жизни Николая Александровича Дмитриева, пишет об этом живо, ярко, увлекательно, и очерк превращается на самом деле в вариант добротной, насыщенной и действием, и медитацией русской прозы. Здесь детство Дмитриева, его юность, его школьные приключения, когда юный Коля решает устроить фейерверк, чтобы отметить появление на свет младшего братика:

«...взяли большую кастрюлю, приготовили «начинку» и поставили на газовую плиту. Грохнуло, запахло порохом и дымом, в панике примчалась соседка, но всё обошлось.

А через год этот «пиротехник» участвует в пятой Олимпиаде Московского математического общества и механико-математического факультета Московского Государственного университета и получает первую премию. (...)».

Часто гений проявляется в юности – такова была юная вспышка гения Пушкина, да и других знаменитых творцов в русской истории искусств, в русской культуре, но и в науке часто рано проявляется гениальность. Мы помним об академике Сахарове, об академике Харитоне, вот перед нами предстает и Николай Александрович Дмитриев.

«(...) В рабочем кабинете Николая Александровича Дмитриева висела рабочая доска, на которой постоянно красовалась надпись: «Спеши медленно!». Он так и жил. Делал всё не спеша, вдумчиво и качественно. И столько успел. (...)».

Виталий Даренский из Луганска представляет раздумья большой важности: они о нашем великом русском гении Фёдоре Михайловиче Достоевском – «Достоевский как художник обезбоженного мира». О Достоевском когда-то замечательно размышлял наш философ Николай Бердяев, исследуя бесконечное, беспредельное, напоминающее космическую бездну творчество Достоевского и сравнивая его с его современником Львом Толстым. И вот обезбоженный, особенно после победы русской революции, Мiръ предстаёт перед нами в трагической схватке с предельно (и даже запредельно!) верующим в Бога русским писателем, русским художником – это душевный, духовный и умственный труд, такое познание тяжело и тернисто, «...поэтому развлечение исключено. Эстетическое удовольствие от чтения Достоевского получить можно, но при условии, что его художественный мир будет близок внутреннему миру читателя, а такое бывает достаточно редко». Достоевский обращается не только к проявлениям архетипической, неуничтожимой трагедии, не только к человеческим потрясениям, но и к любви, к нежности, к тематике взаимопонимания, милости, прощения: таков старец Зосима, таков Алёша Карамазов но... христианское мировоззрение Достоевского, его вера во Христа была его личным упованием, и она, на фоне событий его времени, представала неоспоримо трагической. Жизнь в обезбоженном пространстве обречена на неслышимость. Вячеслав Иванов в книге «Достоевский: трагедия – миф – мистика» сопоставляет Достоевского и Данте Алигьери. И даже в обезбоженном Мiре, в том Мiре, где уже произошла смерть Бога, по Фридриху Ницше, невероятно естественным и трагически закономерным было появление последних романов Достоевского, «Братья Карамазовы» и «Бесы».

И в последнем материале номера «Подвиг души и веры» Галина Аксёнова пишет о том, как архимандрит Иннокентий (Просвирнин) говорит о трудах архиепископа Димитрия (Самбикина): «В своей статье архимандрит Иннокентий указал и на «живой интерес владыки Димитрия к церковной старине», на его работы по учреждению новых библиотек и школ. (...)».

Что же, на этой ноте благородного воспоминания мы завершаем наш обзор, и остается только низко поклониться создателям журнала, представляющим нам, читателям, панораму сегодняшней литературной жизни нашей Родины.


ЧИТАТЬ ЖУРНАЛ


Pechorin.net приглашает редакции обозреваемых журналов и героев обзоров (авторов стихов, прозы, публицистики) к дискуссии. Если вы хотите поблагодарить критиков, вступить в спор или иным способом прокомментировать обзор, присылайте свои письма нам на почту: info@pechorin.net, и мы дополним обзоры.

Хотите стать автором обзоров проекта «Русский академический журнал»? Предложите проекту сотрудничество, прислав биографию и ссылки на свои статьи на почту: info@pechorin.net.


 

502
Крюкова Елена
Русский поэт, прозаик, искусствовед, член Союза писателей России, член Творческого Союза художников России, профессиональный музыкант (фортепиано, орган, Московская консерватория), литературный критик «Pechorin.net».

Популярные рецензии

Крюкова Елена
Путеводная звезда
Рецензия Елены Крюковой - поэта, прозаика и искусствоведа, лауреата международных и российских литературных конкурсов и премий, литературного критика «Печорин.нет» - на книгу Юниора Мирного «Город для тебя».
14110
Жукова Ксения
«Смешались в кучу кони, люди, И залпы тысячи орудий слились в протяжный вой...» (рецензия на работы Юрия Тубольцева)
Рецензия Ксении Жуковой - журналиста, прозаика, сценариста, драматурга, члена жюри конкурса «Литодрама», члена Союза писателей Москвы, литературного критика «Pechorin.net» - на работы Юрия Тубольцева «Притчи о великом простаке» и «Поэма об улитке и Фудзияме».
9935
Декина Женя
«Срыв» (о короткой прозе Артема Голобородько)
Рецензия Жени Декиной - прозаика, сценариста, члена Союза писателей Москвы, Союза писателей России, Международного ПЕН-центра, редактора отдела прозы портала «Литерратура», преподавателя семинаров СПМ и СПР, литературного критика «Pechorin.net» - на короткую прозу Артема Голобородько.
9088
Сафронова Яна
Через «Тернии» к звёздам (о рассказе Артема Голобородько)
Рецензия Яны Сафроновой - критика, публициста, члена СПР, редактора отдела критики журнала «Наш современник», литературного критика «Pechorin.net» - на рассказ Артема Голобородько.
7508

Подписывайтесь на наши социальные сети

 
Pechorin.net приглашает редакции обозреваемых журналов и героев обзоров (авторов стихов, прозы, публицистики) к дискуссии.
Если вы хотите поблагодарить критиков, вступить в спор или иным способом прокомментировать обзор, присылайте свои письма нам на почту: info@pechorin.net, и мы дополним обзоры.
 
Хотите стать автором обзоров проекта «Русский академический журнал»?
Предложите проекту сотрудничество, прислав биографию и ссылки на свои статьи на почту: info@pechorin.net.
Вы успешно подписались на новости портала