«Аврора» № 4, 2022

Поэты – провозвестники национальных языков и друзья человечества

«Аврора» – академический журнал, выходящий в Петербурге и посвящённый литературной культуре Петербурга – одного из центральных средоточий русской литературной классики.

4-й – специальный – выпуск «Авроры» за минувший год посвящён литературе народов России. В указанном выпуске представлена современная литература малых народов, проживающих на территории России. В журнале помещена проза и поэзия, переведённая с якутского, лезгинского, кабардинского и других этнически уникальных языков.

Основные темы 4-го выпуска «Авроры» за 2022 год: частный человек и государство (Сакинат Мусукаева «Мать», повесть), совесть как личностное начало (Иван Иннокентьев «Чудовище», рассказ), общечеловеческое и этническое значение литературы (Хаваш Накостоев «Утверждая общечеловеческие ценности», эссе).

Основные публикации 4-го выпуска «Авроры» за 2022 год: Сакинат Мусукаева «Мать», повесть, Эсет Теркакиева «Лекарь «Золотой эппаз», или Чудо исцеления», рассказ, Гаврил Андросов «Камень якута», стихи, Эрдни Эльдышев «Древняя крепость», стихи, Петр Хатуев «Спящий вулкан Кавказа», стихи, Фейзудин Нагиев «Мой язык», стихи, Ренат Харис «Пробуждение», стихи, Хаваш Накостоев «Утверждая общечеловеческие ценности», эссе, Рашит Шакур «Цветок курая, ставший символом единения», эссе.

В журнале «Аврора» собрано множество авторских индивидуальностей, и в то же время между ними прослеживается общность, которая заявляет о себе в 4-м выпуске журнала за минувший год.

Проза «Авроры» существует на границе собственно художественной прозы и литературы нон-фикшн. Разница между художественной и научной литературой очевидна. Менее очевидно то, что реальный факт, достояние истории, иногда может являться художественно ярким, литературно увлекательным, а художественный вымысел порою может корениться в истории или врастать в неё. Существование текстов, которые трудно однозначно считать научными или художественными, едва ли беспрецедентно в русской классике. Например, что являет собой «Остров Сахалин» Чехова – документальный очерк экзотического острова или художественный текст, искусно облечённый в документальную форму? Порой и личные письма литературных классиков при желании можно прочитывать как особого рода литературные произведения, искусно стилизованные под частную переписку.

Примечательна, однако, не статистика произведений, которые невозможно отнести к научной или художественной рубрике, интересна внутренняя мотивация признаков литературы нон-фикшн в художественной прозе «Авроры». Проза «Авроры» изобилует трагическими, подчас душераздирающими сюжетами, в которых угадывается неумолимая правда жизни, заведомо не равная художественной правде. Трагические сюжеты в корпусе журнала несут в себе иносказательный смысл, требующий особой художественной подачи – однако она носит не самодостаточный характер, а оформляет случаи из жизни (которые в своём подавляющем большинстве попросту чудовищны).

Одна из вершин прозы журнала – трагическая повесть «Мать», принадлежащая авторству Сакинат Мусукаевой. Повесть Мусукаевой (она опубликована в особой рубрике «Повесть номера») предваряет редакционная помета (с. 5): «Перевод с балкарского автора. Редактура: К. Грозная, А. Черепанов».

Повесть написана на реально-историческом материале, и в то же время она содержит иносказательный пласт. Действие «Матери» происходит во время советско-афганской войны. Автор показывает, насколько это было страшное время.

Так, в завязке повести фигурирует эпизодический, но литературно значимый персонаж, который покончил с собой, вернувшись с войны: то ли его невеста не дождалась, то ли его психику необратимо изуродовала война. И человек не смог жить дальше.

Повесть собственно начинается с трагического эпизода, явленного как исторический анекдот.

Затем на повествовательной сцене появляются главные действующие лица. Перед читателем является молодой энергичный журналист, который решается ехать в места боевых действий для того, чтобы написать правду. Вскоре случается страшное. Молодой человек, почти ещё подросток, попадает в плен.

Однако центральна в повести не сама эта сюжетная коллизия (вполне ожидаемая), а скрытое за ней смысловое поле. Один из женских персонажей повести выговаривает мысли, вероятно, не чуждые и автору (с. 19):

«– Государство сильнее всего. Подчиняет себе всех, особенно военных. Моя мама говорила: «Есть три вещи, которые человек не в силах превозмочь. Первое – это Бог, ничто не может изменить судьбу, предначертанную им. Второе – государство. Третье – дитя, любовь к нему. Эти три вещи всегда побеждают человека».

Формально эти страшные слова произносит не автор, однако они предстают как сокровенная мудрость, передаваемая из поколения в поколение и проясняющая замысел повести (а не просто настроение её персонажа). О таинственных трёх вещах задумывается и Мария, мать смелого журналиста.

«Может быть, и так, но вряд ли мудрая мысль становится оправданием, когда начало жизни встречается с концом», – подумала Мария».

Автор самоустраняется, поочерёдно передавая слово своим персонажам, поскольку повесть содержит неразрешимую дилемму, в которой правы все и все заблуждаются. В самом деле, никакая мать не может согласиться на смерть своего сына, пусть и во имя благой идеи. В то же время, государство подчас неумолимо требует человеческих жертв, поскольку оно имеет свою собственную железную логику, не равную, подчас даже противоречащую логике частной жизни. Мать сердцем противится войне, даже если вызванная ею человеческая жертва логически обоснована и обусловлена интересами государства.

Если помыслить себе, что историей управляет Бог, можно заключить, что в трагической дилемме Он на стороне государства. И однако, как писал Евтушенко в стихах о Толстом, литературном отце «Войны и мира», классического произведения, где частные лица втянуты в военно-государственные события, «Без спора с Богом вера однобока». И, быть может, любящая мать способна в буквальном смысле уговорить Бога сохранить жизнь своему сыну. Не случайно Творец вселенной некогда остановил руку Авраама, готового заколоть собственного сына Исаака – принести человеческую жертву Богу.

Поразительный литературный факт! В сюжетной структуре повести нет решительно ничего, что отличало бы художественный вымысел от исторической правды. Ситуация, описанная в повести, вполне могла бы возникнуть в реальной жизни. И однако, метафизика частного человека и государства литературно преображает авторский сюжет, придавая ему универсальное значение, не свойственное собственно военно-историческому очерку.

Что сильнее, материнская любовь или государственная необходимость? Мать отправляется в самое пекло, чтобы вызволить оттуда сына. Чем кончается повесть, можно узнать, прочитав её до конца.

За эксклюзивной рубрикой «Повесть номера», где опубликована Мусукаева, следует рубрика «Проза».

В рубрике содержится публикация, которая носит попросту душераздирающий характер и несколько выходит за пределы художественной литературы как таковой (или, точнее, существует на грани художественной литературы и научной психологии). Речь идёт о рассказе Эсет Теркакиевой «Лекарь «Золотой эппаз», или Чудо исцеления».

В произведении последовательно явлена жесточайшая психологическая коллизия.

Главная героиня рассказа серьёзно (и практически неизлечимо) больна. Причём её болезнь вступает в противоречие с её горячей деятельной натурой. В результате больная не выдерживает лежачий режим и начинает вести себя как здоровая, ужасая родственников. (Больной опасно двигаться).

Однако у окружающих появляется надежда, что своей жизненной энергией женщина победит болезнь. Эта надежда не оправдывается или не вполне оправдывается. В некоторых отношениях женщине становится значительно хуже.

Обманутое ожидание – вот мотив повести, который по-своему усиливает её трагическую завязку. С главной героиней не происходит видимых перемен к лучшему.

Рассказ изобилует ужасающими натуралистическими подробностями, однако художественную силу рассказа определяют не они, а их иносказательный смысл. В произведении прослеживаются три психологические фазы сюжета: болезнь главной героини, её жажда жить, её обманутые ожидания. Напрашивается параллель из Тютчева: «Мужайтесь, о други, боритесь прилежно / Хоть бой и не равен, борьба безнадежна».

Борьба со смертью – так можно было бы кратко обозначить идею рассказа, написанного в натуралистическом ключе и местами напоминающего медицинскую хронику.

Также в рубрике «Проза» присутствует публикация Ивана Иннокентьева «Чудовище», «Запах свежей хвои» (рассказы из цикла «Когда мы были первобытными»), «Грешник», «Язык мой…» (рассказы из цикла «Рассказы отставного поручика»).

В рассказе «Чудовище», как и во многих других произведениях прозы, опубликованных в 4-м выпуске «Авроры» за минувший год, авторская мысль как бы состязается с авторским образом. И подчас автор работает не столько с художественными, сколько со смысловыми единицами, создавая литературное иносказание, которое несколько парадоксально сопутствует вполне натуралистическому тексту.

Сюжетная канва «Чудовища» проста. Главный герой воспитан в суровых условиях жизни. Их неизбежно сопровождают жёсткие правила, в которых воспитан главный герой, принадлежащий к древнему племени. По законам племени, его представителям запрещается жалеть животных на охоте или помогать чужакам, если это не сулит выгод племени. Словом, в древнем патриархальном обществе официально запрещены альтруизм и самопожертвование.

И вот главный герой к собственному удивлению начинает вести себя «неправильно» с точки зрения своих сородичей. Не понимая, что с ним происходит, превращаясь в одиночку, в белую ворону, он неожиданно перестаёт подчиняться коллективной логике…

«Вот так впервые в Подлунном мире проявила себя Совесть…» – подытоживает автор свой рассказ (с. 41).

Как и в рассказе Теркакиевой «Лекарь «Золотой эппаз»», в рассказе Иннокентьева «Чудовище» натуралистическому повествованию сопутствует отвлечённая этическая максима. Причём у Иннокентьева, при всей ясности авторского умозаключения, присутствует некоторая этическая парадоксальность. В потенциале нарушитель законов жестокого племени предаёт интересы своих сородичей, а возможно и свои собственные интересы. Если животных не отстреливать на охоте, скоро нечем будет питаться и самому вершителю благих дел – вот что неизбежно следует из сюжета рассказа. Заключается ли Совесть в ущемлении собственных интересов главного героя, вопрос открытый. Решение этого вопроса, которое настоятельно предлагает автор, остаётся этически парадоксальным, чтобы не сказать – этически спорным. Является ли истинная Совесть особой формой саморазрушения? Вопрос открытый и трагический.

«Запах свежей хвои» – трагический рассказ Иннокентьева о любви. В рассказе странно и в то же время неизбежно соседствуют любовь и смерть.

Рассказ Ивана Иннокентьева «Грешник» посвящён человеку, который любил пожить с размахом, с шиком, а также отличался чувством юмора.

И вот в час, назначенный свыше, герой рассказа умирает. Далее следует неожиданная развязка. Всеблагой и всеведущий Господь, в свою очередь, не лишённый чувства юмора, неожиданно простил человека, любившего широко пожить и совершающего вечные проказы.

И всё-таки человеку, если он рассчитывает, что ему в трансцендентном смысле повезёт, надлежит быть эстетически искушённым, иначе рискованный номер может не пройти (буквально так!).

Охотничья тема, знакомая нам по рассказу Ивана Иннокентьева «Чудовище», присутствует и в другой публикации «Авроры». В упомянутой рубрике «Проза» опубликованы рассказы Дмитрия Наумова «Завещание», «Любовь Иванушки». В «Завещании» некоему родовому проклятию соответствует убийство лебедя на охоте, которое совершает главный герой. Иносказательное значение лебедя в рассказе контрастно сосуществует с натуралистической поэтикой «Завещания».

«Любовь Иванушки» – глубоко трагический рассказ Наумова.

Краткую подборку его прозы предваряет редакционная помета (с. 56): «Перевод с якутского Альбины Борисовой».

Далее в рубрике «Проза» следует публикация Николая Курилова «Встреча», «Мои друзья», «Возвращение», рассказы. Перечисленные рассказы Курилова посвящены причудам и прихотям судьбы.

Завершает рубрику «Проза» следующая публикация: Увжук Тхагапсов «Три банки краски», рассказ. Имеется редакционная помета (с. 86): «Перевод с черкесского Гария Немченко».

Завязка рассказа намеренно абсурдна и несколько парадоксальна. Автор пишет (с. 86): «Бывают же счастливые совпадения!..

Долгожданный ордер на новую квартиру нам дали в тот день, когда Леонид Ильич получил четвертую Золотую звезду. Конечно же, эта невидимая миру связь между столь разными по значению событиями самому мне показалась глубоко символической, и вечернюю передачу о том, как ему в Кремле эту звезду Героя вручали, я смотрел с особенным чувством».

Автор с юмором описывает, как тогдашний генсек Брежнев получает очередное награждение. С этим официальным событием по времени курьёзно совпадает триумф частного человека – получение им новой жилплощади.

При всей нарочитой несоизмеримости двух событий, между ними в рассказе Тхагапсова прослеживается внутренняя параллель: страна как дом параллельна – и по-своему равновелика – скромному жилью частного гражданина. А оно в свою очередь опосредованно связывается с Землёй как местожительством всего страдающего человечества.

Не случайно в рассказе Тхагапсова фигурирует персонаж по имени Адам. Этот Адам участвует в непростом обустройстве жилья, полученного героем рассказа.

Квартирный вопрос, хорошо известный нам по «Мастеру и Маргарите» Булгакова, воссоздаётся нашим современником с юмором. «Три банки…» Тхагапсова по художественному дискурсу перекликаются и с «Иванькиадой» Войновича (полное название: «Иванькиада, или Рассказ о вселении писателя Владимира Войновича в новую квартиру»). Предваряя нашего современника, Войнович иронически использует некий мнимо эпический дискурс для показа житейски частного события. Увжук Тхагапсов заимствует у Войновича смеховой контраст монументально-государственного начала и миниатюрного начала, связанного с частным бытием.

Однако если признанный классик Войнович тяготеет к политической сатире, то Тхагапсов на современный лад возвращается к гоголевскому абсурду и гоголевской метафизике. Видный миру смех и незримые, неведомые ему слёзы – вот гоголевский принцип, которому, работая на советском материале, следует наш современник.

Проза Тхагапсова стоит несколько особняком в рубрике «Проза». Если в других публикациях рубрики присутствует мотив жизненного пути или жизненного испытания, которое неизбежно совершается во времени, то в публикации Тхагапсова преобладает статический мотив дома, который неизбежно локализован в пространстве. Комическое ядро рассказа Увжука Тхагапсова выражается в том, что новая квартира счастливца благодаря своей предметной статике предстаёт как место, где по сути ничего не происходит, но наличествует суетное движение – имитация действия.

Как и проза «Авроры», публикуемая в журнале поэзия содержит минимум художественного вымысла. В смысловом поле поэзии, наполняющей одноимённую рубрику журнала, существует немой, словно витающий в воздухе вопрос о том, как передавать общечеловеческие ценности этнически уникальным путём и как этнические ценности малых народов включить в общечеловеческий контекст. Гармоничное взаимодействие различных этнических сознаний аналогично адекватному переводу поэзии с калмыцкого, якутского, лезгинского или иного сравнительно редкого языка на русский. Очевидно, что проблемы взаимодействия различных национальных сознаний или просто проблемы перевода реально существуют и не являются фактом художественного вымысла. Поэтому и поэты «Авроры» заняты не столько сладостными фантазиями, сколько реальностью.

В журнале «Аврора» поэты, охватывающие этническую тему, соотносятся с Пушкиным, автором «Памятника», классического произведения, в котором описано, как тунгус и калмык – сквозь века прислушиваются к пушкинской лире.

Пушкина охотно перифразируют наши современники. Так, в журнале опубликована подборка стихов Эрдни Эльдышева «Древняя крепость». В составе подборки присутствует и поэтическая пушкиниана Эльдышева. Поэт пишет о калмыцких степях (с. 114):

Вел Давид Кугультинов беседы со мной, и душа моя пела…

Широта калмыцких степей в авторском контексте связывается с широтой души поэта, вмещающей в себя и Пушкина, русского гения, и Саджирхаева, Кугультинова – известных калмыцких поэтов, творивших в различные эпохи.

У нашего современника – калмыцкого автора – присутствуют и ноты соревнования с Пушкиным. Если в пушкинском «Памятнике» друг степей калмык введён в пушкинский контекст, то в стихах нашего современника Пушкин, хотя бы и на правах вечно ускользающего гостя или непостоянного посетителя, включён в калмыцкий контекст.

Эльдышев продолжает вести через века разговор с Пушкиным. Он перифразирует известные строки пушкинского «Памятника»; собеседник Пушкина пишет (с. 116):

Слова: «И друг степей калмык…»

Речь идёт, разумеется, о пушкинских торжествах в Калмыкии. Как свидетельствует автор, кто-то им препятствует (там же):

И – все. Куда пропал калмык?

Своего рода литературная интрига проясняется в авторском контексте. Эльдышев пишет (там же):

И наш народ опять увидел свет.

Иносказательно метафизическое возвращение Пушкина в Калмыкию у Эрдни Эльдышева отчасти получает политическую мотивировку (там же):

Душа России и ее язык!

Обнаруживая в стихах о Пушкине искусство перифразы, словно вступая в игру с пушкинским подлинником, Эльдышев не ограничивается буквальными отсылками к Пушкину.

В стихах Эрдни Эльдышева наряду с пушкинианой присутствует этническая тема, связанная с Пушкиным лишь опосредованно (не столько по тексту, сколько по смыслу). О чём бы ни шла речь, об особой славянской душе или об уникальной калмыцкой ментальности, в представлении о тех или иных сокровенно этнических ценностях сосуществуют различные и взаимосвязанные составляющие – дом, род, Родина. Чувство причастности человека к своим собственным этическим корням является и в частном бытии (достаточно упомянуть сказки Арины Родионовны, которые слышал Пушкин в детстве), и в сфере государственности. Достаточно вкратце сослаться на стихотворение Пушкина «Моя родословная», где говорится не столько о частном жизненном опыте поэта, сколько о роли рода Пушкиных в отечественной истории: «Водились Пушкины с царями…».

Двуединая природа этнических смыслов, которые причудливо простираются от частного бытия к сфере государственности, – всё это определяет двуединую – лироэпическую – природу стихов нашего современника. Пунктирно (а не буквально!) следуя Пушкину, Эльдышев воспевает в одноимённом стихотворении древнюю крепость. Поэт пишет (с. 113):

И на зов ее пламенный память спешит родовая.

Батально-эпическая и сокровенно-лирическая интонации автора сосуществуют в узнаваемом контрапункте. С одной стороны, суровые камни, с другой родовая память, которая неизбежно связывается с неназванной, но узнаваемой колыбелью. Род связан с рождением…

Показательно – и не случайно, что стихотворение «Древняя крепость» «дало название всей подборке Эльдышева.

Лироэпическое начало – контрастное сопряжение частного бытия со стихией государственности, с началом историзма – присутствует и в стихах других авторов «Авроры».

Так, в журнале опубликована подборка стихов Гаврила Андросова «Камень якута», где лиризм несколько парадоксально соседствует с батально-эпическими смыслами. К подборке имеется редакционное примечание (с. 103): «Переводы Юрия Щербакова».

В ретроспективе истории поэт вспоминает и советский период, и времена, которые ему отдалённо предшествовали. Поэт перечисляет различные исторические лица; не все они равно известны широкому читателю (с. 104):

Мы певцы и творцы, мы – бойцы и задиры!

В стихах Андросова Троя, Бородино и подразумеваемая Якутия выступают как контекстуальные синонимы, как этнические вариации единого смысла. Каков этот смысл? Различные яркие топонимы, будь то Троя или Бородино, связываются с юдолью человечества вообще, и Толстой предстаёт как русский Гомер, а Гомер – автор батального эпоса – по умолчанию выступает как античный Толстой.

И если Бородино связывается с Троей как с прародиной человечества, то Троя, в свою, очередь связывается с детством человечества. Оно порождает певческое начало, которое контрастно уравновешивается батальным началом.

Андросову родственна не только лироэпическая муза в её неизбежно двуедином смысловом контуре. В подборке стихов Гаврила Андросова присутствует и литературный портрет Анны Ахматовой, написанный преимущественно в лирических тонах. Стихотворение «Анна Ахматова» предваряет редакционное примечание (с. 109): «Перевод Альбины Борисовой».

Поэт пишет (с. 109):

Точно в сердце летит –

Посредством скрытой анафоры (синтаксического повтора), автор создаёт единый и многомерный литературный портрет Ахматовой.

Поэтически живописуя Ахматову, Андросов остаётся верен своему лироэпическому принципу. Если в стихах о Пушкине, Гомере и Толстом бой предстаёт как литературный праздник («Мы – певцы и творцы…»), то в стихах об Ахматовой, напротив, праздник встречи с Ахматовой предстаёт как своего рода сладостный поединок (стрела острая, которая летит в сердце).

Несколько особняком в рубрике «Поэзия» стоит подборка стихов Петра Хатуева «Спящий вулкан Кавказа». Имеется редакционная помета: «Перевод с кабардинского Валерия Латынина».

Если в стихах Эльдышева и Андросова присутствуют батально-эпические ноты, то у Хатуева преобладает интимно-психологическая стихия лирики.

Природа у Хатуева антропоморфна, поэт пишет (с. 134):

Что с каждым годом только лишь сильней!

В стихотворении «Первоцвет» читаем (с. 131):

На кладбище цветущий первоцвет.

Метафора (жизнь – цветок, чей век короток) получает развитие (там же):

Такой, что даже голову кружит.

Головокружительный характер жизни контрастно связан с неизбежной смертностью человека.

Следуя путём отчётливого параллелизма человека и природы, наделяя природу антропными свойствами, Хатуев позиционирует себя отчасти как кабардинский Есенин. Достаточно привести есенинскую параллель: «Цветы мне говорят – прощай, / Головками склоняясь ниже» – написал классик, узнаваемо предваряя нашего современника.

Однако если классику присуща энергия, которая словно вырывается наружу, – буйство глаз и половодье чувств, – то наш современник склонен к философическому самоуглублению. Порой в стихах Хатуева мысль преобладает над образом.

Так, стихотворение Петра Хатуева «Дружеский совет» построено как небольшое рассуждение. Поэт пишет (с. 134):

Чтобы печаль ручьем излилась в даль…

Краткое перечисление страданий человеческих планомерно сменяется авторскими указаниями на своего рода ограниченную аудиторию, которой можно доверить сокровенную боль. Поэт продолжает (там же):

Чтобы никто подслушивать не мог…

Далее следует жест отрицания (там же):

Чтоб после не злословили о ней…

Примечательно, что лирический адресат Хатуева носит собирательный характер. Перед нами своего рода конструкт, включённый в структуру авторского рассуждения.

Сокровенную боль не стоит выносить на суд широкой аудитории – свидетельствует автор, который в данном случае не столько создаёт образ, сколько мыслит.

Растительные эмблемы в поэзии, которые встречаются у Хатуева, присутствуют и у Кобякова. В журнале опубликована подборка стихов Иосифа Кобякова «Белый конь любви». Имеется редакционная помета: «Перевод Бориса Лукина». Оригинал – на якутском языке.

В стихотворении «Брусника под снегом» Кобяков пишет (с. 120):

прожитые лета снегами воздеты.

Явление природы в данном случае иллюстрирует экстремальное человеческое состояние, сконцентрированное во времени.

При всём тяготении Кобякова к ярким растительным эмблемам, к зрелищности, которая сопровождается повышенной эмоциональностью, стихи Кобякова в совокупности не являются просто неким литературным гербарием.

У Иосифа Кобякова имеются и стихи не о природе. В них жизненно значимые встречи становятся психическим условием, благодаря которому личность узнаёт самоё себя.

В стихотворении «Гость» читаем (с. 122):

хомус запел вослед.

Заветная встреча предстаёт как творческий праздник (с. 123):

мы с ней – песок в горстях.

Лирические эмоции становятся всё более интенсивными:

друг друга любим с ней.

В данном случае, он и она предстают не в индивидуальном качестве – их объединяет универсальная стихия жизни.

В стихотворении «Моя муза» «встреча поэта с музой предстаёт отчасти как его встреча с самим собой, как его соответствие себе же (с. 123):

весь мир влюбленным кажется.

Встреча поэта с музой предстаёт как космическое событие. Поэт и муза почти не различимы по отдельности, они сосуществуют в таинственном единстве мира.

В рубрике «Поэзия» опубликована также подборка стихов Фейзудина Нагиева «Мой язык». Имеется редакционная помета (с. 140): «Перевод с лезгинского Михаила Крылова».

Если стихи Андросова, Эльдышева, Кобякова, Хатуева относительно однозначны по смыслу, то в стихах Нагиева имеется доля парадоксальности или, во всяком случае, намеренной странности. В стихотворении «Суд совести» читаем (с. 143):

У всех у нас – один Судья.

Далее, при всей непререкаемости сказанного, следует свободное авторское размышление:

Судить себя один.

Автор всё больше удаляется в субъективность:

Вся жизнь.

Зеркало, в котором отражено не столько явление пространства, сколько явление времени – вся жизнь – такое зеркало есть сознание человека, подошедшего к смертному рубежу. Он глядится в зеркало собственной души…

Поэт продолжает:

Выносит приговор.

Лирическому субъекту в итоге присуще иррациональное стремление быть осуждённым в том случае, если внутренний суд справедлив. Человек, изображённый в стихотворении, фактически готов сам себя покарать даже в обход Высшей инстанции.

И приговор пусть будет строг…

Иррациональный смысл произведения в том, что человек готов сам себя покарать, даже если высший Судья его помилует.

Совесть переживается поэтом в интимно-психологическом ключе, предполагающем и долю мазохизма: будущая кара заранее приносит человеку моральное удовлетворение, и несчастный судит себя едва ли не строже, нежели высший Судья.

Напрашивается параллель с Пушкиным, сказавшим в стихотворении «Когда для смертного умолкнет шумный день…»: «И с отвращением читая жизнь мою, / Я трепещу и проклинаю, / И горько жалуюсь, и горько слезы лью, / Но строк печальных не смываю». Однако если у Пушкина доминирует примирение человека с самим собой, восстановленная гармония личности, то у нашего современника человек отчасти находится в разладе с самим собой.

Умеренная доля парадоксальности присутствует и в других стихах Фейзудина Нагиева. Поэт пишет (с. 141):

И слух привыкнет к новым именам.

Однако вопреки потоку истории, вопреки могучему Хроносу, который предположительно деструктивен, поэт остаётся в настоящем (с. 142):

Что на Земле тогда не будет нас.

Малый отрезок исторического времени поэту дороже будущего Земли, в котором, возможно, исчезнет прошлое и настоящее… Поэт избирает то, что дорого его сердцу, а не то, что ожидается в глобальном потоке истории.

Затем в рубрике «Поэзия» помещена подборка стихов Анны Гассиевой «На деревьях – Млечный путь и звезды». Имеется редакционная помета (с. 151): «Перевод с осетинского Дениса Ткачука». В биографической справке сообщается (с. 151): «Занимается переводами русской и английской поэзии на осетинский язык».

Как переводчица Анна Гассиева владеет речевыми нюансами и создаёт тонкую лирику. Она пишет (с. 152):

Очевидно, что речь идёт не о житейской катастрофе, а о некоем её подобии, об особой моральной растерянности, которую человек способен испытывать в людском потоке.

Этот едва уловимый дискомфорт, обозначенный в начальных строках стихотворения, контрастно переосмысляется в лирическом финале (там же):

Меня, наверно, кто-то потерял.

В финале стихотворения угадывается принцип рондо. Он художественно актуализирован как тема с вариациями. То, что было сказано в начале, контрастно варьируется, намеренно переиначивается в конце стихотворения.

Поэзия Гассиевой в значительной степени складывается из психических нюансов авторского мироощущения.

Поэт пишет (с. 153):

и подступает страх – холодный, липкий.

Из авторского контекста следует, что источник беспокойства, которое испытывает дитя, – не внешний, а внутренний. Автор продолжает (там же):

она твердит: «Не бойся, все в порядке».

В понимании мамы, которая не наделена сверхчувствительностью ребёнка, действительно всё в порядке.

Остаётся добавить, что нюансировка лирических эмоций у Анны Гассиевой нередко сопровождается сокровенно лирическим диалогом.

У Гассиевой мы наблюдаем признаки женской поэзии, при всей условности и относительности данного термина, тогда как в стихах Андросова или Эльдышева преобладает мужское мироощущение.

Завершает рубрику «Поэзия» подборка стихов Рената Хариса «Пробуждение». Имеется редакционное примечание (с. 155): «Перевод с татарского Николая Переяслова».

В биографической справке (там же) сообщается, что Харис – не просто талантливый автор, но литературная знаменитость. Так, например, о Ренате Харисе сказано: «За создание либретто балета «Сказание о Юсуфе», способствующего развитию национального эпоса в современных условиях диалога культур, стал лауреатом Государственной премии Российской федерации (2005)».

Если поэзии Андросова, Эльдышева, Нагиева в той или иной степени сопутствует монументальное начало, то Ренат Харис заявляет о себе как поэт-минималист. Так, в стихотворении Хариса «Белая тревога» особый изобразительный эффект достигнут отчётливо минимальными средствами. Поэт пишет (с. 162):

и как белым туманом, объята тревогой душа.

В дальнейшем минимальный цвет – почти отсутствие цвета – обнаруживает свою возрастающую глубину. Поэт продолжает (там же):

Только черные черточки на вертикалях берез.

В лирическом финале зимнее оцепенение, дойдя до своего внутреннего апогея, прекращается. Приходит весна.

Минимализм Рената Хариса выражается и в его готовности предпочесть Луну солнцу. В стихотворении «Солнце влюбленных» читаем (с. 163):

То, что называется Луна.

В противоположность лироэпическому складу поэзии, который присутствует в стихах Андросова или Эльдышева, Ренат Харис заявляет о себе как отчётливо лирический поэт.

Однако авторов, публикуемых в рубрике «Поэзия», при всех их индивидуальных различиях объединяет тяготение к лирическому афоризму или некоему синтетическому суждению. Поэзия «Авроры» – это в немалой степени поэзия мысли. Ей сопутствует мудрая созерцательность и внутренняя свобода.

4-й выпуск «Авроры» за минувший год традиционно завершает рубрика «Эссеистика».

Первая публикации рубрики – Хаваш Накостоев «Утверждая общечеловеческие ценности». Накостоев интеллектуально переосмысляет то, что художественно синкретически присутствует в рубриках «Проза» и «Поэзия». Автор эссе пишет о локально этнических вариациях общечеловеческих ценностей и смыслов и о своего рода «переводе» этнически индивидуальных смыслов в общемировое русло.

Вторая публикация рубрики – Курбан Омаханов «Любовная лирика Валеха Гамзата». В публикации говорится, что Гамзат воспевает не анатомическое совершенство, а внутреннее совершенство женской личности. Поскольку Гамзат воспевает внутреннюю красоту, в его творчестве любовь почти отождествляется с красотой. За эстетической сущностью угадывается этическая сущность…

Третья публикация рубрики – Юрий Тхагазитов «Али Шогенцуков и национальный литературный процесс XX века: штрихи к научно-критической методологии». Тхагазитов пишет, что несмотря на засилье соцреализма, которое наблюдалось в кабардинской литературе, Шогенцуков достиг художественных глубин как в утверждении этнических ценностей, так и в постижении всего, чем живо человечество в целом.

Четвёртая – и завершающая – публикация рубрики – Рашит Шакур «Цветок курая, ставший символом единения». В эссе Шакура сообщается, что кураем называется не только растение, но также башкирский музыкальный инструмент, который изготавливается из цветка курая.

Курай – поясняет Шакур – является и национальным символом Башкирии. В аналогичном смысле, лира является эллинским символом, а гусли – русским символом. Рашит Шакур не приводит этих этнических параллелей, однако они напрашиваются при чтении эссе Шакура.

В прозе журнала зыбкое частное бытие противопоставляется твердыне государственности. Попутно говорится о выживании человека в нашей неуютно устроенной вселенной.

В поэзии журнала, напротив, рождение человека – нечто хрупкое – связывается с Родиной как величественным крупным целым.

Если проза журнала внутренне иронична и сострадательна к «маленькому человеку», то в поэзии «Авроры» нередко преобладает эпический серьёз, хотя проза и поэзия «Авроры» взаимосвязаны. Между поэзией и прозой «Авроры» отсутствует некий неодолимый Рубикон.

Литература малых народов, публикуемая в журнале «Аврора», принципиальна, но диалектична.

В целом же цель «Авроры» это обнаружение общечеловеческих ценностей, общемировых универсалий, общезначимых смыслов, таких как истина, добро и красота, в этнически уникальной литературе малых народов.

---

ЧИТАТЬ ЖУРНАЛ

---

Pechorin.net приглашает редакции обозреваемых журналов и героев обзоров (авторов стихов, прозы, публицистики) к дискуссии. Если вы хотите поблагодарить критиков, вступить в спор или иным способом прокомментировать обзор, присылайте свои письма нам на почту: info@pechorin.net, и мы дополним обзоры.

Хотите стать автором обзоров проекта «Русский академический журнал»? Предложите проекту сотрудничество, прислав биографию и ссылки на свои статьи на почту: info@pechorin.net.

---

 

Родился в Москве 15 февраля 1967 года. В 1993 окончил филфак МГУ (отделение русского языка и литературы). Там же поступил в аспирантуру и в 1997 защитил кандидатскую диссертацию по лирике Пушкина 10 - начала 20 годов. (В работе реализованы принципы лингвопоэтики, новой литературоведческой методологии, и дан анализ дискурса «ранней» лирики Пушкина). Кандидат филологических наук, член Российского Союза профессиональных литераторов (РСПЛ), член ЛИТО Московского Дома учёных, старший научный сотрудник Государственного историко-литературного музея-заповедника А.С. Пушкина (ГИЛМЗ, Захарово-Вязёмы). В 2010 попал в шорт-лист журнала «Za-Za» («Зарубежные задворки», Дюссельдорф) в номинации «Литературная критика». Публикуется в сборниках ГИЛМЗ («Хозяева и гости усадьбы Вязёмы», «Пушкин в Москве и Подмосковье»), в «Учительской газете» и в других гуманитарных изданиях. Живёт в Москве.