«Урал» № 2, 2022

«Идите все, идите на Урал! Мы очищаем место бою…». Урал как территория русской литературы

«Урал» – академический журнал умеренно либеральной направленности. Цель журнала – явить литературный Урал во всероссийском и даже в общемировом контексте. Широкая масштабность охвата явлений мира есть неотъемлемое свойство журнала «Урал».

Современный «Урал» строится двояко: ни в коей мере не оспаривая высокие административно-территориальные полномочия двух столиц, редколлегия и авторский коллектив журнала позиционируют Урал как средоточие русской души и русской литературы. Вот почему в нынешнем журнале «Урал» обсуждаются не только узко-этнографические, но также общемировые темы.

Основные темы 2-го выпуска журнала «Урал» за нынешний год: родина и чужбина, человек и история, семья и социум (Таня Ман «Рыба Кира плывет к солнцу», Михаил Аранов «Германия смотрит в меня» и др.).

Основные публикации 2-го выпуска журнала «Урал» за нынешний год: Таня Ман «Рыба Кира плывёт к солнцу», повесть; Владимир Кочнев «Таксист и семнадцать раз», рассказы; Михаил Аранов «Германия смотрит в меня» (главы повести «Вернутся ли голуби в ковчег»); Лев Усыскин «Случай на почтовой станции», рассказы; Ярослава Пулинович «Житие Федора Михайловича или Жаркое ковидное лето», пьеса; Алексей Карфидов «Медик должен быть человек добрый и честный»; Фёдор Шеремет «Пиковая дама в дореволюционном кино».

Одна из центральных рубрик журнала «Урал» озаглавлена «Проза и поэзия». Она композиционно предшествует иным рубрикам. История, литературоведение, критика и публицистика журнала как бы дополняет и проясняет его начальную художественную рубрику.

Едва ли случайно и то, что в заглавии первой рубрики «Урала» сначала указана проза, а затем поэзия. В текстовом корпусе журнала поэзия позиционирована в некоем проблемном ключе многоразличных поисков, тогда как проза, нередко идущая путём натурализма, неизбежно связывается с устоявшейся чеховской традицией, чеховской школой.

В противоположность прозе поэзия журнала стоит на распутье. Поэты вынуждены выбирать – оставаться им в пределах классического метра или же открывать альтернативные системы ритма, с которыми связывается, преимущественно верлибр. Дилемма, стоящая перед поэтами и поэзией «Урала», отнюдь не сводится к техническому вопросу о том, что предпочтительней – верлибр или «правильный» метр.

Различные меры ритма – это, в конечном счёте, вопрос поэтической техники. Однако за различными возможностями стихотворного ритма является своего рода универсальная дилемма, чтобы не сказать – апория (буквальное значения термина «апория» – неразрешимая ситуация): традиционализм влечёт за собой потенциальное эпигонство, повторение пройденного русской поэзией в качестве своего рода побочного эффекта. Достаточно упомянуть о том, что правильная силлабо-тоника вызывает в культурной памяти читателя неизбежный набор цитат из русской классической поэзии. Меж тем, рискованное новаторство, в свою очередь, потенциально влечёт за собой отлучение поэта от круга избранников Аполлона, в который каждый поэт, вероятно, хотел бы вступить. Кто бы из поэтов отказался стать современным классиком, представься такая возможность?

Итак, оба пути – традиционализм, с которым связывается классический метр, и, напротив, новации в искусстве поэзии, с которыми соотносится верлибр, имеют свои выигрышные и свои спорные стороны. Вот почему поэзия, публикуемая в «Урале» фактически поляризована на два типа: традиционализм и художественные новации.

Рубрика «Проза и поэзия» открывается стихами Ганны Шевченко «Музыка льётся в пустые сады…».

Будучи родом из Украины, но длительное время живя в Подмосковье (обо всём этом сообщает краткая биографическая справка), Шевченко воспринимает подмосковный ландшафт несколько экзотически. Порой в стихах Ганны являются некие подмосковные тропики. Поэт пишет:

в болотах средней полосы.

Из авторского контекста следует, что среднерусские бегемоты весьма реальны если не как телесная форма, то как одушевлённая сущность отечественного ландшафта. Недаром говорят о загадочной русской душе! Ганна Шевченко, по выражению Маяковского, которое поэт употребил по совершенно иному поводу, буквально заставляет сиять заново несколько стёршиеся ставшие штампом слова о загадочной душе русского человека.

Усматривая и улавливая в отечественном ландшафте приятную странность, Шевченко продолжает повествование о таинственных бегемотах:

летят по небу как стрела.

Так поэтически трансцендентные животные окончательно берут верх над видимостью и житейским здравым смыслом.

Авторская мысль нередко движется от внешнего впечатления к некоему художественному озарению.

Берёза ширится весной –

замечает поэт. И поэтапно переходит к личностной сентенции:

от красоты не умирают.

Сердце поэта живит таинственно одушевлённая природа:

отдаёт водой и серебром.

Воссоздавая среднерусскую среду обитания, Ганна Шевченко следует не путём сентиментальности, к которой располагают явления обыденные, но трогательные – например, ставшие чуть ли ни литературным штампом берёзка и рябина. Шевченко подходит и к берёзе, и к другим явлениям отечественного ландшафта в русле вызывающей экзотики.

Путь Шевченко в поэзии едва ли является беспрецедентным. Классическую поступь стиха и долю намеренной странности некогда сочетал Заболоцкий; достаточно привести его строки: «Есть в болоте странный мох: / Тонок, розов, многоног».

В стихах Шевченко есть и другие, пусть незаметные, аллюзии на признанную классику. Шевченко пишет:

почему не пишутся стихи…

Напрашивается текстуальная параллель с зачином песни на слова Владимира Киршона: «Я спросил у ясеня, где моя любимая…». Впрочем, и Киршон многое позаимствовал у Фета, Цветаевой и Есенина, которые по-разному вели диалог с деревьями.

Остаётся отдать должное Ганне Шевченко, которая при текстуальном сходстве с Киршоном ни в коей мере не повторяет его. Ольха у Шевченко даёт неординарный ответ (а не Киршон) на вопрос, которым задаётся Шевченко. Ганна пишет об ольхе:

Никаких терзаний у черты.

Поэт кратко подытоживает вышесказанное:

скукотища, не о чем писать.

В целом поэзия Ганны Шевченко – это диалог с берёзой, ольхой и другими таинственными явлениями отечественного ландшафта.

Если Шевченко идёт традиционным путём и на этом пути совершает художественные открытия, то многие поэты «Урала» следуют путями, до них ещё не освоенными.

Так, в рубрике «Проза и поэзия» помещена подборка стихов Анастасии Журавлевой «Кадры на фоне заката». Журавлёва почти исключительно работает в технике верлибра. Она пишет:

Вот ты проходишь к двери, набираешь код…

Строгие меры силлабо-тоники, которым отнюдь не чужда Шевченко, здесь намеренно не соблюдаются. Однако классический метр для Журавлёвой заменяет по-своему не менее строгая лексическая повторяемость. Поэт лексически остроумно обыгрывает два значения глагола проходить: проходишь ты (перемещаешься в пространстве) и проходит всё (минует нас во времени). Проходит человек и проходит время.

Традиционную ритмику, основанную на чередовании ударных и безударных слогов (а также на количестве слогов и длинах строк), у Анастасии Журавлёвой замещает некая смысловая симметрия, взаимосвязь входа и выхода. Продолжая обыгрывать различные значения глагола проходить, Журавлёва пишет:

Где аварийный вход?

Таинственный ритм времени, который воссоздаёт поэт в противовес силлабо-тонике, сопровождает различимая элегическая нота. Поэт пишет:

Извиняется: «Чуточку задержалась».

В самом деле, мама способна душой пребывать там, в далёком лете, даже если время проходит необратимо. И дитя сетует:

От конца света.

Анастасия Журавлёва по-своему комбинирует черты исторической элегии с чертами так называемой унылой элегии, ориентированной на томные вздохи (причём не обязательно заключать их в иронические кавычки).

Так, в приведенных стихах Журавлёвой время, которое отсчитывается (дословно!) от конца света – есть время всемирной истории, тогда как с позапрошлым летом связывается томный вздох дитя о маме. Нечто трогательно частное контрастно является на мировом фоне, где есть всеобщее и общеобязательное летоисчисление.

В целом же новизна и оригинальность верлибров Анастасии Журавлёвой определяется её тенденцией заменить слоговые величины различными величинами бытия во времени. С одной стороны, фактический отказ Журавлёвой от силлабо-тоники поневоле обедняет интонационно-синтаксический рисунок её стихов, строфическую мелодику Журавлёвой. С другой же стороны, творческие поиски в области верлибра повышают смысловую ёмкость поэзии Журавлёвой, ибо она занимается не ритмом как формой, а ритмом как проявлением осмысленного бытия. Порой намеренно обеднённый синтаксис у Журавлёвой восполняется лексическим богатством. Речь идёт, разумеется, не о громкой статистике её поэтического словаря, а о глубине тех, пусть немногих, лексем, которые умело обыгрывает Журавлёва (вход, выход, проходить и др.).

К сильным сторонам её поэзии, несомненно, относится и то, что за строками Журавлёвой трудно угадать литературные влияния, которые практически неизбежны в сфере силлабо-тоники.

Если в стихах Журавлёвой хотя бы отчасти присутствует намеренный отказ от ритмических и мелодических изысков во имя глубины и точности смысла, то в стихах Баля обнаруживается новая по отношению к силлабо-тонике система ритма и мелодики. В журнале «Урал» опубликована подборка стихов Вячеслава Баля «Как горячо с тобой одним огнём алеть…».

Как указывает биографическая справка, по одной из своих профессий Баль – музыкант. Логично, что на путях верлибра он ищет новой музыки стиха.

У Баля она связывается с космической стихийностью бытия. Внешней музыке поэт противопоставляет внутреннюю музыку, которая иногда несколько парадоксально связывается с нулём или минимумом звука:

стонет

Чем глубже тишина, тем интенсивней внутренняя музыка – свидетельствует поэт.

Порой в музыкальном космосе Баля являются ноты стоицизма, который неожиданно напрашивается в ответ на катастрофу. Поэт пишет:

костей грохочущих волну

С батальной стихией у Баля связывается некая трагическая музыка. Однако, что бы ни происходило, поэт верен себе и своим внутренним заветам:

багровая симфония

Не скованный классическим метром Вячеслав Баль порой склонен к парадоксу:

и ненавидишь то к чему стремишься…

Поэт Вячеслав Баль воспринимает бытие как совокупность энергий, которые напрямую родственны музыкальным энергиям. Они не укладываются в силлабо-тонические меры, но от этого не становятся менее ритмичными.

В журнале «Урал» также опубликована подборка стихов Елены Севрюгиной «На пороге вчерашней воды…». Как указывает биографическая справка, Севрюгина наделена высоким профессиональным статусом в кругу литераторов. Например, она работает в престижном электронном издании «Формаслов».

Литературная образованность, поэтическая эрудиция, вероятно, препятствует Севрюгиной как уйти от силлабо-тоники в верлибр, так и остаться в пределах силлабо-тоники. Благодаря своей литературной искушённости, Севрюгина ощущает как эпохальную исчерпанность классического метра, так и пугающе маргинальное место верлибра на фоне русской поэтической классики.

В результате Елена Севрюгина идёт третьим путём: она старается интонационно оживить и ритмически разнообразить традиционный метр, от которого полностью отказаться не может. Один из приёмов Севрюгиной – полный или частичный отказ от знаков препинании при частичном или полном сохранении классического метра и ритма. Указанный приём интересен не столько графически, сколько смыслоразличительно.

Поэт пишет:

посторонним

Неумолимый бег времени – элегический мотив Севрюгиной, родственный также Журавлёвой. Но если у Журавлёвой время связывается со смыслом бытия, то у Севрюгиной оно связывается скорее с ритмом бытия.

Будучи вовлечён в синкретический поток бытия, человек у Севрюгиной освобождается от привычных житейских функций. Не потому ли Елена Севрюгина свободна от знаков препинания, которые сигнализируют о различных людских функциях, формах жизнедеятельности?

Не уходя последовательно от силлабо-тоники, как уходит от неё Журавлёва, Севрюгина включается в поле русской поэтической классики. Например, мотив вороньих глаз у Елены напоминает строки Мандельштама: «Нам с музыкой голубою / Не страшно умереть, / А там вороньей шубою / На вешалке висеть».

Разумеется, житейски невозможная, но поэтически органичная воронья шуба совсем не то же, что вороньи глаза. Тем не менее, у Севрюгиной, как и у петербургского классика, эпитет вороньи, воронья, к чему бы он функционально ни относился, свидетельствует о разрушительном ходе времени, об элегическом начале, родственном также другому петербургскому классику – Бродскому.

Севрюгина пишет:

горчит муравьиное мясо

Литературно искушённому читателю могут параллельно вспомниться строки Мандельштама о Батюшкове: «Только стихов виноградное мясо / Мне освежило случайно язык». Севрюгина воспевает благородную горечь, которая едва ли вполне свойственна винограду. Однако она стихийно заимствует у Мандельштама лирическую прозрачность в сочетании с пастозностью бытия. Подобно тому, как виноград прозрачен, и муравьиное мясо счастливо лишено земной плотности.

Конечно, зачислять Севрюгину в круг подражателей Мандельштама на основании одной-двух строк было бы занятием чересчур скороспелым. Скорее Севрюгина не является продолжательницей исключительно Мандельштама, а принадлежит к той элитарной петербургской культуре поэзии, современной вершиной которого явился Иосиф Бродский.

Помимо отдельно взятого мандельштамовского эпитета вороний, который ни о чём глобально не свидетельствует, в стихах Севрюгиной слышится лирическая депрессия Бродского, его элегическая закваска, его философически скептичное отношение к неумолимому ходу времени.

Принадлежность Елены Севрюгиной к петербургской литературной культуре, к петербургским лабиринтам, обжитым Мандельштамом и Бродским, всё же не мешает авторской самостоятельности Севрюгиной. Например, она создаёт поэтические слоганы, в которых присутствует современность:

всёвпрошломвсёвпрошломвсёвпрошлом

Слова последней из приведенных строк написаны намеренно слитно как бесконечно длящееся эхо минувшего. Елена Севрюгина разворачивает элегическую тему, которая созвучна и Анастасии Журавлёвой. Севрюгина и ещё более – Журавлёва модернизируют элегию, по-новому актуализируя её извечный трагический Хронос.

Также в рубрике «Проза и поэзия» опубликована подборка стихов Романа Смирнова «Поезд издалека».

В своих стихах Смирнов подчёркивает пастозность, предметность и одновременно – таинственную иносказательность бытия:

и есть мужик с лопатой.

За множеством предметных деталей поэт улавливает незримое бытие:

на старой даче.

В данном случае речь идёт, по-видимому, не об акустическом тождестве, а о таинственном взаимном соответствии дождя и чайника. Смирнов, быть может, наиболее ассоциативен из поэтов, опубликованных во 2-ом выпуске «Урала» за нынешний год.

Поэт призывает:

Поднимись до уровня ребёнка…

Приведенная строка содержит парадоксальную компоненту: до ребёнка, который мал, взрослому надлежит дорасти.

Ребёнок, подобно поэту, живёт скорее интуицией, чем логикой. Освобождение от причинно-следственных цепей ведёт Смирнова от силлабо-тонической регулярности к верлибру, которому соответствует ритмическая раскованность – спутница так называемого разорванного сознания…

Поэзии, опубликованной в журнале, вторит рубрика «Слово и культура», где опубликована поэтическая анкета: «Кира Османова и Артём Скворцов отвечают на вопросы рубрики». На вопрос о том, с какого возраста она пишет стихи, Османова отвечает уклончиво: у каждого из возрастов своя психология, поэтому приходится говорить как бы о разных людях, которые пишут разные стихи. Скворцов отвечает на тот же вопрос проще Османовой и говорит, что пишет стихи с ранних лет. Однако осознанное отношение к поэзии как к делу жизни явилось у него в двадцатилетнем возрасте.

Оба поэта единодушны в склонности противопоставлять истинное искусство поэзии тем или иным формам литературной подёнщины или ремесленничества. Однако Османова преимущественно противопоставляет вдохновение труду, а Скворцов противопоставляет истинное искусство литературному ширпотребу. Скворцов свидетельствует о некоей дилемме: «Получить гонорар за рифмованные куплеты на злобу дня, быть облайканным с головы до ног в соцсетях или попытаться создать нечто эстетически значимое и способное относительно долго жить в письменной традиции?..».

В свете поэтических публикаций «Урала» особый интерес представляют ответы двух авторов на вопрос об эстетической природе верлибра и о его легитимности как системы стихосложения. Скворцов, который вообще склонен к простоте, отвечает, что верлибр – есть лишь одна из поэтических техник, которая не лучше и не хуже других поэтических техник. Главное – уметь пользоваться верлибром. Османова отвечает на тот же вопрос о верлибре и более эмоционально, и более замысловато: «Верлибр – это одна из мощных языковых потенций. Опасность состоит в том, что за верлибр нынче выдаётся почти всё, что угодно – зачастую с комментариями об искомой свободе и уникальном авторском видении. Однако ощущение того, что тебя обдурили в антикварной лавке и вместо серебра с историей всучили мельхиор или олово, остаётся. Серебро отличают от подделки, в частности, по звуку. Подлинный верлибр лукав и даётся не всякому. Я не пишу верлибры, потому что не научилась лить серебро. Кто знает, может, когда-нибудь и научусь. Из авторов-среброделов, интересных мне, назвала бы Арто и Десноса».

Османова фактически провозглашает верлибр рискованной и спорной поэтической техникой. Помимо всего прочего, она по умолчанию противопоставляет верлибр русской поэтической традиции. Меж тем, публикуемые в журнале «Урал» силлабо-тонические стихи (прежде всего, тексты Шевченко и Севрюгиной) поневоле вызывают в памяти имена классических русских поэтов и связываются не столько с будущим, сколько с прошлым.

Если поэзия, публикуемая в журнале «Урал», существует в некоем проблемном поле традиционализма и новаторства, то проза «Урала», напротив, вписывается в единый круг чеховских традиций, который с одной стороны относится к хрестоматийной классике, а с другой – предвосхищает XX век. За ним следует и нынешнее столетие… Если реалистическая типизация сопряжена с неизбежной собирательностью, то чеховское письмо житейски конкретно и подвержено влиянию натурализма.

Так, в чеховском русле построена повесть Тани Ман «Рыба Кира плывёт к солнцу». И всё же Чехов, который жил и работал в далёкую от нас эпоху, воздействует на Таню Ман опосредовано. Ман ориентирована не только на него. Ман также испытывает на себе влияние современной женской прозы. Подробно описывая бытовые и социальные мытарства своей героини Киры, которая эмигрировала из России в Израиль, Таня Ман работает в русле современной писательницы-натуралистки Людмилы Улицкой.

По множеству житейских подробностей, которыми Ман (вслед за Улицкой) уснащает свою прозу, естественно заподозрить, что повесть Ман написана на автобиографической основе. Биографическая справка, предваряющая повесть, сообщает, что Таня Ман в 1995 году с семьёй эмигрировала из России в Израиль.

Художественная проза Ман, по языку близкая к документальной прозе, исполнена грустноватого житейского юмора и одновременно житейской мудрости. Показывая, что в Израиле живётся ничуть не легче, нежели в любом другом месте земного шара, показывая, что человеку бывает трудно везде, Таня Ман регулярно прибегает к психическим парадоксам. Так, Ман сообщает, что её героиня Кира (и её вероятное Альтер эго) на хорошем счету у своего начальства на работе. И всё же неявка Киры на работу, обусловленная теми или иными причинами, вызывает у начальства скользкие нарекания. Констатация служебного преуспеяния Киры сопровождает двусмысленная оговорка: Киру на работе хоть и хвалят, но в меру. К тому же служебный авторитет Киры не защищает её от мелких унизительных взысканий дисциплинарного характера. Таня Ман замечает:

«Работа всегда была главной частью ее жизни, убежищем от невзгод и горьких мыслей. Она оставалась единственным, в чем Кира была неоспорима хороша. Не гениальна, нет. Но Кира была той лошадкой, что колеи не испортит и любой воз вытянет.

Вечное чувство вины – вот что грызло душу, пока сын был маленький. Уйдёшь пораньше – не доделал работу. Не уйдешь – забросил ребенка».

Едва ли определение лошадки, которая тщетно силится успеть и здесь, и там для Киры вполне лестно, вполне утешительно. Внутреннее фиаско при внешнем преуспеянии или психическая коррозия, которой подвергается позитивное реноме Киры, неуклонно сопровождает героиню. Она испытывает некоторую оторопь даже там, где она получает повышение по службе. Ман пишет:

«Ведущим программистом Кира была уже пятнадцать лет, а руководителем группы – два месяца. Неожиданное повышение здорово ее напугало, да и поздновато для карьеры, но уж коли поручили, надо исполнять».

В повести тонко обыгрывается то, как внешний успех Киры внутренне неуместен. Вспоминаются строки Пушкина: «И прекрасны вы некстати, / И умны вы невпопад».

Крупные и мелкие неприятности, которые с завидной регулярностью преследуют Киру, словно иллюстрируют неизбежную максиму: неудачливый человек неудачлив во всём.

Претерпевая обидное фиаско на работе, Кира неудачлива и в личной жизни. Ман сообщает: «От долгого срока совместной жизни Кира и ее бывший выработали тактику молниеносного самовозгорания. Самое невинное замечание, взгляд – или даже мысль о том, что это был тот самый взгляд, – запускал фейерверк взаимных обвинений. Развод был, пожалуй, самым разумным предприятием за тридцать семейных лет. Конечно, бывший муж лишился повода говорить, что если бы носки всегда попадали в грязное, то жизнь была бы прекрасна. С другой стороны, бывшая жена не могла более утверждать, что ее существование отравлено узостью чьего-то мышления, сосредоточенного на носках».

Таня Ман литературно смакует бесконечно затянувшийся служебный конфликт. Во-первых, она констатирует, что семейная жизнь Киры подобно кратеру вулкана была внутренне проблемной даже там, где не возникало заметных внешних стрессов. И главное, во-вторых, у Ман является заведомо неразрешимая ситуация: между мужем и женой являются ментальные различия, которые в своей, казалось бы, мелкости непреодолимы и опасны для семьи.

В довершение всех бед Кира неудачно падает, ломает ногу и оказывается в больнице.

Своего рода нагнетание негатива у Ман не носит самодовлеющего характера. Оно несколько парадоксально свидетельствует о неожиданной общности судьбы славянства и еврейской судьбы. Еврейская неприкаянность по-своему воспроизводит русский этнический опыт превратности и коловратности судьбы. Подобно страдальческой участи евреев, русская неприкаянность окрашена религиозно. Тютчев пишет о России: «Удручённый ношей крестной, / Всю тебя, земля родная, / В рабском виде Царь Небесный / Исходил, благословляя». Как ни парадоксально, эти строки Тютчева могли бы быть своего рода эпиграфом к авторскому описанию страданий Киры. Внешне абсурдно и внутренне логично то, что Кира переживает свою еврейскую судьбу в славянском контексте. В повести сообщается о том, что Кира (подобно самой Тане Ман) некогда эмигрировала в Израиль из России. Порой она испытывает ностальгию по оставленной ею удивительной стране…

В контексте взаимоотношений двух религиозных стран, России и Израиля, бытовые страдания Киры приобретают религиозный характер и знаменуют её тернистый путь к Богу. В повести эстетически ненавязчиво, но узнаваемо присутствует авторская мысль о том, что неприкаянность Киры на земле – свидетельство её высшего призвания – восходить к солнцу.

Художественная сила повести заключается в контрастной соотносительности натуралистического текста и религиозно иносказательного смысла. При всём натурализме Тани Ман её произведение носит многослойный притчеобразный характер.

Создавая литературный портрет Киры, Таня Ман выстраивает многофигурную композицию, в которой не все персонажи дописаны и главное – не все они контрастно выявляют, кто такая Кира. Если в классике, например, в пушкинском «Онегине» даже петербургский разносчик, казалось бы, случайное лицо, свидетельствует о том, что такое холодный Петербург и косвенно – о том, что такое Онегин, исчадие Петербурга, то у Тани Ман присутствует некий повествовательный калейдоскоп, звенья которого не всегда взаимно согласованы. В некоторой своей хаотичности писательница отчасти уподобляется своей героине. Персонажей у Тани Ман много – и не все они художественно сгруппированы…

Однако сюжетная и повествовательная эклектика никак не отменяет несомненных художественных достоинств повести, а также – её религиозной силы. Повесть Тани Ман опубликована во 2-м выпуске «Урала» за нынешний год с редакционной пометой «Окончание следует».

Подобно тому, как Кира мается в Израиле, другой выходец из России, персонаж повести Михаила Аранова «Германия смотрит в меня» толком не находит себе места в Германии. Публикация Аранова в журнале сопровождается подзаголовком: «Главы повести «Вернутся ли голуби в ковчег»».

Герой Аранова свидетельствует о себе:

«Моя фамилия – Блаубарт. Я немец, который родился в России. Где и прожил свои лучшие годы. Но где нынче место немцу?».

Поразительно, что немец у Аранова так же неприкаян, как еврейка у Ман. Подобно Кире из повести Тани Ман Блаубарт переживает проблемы с трудоустройством и работой за рубежом. В повести Аранова показан изощрённый немецкий административно-бюрократический аппарат, который ничуть не уступает нашей отечественной канцелярщине. Автор повести проводит прямую параллель между зарубежной и позднесоветской бюрократией. Аранов пишет:

«Мой работодатель, господин Шуман, вдруг удивил меня. Всё было обставлено в лучших немецких традициях. Ритуальная улыбка. Дружеское рукопожатие. Задушевный тон: «Слышал, будто вы ищете работу. Мы тут посоветовались…». Боже мой, как всё похоже: «Мы тут посоветовались с товарищами…». Я еще не знаком с механизмом увольнения на капиталистическом предприятии. Полагаю, что должен получить письмо с уведомлением: «В ваших услугах больше не нуждаемся». Впрочем, это можно сказать и в «задушевной» беседе. Возможно, местные обычаи требуют определенной корректности».

Блаубарт усматривает в немецком коммерческом социуме некую коллективную круговую поруку, присущую и отечественной бюрократической среде.

Сочетание внешней корректности и внутренней жёсткости в немецкой системе трудоустройства связано, в частности, со спецификой канцелярских формулировок, сопровождающих ту или иную должность. Так, например, Блаубарт (подобно Кире в повести Ман) надёжный специалист. Однако формально он числится на рабочей, а не на инженерной должности, что реально препятствует его поступлению на работу.

Деньги нужны всем… Блаубарт мечется в поисках работы – ему всюду отказывают. Кое-где отказ сопровождается всё той же издевательской вежливостью. Блаубарту дают понять, что в принципе специалист он хороший, однако ему не находится места в производстве.

Служебные неудачи Блаубарта в повести тонко увязаны с его семейными неурядицами. Блаубарт вынужден кормить не только себя. У него имеется жена и дочь… Так вот жена в условиях перманентного семейного конфликта при безработном муже устраивается в итальянскую фирму. И хотя формально муж не может против этого возражать (во-первых, потому что у него нет денег, а во-вторых, работа жены в фирме – не есть доказанная измена), обстановка в семье становится всё более тягостной. Это и не удивительно, потому что на работу жену Блаубарта приглашает некий он, и жена уезжает от мужа в Италию, где расположена некая фирма… Всё очень двусмысленно.

Изощрённый абсурд, достойный Кафки, определяет в повести специфически немецкую среду обитания, которая несколько парадоксально соотносится с русской ойкуменой. Тютчев пишет: «Умом Россию не понять…». Однако интригующую непонятность, дословно сумрак, можно ощутить и в Германии. «И сумрачный германский гений…» – когда-то сказал Блок. Таинственное сходство и одновременно – кардинальное различие двух великих стран определяет смысловое поле повести Михаила Аранова. Не случайно главный герой повести – этнический немец, лучшие годы которого связаны с Россией, а едва ли не худшие годы – с Германией. Раннюю пору жизни Блаубарта сопровождает стремление в Германию (на историческую родину), а зрелые годы – ностальгия по России, где Блаубарт появился на свет… Подобно тому, как Кира Тани Ман внутренне мечется между Россией и Израилем, выросший в России этнический немец Блаубарт, герой Аранова, не находит себе надёжного пристанища в Германии.

Русско-немецкая тема присутствует и в рассказе Льва Усыскина «Случай на почтовой станции». У данного произведения имеется и подзаголовок: «Из рассказов Иоганна Петера Айхёрнхена». Сюжет рассказа носит любовно-авантюрный и отчасти детективный характер. Милая авантюристка подбивает своего обожателя на преступления ради любви. Например, ему и ей (как и всем нам) нужны деньги. Красавица, недолго думая, подбивает своего кавалера добывать деньги более чем сомнительными способами.

Поначалу у него и у неё дела идут гладко. Добытые деньги помогают им заставить замолчать назойливые языки, способные изобличить её и его. Однако по мере того, как финансовые аппетиты героини рассказа растут, а преступление становится для неё делом привычным, она теряет бдительность. В конце концов, двух юных преступников обнаруживают, их авантюры заканчиваются для них весьма плачевно.

Впрочем, молодой человек, по причудливому стечению обстоятельств, несёт лишь часть наказания и немалую часть своей жизни (уже после совершённых преступлений) благополучно проводит на свободе. Автор рассказа фактически отрицает прямую причинно-следственную связь явлений, на которой настаивает позитивизм.

За сравнительно нехитрым авантюрным сюжетом произведения угадывается его многомерное смысловое поле. Действие рассказа происходит в петровскую эпоху, когда наблюдается миграция немцев в Россию. Главный герой рассказа Эвальд – этнический немец, волею обстоятельств очутившийся в России. Поэтому у автора появляется своего рода повод на нехитрых сюжетных примерах показать различия русской и немецкой ментальности (проще – русского и немецкого ума).

Примечательны авторские ремарки, сопровождающие рассказ. Так, например, автор замечает:

«Обоих отправили в Симбирск в кандалах. Там судили и приговорили к бессрочной каторге – как это принято в России, где, несмотря на жестокость нравов, удивительно редко осуждают преступников к капитальной санкции».

Перед читателем является многомерная смысловая гамма русско-немецких сходств и различий. О России говорится как о суровой северной стране и в то же время русская душевность исподволь противопоставляется немецкой жёсткости. К тому же, как уже частично упоминалось, неразумному юноше Эвальду удалось хлопотами влиятельных родственников избегнуть официально объявленного наказания.

Рассказ Усыскина остроумно стилизован под авантюрные повести, распространённые в петровское время - прежде всего, под «Гисторию о российском матросе Василии Кариотском», этот известный литературный памятник петровской эпохи. Усыскин по-своему подхватывает тему превратности и коловратности судьбы, заявленную в повестях Ман и Аранова.

Рассказ Усыскина о наказанных любовниках композиционно предваряется его же рассказом «Диплом (снова по канве Николая Байтова)». По-своему воспроизводя гоголевский смех сквозь слёзы, Усыскин параллельно вторит Михаилу Аранову. Подобно тому, как в повести Аранова «Германия смотрит в меня» жить человеку мешают некие бюрократические крючки, бюрократические формальности, в рассказе Льва Усыскина на русском материале показано, как подчас способны досадить человеку канцелярские формальности. Усыскин, как было указано, наследует гоголевский абсурд…

Завязка рассказа настолько же ирреальна, настолько и житейски узнаваема. Некоему зрелому и уже чуть ли не седому человеку, к тому же загруженному делами, звонят (и более чем просто не к месту) сообщают, будто некая комиссия задним числом признала недействительным старый-престарый документ. Как возможно догадался читатель, речь идёт об институтском дипломе персонажа.

Герой рассказа уже много лет работает не по специальности, указанной в дипломе, он забыл про старую бумажку, однако понемногу он оказывается втянут в надуманную проблему, которая всё разрастается…

Однако в рассказе интересна, быть может, не столько сюжетная завязка (при всей её вопиющей абсурдности) сколько психология персонажей. О ситуации с дипломом герою рассказа сообщает вкрадчивый и успокаивающий, отчасти даже ласкающий женский голос, за которым, однако, кроется бюрократическая жёсткость. Помимо шуток герою грозит неприятное расследование – и об этом сообщается убаюкивающим голосом. Он внешне мягок, а внутренне неумолим просто потому, что бюрократическую формальность, какой бы мелкой, даже ничтожной она ни казалась, невозможно просто игнорировать.

При всей склонности Льва Усыскина к сатирическому гротеску, спокойствие и вежливость, которые подчас сопровождают неприятные известия, – есть психофизически реальный, житейски узнаваемый нюанс рассказа Усыскина «Диплом».

По смыслу кажущаяся небылица Усыскина соответствует журнальной рубрике «Без вымысла». В ней помещена публикация Вадима Мраморнова «Несколько дней из жизни пенсионера-юриста». Мраморнов, опытный юрист, рассказывает о любопытных казусах из своей многолетней профессиональной практики. Не впадая в пересказ конкретных жизненных историй, сообщаемых юристом-профессионалом, остаётся заметить: Мраморнов, как никто другой знающий своё дело, словно иллюстрирует пословицу «Закон что дышло». Иные ушлые дельцы способны добиться своего не совсем честным путём, однако, не вступая в противоречие с буквой закона (ведь моральная честность и юридическая честность – не совсем одно и то же). Своего рода лазейку между моральным и юридическим аспектом той или иной сделки подчас используют не совсем чистоплотные люди, – на основании многолетнего опыта свидетельствует юрист на пенсии. Однако, – утверждает Мраморнов, – и дельцов, которые пытаются как бы перехитрить, переиграть закон, можно в судебном порядке вывести на чистую воду, если знать все тонкости закона. Не профессионал их, разумеется, не знает…

Для того, чтобы противостоять жуликам, аферистам, вымогателям, необходима консультация и помощь опытного юриста, иначе дело не пойдёт на лад – настаивает Мраморнов. Попутно он призывает публику не скупиться на юриста, если его помощь понадобится. Меж тем в финансовом отношении юрист (очевидно, не без оснований) оценивает свою работу высоко и не без остроумия констатирует: юрист не белочка, чтоб питаться орешками. Параллельно Мраморнов предупреждает, что клиент, который не захочет толком оплачивать труд юриста, ещё более ощутимо рискует материально пострадать от жуликов.

Тем не менее, в своих мемуарах Вадим Мраморнов упоминает и неплательщиков, которые ухитрялись воспользоваться юридическими услугами. Один из них колоритный персонаж с ноздрёвщиной в характере. Он под разными предлогами уклоняется от оплаты юриста, но не скупясь, покупает себе спиртное.

Публикация Мраморнова, не лишённая литературного остроумия, как бы скользит на грани художественной и документальной прозы.

Таким образом, используя постоянную рубрику «Без вымысла», редколлегия журнала ненавязчиво подводит читателя к мысли, что не выдуманная реальность иногда по-своему художественнее вымысла.

Признаки беллетризированной публицистики присутствуют и в рассказе Олега Рябова «Не нужна мне правда». Публикация Рябова, формально анонсированная как рассказ, сильна не столько образом или сюжетом, сколько авторской мыслью. Она как бы скользит на грани утончённого этического парадокса. Возражая тем, кто хочет знать трагическую правду о сталинских временах (и видит в этом знании свой моральный долг), герой повести парадоксально вызывающе заявляет: «Не нужна мне правда». Этот неожиданный тезис сопровождается в рассказе по-своему убедительной аргументацией: излишнее любопытство, проявляемое нами по отношению к социальным аномалиям прошлого, сродни моральному подглядыванию. Например, если человек, пострадавший при Сталине, под пытками оговорил кого-то из своих родственников или друзей, обнародование означенной информации едва ли общественно полезно – считает Олег Рябов.

Натуралистическая составляющая прозы журнала творчески органично сочетается со смеховой составляющей журнала «Урал». Так, в февральском выпуске «Урала» за этот год опубликован цикл шуточных рассказов Владимира Кочнева «Таксист и семнадцать раз».

В биографической справке упоминается, что Кочнев намерен издать одноимённую книгу.

Кочнев узнаваемо обращается к немецкому жанру шванка. Шванк – это несколько скандальная и даже скабрезная история, в конце которой положено моральное поучение.

В рассказах Кочнева присутствует элемент литературной притчи, располагающий не к предметным деталям, а к синтетическим или собирательным образам, за которыми угадывается не материя, но сущность бытия.

Подобно Рябову Кочнев не чужд этической парадоксальности. Например, в рассказе «Первый удар» описано то, как ранимый и впечатлительный ребёнок, как бы мстя миру, меняется до неузнаваемости и становится агрессивным. В рассказе «Подвиг» описывается школьник хулиган, который став взрослым, попал в тюрьму. Однако его хулиганская силища подчас служит и благим целям… Однажды он спас утопающего, сохранил человеку жизнь.

В ином – документальном – ракурсе смысла на страницах журнала предстаёт подвиг врача, который вернул к жизни человека, длительное время пробывшего в холодной воде. В краеведческом очерке Алексея Карфидова «Медик должен быть человек добрый и честный… К биографии Егора и Матвея Богдановых, первых медицинских работников Невьянска» сообщается:

«Следующий случай нельзя назвать иначе, как врачебным подвигом. В январе 1837 года М.Е. Богданову удалось вернуть к жизни четырехлетнего сына невьянского крестьянина Горбунова, «утонувшего в проруби в заводском пруду, бывшего в воде часа два и вынутого из воды совершенно обмерзшим». Это тем более удивительно, учитывая возможности медицины того времени».

Медицинская тема художественно осмысляется в рассказе Кочнева «Доктор». В рассказе описано как у маленького мальчика возникла некоторая урологическая проблема, однако для того чтобы её решить, пришлось ехать весьма далеко. В описанном Кочневым населённом пункте с поликлиниками дела обстоят плохо. Наконец, когда после долгих и неплодотворных странствий поликлиника всё-таки была найдена, доктор оказался весьма вял и апатичен. Так, на житейски курьёзном примере юмористически описана азиатская инертность, азиатская бездеятельность.

Также в журнале опубликованы рассказы Владимира Кочнева «Таксист и семнадцать раз» (о жёсткости жизни и о прощающей силе любви), «Топор» (об опасностях религиозного сектантства и кликушества), «Поклонница», «Он был настоящим», «Мясник», «Поговорим о Майкле Бине».

Смех в журнале «Урал» (иногда горький смех) сопровождает не только прозу Кочнева, но и драматургию Пулинович. В рубрике «Драматургия» опубликована пьеса Ярославы Пулинович «Житие Федора Михайловича и Алевтины Павловны, или Жаркое ковидное лето». В пьесе Пулинович на фоне мирового абсурда, связанного с мировой эпидемией и другими деструктивными явлениями, выведен персонаж – Фёдор Михайлович, освобождённый женщиной (Алевтиной Павловной) от бытовых нагрузок во имя творческих и личностных начинаний. Однако вследствие попыток быть свободным Фёдор Михайлович впадает в полную житейскую зависимость от Алевтины Павловны, без которой он не может ступить и шагу. В результате происходит фактическое превращение Фёдора Михайловича в собаку. Оно по-своему пародирует метаморфозу булгаковского Шарикова, пусть и на время ставшего из собаки человеком.

Литературная критика и публицистика журнала являет собой развёрнутое приложение к его художественным рубрикам. Так, в рубрике «Критика и библиография» помещена публикация Сергея Боровикова «Запятая – 14».

Строя свою публикацию в русле свободного эссе (и включая в неё письменные реплики единомышленников и оппонентов из ФБ), Боровиков пишет, что различные произведения Булгакова соответствуют различным возрастам и состояниям человека. Признавая Булгакова величайшим писателем, вершины отечественной драматургии минувшего века Боровиков связывает не с ним, а с Эрдманом и Вампиловым.

В журнале немало киноведческих публикаций. В рубрике «XX век: повторение прошлого» помещена статья Фёдора Шеремета ««Пиковая дама» в дореволюционном кино». Автор подробно анализирует пути экранизации знаменитой повести Пушкина и, в частности, пишет о том, как на экранное воплощение «Пиковой дамы» влияло музыкальные построения Чайковского.

Работа Шеремета выдержана академически безупречно. Кроме того, Шеремет знакомит читателя с уникальным материалом.

Ретроспективной работе о кино в текстовом корпусе журнала контрастно вторят публикации современной киноведческой рубрики «Волшебный фонарь». Рубрика содержит две рецензии на следующее явление современного кино: «Вертинский». Сериал. Россия, 2021. Реж. Авдотья Смирнова. Валерий Исхаков в своей рецензии на сериал «Легенды не умирают» позитивно подчёркивает в сериале не эмпирическую, а творческую биографию Вертинского – правду личности, которая способна иногда противоречить внешним фактам. Сергею Белякову, как указывает редколлегия журнала, сериал не понравился. Позиция Белякова контрастирует с позицией Исхакова. В своей рецензии на сериал «Танец без движения и музыки» Сергей Беляков пишет, что в добротно сделанной большой кинокартине не хватает жизни, не хватает ритма и не хватает мелодии. Тем не менее, Беляков позитивно отзывается о Филимонове в роли Вертинского и прочит Филимонову дальнейший экранный успех.

Наряду с киноведческими работами журнал содержит рецензии на произведения русской и зарубежной литературы. Немало публикаций имеется в рубрике «Толстяки на Урале: журнальная полка».

Первая публикация: Станислава Секретов «Нет, дружок, это Россия…» (Женя Декина. Кропаль. – «Дружба народов», 2021, № 8). Секретов замечает, что Декина пишет о мире, где и тайно благонамеренные люди зависят от криминальных законов. Поэтому и отрицательные персонажи Декиной подчас вызывают читательское сочувствие.

Вторая публикация: Роман Сенчин «Живёт человек…» (Борис Екимов. Жить хочу… – «Новый мир», 2021, № 8). Сенчин акцентирует несколько старообразный реализм Екимова, его противостояние модерну и в то же время способность Екимова традиционным путём воспроизводить современные реалии…

Третья публикация: Владислав Толстов «Душа могущественнее судьбы» (Илья Крупник. Библиотека в саду. – «Звезда», 2021, № 1). Толстов (с конкретным перечислением писательских имён) взаимно разграничивает литературу первого, второго, третьего ряда. Далее критик несколько парадоксально замечает, что незаслуженно забытая литература третьего ряда подчас наиболее полно и непредвзято отображает советскую действительность. Именно к такому познавательно полезному чтению Толстов относит произведения Крупника.

К рубрике, посвящённой произведениям русских писателей, прилагается рубрика «Иностранный отдел». В ней содержится следующая публикация: Сергей Сиротин «Трудная стабильность» (о книге: Цици Дангарембга «Безутешная плоть». М.: Эксмо, 2021). Сиротин подчёркивает, что значительная по таланту и масштабности писательница явилась в Зимбабве – государстве, где отсутствуют влиятельные литературные традиции.

Говорится также о том, что в государстве Зимбабве писательница играла оппозиционную роль, хотя творчество писательницы не сводится к оппозиционной деятельности, а отчасти – и противостоит ей.

Особняком в корпусе 2-го выпуска «Урала» за нынешний год стоит следующая публикация: Василий Ширяев. «Бери шинель like a Rolling Stone». Из материалов камчатского летовского семинара № 7. В публикации говорится о несколько парадоксальном сочетании советского ретро с инфернально поэтической стихией в творчестве Летова.

Литературная критика в журнале «Урал» служит двоякой цели. Она существует и в качестве письменного мастер-класса современной литературы, и в качестве совокупности письменных уроков классики.

Поэзия журнала ориентирована на связь времён, распад которой некогда оплакивал шекспировский Гамлет. В свете литературных традиций прошлого создать поэзию настоящего и будущего – вот к чему устремлены поэты, публикуемые в «Урале».

Современная поэзия в журнале «Урал», будь то силлабо-тоника или верлибр, ориентирована на личностные ценности, за которыми будущее. Человечество устало от глобальных проектов и от сопряжённой с ними монументальной эстетики. Стихию поэзии в «Урале» определяет душа человека с её внутренними запросами и непреходящими ценностями.

Проза журнала содержит несколько парадоксальное сочетание приёмов натурализма с религиозной антропологией. Стремясь не употреблять имя Божие всуе, прозаики журнала всё же воспринимают человека в качестве скрытого подобия Абсолюта. В своих трудах и страданиях, переживаемых на земле, человек ищет утраченный Эдем – свидетельствует проза журнала «Урал».

Проза журнала отчасти формирует и смысловое поле поэзии, помещаемой в «Урале». Человек стоит перед лицом вечности и в то же время он свободен – эта внутренняя презумпция определяет требовательность и в то же время милосердие к человеку, качества, которые обнаруживают авторы многоразличных публикаций журнала «Урал».

---

ЧИТАТЬ ЖУРНАЛ

---

Pechorin.net приглашает редакции обозреваемых журналов и героев обзоров (авторов стихов, прозы, публицистики) к дискуссии. Если вы хотите поблагодарить критиков, вступить в спор или иным способом прокомментировать обзор, присылайте свои письма нам на почту: info@pechorin.net, и мы дополним обзоры.

Хотите стать автором обзоров проекта «Русский академический журнал»? Предложите проекту сотрудничество, прислав биографию и ссылки на свои статьи на почту: info@pechorin.net.

---

 

Родился в Москве 15 февраля 1967 года. В 1993 окончил филфак МГУ (отделение русского языка и литературы). Там же поступил в аспирантуру и в 1997 защитил кандидатскую диссертацию по лирике Пушкина 10 - начала 20 годов. (В работе реализованы принципы лингвопоэтики, новой литературоведческой методологии, и дан анализ дискурса «ранней» лирики Пушкина). Кандидат филологических наук, член Российского Союза профессиональных литераторов (РСПЛ), член ЛИТО Московского Дома учёных, старший научный сотрудник Государственного историко-литературного музея-заповедника А.С. Пушкина (ГИЛМЗ, Захарово-Вязёмы). В 2010 попал в шорт-лист журнала «Za-Za» («Зарубежные задворки», Дюссельдорф) в номинации «Литературная критика». Публикуется в сборниках ГИЛМЗ («Хозяева и гости усадьбы Вязёмы», «Пушкин в Москве и Подмосковье»), в «Учительской газете» и в других гуманитарных изданиях. Живёт в Москве.