«Роман-газета» № 3-4, 2022

«Я молча узнавал России неповторимые черты…». Судьбы людей и судьбы государства

«Роман-газета» – академическое издание, которое художественно полноценно и в то же время социально ориентировано. В определении «роман», которое отнесено к газете, в структуре издания содержится доля условности. Фактически текстовый корпус издания не ограничен жанром романа, но ориентирован на прозу – спутницу эпоса с его обращённостью к социуму (и во вторую очередь – к частному бытию).

В соответствии с профилем издания 3–4 выпуски «Романа-газеты» за нынешний год ориентированы на социально значимые темы современности, которые согласуются с опытом истории. Основные темы 3 выпуска – родина и чужбина, семья и социум, религия и социум (повести Сергея Козлова – «Соображения на троих» и др.). Основная тема 4 выпуска – война в Афганистане и Россия рубежа 80-90-х годов (роман Александра Бархатова «Операция «Шахматист»»).

Содержание 3 выпуска «Романа-газеты» за нынешний год: повести Сергея Козлова «Соображения на троих», «Плацебо», «Зона Брока».

Содержание 4 выпуска «Романа-газеты» за нынешний год: роман Александра Бархатова «Шахматист».

Содержание 3 выпуска «Романа-газеты» за нынешний год: повести Сергея Козлова «Соображения на троих», «Плацебо», «Зона Брока».

Сергей Козлов, автор повестей «Соображения на троих», «Плацебо», «Зона Брока» является признанной литературной знаменитостью. Как указывает биографическая справка, по произведениям Козлова снимаются фильмы. Сам Сергей Козлов – главный редактор журнала «Югра» и член Союза писателей России.

Различные повести Козлова объединены общим смысловым полем. На различных сюжетных примерах автор системно противопоставляет русскую душевность и русскую религиозность европейски-американской прагматике. Причём она понимается писателем не столько в общественном русле, сколько в метафизическом ключе, в параметрах религиозной эсхатологии. Не случайно центральные герои повестей Козлова, как и значимые герои Лескова, нередко являются духовными лицами.

Так, в повести «Соображения на троих» выведен русский юродивый, он же неунывающий отшельник, Иоанникий. Родом он из русского посёлка Нижняя Тавда. Малая родина отшельника описана как почти райское место, где, находясь ещё в миру и под светским именем, герой повести узнаёт, что такое настоящее счастье. Сызмальства Сергей (так исходно зовут отшельника) был влюблён в девушку Веру, она отвечала ему взаимностью и оба испытывали неземное счастье. Оно было так велико, что при всей несказанной красоте Веры, среди сверстников Сергея не оставалось место для ревности и зависти – настолько он и она были созданы друг для друга.

Но вот Сергея призывают в армию. Молодые так счастливы, что Вера не хочет отпускать Сергея в армию. Однако он уходит служить из соображений патриотического долга. Свою малую родину, Нижнюю Тавду, где зародилось чувство к Вере, Сергей связывает с Россией как целым и не помышляет уклониться от армии.

Относительно вскоре к невесте приходит известие, что её жених погиб. Проходит время и Вера, деваться некуда, выходит замуж за бизнесмена. В символическом смысле с бизнесменом связывается та европейски-американская прагматика, против которой выступает бывший Сергей и нынешний Иоанникий. За годы безвестных странствий он успел побывать на чужбине, познал, что такое современный капитализм. И возвращение на родину, в отечественную глубинку для него почти равнозначно возвращению в утраченный рай. Подвиг молитвенника в повести, подвиг, который берёт на себя бывший Сергей, по масштабности, по значению равновелик личному счастью.

Как православный пастырь, познавший боль и способный снисходить к слабостям ближнего, а кроме того, способный балагурить – облекать религиозные истины в остроумную форму – Иоанникий противопоставляется местному священнику отцу Дмитрию. В отличие от Иоанникия отец Дмитрий последовательно строг, хотя и расположен к дружбе со своим религиозным коллегой, со своим духовным братом.

Мы имеем дело с двумя религиозными типами: отец Дмитрий прост и серьёзен, а Иоанникий склонен к юродивым парадоксам. Козлов пишет (С. 27):

– Так сразу все вместе, друг за друга! – развёл руками монах».

В повести Козлова присутствует отдалённая едва узнаваемая аллюзия на памятник древнерусской литературы – на «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона. Двигаясь вослед Иллариону, современный автор связывает с обликом отца Дмитрия закон, а с обликом и ликом Иоанникия благодать. В отличие от закона благодать подчас иррациональна и способна вызвать удивление.

Отец Дмитрий присутствует на повествовательной сцене как фигура, которая контрастно оттеняет внешние чудачества Иоанникия. За ними стоят религиозные прозрения. Тем не менее, последовательной антитезы двух религиозных типов и двух пастырских характеров Козлов не создаёт. Отец Дмитрий в повести (в отличие от Иоанникия) не вполне прорисован. (Читателю известно только то, что он строгий и этим пугает своих прихожан).

Не во всём убедительно явлен читателю и Иоанникий. Он всё время общается с населением посёлка, помногу играет с детьми, подчас ведёт себя просто как человек неопределённых занятий (хотя и наделённый незаурядным умом). В чём его собственно религиозный подвиг, из повести не совсем ясно. Меж тем, мы знаем, что русские юродивые могли в холод ходить босыми и вообще нести тяготы, страдания и труды, попросту непосильные для обычных людей.

Художественно остроумный, но временами чересчур светский имидж Иоанникия способствует безмятежной картине жизни в Нижней Тавде. Насколько она правдоподобна, вопрос открытый. Разумеется, автор вправе создавать и книжную идиллию, не копировать суровую реальность, но идиллия как фантазия всё-таки требует скрытой пометы литературной условности, тогда как повествование Козлова изобилует узнаваемыми историческими реалиями.

И всё же Ионникия, при всей его, казалось бы, беззаботности сопровождает, почти преследует страдальческое прошлое. (В повести «Соображения на троих» присутствует мотив жизненных испытаний).

Наряду с Иоанникием к типу религиозного страдальца относится также отец Алексей из повести Козлова «Зона Брока». В результате тяжёлой травмы, полученной до пострига, на войне, отец Алексей лишился дара речи, но обрёл особое смирение и особую глубину молчания. Эти таинственные качества отец Алексей перенял у своей благочестивой матери. Показателен её диалог с иностранцем о преподобном Сергии Радонежском (С. 77):

– Глубины? – так и не понял иностранец, остановившись в раздумье».

Тихий отец Алексей по признаку внутренней свободы по религиозному типу родственен Иоанникию, при всём, казалось бы, его балагурстве.

Рядом с Иоанникием подчас являются загадочно-многомерные персонажи… Так, в повести «Соображения на троих» фигурирует врач, который незаменим и непревзойдён в профессиональном отношении, но не чужд слабости к спиртному. Однако она, как следует из сюжета повести, вызвана русским страдальчеством, а потому простительна.

При всей глубине и многомерности характеров, выведенных на повествовательную сцену, в повести Козлова местами не хватает сюжетной динамики, сюжетной интриги. Точнее, она заканчивается там, где выясняется, что Иоанникий родом из Тавды. Нового поворота событий нет, и его не предвидится по логике авторского сюжета. В результате читателю является пленительный мир отечественной глубинки, где ничего не происходит, но сохраняется видимость событий.

Например, к Иоанникию приходит сотрудник Госбезопасности и задаёт ему скользкие вопросы о его связях с Америкой. Однако из контекста повести ясно, что Иоанникий Америкой разочарован. Отшельник, смиренно доживающий свой век в русском посёлке, для Госбезопасности профессионального интереса не представляет, что становится понятно и человеку из органов при встрече с монахом Иоанникием (его собеседник человек профессионально опытный и отнюдь не глупый).

Сюжет в завершении повести или несколько возвращается вспять (к ранним годам Иоанникия) или словно буксует, что, однако, не препятствует глубине характеров, изображаемых Козловым.

Повесть «Плацебо» в текстовом корпусе 3 выпуска «Романа-газеты» за нынешний год стоит несколько особняком. Произведение Козлова содержит элемент детектива и строится несколько парадоксально – как авантюрная и одновременно сентиментальная повесть. По сюжету она исполнена неожиданности, а по смыслу не чужда некоторой доли прекраснодушия, неотделимой от всякой семейной идиллии.

Завязке повести соответствует романтическое знакомство двух людей – её и его. Она проницательно замечает, что умудрённая жизнью мужская личность нуждается в сердечном понимании (и не в первую очередь ищет внешних примет красоты). Постепенно выясняется, что он и она подходят друг другу по сердечным признакам. Их вступлению в законный брак, а со временем и венчанию способствует встреченная ими бездомная девочка, которую они подумывают удочерить. Если флирт в принципе предполагает нюансы и оттенки свободно длящейся фривольной дружбы (которая обе стороны ни к чему чрезмерно не обязывает), то семейственный серьёз подразумевает честное недвусмысленное соотношение её и его, их обязанности по отношению друг к другу. Девочка, которая встретилась ему и ей на жизненном пути склоняет его и её поскорее создать семью. Параллельно появляется священник (он же – друг главного персонажа). Священник склоняет молодых венчаться и совместно нести жизненный крест (к которому, разумеется, относится и воспитание бездомной девочки). Понятно, что и она ставит пару в зависимость от себя: если молодые не возьмут на себя заботу о ребёнке, девочка может погибнуть – и это будет на совести тех двоих, которые, может быть, и не собирались немедленно жениться.

Он, человек сознательный, готов немедленно исполнить благое намеренье, к которому его располагает совокупность обстоятельств. Тут-то и являются изощрённые бандиты, которые опережают героя повести и оформляют опеку над девочкой. Конечная цель злодеев – продать девочку «на запчасти» богатым иностранцам. Однако юридически к бандитам придраться трудно, по бумагам они оформили всё правильно, а их ужасное намеренье попросту недоказуемо.

Так, в новом сюжетном ключе является типичное для Сергея Козлова противопоставление русского бескорыстия (окрашенного религиозно) западноевропейской прагматике (окрашенной атеистически). При всём том, эпизод повести, в котором главный герой низлагает бандитов далеко не самый убедительный во всём произведении. Во-первых, то, что опытные бандиты под моральным давлением честного персонажа так легко отказались от своей добычи, попросту не правдоподобно (ничем не объяснимо). И главное, во-вторых, повествование ведётся от лица главного персонажа; поэтому рассказывая, как он отвадил злодеев от девочки, он поневоле героизирует сам себя (что выглядит едва ли вполне изящно и вполне убедительно).

И всё же к моральному облегчению читателей злодейству (по не вполне понятным причинам) не суждено совершиться.

Остросюжетное построение повести сопровождается некоторой бедностью изображаемых автором характеров. Так, например, директор детдома, откуда он и она вызволяют девочку, а также соседка главных героев по квартире – суть лица, наделённые экзотическими именами и колоритной внешностью. Они визуально ярки. При всём том, их поведение этически позитивно, но житейски банально. Оба упомянутых персонажа, как могут, поддерживают новообразованную семью в её противостоянии бандитам.

Повесть «Плацебо», написанная, казалось бы, на общественно нейтральный сюжет, исподволь вторит нынешнему официальному патриотизму. Девочке в повести иносказательно соответствует Россия, которая нуждается в защите, а бандитам – те, кого официально считают иностранными агентами. В повести Козлова речь идёт о неких чужаках, которые внедрились в отечественный социум для того, чтобы вершить тёмные дела. Речь идёт, конечно, не о буквальном совпадении бандитов с иностранными агентами в официальном понимании термина (это было бы просто абсурдно). Тем не менее, художественно не случайно, что бандиты, которые заинтересованы в похищении девочки (под благовидным предлогом), работают на руку неким таинственным иностранцам. По авторской логике (которая едва ли является единственно возможной) банальные бандиты и сторонники либерально-европейских ценностей сосуществуют в некоторой смысловой смежности.

В русле нынешнего официального дискурса автор повести реанимирует коллективный образ зарубежья как врага, известный читателю едва ли не с советских времён. Напрашивается наблюдение: где появляется государственная идеология (пусть и фрагментарно), там вызревает и художественная литература, которая как бы иллюстрирует официальную версию тех или иных событий и явлений.

Сергею Козлову фактически вторит Александр Бархатов, автор романа «Операция «Шахматист»», опубликованного в 4 выпуске «Романа-газеты» за этот год. Однако если Козлов, изображая прошлое и настоящее страны, ориентирован на современность, то Бархатов идёт путём советского ретро, мысленно перемещаясь из настоящего к сравнительно недавнему прошлому страны. Так авторское внимание Бархатова сосредоточено на событиях, прямо или косвенно связанных с войной в Афганистане…

С ретроспективной направленностью романа Александра Бархатова согласуются и биографические данные о писателе, помещённые в журнале. Бархатов родился в 1957 году, что согласуется с имиджем Бархатова- восьмидесятника. Не случайно в 1988 году он снимает свой первый документальный фильм «По линии жизни», посвящённый войне в Афганистане.

В своём многомерном художественном построении Бархатов следует узнаваемому классическому образцу – «Войне и миру» Толстого. Наш современник заимствует у литературного классика не только принцип многофигурной композиции, но также контрастную соотносительность двух сфер социального бытия. У Толстого выступают, с одной стороны, Наполеон и Кутузов, которые буквально движут народами, а с другой – частные лица, брошенные в круговорот истории, например Пьер Безухов, Андрей Болконский или Наташа Ростова.

Наш современник заимствует у Толстого принцип романа-эпопеи. В книге Александра Бархатова «Операция «Шахматист»» присутствует показ частного бытия на монументальном фоне истории. Показательно название романа: оно свидетельствует не только о личной доблести ребят, которые воевали в Афганистане, но и многоходовых планах КГБ, о закрытых военных разработках, которые велись в коридорах власти, в кабинетах тогдашнего КГБ (и нынешнего ФСБ). В романе показано, как закадровые по отношению к войне в Афганистане усилия КГБ исподволь воздействуют на ход тогдашних исторических событий. Интеллектуальные схемы, которые разрабатываются в коридорах власти, оборачиваются реальной кровью новобранцев, брошенных сражаться в Афганистан.

Напрашивается ещё одна параллель с русской классикой. Лермонтовский Печорин как-то заметил в своём личном дневнике: «Идеи – создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара». Вполне в печоринском русле военные разработки КГБ у Александра Бархатова ни в коей мере не являются просто кабинетными фантазиями или умственными потугами людей, далёких от реальности. Напротив, работа КГБ и подвиги новобранцев в совокупности предстают как необходимые составляющие органически двуединой структуры власти, направленной от идеи к действию. Фигурально выражаясь, армия и Госбезопасность выступают в совокупности как тело и мозг единой страны, как составляющие единого существа.

Не случайно в романе подчёркивается, что КГБ – это организация, которая постоянно находится начеку. Один из персонажей романа говорит (С. 22): «Там, Ванин, никогда не спят».

Бессонные труды сотрудников упомянутой организации в романе как бы приравниваются к подвигам юных бойцов несмотря на то, что планы КГБ, хранящиеся на бумаге и в головах сотрудников Госбезопасности, носят внешне бескровный характер.

Сложно устроенный двуединый военно-административный аппарат в романе показан с консервативно государственных позиций. Бархатов замечает (С. 9):

«Еще в роте говорили о беспределе в стране, в Союзе. Забастовки, прилавки пустые. Ворьё сплошь. Куда-то ведь всё делось. Большинство пацанов решили после службы пойти в милицию, наводить порядок. Если надо – железной рукой. Демократия – все за. А на деле-то как быть? Даже офицеры шушукались: весь выбор в жизни дома – с ворами или против воров».

Ссылаясь на консервативные настроения в армии, автор практически напрямую утверждает, что горбачёвская либерализация жизни страны неминуемо вела к росту преступности. Параллельно автор сетует на ренегатскую практику в военной сфере (С. 9): «Вывод войск уже объявили. Догнули свое америкосы. Так мы на кого здесь пашем? За тех, кого все равно порешат. И тут бардак. И дома».

Упомянув о том, что рядовые военные являются жертвами некоего исторического безвременья (становится непонятно, за кого они сражаются), автор выстраивает многоходовую художественную интригу. В её параметрах личные подвиги главного героя романа, новобранца Алексея Санина, отправленного в Афганистан, не изолированы от движения истории. Они суть некое необходимое звено в сложной борьбе структур Госбезопасности против происков Америки (и косвенно против Горбачёва).

Заняв отчётливо консервативную позицию, автор романа, тем не менее, всемерно избегает ходульной героики. Положительные персонажи Бархатова, патриоты, занимающие различные ступени общественной лестницы, – это люди, наделённые некоторыми житейскими слабостями и способные ошибаться. Однако подчас негероические черты персонажей Бархатова как раз и делают их живыми и настоящими в противоположность неким надуманным храбрецам. Авторская интенция двуедина: внутренне поддержать всех, кто был на стороне России в период Афганской войны, но избегнуть фальшивых фанфар, избегнуть ложного пафоса.

Так, на повествовательную сцену Бархатовым выведен подполковник КГБ Василий Верченко. Именно ему вверена ответственная операция «Шахматист», направленная на перехват иностранного агента Дэвида Баттера (угадывается перекличка с нашими днями официальной борьбы против иностранщины, знакомая нам и по повести Козлова «Плацебо»). Едва ли не с самого начала романа Верченко фактически проваливает ответственную операцию, Баттер ускользнул от преследования, и конечно, Верченко нагорело от его прямого начальства. «Генерал-майор Катков был вне себя» (С. 5) – эпически замечает автор, повествуя о человеке, который стоит над Верченко в служебной иерархии и контролирует его работу. Тем не менее, Верченко не унывает и отыскивает в сложившейся ситуации позитивные стороны: хотя агент не пойман, операция «Шахматист» не стала известна за границей. А значит, скрытую работу можно продолжать.

Временное и частичное фиаско ответственной операции происходит на всех уровнях служебной иерархии и распространяется на рядового Санина. Он еле ушёл от гибели, балансировал на грани жизни и смерти, физически серьёзно пострадал, но был среди тех, от кого ушёл Дэвид Баттер. Во всяком случае, Санин оказался косвенно причастен к несостоявшейся операции «Шахматист».

В соответствии с логикой книги Бархатова кровь Санина – есть результат своего рода идейных ошибок, допущенных в тогдашнем КГБ. На примере Санина автор показывает, как различны и взаимосвязаны те или иные звенья властной вертикали. Талант писателя выражается в согласованности фактов частной жизни, к числу которых относится ранение, полученное Саниным, и фактов работы (или, в данном случае, некоторой недоработки) органов Госбезопасности. Напрашивается цитата из стихов Маяковского о Ленине: «И от шахмат / перейдя / к врагу натурой, / в люди /   выведя / вчерашних пешек строй, / Становил / рабочей – человечьей диктатурой / над тюремной / капиталовой турой». В данном случае, Бархатов мысленно переходит от шахмат и шахматиста к реальному человеку из плоти и крови – к Санину, своего рода жертве политических шахмат.

Мысленно перемещаясь от общего к частному, писатель повествует о детстве своего персонажа. В раннюю пору Санин был влюблён в девушку Свету, которая (выразимся языком Есенина) была ему песня и мечта. В повести акцентируется не просто красота Светы, но своего рода параллелизм Светы и Родины, которую солдату следует беречь и защищать. Однако некоторое искривление жизненной линии Санина, полученная им тяжёлая физическая травма поневоле ставит под вопрос и его будущее счастье со Светой. Санин попадает в военную больницу, где его отхаживает медсестра Таня.

Понятно, что Санин, как и другие бойцы, оказавшиеся в больнице, нуждается в женском присутствии и в женском плече. Словом, Таня поневоле начинает занимать в жизни Санина место, исходно предназначенное Свете. Отроческая мечта Алексея фактически оказывается поруганной – однако автор считает этически недопустимым осуждать за измену Санина, находящегося в экстремальной нечеловеческой ситуации. Бархатов лишь эпически повествует о том, что происходит с раненным бойцом (избегая поспешного суда).

Неизбежное человеческое несовершенство новобранца Санина в романе параллельно неизбежным во всякой работе ошибкам Верченко, подполковника КГБ. Меж тем, этическое заблуждение приводит Санина к тяжёлой сердечной травме. Как это бывает с пылкими людьми, неопытными в любовных делах, Алексей в интимно решающий момент поторопился и безнадёжно скомкал свои отношения с Таней. Однако испытывая моральные угрызения, Санин, как это бывает в жизни (и не всегда бывает в литературе), всё же находит в себе силы, вернувшись на Родину, наладить отношения со Светой, а со временем и жениться на ней. Автор на стороне персонажа в политическом смысле. И однако, он изображает того же персонажа, Санина, нравственно не безупречным.

Собственно события, которые происходят до демобилизации Санина, соответствуют фактическому прологу романа (хотя формально рубрика «Пролог» у Бархатова отсутствует). Последующие события романа развиваются в одном – трагическом (или всё-таки трагикомическом?) направлении. Мужественно перенеся ранение, Санин и в, казалось бы, мирных условиях продолжает нести непростые кресты. Страна, управляемая Горбачёвым (которого Бархатов по умолчанию считает ренегатом), не вознаграждает Санина за его воинские подвиги и фактически выбрасывает его на обочину истории.

Так, Санин, который вынужден чем-то зарабатывать и кормить семью, волей-неволей погружается в ту новую экономическую реальность, которая постепенно складывается в горбачёвско-ельцинский период жизни страны. Алексей попадает в торговую среду, которая сосредоточена близ метро «Юго-Западная» (на коммерческом сленге эта территория называется «южка»). На пресловутой «южке» и Санин открывает свой ларёк, познаёт азы малого бизнеса. Они даются Алексею с неимоверным трудом и страданием.

Так, например, в романе с едким литературным остроумием описано, как Алексею требуется провести в свой ларёк электричество, но сделать это в тогдашних условиях неимоверно трудно. Просто подвести к ларьку провод от общегородской электросети невозможно безнаказанно, а оформить электричество официально – дело практически неподъёмное, требующее затраты нервов и сил, а также подготовки множества бюрократических документов. Параллельно Санина из его ларька пытаются выжить некие криминальные силы. Психологически и социально Алексей чувствует себя не нужным в той России, в которую он вернулся из афганского пекла.

Итак, пришедшего с войны героя, с одной стороны, преследует неповоротливая государственно-бюрократическая машина, а с другой – расплодившаяся на рубеже 80-90-х криминальная шушера. На эпохальном сленге её представители именуются «малиновыми пиджаками».

Проблема заключается не только в том, что Алексею трудно функционально вписаться в бизнес. Проблема лежит глубже и состоит в том, что правительство вывело войска из Афганистана, а значит, всё, что делал Алексей на чужбине, обессмысливается. И даже если решение правительства о прекращении затянувшейся войны считать правильным, Санину от того не менее обидно. Против кого и за что он воевал? Он мог бы сказать о себе словами Есенина: «Кого позвать мне? С кем мне поделиться, / Той грустной радостью, что я остался жив?».

Попутно напрашивается неожиданная параллель романа Бархатова «Операция «Шахматист»» с повестью Макина «Французское завещание». У Макина есть страшный исторический эпизод. Главный герой, от лица которого ведётся повествование, наблюдает над тем, как инвалидов Великой Отечественной войны свозят на далёкий остров, чтобы они «не портили» сияющий вид послевоенных улиц. На эпохальном сленге этих «ненужных» инвалидов называют «самоварами».

Нечто подобное происходит и с Алексеем Бархатова: он становится социально не востребованным и социально неудобным.

Разумеется, Алексей в отличие от инвалидов полон жизненных сил. Его в своё время выходила медсестра Таня. И, однако, на протяжении своей воинской службы Санин ходил буквально в миллиметре от смерти. Не приходится говорить о том, что он был потенциальным инвалидом войны. Бархатов пишет не только о том, что произошло с Алексеем, но и о том, что могло бы с ним произойти в военных условиях (С. 1):

«Пришёл страх. Еще не те крайние судороги, которые топят сознание и выбрасывают мочу. Это-то он не раз видел со стороны, у погибающих рядом. Нет. Он пока соображал и… упирался. Но показалось, что если еще раз разинет рот, то вместе с песком и солеными сгустками крови из него вырвутся внутренности, и это будет конец».

По авторской логике Бархатова, и у Санина, как у инвалидов войны, описанных Макиным, имелся бы очень слабый шанс на социальное выживание, если бы Алексей вернулся с войны искалеченным физически (а не только морально). И подобно тому, как инвалидов у Макина изгоняют чуть ли не на необитаемый остров, Санина у Бархатова страна фактически выживает… за рубеж.

Продолжая делать успехи в бизнесе, но будучи не вполне способен прижиться в новой России, Санин вступает в крупную русско-французскую корпорацию. Она занимается бизнесом, связанным с производством самолётов.

Параллельно в романе показано то, как КГБ сложно внедряется в означенную корпорацию, тайно контролирует её и продолжает вести свою неутомимую борьбу с теми, кого считает врагами России.

Изображая крупный бизнес-центр, Александр Бархатов прибегает к приёмам производственного романа и одновременно – политического детектива. (Художественно не так уж принципиально, что традиционное место производства – например, завод – у Бархатова занимает бизнес-центр, так же связанный с производством). Не надо объяснять, что элемент детектива, привходящий в производственные будни современного мира, у Бархатова напрямую связан с продолжением операции «Шахматист», о начале которой было заявлено в начале романа.

Изображаемые в романе коллективные структуры, будь то бизнес-сообщество или вездесущий КГБ, периодически как бы заслоняют изображаемые в романе характеры. Даже Санин, один из главных героев романа, изображён не столько как частное лицо, наделённое бессмертной душой, сколько как жертва общественных катаклизмов эпохи.

Роман заканчивается на щемящей, почти душераздирающей ноте, однако она связана не столько с Алексеем лично, сколько с Саниным как неким трагическим звеном во взаимоотношениях России и Европы. Концовка романа почти безысходна.

Вот Санин летит из Парижа на Родину. Автор пишет (С. 112):

Сидящая напротив молоденькая аэрофлотовская стюардесса, старательно пристегнутая ремнями крест-накрест, сочувственно посмотрела на ухоженное лицо мужчины в дорогом пиджаке: «Впарили богатенькому французу копеечный сувенир в дорогой упаковке, а он небось думает, что есть в этой игрушке загадочный русский смысл»».

Комментарии почти излишни. Санину «светит» двойное, русско-французское гражданство. Он настолько адаптировался к европейскому стилю и образу жизни, что стюардесса принимает его за француза. Но читателю (который знает о Санине значительно больше, нежели стюардесса) отчётливо ведомо: страна подчас не помнит и не чтит своих героев. Так и Санин на протяжении романного действия был фактически вытеснен за рубеж подобно тому, как «самовары» Макина (инвалиды войны) были вытеснены с послевоенных улиц…

При своей консервативно-патриотической закваске, Александр Бархатов фактически противопоставляет тихий героизм Алексея Санина усилиям тех, кто делает успешную государственную карьеру. Санин мог бы сказать о себе словами Есенина: «В своей стране я словно иностранец…». И всё же едва ли не под французской личиной скрывается истинный патриот – Санин. В романе ему противопоставляются ложные патриоты – и среди них даже те, кто имеет самое прямое отношение к обществу «Память», казалось бы, обращённому к русской старине. Так, в романе присутствует эпизодический, но колоритный женский персонаж. Сообщается о даме, которая некогда входила в общество «Память» – сделала на этом успешную карьеру и обогатилась, со временем перестав толком узнавать своих соотечественников (и бывших друзей).

Меж тем, Алексей Санин, при своём традиционном патриотизме, в романе человек едва ли не гонимый. Так, неординарно писатель разворачивает в романе государственно-патриотическую тему.

Судьба рядового Санина, который со временем становится бизнесменом международного уровня, является в масштабах почти планетарных, охватывает Исламский мир, Россию и Европу. Тем не менее, в романе спорадически является повествовательная специфика, едва ли понятная широкому читателю. Так, в начале романа подробно описывается то, как именно и в какой мере бронежилет (на военном сленге «броник») защищает от пуль. Разумеется, автор вправе использовать военный сленг и говорить о военной специфике. Однако если мы имеем дело с художественным, а не с документальным произведением, то остаётся заметить: искусство имеет свои внутренние законы. Художественный дискурс располагает к тому, чтобы локальные факты военного быта осмыслялись в общепонятном и общезначимом ключе.

И проза Сергея Козлова, и проза Александра Бархатова, публикуемая в 3–4 выпусках «Романа-газеты» за этот год, написана в традициях чеховского натурализма. В противоположность реализму, который занимается социально типическими (а значит, собирательными, суммарными) явлениями, натурализм обращён к физиологически конкретным явлениям. Однако их показ в русской прозе от Тургенева до Чехова отнюдь не носит некоего самодовлеющего характера. Тайна мироздания сквозит и в житейских частностях, порой они позволяют почувствовать: Абсолют существует.

Вот почему в прозе Сергея Козлова и Александра Бархатова, при всём их тяготении к натурализму, а подчас и уходе в документальную прозу, присутствует представление о чуде, которое кроется в повседневности. Так, Козлов (наиболее явно – в повести «Соображения на троих») славословит неземную любовь, которая таинственно единосущна патриотическому чувству. Эпиграфом к прозе Козлова могли бы стать слова Блока: «О, Русь моя! Жена моя! До боли / Нам ясен долгий путь!».

В романе Александра Бархатова «Операция «Шахматист»» элементы политического детектива связываются с представлением о тайне, которая всегда сопровождает истинный патриотизм и противится патриотизму ложному. «Всё что не тайна – вздор!» – эта фраза Беллы Ахмадулиной по смыслу подходит к роману Александра Бархатова. Параллельно Козлову Бархатов внушает читателю такую любовь к Родине, которая носит не показной характер, а потому принадлежит к кругу сокровенных смыслов и непреходящих ценностей.

---

ЧИТАТЬ ЖУРНАЛ

---

Pechorin.net приглашает редакции обозреваемых журналов и героев обзоров (авторов стихов, прозы, публицистики) к дискуссии. Если вы хотите поблагодарить критиков, вступить в спор или иным способом прокомментировать обзор, присылайте свои письма нам на почту: info@pechorin.net, и мы дополним обзоры.

Хотите стать автором обзоров проекта «Русский академический журнал»? Предложите проекту сотрудничество, прислав биографию и ссылки на свои статьи на почту: info@pechorin.net.

---

 

Родился в Москве 15 февраля 1967 года. В 1993 окончил филфак МГУ (отделение русского языка и литературы). Там же поступил в аспирантуру и в 1997 защитил кандидатскую диссертацию по лирике Пушкина 10 - начала 20 годов. (В работе реализованы принципы лингвопоэтики, новой литературоведческой методологии, и дан анализ дискурса «ранней» лирики Пушкина). Кандидат филологических наук, член Российского Союза профессиональных литераторов (РСПЛ), член ЛИТО Московского Дома учёных, старший научный сотрудник Государственного историко-литературного музея-заповедника А.С. Пушкина (ГИЛМЗ, Захарово-Вязёмы). В 2010 попал в шорт-лист журнала «Za-Za» («Зарубежные задворки», Дюссельдорф) в номинации «Литературная критика». Публикуется в сборниках ГИЛМЗ («Хозяева и гости усадьбы Вязёмы», «Пушкин в Москве и Подмосковье»), в «Учительской газете» и в других гуманитарных изданиях. Живёт в Москве.