«Новый мир» № 2 (1162), 2022

«Пушкин, тайную свободу пели мы вослед тебе…». Гражданский долг и личная свобода как ипостаси человека

«Новый мир» – академический журнал, исторически связанный с именем поэта А.Т. Твардовского. Он был редактором «Нового мира» с 1950 по 1954 годы и с 1958 по 1969 годы. Не без воздействия Твардовского сформировались традиции и принципы журнала: ориентация на классику и достоверное освещение современности.

Принцип «Нового мира» сегодня – освещение наиболее ярких событий и явлений современности в свете истории, которая в свою очередь является спутницей классической литературы.

Основные темы 2 выпуска «Нового мира» за нынешний год: личная свобода и гражданский долг (Александр Мелихов «Сапфировый альбатрос», Дмитрий Григорьев «По следам экспедиций» и др.), трагическая история страны и патриотические святыни (Борис Екимов «У Монаха» и др.), Родина и чужбина (Сергей Нефедов «Неизвестная война 1812 года» и др.).

Основные публикации 2 выпуска «Нового мира» за нынешний год: Дмитрий Григорьев «По следам экспедиций», стихи; Вадим Муратханов «Бумага наследует», стихи; Илья Плохих «Прости, собака», стихи; Александр Мелихов «Сапфировый альбатрос», повесть; Борис Екимов «У Монаха. Житейские истории»; Михаил Тяжев «Зубов и убийца», рассказ; Лев Усыскин «Выстрел. Из рассказов Иоганна Питера Айхернхена»; «Уильям Шекспир (1564-1616) – Монолог Гамлета». Эквиритмический перевод с английского и послесловие Ольги Сульчинской; Сергей Нефедов «Неизвестная война 1812 года»; Александр Секацкий «Якорь. Опыт применения одной метафоры», статья; Олег Лекманов «Американки в русской поэзии второй половины XX века», статья; Елена Соловьева «Писатели поехали», статья.

Первая безымянная рубрика журнала де факто посвящена поэзии и прозе. Поэзия «Нового мира» стремится быть традиционной, но охватывать современность, а не оставаться, не застывать просто в мире книг. В результате у поэтов, публикуемых в «Новом мире», является двоякая художественная задача: или несколько модернизировать классическое стихосложение в соответствии с зовом времени или охватить современную тему традиционными художественными средствами. У некоторых авторов журнала эти две творческие интенции несколько парадоксально сочетаются.

В подборке стихов Евгении Извариной «Крещение садов» присутствует антропоморфная космология и антропоморфная природа. В стихах Извариной природа является с признаками фактуры, которая, однако, свидетельствует не о земных, но об идеальных явлениях. Поэт пишет (С. 3):

вовеки младших,

Далее автор мысленно восходит от явлений природы к их поэтически трансцендентных первоисточникам (С. 3):

росой и мёдом…

Природа у Извариной становится свидетельством об Абсолюте, сад – земным подобием Эдемского сада. Напрашивается параллель из Жуковского: «Сия сходящая святыня с вышины, / Сие присутствие Создателя в созданье…» («Невыразимое»).

Однако если Жуковский остаётся в пределах классического метра, то современный поэт Изварина, сохраняет рифму, сохраняет элементы силлабо-тоники, но равновеликим строкам классической поэзии предпочитает выразительный интонационно-синтаксический рисунок, который строится на взаимно не равных строках.

В стихах Евгении Извариной природа житейски узнаваема и в то же время поэтически иносказательна (С. 4):

от холма – высоту

Природа у Извариной измеряется некими поэтически-трансцендентными величинами (С. 6):

электричество запаха –

В стихах Извариной, наряду с религиозным началом, угадывается эхо акмеизма – поэзии чувственно воспринимаемых явлений. Как мы помним, Державин Мандельштама воспринимал мир «На язык, на вкус, на цвет». Иногда дословно сохраняя конкретное мироощущение, обрисованное Мандельштамом, Изварина восходит горе́. Она полагает себя (С. 5)

крылья укоренил…

Спорадически у Извариной возникают мотивы, отдалённо родственные лагерной песне. Поэт живописует если не места заключения, то, во всяком случае, бесприютные места. В стихотворении «Огни ночные» она пишет (С. 6):

в хлорном льду барака…

В стихах Евгении Извариной жизненная конкретика сочетается с лирической прозрачностью.

В февральском выпуске «Нового мира» за нынешний год опубликована также подборка стихов Дмитрия Григорьева «По следам экспедиций».

В своих стихах Григорьев тяготеет к социально острому афоризму, иногда сопровождаемому некоторой игрой слов; например, в стихотворении «Не к лицу» читаем (С. 79):

мы сами – птицы…

Стихотворение завершается своего рода лёгким каламбуром:

как-то совсем не к лицу.

Не придерживаясь строгих принципов силлабо-тоники, поэт, тем не менее, сохраняет ритмичность. У Григорьева она выражена, с одной стороны, повторяемой лексемой «лицо», а с другой – чередованием двух контрастных мотивов: беспечные певцы, и некое ответственное лицо. Повторяемость и чередование – суть параметры ритма.

Стихи Григорьева подчас узнаваемо драматичны и внутренне конфликтны. Поэт пишет (С. 78)

или громко дышат.

В стихах Дмитрия Григорьева мы имеем дело с так называемой абстрактной экспрессией. У Григорьева дан поток эмоций и поток звуков, но о чём кричат, в стихах не сообщается.

Стихотворение завершается грустно-иронической сентенцией:

меня не слышат.

Автор намеренно парадоксален: он (или его лирический персонаж) не может докричаться до толпы или некоего большинства, которое понапрасну шумит. Будучи неуслышанным, лирический персонаж Григорьева как бы растворяется в коллективной стихии. Однако тем самым он, во-первых, остаётся причастным к жизни страны, а во-вторых, его индивидуальный запрос приобретает значимость на коллективном фоне. Плач об отечестве привходит у Григорьева в структуру внутренне патриотических стихов.

Григорьев не чужд некоторой негативной зависимости от структур тотального контроля. В стихотворении «Под наблюдением» читаем (С. 81):

я выставляю внутреннее…

Сочетание вызывающей эстетики с минимализмом (стихией молчания) у Григорьева поэтически родственно однофамильцу автора стихов «Под наблюдением» – питерскому авангардисту Олегу Григорьеву. В частности, он пишет: «Участковый стал в двери стучать, / я за ним в глазок следил, даже в оба / с таким же успехом он мог стучать / в крышку моего гроба». Как и Дмитрий, Олег, другой Григорьев, придерживается тактики иронического игнорирования тех или иных запретительных инстанций, посягающих на свободу поэта. Любопытно, что у Олега, как у Дмитрия Григорьева употребителен глагол «стучать», только у Олега Григорьева стучит конкретно участковый, а у Дмитрия (в предыдущем процитированном стихотворении) в стране стучат. Тем не менее, если Олег Григорьев по своей писательской психике социально непроницаем и как бы заживо похоронен для участкового как субъекта вторжения, то другой Григорьев – Дмитрий – обнаруживает некоторую свою парадоксальную общность с таинственными людьми, которые за ним следят. Дмитрий Григорьев пишет:

в кафе на самом краю бездны.

В самом деле, следить за поэтом значит прислушиваться к нему и в потенциале – следовать ему. (Этимологически не случайны пресловутые последователи).

При своей склонности к каламбуру, к словесной игре, Григорьев обнаруживает выстраданный лиризм. В стихотворении «Через море» с посвящением «Тане» читаем (С. 82):

своей руки…

В творчестве Дмитрия Григорьева утончённый лиризм сочетается с некоторыми признаками социальной сатиры.

Литературный смех и лиризм сочетаются также в подборке стихов Ильи Плохих «Прости, собака». Плохих – поэт, который не выходит (или почти не выходит) за пределы силлабо-тоники, но посредством классического метра отображает такие явления, о которых до него не писали.

Так, в поле зрения поэта попадает специфически современный пригородный ландшафт, обусловленный частичной экспансией современной Москвы в Подмосковье. Столица разрастается (что, по-видимому, неизбежно), однако ближний пригород автоматически не приравнивается к Москве и продолжает существовать в силу некоторой своей азиатской инертности. В результате образуются такие гибридные географические зоны, где урбанистические монстры, московские элементы сочетаются с одноэтажными домами и другими признаками деревенского ландшафта. Не надо объяснять, что подобного рода эклектика мыслима и возможна не только в ближайшем Подмосковье. Она способна причудливо возникать и там, и сям… Нетривиально, однако, то, что запутанное гибридное пространство, напоминающее пейзажи из фильма Тарковского «Сталкер», является по-своему более диким, чем просто русская деревня. Если у неё имеются свои традиции, и свой уклад, то странные гибридные зоны близ столицы или даже в отдалении от неё возникают буквально ни к селу, ни к городу.

Именно такие диковинные территории описывает Плохих. Как сообщает биографическая справка, поэт живёт в Подмосковье. Подборка Плохих в «Новом мире» носит характер цикла – т.е. группы разных стихотворений, написанных на единую тему. Илья Плохих описывает, как он живёт с собакой в глухом Подмосковье. В стихотворении «ЛЭП» поэт констатирует (С. 108):

гулять под ЛЭП.

Любопытна эта соотносительность дикого и в то же время урбанистического ландшафта с представлением о кризисе всего человечества.

При всех своих новациях, Плохих несколько подражает Бродскому, порою мыслившему себя в некоей мировой изоляции. В своих стихах Бродский писал: «Мы будем жить с тобой на берегу, / отгородившись высоченной дамбой / от континента, в небольшом кругу, / сооруженном самодельной лампой». В аналогичной психической и территориальной ситуации ощущает себя наш современник. Плохих пишет (С. 111):

занесены свежим снегом живьём,

– почти тавтологическая рифма выступает здесь как сознательный авторский приём: иллюстрирует зимнюю безнадёгу. Поэт продолжает:

С рыжим котом и собакой втроём.

Стихотворение завершается на лирически тёплой и в то же время пессимистической ноте:

Так и живём. Приезжать к нам не нужно.

Обладатель собаки и кота в своём поэтическом отшельничестве заведомо неприкаян. Однако его одинокое житьё-бытьё незнамо где («За неизвестно каким километром») намеренно противоречиво окрашено в патриотические тона. Как и в стихах Дмитрия Григорьева, в стихах Ильи Плохих любовь к Родине сопряжена с одиночеством и страданием.

В стихах обоих поэтов присутствует надрывная некрасовская нота, звучащая на современный лад…

В журнале помещена также подборка стихов Вадима Муратханова «Бумага наследует».

Муратханов поэт, который наполняет современным звучанием традиционную метрику и традиционную строфику. Так, Муратханов прибегает к безукоризненно – точной, но редкой, изысканной – и в этом смысле новой! – рифме. Поэт пишет:

о крышку поднятого люка.

Стихи завершает почти байроническая нота, которой соответствует настроение поэтической бездомности:

воспоминания о доме.

Разумеется, рифма день-холодней не совсем точна, однако в совокупности словоформы день – родней – холодней образуют стройный фонетический ряд. Благодаря внутренней рифме дней-холодней стихотворение звучит изысканно мелодично.

С изысками (а значит, новациями!) в сфере рифмы у Муратханова согласуется тонкий психологизм, не в полной мере присущий поэзии прошлого. Поэтическая классика (при всей условности этого понятия) скорее художественно концептуальна, нежели собственно психологична. Лишь начиная с XX века (и едва ли ранее!) поэзия опосредовано испытывает на себе воздействие психологической прозы, творцами которой были Толстой или Чехов. В параметрах психологизма Муратханов включает в свой текст внутренний парадокс: чем роднее дом и то, что с ним связано, тем больше холода в воспоминаниях путника о доме.

Изысканная рифма, за которой угадывается утончённый психологизм, присуща поэту Слуцкому, которого особо ценил Бродский. Муратханов творчески самостоятельно вторит Слуцкому.

Поэт Муратханов, при своей устремлённости к частной жизни, несёт на себе бремя истории. Поэтому в его стихах ощущается лирическая усталость, связанная, быть может, не столько с состоянием человека, сколько с состоянием человечества.

Поэт пишет (С. 100):

необъясним, как проседь в тридцать лет.

За частным наблюдением автора следует своего рода художественный комментарий:

прижалась осень наступивших дней.

В стихах Вадима Муратханова присутствует просветлённая грусть классической элегии и вместе с тем – узнаваемое эхо нашей современности.

В журнале также помещена подборка стихов Константина Шакаряна «Сердце-свеча».

Если в стихах Григорьева или Плохих присутствует литературный смех, в той или иной степени связанный с сатирическим началом, то в стихах Шакаряна преобладает трагический серьёз и самоуглубление. Шакарян подчас намеренно эгоцентричен; он пишет (С. 125):

Помнишь обиду, похожую на ежа…

Одно из стихотворений Шакаряна посвящено постоянному автору «Нового мира», поэту А.П. Тимофиевскому, недавно покинувшему эту землю…

И вновь разминулся с ответом).

В трагических стихах Константина Шакаряна присутствует далёкий отголосок извечного гамлетовского вопроса: «Быть или не быть?».

Гамлетовская тема параллельно возникает и в научной публикации журнала. В рубрике «Новые переводы» помещена доступно написанная, но академически выверенная публикация: «Уильям Шекспир (1564-1616) - Монолог Гамлета». Эквиритмический перевод с английского и послесловие Ольги Сульчинской. В своих переводческих принципах, изложенных ею в послесловии, Сульчинская исходит из того, что множество русскоязычных перелицовок трагедии Шекспира порою как бы заслоняет от нас подлинник. В самом деле, например, вечное «Быть или не быть?» практически стало русской языковой идиомой, которая эмансипировалась от своего литературного первоисточника и вошла в русскоязычный ассоциативный ряд. Задача Сульчинской – совершить своего рода прорыв к англоязычному подлиннику. Переводчицу, как она объясняет, занимает, прежде всего, не лексика, а смыслоразличительное звучание подлинника, его фонетический облик. Сульчинская подчас модернизирует лексику Шекспира, приближает её к современному полю русского языка, но не поступается шекспировской музыкой стиха. Переводчица пишет (С. 140): «Не один раз я вставала перед вопросом: предпочесть то, что будет буквально ближе к оригиналу, или то, что будет ближе к зрителям, и почти всякий раз делала выбор в пользу последнего. В этом смысле мой перевод более прагматический, нежели литературоведческий, и я отдаю себе в этом отчёт. Поэтому «пращи и стрелы» превратились в «выпады и козни»».

При своей свободе в сфере лексики и принципиальности в области ритмики, Сульчинская взыскательна к воссозданию смысла подлинника (не отдельных лексических фигур, а общего смысла оригинала). В своём стремлении к смысловой (а не лексической!) точности Ольга Сульчинская подчас находит погрешности даже в переводе «Гамлета» Пастернаком. В русле выстраданной (а не взятой с потолка) филологической сенсации Сульчинская пишет (С. 142):

«Пастернак говорит «когда покров земного чувства снят», но если отвлечься от красоты слога, то признаемся честно: разве кто-то когда-то воспринимал чувство как покров, то есть нечто внешнее относительно самого субъекта?».

Судя по её примечанию к Пастернаку и другим письменным репликам, Ольга Сульчинская ориентирована на звук и смысл оригинала в их взаимосвязи.

Работа Сульчинской не только академически выверена, но и остро актуальна сегодня в свете отголосков Шекспира, которые мы обнаруживаем у Константина Шакаряна. Не только ему, но и другим поэтам «Нового мира» присущ традиционализм, преображённый опытом современности. Прозаики «Нового мира» отображают остросовременные события и явления в свете истории.

Одна из вершин прозы журнала – повесть Александра Мелихова «Сапфировый альбатрос». Автор неожиданно вводит в натуралистическую по типу письма прозу басенные аллегории, которых не счесть, и читательское внимание в них поневоле немного теряется.

Сначала говорится о вольнолюбивых птицах – альбатросах, которых люди подчас ловят и порабощают – для зрелища, для развлечения и для принятия в пищу. Автор с душераздирающими натуралистическими подробностями описывает, как именно это происходит.

Затем выясняется, что герой-повествователь (авторское Альтер эго) душою альбатрос – свободолюбивая творческая личность, которая порою страдает от навязанных обществом табу. Сообщается, что человек-альбатрос потрёпан жизнью, как бы ощипан.

Как это и подобает творческой личности, главный герой общается с Музой – так зовут реальную женщину-скульптора, с которой работает и порою предаётся любви творческий человек. Она же – Муза в метафизическом смысле.

Не надо объяснять, что если дела обстоят так, то главный герой повести по своей сути скульптор, и он лепит альбатроса.

Попутно автор возвращается к исходной «птичьей» аллегории, несколько переиначивая её. Очевидно, не без влияния легкомысленной Музы герой повести приходит к мысли о сталинском литературном Курятнике. Сам Сталин, – думает герой-повествователь, – кормил на убой литературных «птиц», писателей различного полёта. И он же, неусыпный страж, следил за тем, кто какие литературные произведения пишет (или – в переносном смысле – кто какие яйца несёт).

Здесь примечательна, разумеется, не просто визуальная параллель альбатроса и курицы – мало ли, какие птицы встречаются в природе или в домашнем хозяйстве? Примечательно другое: несвобода как условие жизни в Курятнике несколько парадоксально сочетается и с внутренней свободой. Во-первых, Сталин всё-таки обихаживает птиц; будучи одинокими и разрозненными, они вероятно бы погибли. Во-вторых, яйцам, которые несут куры, уподобляются плоды писательского таланта, а значит всё-таки дары свободы, ибо талант, в конечном счёте, имеет идеальное происхождение.

Иначе говоря, аллегория Курятника менее проста и более двусмысленна, чем может показаться. К некоторым парадоксам свободы и несвободы относится, быть может, и то, о чём говорит знакомый главного героя – Боб (С. 16):

Он был когда-то пламенный демократ, разносил листовки с призывами голосовать за Алтайского [демократического лидера – В.Г.], пару раз даже подрался с какими-то реакционерами. Он и сейчас за демократию, но против власти толпы».

Боба внутренне раздражает превозносимая им же демократия в своей противоположности либерализму, ибо демократия – это власть массы, а либерализм – это скорее власть интеллигенции, состоящей из утончённых индивидуумов.

Слово «демократия» происходит от греческого «демос», народ, а слово «либерализм» от французского «liberte», свобода. Вряд ли эти лингвистические тонкости вполне осознаёт сам Боб, однако интуитивно его раздражает внешняя свобода при несвободе внутренней.

Одержимый идеей Курятника человек-альбатрос с подачи своего друга, исследователя литературы Феликса, пытается разобраться в наследии советского прошлого. При всём том, Феликс – фигура двойственная. С одной стороны, он – свободолюбивый исследователь, а с другой – в свете имени Феликс, которое неизбежно ассоциируется с Дзержинским, – он же – потенциальный следователь. (Автор не чужд некоего каламбурного «плетения словес»).

Итак, с подачи Феликса главный герой повести исследует загадочный феномен отечественной истории, развёрнуто задаётся вопросом: почему же русская революция, которая была нацелена на высвобождение творческих сил нации, относительно вскоре привела к возникновению сталинского литературного Курятника?

Пытаясь ответить на этот бесконечно сложный и неисчерпаемый вопрос, герой повести апеллирует к модели европейского просвещения, которое насаждалось у нас со времён Петра I, если не ранее. В означенном смысле царизм повлёк за собой революцию – пик европейских преобразований в России. Не случайно, например, Маркс и Энгельс были немецкими мыслителями. Немецкую культуру, немецкую ментальность насаждал в России и Пётр.

Но не опасно ли об этом слишком много рассуждать? – вероятно, насторожится читатель. Здесь-то и вступает в силу авторская мысль о возмездии тем, кто чрезмерно умствует. Мелихов не чужд модернизирующей тенденции показать грибоедовского Чацкого как персонажа не совсем положительного. И хотя фамилия «Чацкий» в повести не упоминается, о человеке-альбатросе говорится как о персонаже, который стремится к опасному познанию.

Феликс, мнимый друг главного героя, заводит на него досье и всерьёз шантажирует его. Когда человек-альбатрос недоумевает по поводу того, что сам же Феликс и спровоцировал несчастного на рискованное исследование, Феликс отвечает, что добывать опасные знания – не дело альбатроса. И то, что положено Феликсу – исследователю (следователю?), не положено художнику (по законам всё того же Курятника).

Автор воспроизводит диалог художника и Феликса. Художник недоумевает (С. 71):

– А своя голова у тебя на что? Шапку носить? У меня такое предназначение – всех судить и осуждать. А твое предназначение – всех понимать и прощать. Я справедливость, ты милосердие. Я своему предназначению не изменил, а ты изменил. За что и пострадал».

Бывший друг художника устраивает ему пытки и подвергает его шантажу. Художник должен, так или иначе, отречься от своих идей, иначе пострадает Муза. Художник подписывает приготовленный Феликсом страшный документ, чтобы спасти Музу. (Разумеется, речь идёт не столько о выживании человека, сколько о спасении некоей эстетической сущности).

Однако поступившийся принципами художник в прямом или переносном смысле умирает, а его творение – сапфировый альбатрос – взмывает в небо. Автор косвенно высказывает мысль о том, что, живя, мы все не можем не согрешить. Следствие греха – смерть. Однако в подвиге веры или в творчестве иные счастливцы воскресают.

При своём литературном остроумии и метафизической глубине, повесть несколько перегружена аллегориями или некими вычурными иносказаниями, которые местами стопорят ход сюжета и несколько разбивают целостность произведения.

Между тем, например, «Улисс» Джойса – произведение философически многослойное и не чуждое юмора – одновременно несёт в себе универсальную простоту.

Сам Мелихов в повести ссылается на иного – на отечественного – классика и на другое произведение, на которое, возможно, ориентируется. Автор повести пишет (С. 40):

«Сама весна ласкает этот мир, подняв над землей лучистое, червонного золота солнце: вешнее небо чем-то ласковым веет на душу – успокоительно и заботливо. Такими вот ласками третий Мишель [представитель некоей писательской династии, связанной с Курятником – В.Г.], в гроб сходя, благословил новейшую Россию. А уже из-за гроба изобразил крушение империи. Это был замах будущего «Красного колеса» – вся бывшая Россия от государя-императора до товарища Ленина, от Распутина до захолустного гимназистика, этакого Мальчика-с-пальчика. И ничего там больше не хлопалось вялой раструской, всё было солидно, чтоб как у князя Толстого».

Данный фрагмент текста указывает на масштабность замысла повести «Сапфировый альбатрос», на универсальный замах Александра Мелихова.

В художественной рубрике журнала опубликована также проза Бориса Екимова – «У Монаха. Житейские истории». Екимов – автор, который создаёт художественные очерки Задонья, исторической местности, близкой сердцу писателя. Большинство очерков Екимова свободно или почти свободно от внешнего сюжета и в то же время исполнено патриотического чувства.

В очерке «Стёпа» изображён деревенский мужик, который любит до накала попариться в баньке. Причём его приверженность огоньку и к пару указывает на его горячую натуру, на его широкую душу.

Напрашивается параллель с рассказом Шукшина «Алёша бесконвойный». Но если у Шукшина изображён мужик с выдумкой, то у Екимова изображён деревенский человек, который как бы выпаривает из себя въевшуюся горечь бытия.

Ситуация, когда за внешней праздностью или, казалось бы, надуманными занятиями героя, угадывается трагедия, оставшаяся в прошлом, вообще типична для Екимова. Так, в его очерке «Конь боевой» изображён мужик, которого неустанно корит жена за привычку помногу сидеть у телевизора. Однако по ходу сюжета выясняется, что пассивность персонажа внутренне оправдана его страданиями – болью за свою семью и свой народ.

В очерке «Ровной дорогой» говорится о деревенском труде и о внутренней святости отеческой земли.

Также в «Новом мире» опубликованы очерки Бориса Екимова «Новый двор», «Невзначай».

Особое место в подборке прозы Екимова занимает очерк «У Монаха». Писатель противопоставляет умильно трогательную тишину задонского кладбища ожесточённым боям, которые когда-то в старину велись на задонской земле. Павших в битвах за отечество как бы оплакивает сотрясаемое ветром таинственное изваяние, похожее на каменный палец. Местные жители называют его «Монахом».

Противопоставление кладбищенской тишины шуму жизни присутствует и в рассказе Михаила Тяжева «Зубов и убийца». Тяжев изображает тихое кладбище, однако хранящее память об отчаянных головах, о представителях криминала, которые жили буйно и рано полегли. Параллельно лихим людям в рассказе упоминаются их жертвы.

Так, подростки в рассказе гуляют по кладбищу, ища на свою голову романтики. Однако однажды они обнаруживают, как в глухом безлюдном месте один человек силится убить другого. Понимая, что силовой перевес не на их стороне, подростки бросаются бежать…

Однако в сердце героя повести закрадывается страшное воспоминание о некогда увиденном. Далее в рассказе по-своему варьируется сюжетная схема (но не тематическая структура) пушкинского «Выстрела»: персонажи, находящиеся во взаимной вражде, встречаются через много, много лет после возникшего между ними конфликтного инцидента.

Герой рассказа однажды вступил в своего рода дуэль с таинственным бандитом и уже став взрослым человеком, пошёл работать в правоохранительные органы (так на него повлияло далёкое впечатление детства). И вот будучи на оперативном задании, он словно случайно встречает того бандита, которого видел однажды в далёком детстве.

Сюжет пушкинского «Выстрела» и вполне буквально варьируется в рассказе Льва Усыскина «Выстрел. Из рассказов Иоганна Питера Айхернхена». В рассказе Усыскина, как и в пушкинском оригинале, между двумя военными людьми завязывается дуэль.

Один стреляет и промахивается (или по каким-то причинам нарочно стреляет мимо), другой не выстреливает, но подобно известному персонажу Пушкина оставляет выстрел за собой на будущее. О причинах, по которым дуэлянт не выстреливает тотчас же, можно узнать, прочитав повесть.

Спустя много, много лет герой рассказа случайно встречает своего противника и требует права выстрелить. Однако противник персонажа за давностью лет и множеством обстоятельств напрочь забыл о дуэльной истории. Он корит своего старого врага за злопамятство, но враг не уступает и хочет возмездия. Удаётся ли человеку принципиальному выстрелить и попадает ли пуля в цель, можно узнать, прочитав рассказ.

Художественный язык Усыскина тонко стилизован под старину. При всём том автору присущ всё-таки современный язык, хранящий некую лингвистическую память о старорусском языке. Автор пишет (С. 130):

«А вот вам, судари, еще одна русская история от моего много повидавшего племянника Эвальда Гюнтера, Вольфа. Речь в ней пойдёт о некоем молодом человеке, лифляндском дворянине весьма доброго, но обедневшего рода, счастливо родившемся, так сказать, позади бурь начала минувшего столетия, то есть уже под властью русского царя или, если следовать точной букве, под скипетром русской царицы Анны, благоволившей к лифляндцам более, нежели кто-либо до нее и после нее на петербургском троне».

Наш современник изображает времена, казалось бы, ещё боле давние, нежели Пушкин. Тем не менее, намеренно витиеватый синтаксис Усыскина никак не противоречит нормам современного русского языка.

«Выстрел» Усыскина – не научное, а художественное произведение, в котором на историческом материале описана вполне современная психическая коллизия. Вот почему и язык Усыскина не является собственно старорусским.

Если, например, у Пушкина говорится об особенностях дуэльного кодекса и дуэльных традиций, локализованных в историческом времени, то у нашего современника на условном примере дуэльного поединка говорится о соотношениях человеческой воли и обстоятельств. Герой рассказа, принципиальный дуэлист мог бы увидеть в расстроившемся поединке знак судьбы, а мог бы, напротив, счесть препятствия к выстрелу обстоятельствами, на которые в дальнейшем не следует обращать внимание. Герой Усыскина, как мы видим, избрал второй из этих путей – но перед читателем осталась нравственно психологическая дилемма, которая может быть отнесена не только к дуэли, старинному обычаю. Любое наше начинание – доброе или злое, другой вопрос – может реализоваться или не реализоваться на фоне враждебных обстоятельств – вот о чём пишет современный автор современного «Выстрела».

К художественной прозе журнала примыкают путевые заметки Дениса Сорокотягина «Как я проехал Углич». В заметках Сорокотягина воссоздано очарование малых русских городов, где живёт отечественная история.

Особый интерес представляет описание уникальной библиотеки в одном из таких памятных мест.

К художественной рубрике журнала прилагаются научные рубрики. Одна из них «Философия. История. Политика». В ней опубликована статья Сергея Нефедова «Неизвестная война 1812 года». Используя внушительный академический справочный аппарат, Нефедов пишет, что крестьянство, составлявшее большинство населения России, готово было сдаться Наполеону. В такой форме крепостные как бы мстили дворянам крепостникам и в то же время покупались на обещание Наполеона отменить крепостное право в России.

Представление о «народной войне» Нефедов считает легендой (С. 157) и конечный успех русских войск объясняет двумя факторами. Во-первых, – считает исследователь – немалую (едва ли не решающую!) роль сыграл «генерал мороз», а во-вторых, русские войска, постоянно отступая, просто сжигали целые деревни, отравляли колодцы нечистотами и создавали французам непригодную для жизни среду обитания. Той же тактики придерживался и Кутузов, сдавший Москву – считает Нефедов.

Работа Сергея Нефедова написана остроумно, убедительно, академически выверенно.

В следующей интеллектуальной рубрике «Опыты» опубликована статья Александра Секацкого «Якорь. Опыт применения одной метафоры». Работа Секацкого относится к философии мышления и философии языка.

Автор умело опровергает кажущуюся очевидность. Казалось бы, мышление динамично, а якорь статичен. Где кончается динамика, там невозможно и мышление. И всё же якорь является непосредственной метафорой мышления. Во-первых, якорь измеряет явления в глубину, во-вторых, он подразумевает возможность охватить какой-либо предмет. Без предмета мышление невозможно.

С этих тезисов начинается построение Секацкого. Оно остроумно, виртуозно, глубоко, однако оно в свою очередь вызывает некоторые вопросы: является ли метафора инструментом науки и чем является мышление – наукой или искусством?

Далее в рубрике «Литературоведенье» помещена статья Олега Лекманова «Американки в русской поэзии перовой половины ХХ века». На множестве литературных примеров Лекманов показывает, как в русской поэзии американская прагматика с негативным знаком противопоставлялась европейскому просвещению. Однако со временем, например, у Маршака в «Мистере-Твистере» с обликом или (выразимся по-современному) имиджем американки связывается своего рода спортивная красота. Например, у Маршака дочь миллионера наделена волевыми качествами, достойными чуть ли ни Настасьи Филипповны Достоевского (хотя непосредственно её Лекманов не упоминает). Он цитирует Маршака, который характеризует отношения богатого отца к своему чаду: «А то, чего требует дочка, / Должно быть исполнено. Точка».

Олег Лекманов работает филигранно, скрупулёзно, академически аргументировано.

Единственный вопрос, который к нему возникает, возможно, обусловлен эпохой глобализма – нашим временем, когда явления разного литературного масштаба сосуществуют в одном интернет-пространстве и почти не разграничиваются благодаря своей принадлежности к единому полю языка. Возможно, воздействию эпохи глобализма отчасти подвержен и Олег Лекманов. Не потому ли рядом с Маршаком или Маяковским он упоминает поэтов менее известных, считая фактически избыточной и благополучно отжившей своё устоявшуюся литературную иерархию?

Далее в рубрике «Литературная критика» опубликована статья Елены Соловьевой «Писатели поехали». Статья посвящена тому, как сегодня преобразуется литература путешествий, известная читателю со времён Радищева.

Соловьёва повествует о том, что старомодному путешествию во времени сегодня противостоит статически концептуальное описание фрагментов пути. Исследовательница говорит фактически о каталоге дорожных впечатлений, которого не знала литература прошлого.

Статья Соловьёвой рассчитана на взыскательных профессионалов и написана академически безупречно. Единственное, чего хотелось бы пожелать Соловьёвой, – несколько расширить предмет анализа, связав его с принципом постмодернистских каталогов вообще, не только с путевыми впечатлениями того или иного писателя.

За статьями известных отечественных гуманитариев следует рубрика «Рецензии. Обзоры».

Первая публикация данной рубрики: Мария Галина «Не взрыв, но всхлип…». О книге: Время вышло. Современная русская антиутопия. Рассказы. М., «Альпина нон-фикшн», 2022.

Марина Галина пишет о том, что нынешняя отечественная антиутопия (за редкими исключениями, к которым лишь отчасти относится Сергей Шаргунов) воссоздаёт не столько будущее, сколько хаотически длящееся настоящее. Однако эта историческая статика на грани безвременья по-своему страшнее и безысходней отрицательных литературных прогнозов, относящихся к судьбам Земного шара.

Вторая публикация той же рубрики: Александр Марков «Воспитание материи чувств». О книге: Полина Барскова «Натуралист». М., «Центрифуга»; «Центр Вознесенского», 2021.

Автор рецензии пишет о высшей естественности поэта Барсковой, а также о том, что её высшая естественность подчас подразумевает долю парадоксальности и даже непредсказуемости.

Попутно анализируются творческие взаимоотношения Барсковой и Бродского.

Третья, заключительная публикация той же рубрики: Аркадий Штыпель «Исчезнувшее не равно забытому». О книге: Галина Бабак, Александр Дмитриев «Атлантида советского нацмодернизма». М., «Новое литературное обозрение», 2021 (Научная библиотека).

Штыпель подчёркивает, что тема, озаглавленная в заглавии монографии попросту неисчерпаема. Её разумно сужает (и способствует её уточнению) подзаголовок: «формальный метод в Украине (1920 – начало 1930)».

Ссылаясь на рецензируемую монографию, Штепель указывает на социалистический вектор развития украинской культуры, который противоречиво взаимодействовал с националистической моделью развития той же культуры. Штыпель замечает (С. 206):

«Последнее в высшей степени интересно, поскольку бурная модернизация национальной культуры парадоксальным образом в силу необходимости опиралась именно на интернациональную коммунистическую идеологию. Рискну даже сказать, что модернизм в целом во многом вдохновлялся левыми идеями».

Далее говорится о том, как в 20-30-ые годы эта самостийная культура подвергается идеологическому разгрому.

К рецензиям, публикуемым в журнале, композиционно примыкают киноведческие работы. Первая из них: «Сериалы с Ириной Светловой. То, что нас не убивает». Публикация являет собой рецензию на современные киносериалы «Слишком близко» («Too cloze», 2021); «Девять совсем не знакомых людей» (Nine «Perfect Strangers», 2001, 1 сезон, 8 эпизодов). «Сцены из супружеской жизни» («Scenes from a Marrige», США, 2021, 1 сезон, 5 эпизодов).

Анализируя первый из перечисленных сериалов, автор говорит о женском травматизме. Он не всегда изживается по существу, однако героини сериала обретают возможность примириться со своими неразрешимыми проблемами и выживать.

Во втором сериале, как показывает рецензент, у персонажей возникают проблемы, которые остаются неразрешёнными внутренне и внешне.

Третий сериал создан по мотивам Бергмана и посвящён проблемам семьи.

По существу персонажи всех трёх сериалов не преодолевают свои психические травмы – утверждает рецензент.

Следующая публикация о кино: Мария Галина: hyperfiction. Зеркальная комната. К пятидесятилетию фильма Андрея Тарковского «Сталкер».

Мария Галина скрупулёзно излагает историю прохождения фильма Тарковского через препоны советской цензуры. История выхода фильма на экран в изложении кинокритика носит захватывающий характер. Вопреки всем ожиданиям Тарковского не преследуют идеологически: не требуют или почти не требуют от него показа светлого коммунистического будущего. Более того, упрёки, которые ему адресуют, профессионально дельны. Например, кое-кто из компетентных лиц (вполне здраво) утверждает, что нравственная проблема, которую решает персонаж в сфере семьи, мало увязана с научной фантастикой. Правда, есть основания предполагать, что Тарковский пошёл путём научной фантастики, не имея по тогдашним временам возможности напрямую говорить экранным языком о религии.

В итоге Мария Галина обрисовывает трагически двойственную ситуацию. С одной стороны, коллектив требовательных профессионалов помог Тарковскому сделать фильм динамичным и понятным (хотя бы в какой-то степени). С другой же стороны, благодаря множеству купюр и множеству функциональных требований картина всё-таки нечто утратила… Метафизика Тарковского всё-таки была урезана и упрощена.

За публикациями о кино следует рубрика «Биографические листки». В ней опубликован обзор нынешней научной и художественной литературы под заголовком: «Книги. Выбор Сергея Костырко».

Первая из работ рубрики написана о книге: Сухбат Афлатуни. Как убить литературу: очерки о литературной политике и литературе начала XXI века. М., «Эксмо», 2021

Прослеживая авторскую мысль, рецензент заявляет, что литература в наши дни не является общеобязательной, не навязывается никому в государственном порядке и существует для души. В целом положительно расценивая эту либеральную тенденцию, автор монографии, по словам Костырко, одновременно сетует на то, что высокая литература, которая в принципе не является предметом коммерческого спроса, лишилась социальной и финансовой поддержки со стороны государства. Эта незавидная участь в немалой степени постигла и толстые журналы…

Вторая из работ рубрики написана о книге: Юкио Мисима. Жизнь на продажу. Роман. М., «Иностранка», «Азбука-Аттикус», 2021.

Мисимо, по словам Костырко, обрисовывает разочарованного героя, которому и жизнь не мила. В результате человек, решивший свести счёты с жизнью, принимает экстравагантное решение: он выставляет свою жизнь на продажу.

Как ни странно, находятся покупатели. Однако в экстремальном опыте, который берёт на себя герой романа, смерть неожиданно не наступает. И хотя сами приключения, которые переживает герой, стандартны и банальны, образ человека, который ходит между жизнью и смертью отнюдь не банален – заключает рецензент, усматривая в анализируемом произведении как роман-пародию, так и серьёзный психологический роман.

Третья работа рубрики написана о книге: С.В. Борисов. Игры и забавы юных россиян в первой половине XX века. СПб., «Дмитрий Буланин», 2021.

Книга, – разъясняет рецензент, – уникальна в том отношении, что она содержит описания многих ныне забытых, но от того не менее увлекательных игр.

Завершает 2 выпуск «Нового мира» за нынешний год относящаяся к рубрике «Библиографические листки» подрубрика «Периодика» (составитель Андрей Василевский)». В рубрике фигурируют следующие периодические издания: «Артикуляция», «Горький», «Дружба народов», «Иностранная литература», «Кварта», «Коммерсант Weekend», «Культура», «НГ ExLibris», «Новая газета», «Нож», «Урал», «Учительская газета», «Формаслов», «Цирк «Олимп»+ TV», «Colta.ru», «Prosodia».

В обзор Василевского вошёл ряд публикаций периодики.

Академическая опция журнала «Новый мир» сочетает в себе научную точность и универсализм. Показательны подробные обзоры периодики и выходящих книг в текстовом корпусе журнала. «Библиографическим листкам» «Нового мира» предшествуют академически полноценные статьи и рецензии.

И всё же научная опция «Нового мира» как бы прилагается к его художественной опции. Не случайно в библиографии, включённой состав журнала, указаны публикации, в которых воспроизводятся не научные, а литературные дискуссии.

Прежде всего, в журнале публикуются проза и поэзия. Проза журнала носит гуманный и в то же время религиозный характер. В произведениях прозы на страницах «Нового мира» является человек, который ищет своё место в истории. Однако над историей стоит Бог, Который придаёт смысл человеческому существованию.

Идеализм как внутренняя домината «Нового мира» определяет и характер прозы журнала. В ней даже натуралистический тип литературного письма контрастно свидетельствует об идеальных явлениях – о бессмертной человеческой душе, которой предстоит отойти в вечность.

В поэзии журнала «Новый мир» традиционализм связывается с непреходящими ценностями, а новаторство – со способностью души ощутить непреходящие ценности на современном уровне. Тем самым журнал «Новый мир» связывает минувшее и настоящее в их устремлённости в вечность.

---

ЧИТАТЬ ЖУРНАЛ

---

Pechorin.net приглашает редакции обозреваемых журналов и героев обзоров (авторов стихов, прозы, публицистики) к дискуссии. Если вы хотите поблагодарить критиков, вступить в спор или иным способом прокомментировать обзор, присылайте свои письма нам на почту: info@pechorin.net, и мы дополним обзоры.

Хотите стать автором обзоров проекта «Русский академический журнал»? Предложите проекту сотрудничество, прислав биографию и ссылки на свои статьи на почту: info@pechorin.net.

---

 

Родился в Москве 15 февраля 1967 года. В 1993 окончил филфак МГУ (отделение русского языка и литературы). Там же поступил в аспирантуру и в 1997 защитил кандидатскую диссертацию по лирике Пушкина 10 - начала 20 годов. (В работе реализованы принципы лингвопоэтики, новой литературоведческой методологии, и дан анализ дискурса «ранней» лирики Пушкина). Кандидат филологических наук, член Российского Союза профессиональных литераторов (РСПЛ), член ЛИТО Московского Дома учёных, старший научный сотрудник Государственного историко-литературного музея-заповедника А.С. Пушкина (ГИЛМЗ, Захарово-Вязёмы). В 2010 попал в шорт-лист журнала «Za-Za» («Зарубежные задворки», Дюссельдорф) в номинации «Литературная критика». Публикуется в сборниках ГИЛМЗ («Хозяева и гости усадьбы Вязёмы», «Пушкин в Москве и Подмосковье»), в «Учительской газете» и в других гуманитарных изданиях. Живёт в Москве.