«Сибирские огни» № 1, 2022

«Русь моя; жизнь моя...». Сибирь - юдоль русской души

«Сибирские огни» – академический журнал умеренно-консервативной направленности. К тематическому спектру журнала относятся не только сибирские достопримечательности или местные реликвии, но также события и явления общероссийского и даже общемирового масштаба.

Журнал «Сибирские огни» зиждется на представлении о том, что большая протяжённость Сибири соответствует широте русской души. Поэтому и тематический спектр журнала широк. «Сибирские огни» сегодня выражают или особый сибирский взгляд на общемировые явления или транслируют общезначимые события и явления, возникающие в Сибири.

Основные темы 1-го выпуска «Сибирских огней» за нынешний год: историческое прошлое и настоящее страны (Яна Жемойтелите «Счастье» и др.), гендерная тема (Владимир Семенчик «Отжарщики» и др.), тема поисков справедливости в социуме (Сергей Владимиров «Дуэль» и др.).

Основные публикации 1-го выпуска сибирских огней за 2022 год: Сергей Владимиров «Дуэль», рассказ, Дмитрий Кононов «Крепок ли лёд?», рассказ, Яна Жемойтелите «Счастье», повесть, Владимир Шуваев «Ночные журавли», стихи, Владимир Семенчик «Отжарщики. Трагикомедия о любителях подлёдной рыбалки», Константин Голодяев «Мост в будущее».

На современном фоне поисков новых форм в поэзии, поэзия «Сибирских огней» нередко идёт путём традиционализма. Однако он носит не книжный или схоластический, а жизненно выстраданный характер. Яркий пример осмысленного традиционализма в «Сибирских огнях» подборка стихов Владимира Шуваева «Ночные журавли». (Рубрика «Поэзия»).

Подборка издана посмертно к 75-летию поэта. Публикация Татьяны Давыденко. В стихотворении «Станция Графская» Шуваев пишет (с. 17):

Везут на крышах поезда.

Утверждая право поэта на простодушную рифму и, быть может, на то простодушие, которое Пушкин считал свойством гения, оставляя излишнюю утончённость за посредственностью, вослед классику Шуваев продолжает:

Традиционная луна.

В стихах Шуваева присутствуют сразу два скрытых высказывания, обращённых к читателю. Во-первых, поэт склонен к апологии русской глубинки как средоточия душевной чистоты и творческой непредвзятости (глушь лесов). Во-вторых, Шуваев исходит из того, что если традиционализм жизненно выстрадан, он творчески необходим, а не только наделён правом на существование (традиционная луна).

Стихотворение «Станция Графская» написано в 1978 году. Напрашивается цитата из Цветаевой: «Моим стихам, как драгоценным винам, / Настанет свой черёд». Публикация стихов Шуваева выстроена так, что читателю молчаливо внушено: выстраданные и искренние стихи с течением времени не стареют, а лишь обретают новое звучание и новую глубину.

Владимир Шуваев, прибегая к приёмам пейзажной лирики, живописует трогательные уголки России, которые, однако, не имеют некоего самодовлеющего значения, но связываются с представлением о Родине в целом. В стихотворении «На Верхней Волге» читаем (с. 15):

Гудит холодеющий бор.

Патриотическая патетика таинственно связывается с деталями отечественного ландшафта:

Плескучий ведёт разговор.

Далее наступает лирическая кульминация:

Тяжёлая дрёма весла.

С гудком паровоза в авторском контексте связывается не только интенсивный звук, который привходит в идиллию и не только цивилизация, которая вторгается в полусонную природу (тяжёлая дрёма весла), но также общероссийское пространство. К нему принадлежит и Большая Волга.

Владимир Шуваев не только использует традиционный метр, но также классически возводит частное к общему.

В стихах Шуваева иногда являются бунинские ноты одиночества и тонкого поэтического сибаритства. В стихотворении «Бархатный сезон» читаем (с. 18):

Никого.

Напрашивается бунинская параллель: «И ветер, и дождик, и мгла ‎/ Над холодной пустыней воды. / Здесь жизнь до весны умерла, / ‎До весны опустели сады. / Я на даче один. Мне темно / За мольбертом, и дует в окно». На современный лад вторя бунинским настроениям, Шуваев соотносит современность и классику, нынешнюю дачу и былую усадьбу как два эстетически сакральных пространства.

В пейзажной лирике Шуваева присутствует и пространство «Сибирских огней» (с. 20):

Выхожу к своему порогу...

При множестве пейзажных построений поэт подчас склонен к парадоксальным афоризмам на религиозную тему, например (с. 21):

Понимая, что Бога нет.

Вместо комментария напрашивается цитата из Евтушенко: «Без спора с Богом вера однобока». Будучи многогранным, поэт Шуваев подчас уходит из пейзажной лирики в область трагического богоискательства.

В рубрике «Поэзия» опубликована также подборка стихов Ивана Васильцова «Шаткие стены весны». Васильцов также традиционалист (и сторонник классического стихотворного размера) в своих стихах выстраивает элегическое время, которое связывается не только с ушедшей молодостью, но также с глобальными величинами – с историческим прошлым и судьбами минувших поколений. Воспевая связь времён, на распад которой некогда сетовал шекспировский Гамлет, Васильцов пишет (с. 40):

Мама окна мыла.

Стихотворение завершается свободным рефреном или поэтическим эхом первой строфы:

«Мама мыла раму».

Напрашивается неизбежная параллель с одноимённым произведением Льва Рубинштейна. Однако обыгрывая фразу из букваря, Рубинштейн изысканно ироничен, а Васильцов проникновенно серьёзен.

Связь поколений у Ивана Васильцова сопровождается и межличностным диалогом, свидетельством единства рода и, в конечном счёте, единства человечества. Поэт элегически сетует (с. 41):

Которое дальше и дальше?

Подчас в стихах Васильцова сквозит некая неземная мудрость почти байроновского толка (с. 41):

А тебя уже съели.

Однако в подразумеваемой смене поколений и смене времён года душа поэта обретает хотя бы некоторое успокоение:

Свой хрусталик стеклянный,

– как бы и не к месту, а на самом деле к месту заключает поэт, уходя в некую блаженную созерцательность.

Завершает рубрику «Поэзия» подборка стихов Ольги Корзовой «Каждый куст есть оркестр...». В поэзии Корзовой, где немало говорится о пленительных тайнах природы, присутствует пантеистическая нота. Однако она носит не доминирующий, а привходящий характер. Корзова не говорит подобно Жуковскому о невыразимом и подобно Тютчеву о таинственном хаосе бытия. Отдалённо следуя Горацию, современный поэт вглядывается в детали мира и языка, например (с. 58):

И дрогнули в доме огни.

Автор продолжает эстетически обыгрывать кажущуюся мелочь, мнимую частность:

И словно окончена жизнь...

Напрашивается параллель с Ахмадулиной: «Влечёт меня старинный слог, / Есть обаянье в древней речи». Однако если Ахмадулина говорит о речи и языке в целом, то Корзова устремлена к многозначительной частности. Она не говорит, что наш язык в целом обеднел, но возводит волнующую частность к таинственному целому нашей истории:

Как будто бы держат века.

Своего рода миниатюрная космология присутствует и в стихотворении Корзовой «Одуванчики». Оно драматично по авторскому решению текста. Поэт пишет (с. 60):

Пускай поживут хоть три дня.

В речевую ситуацию включается антагонист поклонницы всего живого и трепетного:

Сурово осудит меня.

Стихотворение заканчивается славословием творению в его бесценных частностях:

Живой одуванчик цветет...

Подчас в стихах Ольги Корзовой сквозят элегические вздохи о быстротечности времени (с. 60):

Дохнула на заспавшуюся землю...

Острое чувство времени, живая боль, присущая всему живому в стихах Корзовой свидетельствуют о ней как о современной продолжательнице поэзии акмеизма.

Со стихами Ольги Корзовой согласуется женская проза журнала (при всей условности и относительности этого понятия). Яркий феномен женской прозы в 1-м выпуске «Сибирских огней» за нынешний год – повесть Яны Жемойтелите «Счастье». В повести с детства до зрелых лет прослеживается судьба героини, родившейся в непростые сталинские годы и жившей в советский период истории страны. Став взрослой, героиня повести становится директором в интернате. На её судьбу во многом повлияло её прошлое. Родителей девочки, зажиточных крестьян, в жесточайшей форме раскулачили, и советская власть, взяла девочку на поруки. Она познала весь ужас советского воспитательного учреждения для детей, фактически оставшихся без родителей.

В повести цветисто показаны детали того, как советская власть фактически разоряет полноценные крестьянские хозяйства, опору страны, и калечит судьбу главной героини. Коллективизация приносит ей жестокую детскую травму.

Однако политической анафемы Сталину и советскому периоду повесть не содержит. Напротив, автор свидетельствует о том, что в советское время люди жили трудно, но душевно и романтично. В их жизнях были песня и мечта. (Разумеется, речь идёт о песне не столько как о жанре вокала, сколько как о настрое души). Героиня повести вспоминает о страшных советских временах с благодарностью. Она позитивно расценивает свой опыт работы в интернате и в целом советскую действительность. Она заявляет во всеуслышание (с. 63):

«– Я счастлива, что сегодня могу сказать вам с этой сцены все, что хочу сказать. Мало нас осталось учителей, которые пришли в школу ещё при товарище Сталине. Скоро мы вас покинем, и тогда некому будет рассказать, как ярко, жадно, ненасытно мы жили. Дышали полной грудью, радовались каждому дню. Большого достатка не знали, это правда, зато знали настоящую дружбу, взаимопомощь, радость труда в профессиональном коллективе. Работали не за деньги, а для того, чтобы воспитать себе достойную смену. Я горжусь тем, что наши воспитанники руководят важными народно-хозяйственными объектами, преподают в университете, играют в театре, лечат больных...».

Советская романтика в повести по смыслу рифмуется со словом счастье, которое определяет название повести и звучит рефреном на её протяжении. Героиня повести вспоминает (с. 63): «Конечно, в наше время реальность не всегда совпадала с программой партии или с конституцией, ну да на то они и программы. Не слепок действительности, а вектор развития. Таким же вектором был и наш интернат. Он давал воспитанникам ориентиры на все дальнейшие годы, во многом определял их судьбы. И это было большое настоящее счастье!..». На протяжении повести героиня мысленно восклицает: «Счастье! Какое это, оказывается, нелепое и странное слово!» (с. 73).

Напрашивается неожиданная параллель из Бродского: «И пока мне рот не забили глиной, из него раздаваться будет лишь благодарность». Повесть Жемойтелите, созданную на документальном материале, делает художественным произведением преодоление документального материала. Как и во всяком истинном произведении литературы, в повести Жемойтелите важно не то, что изображается, а то, как изображается избранный автором фрагмент действительности. В повести присутствует мысль о том, что миры движет не благополучие, а любовь. Поэтому вопреки кажущейся очевидности самые страшные советские времена были счастливыми. В произведении мысль о счастье сотен тысяч влечёт за собой почти религиозную апологию Сталина.

Притом автор повести и героиня не совсем совпадают. Если героиня фактически благодарит советскую власть даже за трудности, существующие для того, чтобы их преодолевать, то автор не без горькой иронии обрисовывает искусственные скрепы, на которых держится сталинский миф. Пережив смерть матери, героиня повести думает, вовлекая в свои размышления второстепенных лиц повести (с. 67): «А Пекушева эта, видать, совсем глупая. Выдумала тоже – маму воскресить. Это только бог однажды умер и воскрес, так тетя Зина рассказывала, но это к тому же неправда, потому что нет никакого бога. Он теперь окончательно умер. И это очень даже хорошо. Теперь надеяться можно не на какого-то бога, а на товарища Сталина, который живет в Москве в кремлевской башне. Ему из этой башни все на свете видать, не только до границы, но и гораздо дальше».

Сладостный миф становится по-своему сильнее реальности. Героиня повести обретает в личности Сталина некое подобие религиозного утешения; Сталин как бы заменяет ей Бога. Однако этот кумир, несмотря на обращённую к нему любовь, подчас весьма коварен (о чём не замедляет свидетельствовать автор). Жемойтелите пишет о своей героине (с. 116–117): ««Любовь к Родине живёт в сердце каждого из нас» – так говорила она на торжественной линейке, но эта любовь была чем-то очень холодным, как и сама Родина, продуваемая промозглым осенним ветром. Не стоило ждать от Родины ответной любви».

О вероломстве, на которое была способна советская власть и после смерти вождя, автор повести говорит с читателем на остроумных сюжетных примерах. Так, в повести имеется вставная новелла, посвящённая трудному подростку в интернате. От него все шарахаются... Понимая, что мальчика морально испортили родители, люди попросту отпетые, героиня повести, занимающая отнюдь не последнее место в системе интерната, пытается проявить милосердие к существу, казалось бы, забывшему все человеческие чувства. И чудо происходит. В одичавшем подростке просыпается нечто человеческое...

Однако после того, как мальчика во время одной из безобразных домашних ссор окатил кипятком отец-алкоголик, ситуация меняется к худшему. И хотя ребёнок выживает (у мальчика всерьёз повреждено лишь предплечье, куда непосредственно попал кипяток), он оказывается искусственно отторгнутым от своей учительницы. Советская бюрократическая машина работает так, что если мальчик после выходки отца будет признан фактически сиротой, его в обязательном порядке переведут из интерната в детдом – заведение ещё более суровое, чем интернат. Героиня повести, которая сама прошла через ужас детства без родителей, напоминаем, работает в интернате.

В повести, при её несомненных достоинствах, немножко не хватает сюжетной динамики. Действие местами разбито на вставные новеллы, мало связанные между собой, и авторские размышления (а также переживания героини) местами как бы заслоняют сюжет или замедляют его течение. Стихийная склонность автора к бессюжетности (впрочем, имеющей право на существование) никак не отменяет ряда достоинств повести. В ней присутствуют убедительные любовные линии. Например, в повести фигурирует некто Миша, по которому сохнут все девчонки, включая главную героиню. Однако автор остроумно и без натяжек показывает, как за почти героической внешностью Миши скрывается моральная гниль. Автору удаётся прорисовать сложный и многомерный мужской характер, вывести на повествовательную сцену человека неотразимо привлекательного, но «с двойным дном». В некотором смысле Миша – это очеловеченная метафора советской власти, способной вызвать к себе любовь, но способной и обмануть любовь, проявить вероломство.

Повесть блистательно написана. Безупречно выдержанный документальный материал играет не самодовлеющую роль, но служит к выражению авторских мыслей, иногда противоречащих внешним фактам и внешним событиям. В самом деле, суть явлений часто не равняется или противоречит видимости.

К повести Жемойтелите тематически и по смыслу примыкает рассказ Натальи Николашиной «Эйфелева башня». Рассказ посвящён женским проблемам и женской дружбе.

В рубрике «Проза» опубликован также рассказ Дмитрия Кононова «Крепок ли лёд?». В рассказе присутствует ярко выраженная художественная парадоксальность. Главная героиня приворовывает у окружающих деньги или предметы, например часы. Делает она это бескорыстно по иррациональному порыву.

Окружающий мир претит героине рассказа – и она не то, чтобы мстит всем подряд, она скорее отыгрывается на окружающих в своих непростых взаимоотношениях с внешним миром. Её угнетает чёрствость и рутинёрство в структуре человеческих взаимоотношений, в структуре окружающего её малого социума. И ей в результате неодолимо хочется пошалить. Порой её проделки обнаруживаются, подтверждая известную пословицу «Всё тайное становится явным». Как именно это происходит, в рассказе изображено натуралистически достоверно.

Конфронтацию между героиней повести и окружающим миром как бы иллюстрирует любовная линия рассказа. Вокруг главного действующего лица сосуществуют инертный слабохарактерный муж и хитрый деятельный любовник эгоист, своего рода окарикатуренные Обломов и Штольц, исходно известные нам из русской классики, из романа Гончарова «Обломов». Муж и любовник равно чужды героине повести. Один вяло существует рядом с ней, другой пытается её использовать. Ей докучают оба.

Владимиров выводит на повествовательную сцену милую лгунью и воровку, которая способна вызвать читательские симпатии. Литературного персонажа, который не «плох» и не «хорош», а запутанно парадоксален и вызывающе странен, в литературоведенье называют антигероем. Этот термин в данном случае напрашивается, но слово «антигерой» не имеет общеупотребительного женского рода. По существу, мы имеем дело с антигероем и антиповедением.

Повесть выдержана в едином ключе с элементами намеренной манерности, которая является сознательным авторским приёмом, служащим для характеристики женского персонажа. Рассказ Кононова содержит и элемент бестиария. Главная героиня выступает как сорока воровка, которая, однако, для литературного изящества предстаёт не сорокой, а синичкой.

Рассказ завершается трагически, причём трагизм финала контрастно подчёркнут смеховым и авантюрным началом. В рассказе творчески органично сосуществуют фельетонный и трагедийный полюса.

Учитывая, что журнал «Сибирские огни» по тематическому спектру значительно шире просто сибирского краеведенья, в рассказе отсутствуют сибирские реалии, но наличествует мотив льда, говорящий о России как о стране Севера.

Мотив льда присутствует также в публикации Владимира Семенчика «Отжарщики. Трагикомедия о любителях подледной рыбалки».

Сюжетная завязка трагикомедии проста. Группа друзей в день 8 марта, который является общероссийским выходным, собирается порыбачить в экстремальных условиях – на льду, в котором можно проделать лунки. Жёны завзятых рыбаков естественно недовольны – они требуют к 8 марта внимания и подарков.

За житейской завязкой повести прозрачно угадывается различие женских и мужских ценностей, интересов, устремлений. Для мужских персонажей повести важны риск, романтика, дружба – всё, что сулит рыбалка. Женским персонажам нужно нечто противоположное – например, чувство домашней защищённости. Автор с присущим ему комическим талантом показывает, как мужья пытаются отдариться презентами жёнам на 8 марта, но эта уловка оказывается безуспешной. Жёны всё равно по тем или иным причинам недовольны...

То, что мы имеем дело с различными, даже взаимоисключающими системами ценностей, а не просто с различными житейскими поползновениями (поехать развлекаться или остаться дома с семьёй), выражено не столько действием, сколько диалогами персонажей.

Типологически (а не по смыслу!) они напоминают бессмертные гоголевские диалоги – например, разговор двух русских мужиков о том, куда доедет (или не доедет) колесо брички Чичикова или риторические препирательства Бобчинского и Добчинского. Сюжет трагедии минимален и восполнен богатством диалогов, которые рыбаки поочерёдно ведут с собственными жёнами и друг с другом.

Своего рода шуточным (но от того не менее трагическим) возмездием любителям рыбалки и свободы является более чем подозрительное поведение льдины, на которой обосновались рыбаки. Удаётся ли им выжить, можно узнать, прочитав пьесу.

Единственный её недостаток – героям повести несколько не хватает самостоятельных характеров или хотя бы ярких характерологических черт. Так, один из персонажей (Серёга) отвечает на вопрос о том, что для него рыбалка (с. 143): «Я, наверное, только здесь мужиком себя чувствую. Хозяином сам себе. Только тут свобода, понимаешь?». Во-первых, реплика Серёги достаточно банальна (хотя от того не менее убедительна), а во-вторых, примерно также реагируют на рыбалку другие её участники.

Тем не менее, если представить себе рыбаков в качестве коллективного персонажа, то он художественно убедителен в своей объективной противоположности женскому миру трагикомедии.

Контрастное ему мужское начало присутствует в рассказе Сергея Владимирова «Дуэль», открывающем рубрику «Проза». В рассказе убедительно показано, как некий физически хлипкий человечек является к опытному профессионалу в области бокса, чтобы тот научил его приёмам бокса. Поначалу, профессионал реагирует на потуги дилетанта научиться технике удара не иначе как с насмешкой и советует бедняге убраться подобру-поздорову.

Однако вскоре выясняется, что внешне хлипкий человечек одержим идеей правдоискательства и непременно хочет провести боксёрскую дуэль с неким влиятельным полукриминальным типом. Выясняется, что человечек, жаждущий справедливости, на редкость упрям. Понемногу волевой порыв дилетанта начинает внушать опытному боксёру даже некоторое уважение, и учитель приходит к убеждению, что ученик не так безнадёжен, как казалось. Маленький человечек упорно занимается боксом и кое-что начинает понимать...

Весь рассказ убедителен как единый образ. Общезначимые величины – например, доблесть и чувство справедливости – в рассказе творчески органично увязаны с физиологическими частностями и профессиональными нюансами бокса как вида спорта. Всякий полноценный образ – это, собственно, и есть частное как общее.

Однако, во-первых, финал рассказа несколько предсказуем. Искушённый читатель с первых строк рассказа, вероятно, догадается, что маленький правдоискатель, этот современный «мужичок с ноготок», «по законам жанра» не должен безоговорочно проиграть жуликоватому силачу. (В самом деле, правда значит больше физической силы). Во-вторых, маленький человечек описан в рассказе психологически рельефно, а силач описан эскизно и фрагментарно. Например, у Владимирова бегло упоминается, что силач коррупционер, но конкретного описания, а главное, художественного образа криминальной деятельности силача в рассказе несколько не хватает.

В рубрике «Проза» помещён также рассказ Ирины Кушнир «Время летать». Рассказ написан в гоголевских традициях, осмысленных в параметрах нашей современности. В рассказе присутствует присущее прозе Гоголя сочетание бытовщины с потусторонними явлениями.

К художественным рубрикам «Сибирских огней» («Поэзия» и «Проза») примыкает ряд научных и научно-публицистических рубрик. Так, в рубрике «Очерк и публицистика» помещена публикация Константина Голодяева «Мост в будущее». Привлекая колоссальный архивный материал, Голодяев документально исчерпывающе описывает, как в 80-х–90-х годах позапрошлого века начиналось строительство Транссибирской железнодорожной магистрали. Работа велась в чудовищных условиях... Наиболее драматичные её эпизоды, как показывает Голодяев, связаны со строительством Обского моста.

Транссибирская магистраль тянулась на огромные расстояния, по которым не сразу удавалось полностью проложить рельсы. Автор пишет (с. 156): «Пассажирские поезда до Кривощекова ходили два раза в неделю: по средам и субботам. Дальше дорога обрывалась – пассажиров забирали извозчики и по льду переправляли на другой берег. Таким способом проследовал в ссылку В.И. Ульянов (Ленин), который стал одним из первых пассажиров, проехавших через Ново-Николаевск еще до сдачи мостового перехода через Обь».

Подробнейший историко-краеведческий очерк Константина Голодяева содержит любопытных эпилог, относящийся к судьбе Транссиба в советский период, а затем и в наши дни.

Далее в рубрике «Очерк и публицистика» помещена публикация Бориса Проталина «Мы издавна здешние. Народные мемуары». Публикация, составленная из побасёнок и рассказов сибиряков, исполнена особого северного колорита. В публикации житейски иносказательно разъясняется значение местного словечка «кержак» и параллельно приводится ряд житейских анекдотов, относящихся к быту и нравам сибиряков. Иногда они обнаруживают весёлое лукавство ума, о котором Пушкин писал, как о свойстве исконно простонародного начала. Например, один охотник не подстрелил ни одной птицы. Тогда он купил в деревне индюка и обезглавил, выдав дома этого индюка за подстреленного тетерева. Порой сибирский народ склонен к жестоким шуткам. Например, у Проталина рассказывается о сибиряке, который был патологически ревнив и регулярно изводил жену подозрениями в супружеской измене. Тогда ехидная соседка, знавшая о страхах ревнивца, намеренно натоптала у его избы мужниными сапогами – так, чтобы рельефно читались мужские следы.

«– Отелло, блин, колхозный...» – несётся вслед ревнивцу, который не замедлил впасть в панику (с.162).

В голову неизбежно приходит риторический вопрос: а что если бы муж в результате ни за что поколотил жену? Мало ли, что можно совершить сгоряча под влиянием ревности?

Третья документальная публикация январского выпуска «Сибирских огней» относится к подрубрике «Народные мемуары» (рубрика «Очерк и публицистика»). Публикация Афанасия Темникова озаглавлена просто «Воспоминания»... Как указывает редакционная помета, рукопись Темникова передал для публикации в журнале Дом русского зарубежья имени А.И. Солженицына. Рукопись Афанасия Васильевича Темникова хранится в архиве ДРЗ (Фонд № 1. «ВМБ». Оп. 3 P-489). Рукопись содержит описание быта и нравов забайкальского казачества в период с конца XIX века до времён НЭПа.

Мемуары Темникова посвящены жизни в российской глубинке. Автор вспоминает (с. 169): «Родился я в Читинской области, в Оловянинском районе (раньше Борзинском), в 85 километров к северо-востоку от Борзи. Эта страшная глушь была и остается дикой окраиной (60 километров от железной дороги)».

Автор обрисовывает такую невероятную глушь, где говорят не столько по-русски, сколько по-бурятски. В этих далёких от цивилизации местах по свидетельствам мемуариста издавна процветала литературно колоритная дикость и патриархальщина. Так, например, Темников вспоминает (с. 173): «Бабушка была красивая, статная женщина. Тунгусского в ней ничего не оставалось вследствие смешения с русскими и другими народностями России и Польши: в Забайкалье было сослано очень много поляков. Дед пьяным ругал бабушку за то, что не знал ее, когда его решили женить. Дескать, увидел ее только когда поехали в церковь венчаться».

Завершает 1-й выпуск «Сибирских огней» за нынешний год публикация Владимира Чиркова «Александр Гнилицкий: «Картины художника есть постоянное обновление...». Искусствоведческие письма». (Рубрика «Картинная галерея «Сибирских огней»»).

Публикация Чиркова посвящена известному сибирскому художнику Гнилицкому и построена как ряд искусствоведческих писем. Они, в свою очередь, построены как суждения об искусстве вообще, инспирированные творчеством Гнилицкого. Чирков пишет о том, что конкретное/отвлечённое в искусстве взаимосвязаны как земля и небо, а также о том, что искусство не есть простое копирование действительности.

Публикация Чиркова содержит также социально заострённый фрагмент. Автор пишет (с. 189-190): ««Откуда родом и где есть Гнилицкий?» Тот, кто знает, что автор писем давненько лет этак не один десяток, занимается проблемами ЛМК (локальных местных культур), скажет: Чирков «тянет одеяло на себя». В ответ поблагодарю за интерес к моим многолетним занятиям, потому что не будь этих занятий, о чем бы я стал писать? Не о глобализмах же и не о постмодернизмах без берегов и принципов, там тьмы и тьмы авторов. Но я пишу о своем, близком, простите за провинциализм, корневом, почвенном, которое к удивлению либералов оказывается ой каким... толерантным».

Очевидно, Чирков считает общеевропейский дискурс жёстким и прагматичным, обязывающем ко всеобщий унификации, а почвеннический дискурс видит индивидуальным и в этом смысле поливариантным, гибким, плюралистическим.

Публикация Чиркова содержит также интересные рассуждения о русском импрессионизме (Серов и Коровин – ученики Поленова).

Итак, в 1-м выпуске журнала за этот год историко-краеведческие публикации (в контекст которых включены искусствоведческие заметки Владимира Чиркова) контрастно дополняют художественные публикации.

Документальные публикации журнала свидетельствуют об этническом своеобразии о неповторимом значении Сибири как средоточия русской души.

Поэзия, публикуемая в «Сибирских огнях», на русский лад рассказывает о тайнах природы и космоса.

Художественная проза журнала направлена на постановку общезначимых этических вопросов (к ним относятся вопросы о том, что есть правда или что есть счастье).

В целом же «Сибирские огни» – это журнал, который на современном русском материале (и на фоне отечественной истории) являет непреходящие ценности.

---

ЧИТАТЬ ЖУРНАЛ

---

Pechorin.net приглашает редакции обозреваемых журналов и героев обзоров (авторов стихов, прозы, публицистики) к дискуссии. Если вы хотите поблагодарить критиков, вступить в спор или иным способом прокомментировать обзор, присылайте свои письма нам на почту: info@pechorin.net, и мы дополним обзоры.

Хотите стать автором обзоров проекта «Русский академический журнал»? Предложите проекту сотрудничество, прислав биографию и ссылки на свои статьи на почту: info@pechorin.net.

---

 

Родился в Москве 15 февраля 1967 года. В 1993 окончил филфак МГУ (отделение русского языка и литературы). Там же поступил в аспирантуру и в 1997 защитил кандидатскую диссертацию по лирике Пушкина 10 - начала 20 годов. (В работе реализованы принципы лингвопоэтики, новой литературоведческой методологии, и дан анализ дискурса «ранней» лирики Пушкина). Кандидат филологических наук, член Российского Союза профессиональных литераторов (РСПЛ), член ЛИТО Московского Дома учёных, старший научный сотрудник Государственного историко-литературного музея-заповедника А.С. Пушкина (ГИЛМЗ, Захарово-Вязёмы). В 2010 попал в шорт-лист журнала «Za-Za» («Зарубежные задворки», Дюссельдорф) в номинации «Литературная критика». Публикуется в сборниках ГИЛМЗ («Хозяева и гости усадьбы Вязёмы», «Пушкин в Москве и Подмосковье»), в «Учительской газете» и в других гуманитарных изданиях. Живёт в Москве.