«Аврора» № 5, 2021

Музыка – и тишина

(о журнале «Аврора» № 5, 2021)

Текст, художественный текст, до чего же это всегда загадка, сакральная, необъяснимая загадка. Как рождается рассказ, стихотворение, эссе?

№ 5 (2021) журнала «Аврора» (Санкт-Петербург) разворачивает перед нами этот таинственный текстовый веер.

Ирина Родионова в рассказе «Дед и подсолнухи» напрямую обращается к теме смерти, и для ее героини Насти смерть, конечно же, это никакая не «тема», а самое что ни на есть живейшее – и самое страшное в жизни – переживание: она три, четыре недели не может поверить в смерть деда в больнице, она воображает его живым, воображает телефонные разговоры с работниками больницы, и она слышит-воображает – да, дед жив, – а значит, жив и ее незыблемый мир, мир детства. Мир любви. Дед умер – и нет любви? Или начнется что-то другое... но что?

«Снова молчит, подбирая слова. Дед насмешливо глядит с фотографии.

– Знаешь, и правда жалею. Но я не хотела, чтобы ты у меня в голове оставался таким, синюшным и в гробу. Хочу запомнить тебя настоящего. Но все равно виню себя, что не попрощалась... Ладно, дед. Поеду я. Ты прости меня, пожалуйста. Скверная я внучка, многое тебе не сказала, многое не сделала. Не держи обиду. Царствие тебе небесное, дедушка».

Непознаваемость жизни равна непознаваемости смерти. Это рассказ даже не о жизни внучки и смерти дедушки: он о каждом из нас, не ведающих, во что в результате превращается земное, живое и горячее время. И мы не верим, что оно превращается в ничто. Но проходит реальный месяц после настоящей смерти родного человека, и мы можем, наконец, сказав себе: «Да, это и правда произошло», – поехать на кладбище...

У Ирэны Сергеевой, известной санкт-петербургской поэтессы, славный юбилей; и мы снова прикасаемся к многоликому и многослойному миру ее стихов. Как насквозь, через военную линзу, просматривается время в упруго-рифмованных, четких, как воинский чеканный шаг, строчках!

Не хочу ни Восток я, ни Запад.
Горизонты России ясны.
Сигареты забористый запах
мне напомнил махорку войны...
Ах, пехота, Отчизны сыны!

А вот и космический, нынешний взгляд на мироздание и на человечество, сочетающий и философское обобщение, и почти астрономическую, геологическую конкретику, – это стоп-кадр, остановленное мгновение, после которого, возможно, и наступит Апокалипсис, о котором все говорят, шепчут уже две тысячи лет:

Когда сдвигается земля,
наружу выходя из трещин,
течет рекой через поля,
змеей шуршащей и зловещей,
народ, собравшись на плато,
стоит, глядит, бежит куда-то,
совсем не ведая, за что
иль за кого пришла расплата...

Филипп Хорват смело напоминает читателям о чуде. Герой его рассказа, водитель такси, армянин, одет пиратом; этот веселый Саргис окончил когда-то цирковое училище, тяга к актерству осталась в нем жить, склонность к эксцентрике, к сиюминутному творению волшебства... и вот наш таксист творит, как скульптор или фокусник, судьбы пассажиров, а эти непредсказуемые судьбы творят его самого. Рельефное видение ситуации, прописывание эпизодов с разных сторон, с ракурсов жизней разных героев придает всему рассказу «Пиратское такси» объемность – он становится почти театральной сценкой, короткометражкой в прозе:

«И мы поехали, но только не в аэропорт. Водителя я попросил отвезти нас с Мариной в кафе, где мы и просидели потом часа два или три. Черт с ним, с контрактом.

А пожениться решили с ней сразу же, как родится ребенок. Ну, не совсем сразу, конечно. Ваньке вон уже пятый месяц, смотрите, какой бутуз... Марину мою никому не отдам и Ваньку воспитаю как своего, родного. Да он и так уже мне родной, оба они мне теперь роднее некуда.

Кстати, мы же хотели сюда, на свадьбу, и пирата пригласить. Да только пропал он наглухо, мы у начальства его таксо-конторы дознавались-дознавались, так и не выяснили ничего...».

Поэт Игорь Павлов видит перед собою музу. Для приподнятой поэтической речи, для старинного одического мышления муза – привычный, традиционный образ. Павлов решает его не то чтобы приземлить, «обытовить», но кинуть на музу взгляд взыскательного художника, не столько восторженного, обуреваемого пресловутым вдохновением, сколько спокойного мастера, знающего цену и страданию, и радости:

Иногда она – слишком стрекозка:
суетлива, легка, весела,
лепит мысли из мертвого воска,
создавая земные тела.

Но бывает иначе, иначе...
С этой верой последний из нас
входит тихо, садится – и прячет
тайну вечной души, про запас.

Михаил Ярцев в повести «Паровозик из Ромашкова» (в этом номере журнала – ее начало) показывает, как два друга собрались за сокровищами в глубинку; найти у простых, мало понимающих в старине людей антиквариат, купить по дешевке, а потом дорого продать – ремесло не зазорней всякого другого. В дешевой забегаловке некий Горыныч, городской сумасшедший, разглагольствует о смысле жизни.

«– О! Мое пиво подоспело! – мужичок вскочил с места, метнулся к стойке и вернулся с полной кружкой. Молодецки отхлебнул, поморщился и принялся разглагольствовать вновь:

– Сейчас модной стала одна игра – реконструкция называется. Забава для богатеев: наполеонами обрядиться или римлянами-гладиаторами. Так вот, все надо устраивать взаправду! И штыком колоть, и саблей рубить, а патроны чтоб непременно боевые!

Он безумным взором сверлил оцепеневших друзей и продолжил:

– А добровольцы, уверен, найдутся! По онкологическим больничкам поискать – там герои, которым терять уже нечего. Олигархи, что забавы устраивают, кинут «зелени» родным...».

Да, Горыныч безумен, но так ли тотально, бесповоротно безумен, как кажется на первый взгляд? В этом вечном русском юродстве зарыто зерно болевой нынешней правды, горькой и непоправимой истины.

Тимур Максютов в повести «Городец», с лейтмотивом образа Александра Невского, свободно пользуется приемом переселения во времена; время может смещаться, улетать, наступать внезапно и, казалось бы, невозвратно, а потом опять прогибаться, таять, уступать место времени иному, удивительному. Так в «Городце» меняются местами век князя Александра Невского и наш век, с его неизбывным латентным трагизмом и явной карнавальной бравадой.

Живописные приемы, при помощи которых изображается давно ушедшее время, колоритны, плотны, переливаются богатством словесных лессировок:

«Низкий копченый потолок качается, плывет. Кажется, будто с него хлопьями валит снег, как тогда, перед битвой у Вороньего камня; холодно, бьет озноб так, что стучат зубы. Мальчишка-уйгур чувствует хозяина, укрывает медвежьей шкурой. На цыпочках подходит, прикрывает дверь в горницу и вздрагивает: дверь скрипит нещадно, словно несмазанный рычаг стенобитного порока. Голос бестолкового отрока стихает, и что там дальше вышло с Рязанью – не слышно. Хотя известно. Кровь, пепел, бесконечные ряды пленных со зверски скрученными руками и хеканье багатуров, рубящих головы...

Мальчишка-уйгур тихо спрашивает:

– Зачем так говорят про хана Бату? Разве он злой? Ты, коняз, называл великим...».

И неизвестно, что лучше, где легче жить – в нашем времени или там, в эпохе героического князя Александра Ярославича...

Елена Веселова в статье «Российская идентичность и образ святого благоверного князя Александра Невского» говорит об актуальности проблематики российской идентичности; этот важный вопрос неспроста поставлен во главу угла – и нравственного, и культурного, и исторического. Немаловажны в этой связи и раздумья автора о национальной исторической памяти:

«Национальная историческая память – это целый комплекс образов, представлений, суждений, мифов, стереотипов, которые образуют канву истории народа в его самосознании. В нее входят представления о наиболее ярких событиях общей истории народа, его героях, блистательных победах и трагических неудачах. Национальные герои часто занимают ведущее место в картине мира людей, проживающих на одной территории и имеющих общую историю. Именно такими национальными героями становятся выдающиеся полководцы, воины, обеспечившие своим героизмом победу над силами, стремящимися отнять не только материальные ценности, но и свободу духовного выбора и развития у народа».

Двухсотлетие Федора Михайловича Достоевского отмечено в журнале статьей Елены Коржовой «Внутренний мир Достоевского и мироощущение русского человека». Разгадать тайну человека – все равно что разгадать тайну Бога. Окончательно это сделать никому не удастся, да и не нужно, ибо тогда человек–исследователь, человек-писатель, художник посягнет на Божий замысел, безжалостно обнажит великий сакрал бытия; и Елена Коржова бережно, деликатно говорит о важнейших вещах, о фундаментальных началах, которые проговаривает и сам Достоевский – в «Дневнике писателя», в своих романах, в статьях, в знаменитой речи на юбилее А.С. Пушкина. Конечно, не обходится без справедливого упоминания о том, что Достоевский внутри русской культуры – своеобразный пророк, подлинный провидец, узревший в ходе времен катаклизмы и потрясения, что с удивительной точностью потом сбылись.

«Ф.М. Достоевский, по мнению В.В. Кожинова («Беды и победы России»), очень ясно и глубоко видел современные ему явления, предвидел грандиозные социальные, технические и идейные перевороты XX века. Достоевского часто называют пророком. Многие считают, что главное в нем – это пророческое свидетельство о судьбах России. Он не только великий писатель, но и мистик, которому было дано понять тонкие закономерности взаимоотношений Бога и человека. Это позволило ему стать редким знатоком человеческой души: «Достоевский – пророк, ибо он всечеловек». Эту «самую русскую национальную способность – всемирную отзывчивость» и подметил Достоевский в любимом Пушкине. Знаменитая Пушкинская речь незадолго до смерти была расценена современниками как пророческое описание будущего России».

Елена Уварова записывает живые и непосредственные впечатления от литературного фестиваля «Петербурские мосты». Иллюзия того, что происходит все здесь и сейчас... Эффект театра, где нет репетиций, а есть только одна растянутая, как жизнь, свежая и светлая импровизация:

«На следующий день мы гуляли вчетвером: Саша, Наташа, Алексей и я. Посетили Исаакиевский собор. У нас был потрясающий экскурсовод – женщина, придумавшая рифмованные загадки, которые помогают запоминать услышанное. Так я, у которой обычно не задерживаются в голове даже простые имена, запомнила, что архитектором Исаакиевского собора был француз по фамилии Монферран...».

Елена Уварова цитирует в своем дневниковом, импровизационно-полетном эссе стихи питерских поэтов; вот прекрасная Галина Илюхина, чья поэтика и чья эстетика погружает нас в возлюбленный старый Питер, в чувство новой трагедии, в почти музыкальную репризу любви, боли, красоты:

Не спи, не спи, художник бедный,
вставай и выходи в пургу!
Туда, где скачет всадник медный
по шею в пляшущем снегу.
И – ни души. За снежной тучей
пропал Мариинский дворец.
Мы каждый сам себе творец
и сам себе несчастный случай.

И здесь узнаваемая Пастернакова реминисценция уместна и нужна; она золотой нитью сшивает времена.

Илья Имазин в рассказе «Последняя нота хейнала» воскрешает старинную польскую легенду о краковском трубаче, вызывая в нас разнообразный спектр эмоций:

«Я замешкался, потому что хотел услышать знаменитый краковский хейнал. Мне была известна легенда о трубаче, который во время монгольского нашествия, завидев вражескую конницу, вовремя подал сигнал тревоги. Возвестившая об опасности мелодия резко оборвалась, когда стрела противника пронзила горло героя. В память о трубаче его позывные звучат каждый час и обрываются на той роковой ноте, за которой последовала его гибель. Иными словами, в Кракове каждый час стрела захватчика пронзает горло музыканта, а внезапная смерть прерывает беззащитную и смелую мелодию. Каждый час – час мужества, которое состоит и в том, чтобы помнить: даже то, что кажется неотъемлемым и незыблемым, уязвимо, а потому нуждается в ежечасной защите, самоотверженной заботе – враг всегда у ворот».

Враг всегда у ворот... Над этим посылом следует задуматься.

А дальше в рассказе появляется знаменитая певица Эва Демарчик, кабаре, где она выступала, и под конец – бессмертный Мандельштам, которого Эва пела, тоже пела, в том самом кабаре... «Жил Александр Герцевич (она пела – Герцович), еврейский музыкант, он Шуберта наверчивал, как чистый бриллиант...» Так соединяются три имени, три человека, три эпохи, три героических сердца. Это и есть чистый бриллиант бессмертия.

Олег Гаценко в статье «Тенденции развития русского сонета» прикасается к неповторимой атмосфере старой европейской литературной формы, исследует феномен переселения культур, как переселения душ:

«Многие сонеты гениальных поэтов Серебряного века – М. Волошина, Н. Гумилева и др. – являются вершинами поэтического мастерства, но при этом их в большей степени можно отнести к пейзажным стихотворениям в сонетной форме, нежели к каноническим сонетам».

Филипп Хорват пишет об очерке Н. С. Лескова «Русское общество в Париже» в очерке «В плену сознательного одиночества»; автора тревожит явление социальной разобщенности, и он утверждает, что «...если же говорить откровенно, то явление социальной разобщенности далеко не ново для современной России: ее характерные черты на бытовом, иерархически-сословном и других уровнях легко определяются и в царские времена, и в десятилетия Советского союза. Писали о ней самые разные публицисты, историки, практически все крупные русские писатели и философы, исследовавшие этот болезненный для общества вопрос. К примеру, В.О. Ключевский считал, что цельность русского общества была разрушена под воздействием иноземного влияния в XVII веке, но в реальности истоки явления, конечно же, спрятаны куда глубже, а его причины не исчерпываются проникновением западной культуры в Россию».

Илья Бояшов подготовил блестящую подборку «Александр Блок в воспоминаниях современников». Мы можем погрузиться во времена путем исследования этих беглых, часто непритязательных, иной раз предельно точных и остроумных записей, фиксирующих ход времен, характер человека, феномен личности художника:

«Я никогда не видал, чтобы человек умел так красиво и выразительно молчать... Это молчанье говорило больше, чем скажешь какими бы то ни было словами... (Константин Бальмонт)».

Владимир Логинов рассказывает о Сергее Довлатове в очерке «Две встречи 1968 года»:

«– Я же не политический диссидент. На Красной площади в демонстрации в августе не участвовал. Плакаты с лозунгом: «Мы теряем лучших друзей!» не писал. Публично ввод войск в Чехословакию, как Твардовский, Галич и Евтушенко, не осуждал. Мне просто публиковаться надо.

— А может дело не только и не столько в политике? — осмелился заметить я. — Битова, Конецкого печатают.

Довлатов ненадолго задумался и продолжил:

— Да, и в Москве публикуются талантливые интересные писатели. Трифонов, Искандер... Возможно, что в обеих столицах у большинства журналов есть свои авторы. А таким, как я, не протолкнуться. Наверное, надо уезжать, попытать счастье в провинции».

Сергей Макке посвящает Павлу Мейлахсу, сыну Александра Мелихова, подборку стихов «Сон разума». Никуда из жизни человека не исчезает боль. И часто она обращается в безумие, переселяет и себя, и нас в иную реальность, и именно благодаря боли мы вступаем в пространство зазеркалья, дна, небес, бреда, сна:

(...) А во сне я дышу, разгрызаю веревки и путы,
Разрушаю свой мир, что придуман в безумия час.
Я пытаюсь взлететь, водородом внезапно надутый.
Просыпаюсь на дне, как забытый седой водолаз.
И, пытаясь дышать и пытаясь наивно проснуться,
Отогнать от себя иссушающий длительный сон,
Открываю зрачки – но к реальности мне не вернуться.
Вновь летаю меж вас, управляемый духами дрон.

В разделе «Дебют» – рассказ молодой писательницы из Башкортостана Дианы Давлетбердиной. Кроме прозы, Диана пишет и талантливые стихи; ее интонация узнаваема, она автор остросовременный, контрастный, многоплановый, с изумляющими своими вариациями текстовыми фракталами. Ксюша в рассказе – почти Ксения Петербургская, имя тут знаковое. Она сходит с ума, но именно так, как и должен сходить с ума влюбленный в мир художник, поэт. Архетип дороги тут как нельзя кстати. Путь – это и свобода, и предначертанность; это и жесткий график жизни, и вольное, всеземное, легкое ее дыхание:

«Поедем так в неизвестность, чтоб не остаться в ней. Перрон-вокзал. Поедем так, чтоб звучало, трехчасовой поезд, будто гудит так каждую ночь пол в доме, что стоит на бывшем торфе. Будто гудит кожа, будто дыханье в такт. И все правильно, правильно, правильно, правильно.

А отсюда останутся яркие звезды на подоконнике в зале и одуванчиков поле, пять лет назад, перед последним звонком, бегу к школе, конечно, падаю, и смеюсь, глядя на свои ободранные ладони. И так легко, и так много на вдохе, музыка есть, нет тишины, не звенит над тобой тишина.

И страх не висит в воздухе.

И завтра не кончится никогда».

Конечно, это музыка в чистом виде, в чистом виде поэзия...

Ольга Мирошниченко дебютирует со стихами.

Как любой поэт в любом времени, она соотносит Вселенную и «я», часто враждебный, настроенный на постоянную борьбу мир и живую душу, что востребует насущной нежности:

Это моя стена и моя война.
В ней ни победы нет, ни надежды нет.
Враг – это я, союзники – тоже я,
а поле боя – сияющий белый свет.
Это моя игра, и она горька.
Я вырастаю опытным игроком
из мотылька, из куколки и малька,
и защищаюсь жалящим языком.

Дебютантка Елена Киселева живет во Владивостоке, и поэтому у нее своеобразная оптика, иной взгляд на пространство, время, геополитику, японские острова через пролив с их ночными манящими огнями; иной взгляд на немыслимый размах страны, простирающейся от Тихого океана до Балтийского моря, а значит, и на протяженность жизни, которой нет конца не только потому, что ты молод, но и потому, что рядом с тобой – бездонный и безбрежный океан:

Азия безобразно ближе и изобильнее, чем Москва,
До которой семь часов разницы, восемь часов полета,
И билет туда стоит с десяток МРОТов,
И тебе понятней японская мода, иероглифы, курс юаня,
Чем Транссибирская линия,
Эта Дантовая пропасть меж городами,
Глубиной в семь суток.

Анатолий Мизин с любовью пишет о русской глубинке («Святыни русской провинции»), и вот перед нами опять наша история: русский Север, князь Александр Невский и хан Батый, Псков, Изборск, Соловецкий монастырь... «Александр Невский действовал быстро, решительно и расчетливо. Вначале он создал мощный кулак: организовал и подготовил рать, в которую вошли его собственная дружина, уже испытанная в боях, полки из Новгорода и соседней Ладоги, а также преданные Новгороду племена, корелы и ижорцы. Против немецкой агрессии Александр поднял весь русский север с союзниками...». Все это бессмертно воистину – и уже принадлежит не только русской культуре, но и мировой тоже.

Журнал «Аврора» переживает своеобразное второе рождение, возрождение. Он насыщается новыми интересными и весомыми текстами, новой словесной музыкой авторов – и знакомых русскому читателю, и неизвестных, и «племя младое, незнакомое» радует открытиями – образными, сюжетными, философскими. «Аврора» воистину становится зарей новой литературы, и это отрадно – присутствовать при развитии обновленного журнала, наблюдать его новый путь.

ЧИТАТЬ ЖУРНАЛ

Pechorin.net приглашает редакции обозреваемых журналов и героев обзоров (авторов стихов, прозы, публицистики) к дискуссии. Если вы хотите поблагодарить критиков, вступить в спор или иным способом прокомментировать обзор, присылайте свои письма нам на почту: info@pechorin.net, и мы дополним обзоры.

Хотите стать автором обзоров проекта «Русский академический журнал»? Предложите проекту сотрудничество, прислав биографию и ссылки на свои статьи на почту: info@pechorin.net.

879