«Юность» № 8 (788), 2021

Быть вечно юным – находиться в творческом поиске, страдать, любить. Юность – не возраст, а состояние души человека

(о журнале «Юность» № 8 (788), 2021)

«Юность» – литературно-художественный и научно-публицистический журнал, направленность которого во многом связана с его историческими корнями. Журнал возник непосредственно в преддверии хрущёвской оттепели – в 1955-ом году.

Как известно, оттепель была направлена не на демонтаж Советского строя, а на его умеренную либерализацию. Поэтому на протяжении своей истории «Юность» культивирует советские ценности, которые возникают в новых исторических условиях и связываются с новым поколением – например, романтику молодёжных строек.

Эстафету продолжает и нынешний журнал «Юность», существующий на постсоветском пространстве. Достаточно упомянуть, что главный редактор журнала «Юность», Сергей Шаргунов, писатель, депутат Государственной Думы, является членом КПРФ. Упомянутая партия, разумеется, не дублирует КПСС, но связывается с советским периодом путём исторической преемственности.

Сергей Шаргунов социально ориентирован, настроен на благотворительные проекты. Поэтому в качестве редактора журнала Шаргунов предстаёт фактически как государственный чиновник с человеческим лицом.

Одна из главных тем 8-го выпуска журнала за нынешний год соответствуют одноимённому циклу произведений Льва Толстого: детство, отрочество и юность. С ранним возрастом человека, его ожиданиями от жизни связаны рассказы Саши Николаенко «Алёшино поле», «Вечные только голуби», рассказ Арсения Гончукова «Дом продается» и др. С романтикой юности в 8–ом выпуске журнала связываются также романтика тайги, вообще романтика жизненных испытаний. «Таёжная» тема присутствует в повести Анастасии Перковой «Таежная дева» и в рассказе Александра Суханова «Человеко-часы». С темой жизненных испытаний в 8-ом выпуске журнала связывается также тема коронавируса и вообще современных условий жизни. Показательна, например, публикация Дениса Лукьянова «Дополненная реальность».

Ещё одна тема выпуска знаменует связь времён, она может быть обозначена как историческое прошлое страны и его отображение в литературе. Показательны публикации Елены Калло и Анны Лилеевой ««Слово» в защиту памяти В.В. Маяковского», Ивана Родионова «Идем на Дальний Восток» (о месте Дальнего Востока в отечественной литературе).

Основные публикации выпуска: Женя Декина «Гештальт», Елена Калло, Анна Лилеева ««Слово» в защиту памяти В.В. Маяковского», Денис Лукьянов «Дополненная реальность».

Рубрику «Проза» в 8-ом выпуске журнала за нынешний год открывает повесть Анастасии Перковой «Таежная дева» (фрагмент романа «Стерегущие золото грифы»).

В повести Перковой эротическое начало несколько неожиданно сочетается с авторской назидательностью, с нравственными идеями любви и верности. Любовные приключения героя совершается в параметрах выбора между добром и злом.

Действие повести происходит в таёжных условиях и овеяно особой таёжной мифологией. Этнокультурные параметры русской глубинки в повести Перковой причудливо переплетаются с литературными фантазиями автора.

Не случайно повесть Перковой снабжена следующими авторскими пометками (С. 44):

«Выражаю благодарность:

– Национальному музею имени А.В. Анохина (г. Горно-Алтайск, Республика Алтай) и Музею истории и культуры народов Сибири и Дальнего Востока ИАЭТ СО РАН (г. Новосибирск, Новосибирская область), за бережное сохранение бесценных археологических находок, уникальную атмосферу и замечательных экскурсоводов;

– доктору исторических наук Наталье Викторовне Полосьмак за ее нелегкий труд, тягу к открытиям, отзывчивость, помощь в подборе документального материала».

С повестью Перковой тематически перекликается рассказ Александра Суханова «Человеко-часы». Публикация Суханова также посвящена жизни человека в суровых таёжных условиях, таёжным приключениям и сюрпризам, которые преподносит человеку дикая природа. Показательно, что публикация Перковой открывает рубрику «Проза», а публикация Суханова её завершает – тем самым подчёркивается тематическая связь (а порой, и смысловая перекличка) двух произведений.

В рассказе Суханова описаны суровые будни людей, занятых прокладкой газопровода в суровых таёжных условиях. (Как свидетельствует биографическая справка, рассказ написан на документальном материале; автору самому доводилось работать на газовых месторождениях).

Однако в контексте повести-сказки Перковой «Таежная дева» в рассказе Суханова за суровыми буднями угадывается особая таежная романтика. Главный герой рассказа – бригадир проявляет себя несгибаемо жёстко, подчас необъяснимо жестоко. Однако из рассказа понемногу выясняется, что за внешней суровостью бригадира кроется широкая русская душа и подлинная доброта. Какими сюжетными приёмами автор показывает положительную нравственную сущность героя, можно узнать, прочитав рассказ.

Его действие увлекательно динамично, полно неожиданных поворотов и способно прочно удерживать читательское внимание на протяжении всего рассказа.

Особняком в рубрике «Проза» стоит рассказ Жени Декиной «Гештальт». Рассказ посвящён не обитателю суровых малопригодных для жизни мест, простому русскому человеку, а напротив, существу буржуазно изнеженному (что несколько неожиданно и не вполне типично для журнала).

Главная героиня рассказа – признанная звезда модельного бизнеса, у которой в наше непростое время нет проблем с деньгами. Судьба героини подана в рассказе скептически – в русле басни Крылова «Стрекоза и Муравей» и практически одноимённого произведения Антона Чехова (рассказ Чехова, как мы знаем, назван «Стрекоза» и написан по мотивам Крылова).

В рассказе Декиной показано, как существо салонно изнеженное, привыкшее себя баловать, блистать в свете, приходит, в конце концов, к жизненному краху. Тем не менее, разрушительный жизненный выбор, который поэтапно совершает в рассказе звезда модельного бизнеса, показан не в качестве её вины, а в качестве её ошибки. Литературный портрет главной героини выполнен и построен так, что она способна вызывать скорее сострадание, чем возмущение. Очевидно, таков смягчённый вариант ретроспективно-советской морали в рассказе. Интенция автора не сводится к лозунгу «Бей буржуев!» и в противоположность этому лозунгу опирается на пушкинский христианский гуманизм, выраженный завершающей строкой пушкинского «Памятника»: «И милость к падшим призывал».

В рассказе показана трагедия женщины, сделавшей карьеру в сфере модельного бизнеса, но не сумевшей создать нормальную семью и в результате лишившейся жизненной опоры.

Теме детства посвящены рассказы Саши Николаенко «Алешино поле», «Вечные только голуби», произведения, также опубликованные в рубрике «Проза».

Говорят, что в раннем возрасте человек больше размышляет о смерти, нежели в средние лета, ибо начала и концы жизни человеческой таинственно взаимосвязаны. «Невидимо склоняясь и хладея, / Мы близимся к началу своему» – писал Пушкин, указывая на таинственную связь старческой умудрённости и детства. Возможна и обратная связь детства с поздними годами человека. Дети порой не так глупы, как кажется – свидетельствует рассказ Николаенко «Алешино поле».

Герой рассказа Николаенко, мальчик Алёша видит, как в природе одни существа для своего выживания уничтожают другие существа. Алёша не боится разлитой в природе смерти, не удивляется ей, но сам понемногу вовлекается в таинственный круговорот трагедий и смертей, свежо и непредвзято приобщается к Космосу.

Другой рассказ Николаенко посвящён детским фантазиям. В русле мифологии советских времён герои рассказа, дети, полагают, что в деревенском колодце, который ведёт на противоположную сторону земли, засели американские шпионы, явные вредители. В рассказе имеется и некоторая умеренная ирония над советской мифологией – наследием исторического прошлого.

Рассказ написан в повествовательной тональности известной повести Саши Соколова «Школа для дураков». Как и у Соколова, у Николаенко показан романтический пригород, обаятельно странноватое место на Земле, где жизнь является в несколько абсурдистских и сдержанно сюрреалистических красках. Являются ли абсолютно случайными типы двух авторских самоопределений – Саша Соколов и Саша Николаенко (вместо Александра и Александры)? Не свидетельствует ли Николаенко о своём стремлении быть вечно молодой и походить на Соколова?

Единственное спорное звено в рассказе Николаенко – это сюжетный финал. Он подразумевает, что детство всё-таки когда-то заканчивается, оно только представляется бесконечным. Вместе с ним по умолчанию заканчиваются и детские фантазии, что несколько ослабляет художественную интригу рассказа.

Компонента любви ко всему мёртвому в предыдущем рассказе Николаенко «Алёшино поле» исподволь свидетельствует о том, что детство проходит, а вместе с ним закрывается и некий эстетический рай. Случайно ли, что в рассказе Николаенко «Вечные только голуби» детские фантазии (в отличие от голубей, беспечных небожителей) носят ретроспективно-советский, а значит, всё-таки не вечный характер?

В прозе Николаенко присутствует тема времени и смерти, которая возникает также в публикации Дениса Лукьянова «Дополненная реальность» (рубрика «Зоил»). Лукьянов анализирует прозу современного писателя-фантаста Вадима Панова. Лукьянов указывает на то, что в связи с мировым бедствием – коронавирусом – Панов литературно пророчит тревожное будущее человечества, которое может оказаться страшнее любого коронавируса. Так, Земле в будущем грозит перенаселение, и найдутся социальные группы, которые захотят искусственно решить проблему планеты, откроют способ сократить её население, благоразумно не ставя об этом в известность широкую аудиторию. Если дело обстоит так, то никому из нас не приходится рассчитывать на выживание естественным путём. Искусственным формам воздействия на человека извне могут быть противопоставлены лишь технические суррогаты, заменяющие естественные ресурсы выживания, содержащиеся в организме человека, – утверждает Лукьянов, ссылаясь на Панова.

Тотальные фобии, которые внушает читателю Лукьянов, вызывают лишь одно недоумение. А почему собственно целью человека должно быть долгожительство? Для христианина цель его жизни – спасение души, а не исключительно и не в первую очередь поддержка возможностей тела. Разумеется, далеко не всё население планеты состоит из христиан, и более того, христианство не стоит насаждать принудительным путём. Однако даже самый закоренелый атеист или язычник едва ли будет когда-либо заинтересован в том, чтобы задержаться на Земле как можно дольше. «Наша жизнь – короткая такая» – однажды сказал Окуджава. По сравнению с этой естественной краткостью человеческой жизни на фоне мировой истории лишние несколько десятилетий пребывания на Земле, к тому же в неестественных условиях (которые обещает нам Лукьянов с подачи Панова) едва ли могут всерьёз привлечь и атеиста. Кому нужно физически консервироваться? Какая разница раньше или позже превратиться в прах, бессмысленно исчезнуть? Продление дней на Земле потребно скорее верующему для того, чтобы покаяться...

По иному о вечном прении жизни и смерти пишет Арсений Гончуков в своём рассказе «Дом продаётся» (рубрика «Проза»). Гончуков пишет:

«Какая глупая фантазия! Зачем думать о смерти, когда еще жить да жить? Вдруг мне стало стыдно, я показался себе пошляком. А смерть будущая, неизвестная, таинственная представилась слишком пугающей и величественной, чтобы думать о каких-то банках с прахом» (С. 65).

Отогнав неприятные мысли о будущем, герой повествователь охотно обращается к сладостно мгновенному миру, который его непосредственно окружает:

«Тут, на берегу Волги, смерти не было, а была жизнь: пахнущая тиной и рыбой вода, щелчки мальков по воде, шуршание трав, живительный ветерок, обвивающий шелковыми лентами лицо, руки, ноги. Верхушки сосен, птицы, небо и словно парящая над водой нетвердая земля волнистого берега. Пространство вокруг было пропитано, насыщенно жизнью» (С. 65).

Однако гедонистическая радость мгновенья снова контрастно переориентирует героя-повествователя на таинственные сферы вечности и смерти; он вздыхает:

«Но разве правильно всегда помнить о ней? О той, другой. Чувствовать себя живым – не значит ли чувствовать себя конечным? И не бояться конца, который наступит когда-нибудь? Когда угодно, только не сейчас» (С. 65).

В конечном счёте, автор привносит в повествование черты элегии в прозе, а герой воспринимает милый его сердцу уголок России в контрастном сопряжении с силами вечности и смерти; он словно внушает себе:

«Ты приехал на свидание со святыней. Со своим богом, берегом, рекой. В святые места. Приехал на поклон» (С. 65).

Дальнейший ход повествования несколько эклектичен. Автор причудливо совмещает элементы почвенничества, защиту патриархальных устоев деревни с социалистической моралью, направленной против капиталистического рынка. Так, в рассказе патриархальный деревенский уклад противопоставляется постсоветской России.

«Уже взрослым я восстановил в памяти и осознал, что в девяностые отношения бесцеремонно наступающего города и гордо вымирающей деревни складывались драматично. Хотя кто победит, а кому суждено погибнуть в этом противостоянии, было ясно сразу. По деревне на добрую тысячу домов бегали все лето городские детишки, деревенские отпрыски почти поголовно переехали в город и гуляли там по центральным улицам и набережным с чугунной оградой» (С. 75).

При всей своей интенции как бы защитить исконную деревню от европейского рынка, этого исчадия городской цивилизации, Гончуков сдержанно иронизирует и по поводу советского прошлого (где частная собственность была запрещена). Обнаруживая в интерьере нынешнего деревенского дома уцелевший советский фрагмент, Гончуков создаёт насмешливую ретроспекцию: «Каменное, будто из мрамора, повидло внутри от старости превратилось в бутылочное стекло. Я подумал, что конфеты как раз оттуда, где «необходимо постановить», «решение принято», а еще это пугающее и насекомое, ЦК КПСС». Старая советская аббревиатура, полная шипящих и свистящих звуков, действительно родственна звукам, издаваемым насекомыми. Не говорим уже о лапках «цокающих» букв.

При всём изяществе и остроумии наблюдений Гончукова над деревенским бытом, в его рассказе не хватает литературных портретов сельчан, которые могли бы привлечь читателя к патриархальному миру вымирающей деревни. Собственно людей, живых и настоящих, у Гончукова несколько заслоняют деревенские дома. Придавая домам некоторые одушевлённые, почти антропоморфные черты и подробно описывая быт как таковой, Арсений Гончуков ссылается на то, что деревенские жители по натуре замкнуты, осторожны по отношению к городским гостям-дачникам и не склонны выходить за пределы добрососедских отношений. Возможно, что Гончуков описывает деревню, как она есть, однако в результате он местами немного уходит от повествовательного лиризма собственно в бытописание. Деревня, населённая людьми, у Гончукова показана не вполне ясно, хоть автор обыгрывает волжский диалект и другие внешние признаки отличия старорусской деревни от современного города. В рассказе подробно излагаются и внеэстетические сведения о том, сколько стоит один из деревенских домов, неожиданно выставленный на продажу.

Одна из центральных героинь рассказа – деревенская баба Маша – несколько не дописана, и то, что от неё остаётся, – цветистое деревенское прозвание.

В рубрике «Проза» имеется также рассказ Михаила Максимова «Коробка с цветными карандашами». Максимов описывает несколько заунывную, более того, заводящую в тупик обстановку наших дней в период пандемии. Автор пишет: «В новостях: пандемия, тысяч пятьсот заболевших, спад экономики и рубля, Путин спас кита (снова), построили ракету, которая может полететь до Марса. Зачем ракете лететь на Марс, не объяснили, но звучало мощно.

Посмотрел в окно. В окне показывали другие новости: у «Магнита» бабки дрались за просрочку, у аптеки кричал матом мужчина. Мужчину не пускали в аптеку без маски, чтобы купить маску» (С. 50).

Оставим в покое спасателя китов, о котором и так достаточно говорят и пишут. Ничуть не менее примечательно известное у нас как минимум со времён Салтыкова-Щедрина головотяпство администрации, одни распоряжения которой противоречат другим. И в результате человек, готовый купить маску, не может этого сделать.

Иронический скепсис Максимова предваряет в его рассказе шутливо-гротескные реинкарнации, которые переживает герой в потоке исторического времени.

Тема пандемии и других трагикомических гримас нашего времени связывает рассказ Максимова с упоминавшимся эссе Дениса Лукьянова «Дополненная реальность». Если тревоги Лукьянова за судьбу человечества по-прежнему не совсем понятны, то его литературоведческие дефиниции, относящиеся к романистике Панова, как раз весьма убедительны. Лукьянов едва ли не прозорливо пишет о том, что составляет ядро современной прозы в смысле её художественной занимательности (а не в смысле авторских идей как таковых).

По мысли литературного критика, современный автор – в данном случае Панов – преуспевает, если он оказывается в состоянии как бы переиграть читателя. Для этого автору нужно, во-первых, вместить в своё личностное поле максимум персонажей с различными ментальностями, обнаружить литературную всеохватность, родственную пугающему всезнанию, а во-вторых, повести действие в непредсказуемом, но мотивированном направлении – и значит, превзойти читательские ожидания. Все эти сладостные возможности, как считает Лукьянов, реализованы в прозе Панова.

Лукьянов (вполне дословно!) подчёркивает особую красоту романов Панова. В самом деле, для того, чтобы свести воедино множество сюжетных линий и создать многомерное художественное построение, добиться сложного повествовательного контрапункта, требуется особое литературное изящество.

Романы Панова тематически устремлены в будущее, Лукьянов усматривает у Панова и страшные литературные пророчества о нашей современности (например, о связанных с пандемией событиях в современной Ницце). Настоящее и недалёкое будущее в смысловом поле журнала контрастно уравновешено историческим прошлым. Ему посвящена публикация Елены Калло и Анны Лилеевой ««Слово» в защиту памяти Маяковского в дискуссии 60-ых годов XX века. (К публикации письма Л.Ю. Брик от 9.07.1968)». Публикация о Маяковском, написанная в нейтрально познавательном ключе и насыщенная фактами, по существу носит характер скандального журналистского расследования. Соавторы работы о Маяковском говорят, что в 60-ые годы (уже при Брежневе!) вокруг имени Лили Брик, великой женщины, сопровождавшей великого поэта на его жизненном и творческом пути, неожиданно развернулась развязная антисемитская компания. С лёгкой руки неких тенденциозных маяковедов, Колоскова и Воронцова, сгруппированных вокруг журнала «Огонёк», распространилась версия, что хитрая и пронырливая еврейка Брик помешала Маяковскому жениться на русской женщине, Татьяне Яковлевой. Колоскова и Воронцова поддержали в тогдашних правительственных кругах, в результате чего Лилю Брик прекратили печатать в «Литературном наследстве», и населению было фактически навязано грубо искажённое представление о Маяковском.

Далее, как сообщается в статье, порядочные люди, среди них Симонов, Слуцкий, Андронников писали «на самый верх», пытаясь восстановить доброе имя Лили Брик, но механизм чудовищной сплетни был уже введён в эксплуатацию и поддержан официально.

В результате друзья Маяковского для выяснения истины, как об этом говорится в публикации, лично встретились с Татьяной Яковлевой, и та с грустной усмешкой по поводу нелепых инсинуаций вокруг Лили Брик поведала, что никогда не собиралась замуж за Маяковского. Друзья поэта пытались связаться и с самой Брик, та их уклончиво поблагодарила, но не стала сообщать каких-либо биографических сенсаций или просто новых данных о Маяковском, указав, что биография Маяковского исчерпывающе полно изложена в его же стихах.

Личный такт Лили Брик, мудрое понимание того, что «после драки кулаками не машут» побудили её к благородной сдержанности.

Несмотря на молчание Брик или её тенденцию говорить о Маяковском минимально, друзья поэта из писем самого Маяковского вывели, что Брик была его музой. Так, Маяковский писал о том, что его едва ли не лучшие стихи написаны Лилей Брик (в том, разумеется, смысле, что она вдохновляла поэта). Гениальный человек и в личной жизни на редкость находчив, точен, остроумен; подчёркнуто благоприятные, отчётливо лестные отзывы Маяковского о Брик, казалось бы, позволяют поставить точку в скандальном расследовании и окончательно защитить доброе имя Лили.

Однако если Маяковский был зависим от Лили творчески, она могла этим пользоваться. К тому же у Маяковского существовал соперник, Осип Брик. И если тот был готов великодушно уступить Лилю Маяковскому (что не доказано), обстановка вокруг имени Маяковского всё равно была опасно накалена.

Мы едва ли когда-нибудь узнаем в точности, что происходило в интимно-сердечной сфере Маяковского, едва ли интерес к личной тайне, пусть и великого человека, является вполне здоровым и обоснованным. Однако то обстоятельство, что Лиля Брик была музой Маяковского, отнюдь не означает, что она в принципе не могла изобретательно использовать Маяковского. В руках у неё было много соблазнительных возможностей...

Кроме того, вызывает недоумение, что вокруг личной жизни, пусть и гениального поэта, в 60-ые годы возник ожесточённый политический скандал. Интимно-частная сфера и политика в принципе взаимно друг с другом не связаны. Однако Маяковский – особый случай.

Он едва ли не посмертно стал своего рода жертвой и заложником противоречий советского периода жизни страны. Ленинской программе Интернационала противостоял сталинский Железный занавес. Изоляция сталинской России от мирового сообщества с ходом исторического времени вылилась в так называемое дело врачей, оголтелую антисемитскую кампанию, которая фактически сопровождала предсмертную агонию Сталина. Ухудшение физического состояния вождя повлекло за собой хаотичное, не знающее разумных пределов продолжение его зверств. Реабилитация евреев врачей наступила позднее, фактически уже при Хрущёве. Поэтому логично, что последующее снятие Хрущёва и наступившие вслед за ним брежневские заморозки сопровождались частичной реставрацией сталинского антисемитизма и не в последнюю очередь коллективной травлей, которая обрушилась на Лилю Брик. И напротив, хрущёвская оттепель сопровождалась официальным возвратом от сталинской деспотии к ленинским нормам – в частности, к революционному интернационализму.

Статья Елены Калло и Анны Лилеевой о Маяковском написана в относительно либеральном оттепельном ключе, что лишний раз подтверждает социогенетическую связь журнала «Юность» с хрущёвским периодом жизни страны.

Вот почему имя Лили Брик в статье Калло и Лилеевой сопровождается в целом убедительной, но местами наивной апологетикой.

Программная статья о Маяковском в журнале «Юность» текстуально соседствует с ещё одной историко-литературной публикацией – со статьёй Ивана Родионова «Идем на Дальний Восток», опубликованной в рубрике «Зоил». Публикация Родионова являет собой рецензию на книгу Василия Авченко «Литературные первопроходцы Дальнего Востока». Издательство «Молодая гвардия», 2021 год.

Родионов замечает по поводу книги Авченко: «Если Днепр, Дон, Колыма навсегда поселились в нашей словесности, то кому известны Яна, Алазея, Оленек, не уступающие «великим европейским рекам»?» (С. 100).

Однако едва ли цель художественной литературы – просто рассказать о русских реках, они являются скорее предметом географии, нежели искусства. В рецензии Родионова не хватает постановки вопроса о том, какими художественными задачами и мировоззренческими посылками руководствовались русские писатели, изображая отечественную глубинку.

В то же время и книга Авченко, и рецензия на неё восполняют пробел в истории русской литературы. По языку её нередко связывают с двумя столицами, например, в семиотике существуют термины «московский текст», «петербургский текст». Меж тем, отечество неизбежно шире двух столиц, и выяснить, насколько оно охвачено художественной литературой, чрезвычайно интересно.

«Юность» – молодёжный журнал; поэтому в нём историко-литературные факты соизмеряются с современными поисками в искусстве (не только в литературе). Им посвящена статья Фёдора Шеремета «Игра-кино-кино-игра», опубликованная в той же рубрике «Зоил».

Шеремет ставит вопрос о кино будущего и в частности – об «интерактивном кино» (С. 106). Иначе говоря, речь идёт о степени участия зрителя в кинокартине. (Он может переживать по поводу событий в кинокадре, достраивать сюжет и т.п. или напротив, принимать кинофильм, как готовую вещь).

Казалось бы, любой киносюжет заранее задан, и зритель заведомо не способен на него повлиять. Однако Шеремет приводит контрпример – упоминает кинокартину «Женщина французского лейтенанта» Джона Фаулдза, где киноновелла имеет намеренно различные концовки, и кинозритель волен выбирать один из нескольких вариантов.

С одной стороны, и такой – свободный – формат кинокартины не означает, что зритель может повлиять на режиссёрский замысел. В конце концов, несколько возможных развязок – прихоть режиссёра, а не идея зрителя. С другой же стороны, даже пуристический режиссёр, заранее всё решивший, неизбежно вступает в некоторый диалог с кинозрителем, и тогда вопрос о том, чего кинорежиссёр ожидает от кинозрителя, снова встаёт ребром.

В теории литературы цель, с которой автор адресует произведение читателю, называется «рецептивной установкой». Едва ли конструктивно и плодотворно говорить о кино будущего, где место режиссёра займёт зритель, ибо в упомянутом случае зритель и режиссёр просто поменяются местами. Причём непрофессиональный зритель окажется заведомо не на своём месте, даже если он способен влиять на события кинокартины. Однако говорить о «рецептивных установках» различных режиссёрах и об их стремлении выйти на диалог со зрителем или, напротив, остаться в пределах монолога, интересно и плодотворно.

8-ой выпуск «Юности» за нынешний год открывает рубрика «Поэзия», где опубликованы стихи Марии Сухаревой. Сравнивая Евтушенко с другими поэтами и выбирая достойный объект для подражания, она пишет (С. 8):

Но подумала я хорошенько...
Лучше быть хоть чуть-чуть Евтушенко,
Он же тоже хотел взять у всех по чуть-чуть,
А избрал тот единственный – собственный – путь...

Стихи Сухаревой невозможно назвать эпигонскими, и всё же им не хватает авторской самостоятельности. Перед нами чрезвычайно изящная и остроумная, но версификация, далеко не бесталанное, но ученичество.

Евтушенко воссоздан в стиле Евтушенко (его тип рифмовки, его игра с читателем, его остроумная вкрадчивость), а каким будет неповторимый стиль Сухаревой, обретёт ли она свой единственный творческий почерк, покажет будущее.

В подборке «Поэзия» опубликованы также стихи Эда Побужанского (с кратким предуведомлением Марии Степановой). В стихах Побужанского присутствует романтика причудливого леса. Она вторит романтике тайги в прозе журнала.

В целом публикуемая в журнале поэзия сочетает классические принципы метра и рифмовки с современным художественным языком, поскольку «Юность» – журнал, ориентированный на современность.

Журнал «Юность» культивирует не столько академический серьёз, сколько литературную шалость. Не случайно, рубрика «Поэзия» открывает 8-ой выпуск журнала. Пушкин писал: «Лета к суровой прозе клонят / Лета шалунью рифму гонят». И редколлегия «Юности» готова предпочесть шалунью рифму суровой прозе, поставив поэзию (и одноимённую рубрику) на первое место.

Однако и проза журнала проникнута игрой с читателем, которой способна блистать юность. В рубрике «Проза» много рассказов о детстве и фантазиях, сопровождающих ранний возраст человека.

Академические публикации журнала проникнуты духом новизны, поиска, изобретательства. В то же время им сопутствует и некая самоирония авторского коллектива. Интеллектуальная рубрика журнала озаглавлена «Зоил». (Как известно, зоил – это нарицательное название книгочея или учёного педанта).

Литературная шалость, которая культивируется журналом «Юность», неожиданно сопровождается историческим оптимизмом – не столько доминантой наших дней, сколько наследием оттепели. Журнал свидетельствует о том, что проблемы у страны есть, но есть и свежие молодые силы, способные на многое, и за ними будущее.

---

ЧИТАТЬ ЖУРНАЛ

---

Pechorin.net приглашает редакции обозреваемых журналов и героев обзоров (авторов стихов, прозы, публицистики) к дискуссии. Если вы хотите поблагодарить критиков, вступить в спор или иным способом прокомментировать обзор, присылайте свои письма нам на почту: info@pechorin.net, и мы дополним обзоры.

Хотите стать автором обзоров проекта «Русский академический журнал»? Предложите проекту сотрудничество, прислав биографию и ссылки на свои статьи на почту: info@pechorin.net.

---

 

Родился в Москве 15 февраля 1967 года. В 1993 окончил филфак МГУ (отделение русского языка и литературы). Там же поступил в аспирантуру и в 1997 защитил кандидатскую диссертацию по лирике Пушкина 10 - начала 20 годов. (В работе реализованы принципы лингвопоэтики, новой литературоведческой методологии, и дан анализ дискурса «ранней» лирики Пушкина). Кандидат филологических наук, член Российского Союза профессиональных литераторов (РСПЛ), член ЛИТО Московского Дома учёных, старший научный сотрудник Государственного историко-литературного музея-заповедника А.С. Пушкина (ГИЛМЗ, Захарово-Вязёмы). В 2010 попал в шорт-лист журнала «Za-Za» («Зарубежные задворки», Дюссельдорф) в номинации «Литературная критика». Публикуется в сборниках ГИЛМЗ («Хозяева и гости усадьбы Вязёмы», «Пушкин в Москве и Подмосковье»), в «Учительской газете» и в других гуманитарных изданиях. Живёт в Москве.