«Сибирские огни» № 8, 2021

«Я знаю только то, что ничего не знаю». Человек в поисках истины

(о журнале «Сибирские огни» № 8, 2021)

«Сибирские огни» – академический журнал, редколлегия которого руководствуется классическими критериями отбора материала в печать. От художественных произведений ожидается и требуется наличие убедительного художественного образа – т.е. вкратце говоря, воссоздания частного как общего. Условием публикации научных работ в журнале является как выверенная библиография, так и серьёзная фактическая база в сочетании с концептуальной новизной.

При всём том, журнал «Сибирские огни» не является просто сводом профессионально составленных текстов любой направленности. Тематический спектр журнала определяется так: различные аспекты жизни в суровой Сибири. Тематическое наполнение «Сибирских огней» указывает и на смысловую направленность журнала. Одна из его фактических целей – показать, что огромная протяжённость Сибири – это не только внушительный километраж, но и средоточие внутренней масштабности человека, средоточие его неподдельного размаха. Иначе говоря, журнал демонстрирует, что события современной отечественной истории в Сибири вершатся не с меньшей интенсивностью, нежели в двух столицах.

В 8–ом выпуске журнала «Сибирские огни» за нынешний год прослеживаются три взаимосвязанные темы. Первая из них – тема жизненных испытаний, нередко связанная с поисками человеком личного счастья, вообще с гендерной сферой. Так, тема инициации (жизненного испытания) присутствует в следующих публикациях: Вера Богданова рассказ «Дорога за яблоками», Валентин Бердичевский рассказ «Маска», Нина Турицына «Бюро героической смерти».

Проза журнала создана на современном материале. Его контрастно дополняет исторический материал. Итак, вторая тема выпуска – история Гражданской войны и первых лет Советской власти. Ретроспективно исторический фон как бы проясняет и внутренне обосновывает явленную в журнале современность. К публикациям на историческую тему относятся работа Александра Шекшеева ««Да воздастся каждому по делам его»: мифы и реалии Гражданской войны», а также документальная проза – «Мой дневник» Кондратия Урманова, опубликованный в рубрике «Литературный архив».

Собственно история прямо или косвенно связанна с литературой. Третья тема выпуска: литература и искусство. Ей соответствует публикация Владимира Чиркова: «Алфавит цветов Елены Бобровой. Искусствоведческие письма» и другие публикации выпуска.

Основные публикации 8-го выпуска «Сибирских огней» за нынешний год: Вера Богданова «Дорога за яблоками», Валентин Бердичевский «Маска», Нина Турицына «Бюро героической смерти», Александр Шекшеев ««Да воздастся каждому по делам его»: мифы и реалии Гражданской войны».

Система ценностей, которой руководствуется редколлегия «Сибирских огней» при отборе публикуемого материала, наиболее ярко выражена в публикации Станислава Савченко «Николай Гумилев и «Сибирские огни»» (рубрика «Критика и литературоведение»). В публикации причудливо переплетаются две темы, связь между которыми не является изначально самоочевидной: библиографические редкости и, прежде всего, раритетные издания Гумилёва; судьбы Сибири. Прибегая к приёмам свободного эссе, позволяя себе намеренное отступление от «гумилёвской» темы, автор публикации пишет:

«На громадной территории Урала и до Дальневосточной республики «Сибирские огни» были единственным «толстым» литературным журналом – и вторым после «Красной нови» во всей коммунистической России. При этом два издания хоть и придерживались схожих творческих позиций, но явно конкурировали. «Красная новь» сегодня известна только заядлым литературоведам, а «Сибирские огни», очередной номер которого читатель сейчас держит в руках, – теперь единственный российский журнал, выходящий без перерыва сто лет» (С. 177).

Данные утверждения, пусть и косвенно свидетельствуют: «Красная новь» с её идеологически «проверенным» названием журнал доктринёрский, тогда как «Сибирские огни» – журнал, творчески непредвзятый. Иначе почему он актуален до сих пор?..

Автор публикации фактически указывает и на цель журнала: отклонить стереотипы и доискаться до истины. Таким образом, программа «Сибирских огней» не является собственно либеральной в смысле защиты прав и свобод человека, но остаётся познавательно непредвзятой в смысле отказа от готовых идеологических схем и интенции ниспровергать популярные мифы. Иначе говоря, журнал по своей логике расположен к свободомыслию не столько социально, сколько познавательно. Вот почему публикация Савченко, как и другие научные и научно-публицистические работы в журнале, выверена академически безупречно!

Продолжая повествовать о «странных сближениях» «Сибирских огней» и авторской судьбы Гумилёва, Савченко пишет:

«В 1928 году на пленуме Сибирского краевого комитета партии в связи с докладом о «культурной революции» возник вопрос о «Сибирских огнях», и выводы были таковы: «Сибирские огни» неблагонадёжны в политическом отношении, например, пять лет назад (sic!) в журнале было высказано мнение, что Гумилёв оказал влияние на современную поэзию» (С. 177).

В самом деле, учитывая, что Гумилёв в 1921-ом году был расстрелян большевиками, пусть и осторожно позитивная, умеренно позитивная оценка творчества Гумилёва в «Сибирских огнях» на фоне суровых сталинских времён – факт беспрецедентный.

Станислав Савченко на выверенном документальном материале прибегает к сюжетному приёму, знакомому нам по художественной прозе Пушкина. В его «Капитанской дочке» молодой человек, Гринёв, мечтает о роскоши Петербурга, где готов нести военную службу. Однако Гринёва отправляют служить, согласно его оценке, в захолустье – в Оренбургскую крепость. Там-то герой узнаёт, что почём. Он начинает понимать, что суетная роскошь столицы почти ничто по сравнению с настоящей жизнью, которая проистекает в тихой глубинке. Сходная сюжетная коллизия и «переоценка ценностей» разворачивается у Савченко на документальном материале в связи с колоритным разговором двух друзей библиофилов. Друг Савченко удивляется уникальному экземпляру книги Гумилёва, обнаруженному у Савченко сибиряка:

««Я, петербуржец в четвертом поколении, не смог отыскать, а в какой-то дыре, в Сибири, такой экземпляр!» – говорилось при каждом моем приезде» (С. 181).

Далее Савченко пишет о своей особой любви к Гумилёву и попутно ниспровергает стереотипное представление о Сибири как о диком крае.

Работа Савченко академически выдержана и снабжена уникальным фотоматериалом.

С работой Савченко о Гумилёве по тематическому полю и по смыслу согласуются журнальные публикации о Гражданской войне. Среди них далеко не последнее место занимает публикация Александра Шекшеева ««Да воздастся каждому по делам его»: мифы и реалии Гражданской войны» (рубрика «Очерк и публицистика»).

Работа Шекшеева, построенная на внушительном архивном материале, ведётся на стыке истории и литературоведения. Автор достоверно проясняет характер участия писателя Аркадия Гайдара (Голикова) в событиях Гражданской войны в Сибири.

Апеллируя ко множественным фактам и цифрам, Шекшеев последовательно оспаривает две радикальные концепции участия Гайдара в Гражданской войне. Первая из них принадлежит Солоухину и носит демонстративно почвеннический характер. (Солоухин В.А. Стальное озеро. М.: 1994). Шекшеев свидетельствует: «Важным было то, что Солоухин во весь голос озвучил сокрытое в памяти коренного населения преступное отношение к его предкам со стороны советской власти и назвал автором всех карательных деяний, совершенных ею в Хакасии, известного русского человека. Он обвинил Гайдара в убийстве конкретных лиц, массовых расстрелах от 76 до 134 коренных жителей и в организации потопления множества людей в местных озерах» (С. 154). Итак, в книге Солоухина, по отзыву Шекшеева, Гайдару приписана не только личная жестокость, но надругательство над народной почвой, фактическое разрушение многовекового крестьянского уклада.

Вторая, противоположная, концепция деятельности Гайдара в Сибири эпохи Гражданской войны по указанию автора публикации принадлежит Б.Н. Камову. Она транслируется в фильме О. Вакуловского «Возвращение героя» (2005 год). У Вакуловского лидер белого сопротивления Соловьёв показан как политический авантюрист, обладатель таинственного «золотого запаса», задумавший отсоединить часть Сибири от Советской России. Некоторые военные перехлёсты Гайдара в фильме Вакуловского подаются как естественная и здоровая реакция Гайдара (или исходно – Голикова) на происки Соловьёва, наделённого некоей гнилой сущностью.

В работе Шешкеева добросовестно приводятся и другие версии исторических событий в Сибири. Считая все эти версии скороспелыми, называя их не иначе как небылицами, Александр Шекшеев приводит свою концепцию места и роли Гайдара в трагических событиях истории. Шешкеев фактически уклоняется от своей основной темы, развёрнуто обрисовывая исходный исторический фон деятельности Гайдара, что лишь придаёт опубликованному в журнале труду особую основательность.

Александр Шешкеев указывает на феномен так называемого красного бандитизма, т.е. личного произвола, мародёрства и даже зверства красных в Сибири. Ни перед чем не останавливаясь, они подчас шли путём личного обогащения, прибегали к насилию и грабежу. А главное, почём зря убивали людей.

Не желая быть предвзятым, Шешкеев поясняет, что верша свои зверства, красные мстили белым за их предшествующие жестокости. Атмосфера тех военных лет была предельно накалена с обеих сторон.

Поскольку красный бандитизм был, выражаясь советским языком нарушением социалистической законности и фактом превышения красными командирами их служебных полномочий, Советская власть не могла не вмешиваться. Она наводила порядок в Сибири, подчас наказывая своих же союзников за перехлёсты. Однако эти наказания – поясняет Шешкеев – часто носили условный характер. Неумеренных карателей щадили как социально близких, а их ужасные деяния оправдывали необходимостью, продиктованной военным временем.

В принципе Советская власть, как пишет Шешкеев, выстраивала логику многонационального государства и не собиралась изничтожать различные народности, различные этносы, обитавшие в Сибири. А местное население, в свою очередь, было относительно аполитично и не боролось с Советами. Часть местных жителей была настроена даже против лидера белого движения Соловьёва.

Тем не менее, Советская власть ущемляла, по мысли автора, территориальные и этнические интересы местных жителей, сибиряки скрывались в тайге и оказывали сопротивление красным. Оно носило не столько политический, сколько гражданский характер.

Гайдар, по утверждению Шешкеева, страдал серьёзной психопатологией и уже по одному этому не мог быть человеком компетентным и ответственным в военном деле. Он банально влился в красный бандитизм, а затем был благоразумно отозван Советской властью с ответственного поста (не понеся серьёзного наказания). Вся военная карьера Гайдара в Сибири вписывается в параметры одного – 1922-го – года.

Не надо делать из Гайдара легендарного злодея, но излишне героизировать его тоже не стоит (по факту совершённых им злодеяний), – утверждает автор публикации, продолжая оспаривать как Солоухина, так и Камова. При всём том, Шешкеев выражает надежду, что Гайдар загладил былые преступления подвигами, совершёнными им во время Великой Отечественной войны.

Аналогичным путём – путём вызывающего объективизма – Шешкеев воссоздаёт личностный и политический облик Соловьёва. Шешкеев усматривает в нём некоторые позитивные качества (несмотря на всю его крайнюю жестокость) и предлагает читателю избегать оценочных крайностей там, где речь идёт об исторических лицах.

При желании и Шекшееву можно немножко возразить, указав на то, что правда не сводится к архивным данным, а история не сводится к совокупности фактов. Некая абсолютизация фактов и документов уместна скорее в судебном разбирательстве, нежели в научном споре. К тому же Шекшеев оспаривает фильм Вакуловского – художественное произведение – так, как если бы это был труд историка. Однако всё вышесказанное не только не умаляет колоссальной архивной работы, проделанной Шекшеевым, но также привносит в затронутую автором тему концептуальные прояснения.

К кругу публикаций на историческую тему относится «Мой дневник» Кондратия Урманова, снабжённый академическим предисловием Натальи Левченко и опубликованный в рубрике «Литературный архив». Урманов – писатель, чьё творчество приходится на 20-ые годы, описывает обстановку Сибири тех лет. Дневниковые записи Урманова свидетельствуют о многообразии этнокультурных групп, населявших Казахстан в ранние годы Советской власти. Судя по дневнику писателя, жёсткие меры, которые применяла Советская власть к периферии тогдашнего СССР, были результатом сталинской централизации.

«Киргиз (а теперь он казах) всюду. Он – в своём городе и, конечно, первый хочет всё видеть. Для киргизов автономия – наиважнейший пункт существования Советской власти. Но мне, как с детства живущему в киргизском крае, кажется, что придет время, когда киргизы попросят удалиться наших русаков за пределы киргизского края. Ничего не поделаешь, они в своих владениях...» – пишет Урманов (С. 130), вторя Шекшееву, который свидетельствует о том, что Советская власть (несмотря на идею многонационального государства) препятствовала самоуправлению в этнических группах, населявших далёкую Сибирь.

Наряду с этнокультурными наблюдениями в записях Урманова содержатся интересные сведения о жизни старообрядцев в 20-ые годы.

К публицистическим и научным рубрикам журнала примыкает искусствоведческая рубрика «Картинная галерея «Сибирских огней»». В «Галерее» помещена публикация Владимира Чиркова «Алфавит цветов Елены Бобровой. Искусствоведческие письма». Ссылаясь на письма омской художницы Бобровой, приводя их фрагменты, Чирков рассказывает как о биографии Бобровой, о её любимом учителе Сергее Николаевиче Крамарове, о её встречах с художниками, так и о творческих принципах Бобровой. Так, в публикации сообщается, что на полотнах Бобровой цвет смыслоразличителен и в конечном счёте искусство, принадлежащее к области прекрасного, служит правде, а не существует лишь в качестве «искусства для искусства».

Сибирский патриотизм, который присутствует и в публикации Шекшеева о Гражданской войне, и более косвенно в публикации Чиркова присутствует также в романе Анатолия Зябрева «Ворон на снегу», которым открывается рубрика «Проза». В 8-ом выпуске журнала за этот год напечатано продолжение романа; начало, как указано в примечании, помещено в 7-ом выпуске «Сибирских огней». Роман Зябрева снабжён также журнальной пометой «Окончание следует».

По структуре повествования и структуре сюжета «Ворон» Зябрева напоминает «Поднятую целину» Шолохова. Нет необходимости объяснять, что роман Зябрева, написанный преимущественно с антисоветских позиций, может обнаруживать литературное родство с «Целиной» Шолохова – фактом официальной литературы советского периода. Двух писателей (пусть и отнюдь не одинакового масштаба) сближает не политическая установка, а поэтика как таковая. Впрочем, и произведение Шолохова, – воспользуемся советской терминологией, – не содержит лакировки советского периода, но выявляет его трагизм.

В отличие от своего великого предшественника Зябрев изображает не собственно коллективизацию, а исторический отрезок времени, который ей предшествует. Действие романа происходит в избяной Сибири с бесконечными дорогами, живописными полями и маковками церквей. И вот сложившийся уклад Сибири ломается – в северные деревни приходит Советская власть, а вместе с ней – урбанизация и бюрократизация естественной среды обитания.

На уровне формы Зябрев заимствует у Шолохова своего рода фресковый принцип повествования: единый лейтмотив наступления железобетонного государства на приватную жизнь деревни является во множестве сюжетных линий. Они аналогичны тематически самостоятельным фрагментам многофигурной фрески. Как и у Шолохова, у Зябрева множество человеческих судеб, множество сюжетных линий связано не только сюжетными перекличками, но также единым контекстом наступления города на деревню, экспансии пролетариата в мир крестьянства – одним словом, жестоких посягательств Советской власти на некую древнюю вольницу. Советская власть в романе словно стремится поработить бескрайнюю Сибирь.

Учитывая, что в романе Зябрева описаны массовые процессы, а не только и не в первую очередь чья-либо единичная биография, в произведении от лица героев сообщается о тогдашних общественных катаклизмах не в частности, а в целом. Сметливый крестьянский ум улавливает трагические противоречия Советской власти: она стремится к бесклассовому обществу, но ведёт ожесточённую классовую борьбу, она будто бы стремится улучшить жизнь народа, но фактически запрещает крестьянам жить своим собственным трудом. Лавочников, которые продают хлеб, разгоняют как буржуев, их собственность экспроприируют. И в результате хлеб, результат крестьянского труда, пропадает втуне.

Параллельно возрастают и укрепляются институции общественного фиска, тотального контроля над гражданами, обитающими не только в центре, но и не периферии страны – например, в Сибири.

В романе не без некоего трагического юмора (вспомним гоголевский смех сквозь слёзы!) показано, что в Сибири ранних советских лет социально (а то и физически) выживает лишь тот, кто не слишком заметен, кто умеет вести себя тихо.

Роман Зябрева «Ворон на снегу» написан колоритно и увлекательно, но за множеством сюжетных линий и некоторой их повторяемостью, а также за множеством диалогов иногда несколько теряется динамика действия. Повествование у Зябрева местами несколько инертно.

Роман содержит почвенническую компоненту, почвенническую идеализацию деревенского уклада жизни. В авторском контексте она связывается с особым сибирским патриотизмом.

Патриотическая картина отечественной глубинки также органически присутствует в рассказе Веры Богдановой «Дорога за яблоками». Рассказ построен на контрасте того, что кажется и того, что имеет место на самом деле. Своего рода сюжетная интрига рассказа заключается в том, чтобы переориентировать читателя от, казалось бы, убедительной видимости к действительному положению вещей.

В рассказе описывается семья, живущая обособленно в русской глубинке. В «Дороге за яблоками» отсутствует идеализация деревенской среды обитания, которая, пусть и умеренно, сопровождает деревенскую прозу (произведения Белова, Астафьева, Распутина и др.). В отличие от них Богданова описывает невыносимо тяжёлый, подчас неподъёмный быт людей, живущих вдали от цивилизации и вблизи природы. Трудность жизни в деревне, как показывает Богданова, субъективно усиливается от того, что отец изображаемого в рассказе семейства (в отличие от типичных героев деревенской прозы) не является исконным сельчанином. Он писатель, приехавший из города, и деревенские работы ему внове. К тому же дети писателя любят пошалить, ищут приключений и удовольствий, тогда как суровый Север мало к ним располагает.

Однако чем безотраднее картины деревенского быта в рассказе, тем разительнее нравственное открытие, сделанное автором: трудности в жизни нужны не менее, нежели удовольствия, ибо путь к счастью и любви лежит через трудности, минуя которые человек не обретает и счастья.

Какими сюжетными приёмами Богданова (вослед Достоевскому) показывает необходимость страданий, можно узнать, прочитав рассказ.

Правда, в рассказе говорится не столько о душевных муках, сколько о физических трудностях жизни в глухой деревне. Однако вопрос о том, какого рода страдания для человека спасительны, а какие губительны, лежит отчасти уже за пределами художественной литературы.

Рассказу Богдановой по сюжетной канве и, главное, по смысловому решению вторит рассказ Нины Турицыной «Бюро героической смерти». Рассказ Турицыной содержит элементы психологического детектива или авторского расследования причин некоей трагической ситуации. Как и в рассказе Богдановой, в рассказе Турицыной представляется читателю сначала одно, а потом выясняется другое. Рассказ Турицыной интригует читателя...

Рассказ написан о родителях, которые не уберегли своего ребёнка, вовремя не доглядели за ним. Находясь в школьном возрасте, он попал в смертельную катастрофу. Причём кто, кому приходится мужем или женой, каковы взаимоотношения различных героев, в рассказе выявляется отнюдь не сразу. Автор как бы ведёт читателя по ложному пути, а затем постепенно выясняется, кто есть кто на самом деле.

В значительной степени рассказ посвящён поэтапному выявлению причин семейной трагедии.

Пунктирно следуя Достоевскому, Нина Турицына сопровождает нравственно-психические муки персонажей некоей детективной аурой. Она заключается в художественном расследовании всего происходящего... В русле Достоевского Турицына выстраивает систему второстепенных персонажей и побочных сюжетных линий так, что вся эта изящная многоходовая система иллюстрирует трагедию двух главных персонажей рассказа – его и её. (Детективная аура рассказа становится всё более действенной, поскольку и ей и ему есть, что скрывать от окружающих; в произведении имеется детективная тайна).

Рассказ Турицыной настолько же увлекателен, насколько и дидактичен. Правда, возникает вопрос: может ли подросток, существо, наделённое самостоятельной волей и отчётливо достигшее сознательного возраста, фатально зависеть от своих родителей, пусть даже и «плохих» (себялюбивых, чёрствых, со «скелетами в шкафу»). Например, в православной Церкви отроков, начиная с 7-ми лет, уже исповедуют, значит, в каком-то смысле они уже сами отвечают за себя. Однако вопрос зависимости подростка – жертвы собственных родителей от своих невольных палачей лежит уже за пределами искусства. Этот вопрос находится в компетенции Церкви или в поле деятельности светских воспитательных инстанций.

Третий рассказ, опубликованный в рубрике «Проза», принадлежит авторству Валентина Бердичевского и называется «Маска». По своей повествовательной структуре «Маска» Бердичевского напоминает рассказ известного писателя Горенштейна «Зима 53-го года». Как и у Горенштейна, у Бердичевского любовные испытания персонажа даны в параллели с его социально-профессиональными мытарствами. Так уж ли принципиально (в эстетическом смысле), что герой Горенштейна работает на шахте, а герой Бердичевского занят в сфере производства газового оборудования? Оба писателя, спорадически прибегая к специальному промышленному сленгу (из двух разных областей), повествуют о непростых судьбах своих героев. Оба рассказ – «Зима 53-го года» Горенштейна и «Маска» Бердичевского заканчиваются трагически.

Герой Бердичевского, человек работящий, честный, ответственный, в интимно-психологическом смысле не совсем самостоятелен. Взрослая дочь буквально доит из него деньги, являясь копией собственной матери, хитрой и мелочной эгоистки (которая в своё время умело и беззастенчиво использовала своего незадачливого мужа). Будучи житейски слабым, герой Бердичевского, тем не менее, обнаруживает светлые личностные качества – великодушие, альтруизм, готовность при необходимости жертвовать собой.

Мотив маски в рассказе играет иносказательную роль, он указывает на различие между социальными функциями героя (подчас тягостными и унизительными) и его светлой сущностью.

Наряду с рубрикой «Проза» в журнале имеется рубрика «Поэзия». Показательны не только подборки отдельных авторов, но редакционные критерии их публикации. Они выявляются и описываются в виде некоей дилеммы: автор, который копирует классику или следует ей слепо, неизбежно склонен к эпигонству или подражательности. Автор, который игнорирует классику, пишет так, как будто её никогда не существовало, как будто есть только современность, рискует впасть в мелкотемье. К нему ведёт утрата классических критериев творчества, утрата желаемого масштаба. Литературно спасителен, по-видимому, некий третий путь, на который ориентированы и «Сибирские огни».

Стихи, публикуемые в журнале, академичны, но творчески самостоятельны. В подборке Дмитрия Веденяпина «Форма молчания» присутствует философическая острота, изящная парадоксальность. Впрочем, по большому счёту автору несколько не хватает лиризма. В подборке Владимира Светлосанова «Сумрачный лес» присутствует творчески самостоятельная игра с классикой, её остроумная модернизация. Например, лес старых баллад предстаёт в некоем новом – творчески неожиданном – качестве. У Светлосанова имеется также остроумная игра с цитатами из Пушкина (С. 68):

Я сам свой высший суд,
И нервы на пределе.

И всё же стихи Светлосанова – это в некоторой степени стихи о стихах. В рубрике «Поэзия» имеется также подборка Александра Малыгина «Заговор теней». Малыгин создаёт тонкую прозрачную лирику, но его стихи немного созерцательны. Малыгину не хватает смыслового ударения и вообще – лирической силы. Также в рубрике «Поэзия» опубликованы стихи Владимира Титова «Homo bulla».

В целом журнал «Сибирские огни» имеет одну отличительную особенность: помещённую в журнале публицистику сопровождает отчётливый академизм. Между тем, академизм не является обязательным признаком всякой публицистики. Например, какое-либо политическое воззвание является фактом публицистики, но не является собственно научным текстом.

Очевидно, безупречный научно-справочный аппарат, который сопровождает практически всю помещённую в журнале публицистику, свидетельствует о том, что цель журнала – обнаружение истины, которая подчас противоречит общепринятым представлениям о каком-либо предмете или явлении.

Познавательный пафос присутствует и в художественной прозе журнала. В прозе Богдановой и Турициной то, что отчётливо кажется, противопоставлено тому, что есть на самом деле. В рассказе Бердичевского – ещё одном факте прозы – положительная сущность героя противопоставлена его унизительному социальному имиджу. В означенном смысле то, что есть, противопоставлено тому, что кажется.

Идеальным прообразом целеполагания, которым руководствуется журнал «Сибирские огни», неожиданно являются слова Евангелия: «Познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8:32).

В земном смысле журнал небезуспешно стремится быть источником достоверной социальной информации. Журнал «Сибирские огни» ни к чему не призывает, но доводит до сведения читателя то, что есть, сообщает ему некие спасительные знания. С советских времён по нынешнюю пору противопоставляя себя журналу «Красная новь», журнал «Сибирские огни» позиционирует себя как явление свободной прессы.

Путь к истине подчас тернист, и в то же время она высвобождает. Эта двуединая модель надёжной информации в журнале изоморфна Сибири как особой среде обитания. С одной стороны, Север суров, с другой – он является анклавом истинной свободы. Показательно, что проза и публицистика журнала (публикации Шекшеева, Зябрева, Богдановой и др.) являют Сибирь как внешне дискомфортную, но внутренне высвобождающую среду обитания. В смысловом поле журнала присутствует не только суровость, но и особая романтика Севера.

Однако она не носит на страницах журнала некоего самодовлеющего или нарциссического характера. Напротив, Север в журнале есть лишь та область бытия и та географическая зона, где являются общечеловеческие смыслы, общезначимые ценности.

---

ЧИТАТЬ ЖУРНАЛ

---

Pechorin.net приглашает редакции обозреваемых журналов и героев обзоров (авторов стихов, прозы, публицистики) к дискуссии. Если вы хотите поблагодарить критиков, вступить в спор или иным способом прокомментировать обзор, присылайте свои письма нам на почту: info@pechorin.net, и мы дополним обзоры.

Хотите стать автором обзоров проекта «Русский академический журнал»? Предложите проекту сотрудничество, прислав биографию и ссылки на свои статьи на почту: info@pechorin.net.

---

 

Родился в Москве 15 февраля 1967 года. В 1993 окончил филфак МГУ (отделение русского языка и литературы). Там же поступил в аспирантуру и в 1997 защитил кандидатскую диссертацию по лирике Пушкина 10 - начала 20 годов. (В работе реализованы принципы лингвопоэтики, новой литературоведческой методологии, и дан анализ дискурса «ранней» лирики Пушкина). Кандидат филологических наук, член Российского Союза профессиональных литераторов (РСПЛ), член ЛИТО Московского Дома учёных, старший научный сотрудник Государственного историко-литературного музея-заповедника А.С. Пушкина (ГИЛМЗ, Захарово-Вязёмы). В 2010 попал в шорт-лист журнала «Za-Za» («Зарубежные задворки», Дюссельдорф) в номинации «Литературная критика». Публикуется в сборниках ГИЛМЗ («Хозяева и гости усадьбы Вязёмы», «Пушкин в Москве и Подмосковье»), в «Учительской газете» и в других гуманитарных изданиях. Живёт в Москве.