«Знамя» № 8, 2021
Ежемесячный литературно-художественный и общественно-политический журнал «Знамя» издается с 1931 года в Москве. Выходит 12 раз в год. Тираж 1300 экз. В журнале печатались А. Платонов, Ю. Тынянов, А. Твардовский, В. Некрасов, Ю. Казаков, К. Симонов, Ю. Трифонов, П. Нилин, В. Астафьев, В. Шаламов, Б. Окуджава, Ф. Искандер, Л. Петрушевская, В. Маканин, Г. Владимов, Ю. Давыдов, В. Аксенов, В. Войнович и многие другие талантливые писатели.
Сергей Чупринин (главный редактор), Наталья Иванова (первый заместитель главного редактора), Елена Холмогорова (ответственный секретарь, зав. отделом прозы), Ольга Балла (Гертман) (заведующая отделом публицистики и библиографии), Ольга Ермолаева (отдел поэзии), Станислав Вячеславович Секретов (заведующий отделом «общество и культура»), Людмила Балова (исполнительный директор), Марина Гась (бухгалтер), Евгения Бирюкова (допечатная подготовка, производство), Марина Сотникова (заведующая редакцией, распространение).
Восток – дело тонкое!
(о журнале «Знамя» № 8, 2021)
Всякий толстый литературный журнал выступает олицетворением двуликого Януса. Одной своей стороной или, если хотите, страницей, такое издание всегда обращено в прошлое, в котором и история его появления, и постоянные авторы, и сложившиеся художественные традиции. Другая же часть журнала тревожно вглядывается в будущее, одолеваемая уже привычным страхом перед коммерческой неизвестностью. При этом почему-то не каждый журнал находит смелость посмотреть на настоящее. А ведь из этой точки медитативного взгляда перед собой получается самый лучший анализ всего вокруг, включая былое и грядущее. К счастью, августовскому журналу «Знамя», соблюдающему идеальный баланс между актуальностью, прогнозами и воспоминаниями, эта проблема не грозит.
Тема времени и рефлексии над прошлым занимает в восьмом выпуске «Знамени» одно из центральных мест. Уравновешенность этих рассуждений (без пафосного заламывания рук) окружена восточным колоритом. Оно и неудивительно: один из важнейших текстов номера – «На углу Понтики и Эвтерпы» Бориса Фаликова – как раз выдержан в дзэн-буддистской традиции.
Без дзэн-буддизма в хорошей литературе, пожалуй, действительно, никуда, как минимум потому, что своей алогичностью и антирассудочностью он схож с искусством. А как максимум – потому что без собственного опыта писателя в той или иной степени не обходится ни один текст. Ну и у читателя, как правило, цель только одна – достичь в результате просветления.
Но вернемся к журналу. Уже упомянутая публикация Бориса Фаликова задает всему выпуску спокойный тон. Иногда такое спокойствие – мудрое и вдохновляющее, а иногда – жестокое и пугающее. При этом сам текст встроен именно в восточную традицию размышлений, поэтому нельзя сказать однозначно, что перед нами рассказы в жанре автофикшен или эссе. Сборник «На углу Понтики и Эвтерпы» состоит из коротких историй, в которых много метафизики и экзистенции. В каком-то смысле это и есть те самые дзэн-буддистские коаны, где автор ставит перед нами такие ситуации и вопросы, постичь которые можно только интуитивно. Отсюда – ассоциации с «Девятью рассказами» Джерома Сэлинджера.
Цикл Фаликова заканчивается эпизодическим воспоминанием «Пустая квартира». Там есть слова о том, что возможность помнить прошлое автоматически дарует знание о будущем, а это – верный путь к понимаю бренности жизни. Впрочем, пусть память о былом теперь прерогатива не только человечества, но и крыс, но постоянные попытки его переосмыслить всё ещё остаются фишкой только Homo sapiens.
В 2021 году отмечалось тридцатилетие августовского путча. В честь этого в восьмом выпуске «Знамени» появляются сразу два текста на эту тему: рассказ Афанасия Мамедова «Евангелие от Пазолини» и воспоминания Александра Музыкантского. Что интересно, обе публикации тоже в каком-то смысле пронизаны дзэн-буддистской мудростью, постулируя сдержанный взгляд на события прошлого. Вообще же, с позиции восточного мировоззрения, волнение и чувство вины, порождаемые сожалениями о прошлом или ностальгией по нему, если и не грех, то вещь явно отягчающая наше существование. И дзэн-буддизм, проповедующий отсутствие привязанностей и кристальную чистоту ума при любых обстоятельствах, прав в рекомендациях сосредоточиться на собственной внутренней природе.
Александр Музыкантский в конце воспоминаний пишет: в том, что общественные надежды 1991 года быстро стали иллюзиями, нет народной вины. Дзэн-буддист ответил бы на это, что вина здесь возложена на сами надежды, напрасно и бесполезно волнующие ум. Примерно такое же состояние переживает, кстати, герой «Евангелие от Пазолини», переходящий от чувства уверенности в собственном пророческом даре и светлом будущем к сомнениям об иллюзорности революции и своего таланта.
С идеей невозмутимого принятия прошлого контрастирует поэтическая подборка Ирины Евсы «Синий стеклянный шарик». Стихи эти требуют от читателя максимальной эмоциональной вовлеченности, причем не только во внутренний мир и проблемы лирической героини, но и во внешний бытовой контекст. Тот самый синий стеклянный шарик – это ворох избыточных переживаний и воспоминаний, из-за которых так тяжело в конце жизни сохранить ясность ума. И если продолжать копить свои воспоминания (мысленно или находя им материальный эквивалент), вполне вероятно превращение в болтливую сумасшедшую старуху:
Словно жизнь бездомная
до краешка стола
докатилась, думая
упасть, но замерла.
Впрочем, когда мозг доводит себя до предела воспоминаниями, он так или иначе очищается на автоматизме. И в один момент ты оказываешься отрезан от своего прошлого даже вопреки желанию сохранить связь с тем, к чему привязался. Так нужны ли такие болезненные стремления или лучше сразу, как в дзэн-буддизме, признать и принять пустоту, избегая страданий?
И проснулись там, где не было ничего.
И забыли напрочь, как «ничего» зовётся.
Подборка Антона Азаренкова «Ровный стук одиночества» тоже вступает в эту негласную полемику. Впрочем, в этих стихах – главных для августовского «Знамени» – восточной непоколебимости больше, чем может показаться на первый взгляд. Поэзия Азаренкова – поэзия максимальной наблюдательности за миром, но при этом – поэзия невмешательства. Казалось бы, вот он, разноцветный камушек на ладони, готовый стать тем самым шариком в горсти из стихов Евсы. Только сохрани и спрячь. Но стратегия лирического героя построена по-другому. Череда плотных метафорических (и даже метаболических) образов здесь нужна как раз для оттачивания душевного самообладания. Иной раз кажется, что стихи Азаренкова устроены по принципу считалочки: пейзажно-предметное перечисление, очерчивающее пространство, всегда в итоге ведёт нас к необходимости выбора. Но, в отличие от детских стишков, выбор здесь масштабный.
Впрочем, в любой считалочке, заранее зная количество слов, можно предсказать исход. Вот и в этих стихах чувствуется предрешенность: автор уже всё сосчитал, собрал и проанализировал. Да, лирическое «я» здесь стерто и незаметно, растворено во внешнем, ибо дзэн-буддистская пустота – это отсутствие границ между человеком и окружающим миром. Но это «я» давно знает, к чему всё идет, уже с первой строчки. В то же время стихи Азаренкова – вовсе не декларативные утверждения поэта, возомнившего себя богом. Скорее, это публичный акт метриопатии и прозрения.
Перед ним склоняются небеса, как говорит поэт.
Я видел другое: как брызнет свет
утром в прохладный двухсветный зал,
как бы пустой вокзал.
Свет на погасших экранах: не изнутри – извне.
Я удивился вспыхнувшей новизне,
словно рывком отвалили валун от глаз
или ладонь разжали –
а там алмаз.
Сколько нас! –
плотный, горячий кристалл:
голос на голос, ветвленье куста.
На незанятом стуле, простая на вид,
закрытая книга — и она звенит.
Стоит отметить, что для продуктивной читательской работы в данном случае действительно требуется сосредоточение ума, т.е. максимальная концентрация на образах и связах между ними. Поэзия Азаренкова не настроенческая и не позволит беспечно и расслабленно плыть по ее волнам.
В рассказах Алексея Илюшкина тоже есть свои герои дзэн-буддисты. Вот, например, Влад из рассказа «Сережа» по началу как раз не верит в существование будущего и необходимости помнить прошлое. А герой рассказа «Родины-птицы» много думает не о времени, но о пространстве. Жаль только, что долгожданное просветление («воздух не имеет границ») имеет непомерно высокую цену.
Для героини рассказа Александра Дергунова «Когда» – Софи – вопросы о времени и пространстве, наоборот, кажутся совершенно неважными и бессмысленными, ибо ее сознание (в контексте дзэн-буддистской концепции) уже давно пробудилось. Она существует без привычного нам континуума и мечтает научить такому же способу мышления того, кто ей близок:
«Я давно живу вне. Как первые люди в раю. Змей не дал Еве яблоко. Он нашептал слово «завтра». [...] Неспособность человека осознать счастье текущего момента делает его рабом колеса. Я сумела остановиться. Это как спрыгнуть со скорого поезда и увидеть мир застывшим».
Поэзия Павла Грушко выбивается из меланхоличного восточного настроения. И немудрено: стихи переводчика пронизаны яркой эмоциональностью и надрывностью, присущей как раз испаноязычной поэзии. Впрочем, вопросы и вызовы читателю здесь такие же «коановские», как и у Бориса Фаликова:
Зачем нам память дана? Когда это началось?
Есть ли память у птицы? Помнит ли рыба, лось?
Забыть бы свои обиды, забыть бы зависть и злость.
Что я знаю о мире, – думаю я иногда.
Что я знаю о людях, – думаю я иногда.
И себя-то не знаю толком, – что я знаю тогда?
Мотив времени встречается и ещё у одного поэта, упоминаемого в журнале, а именно у Анны Аркатовой. В рецензии на сборник «Сейчас пройдет» Сергей Костырко отмечает, что Аркатовой присуща мысль о закольцованности времени и постоянной трансформации настоящего в прошлое, и наоборот. Ведь не только неостановленное мгновение превращается рано или поздно в воспоминание, но и само воспоминание может раскрашивать нашу жизнь в текущем моменте.
Отдельного внимания в журнале достойны рассказы Елены Скульской, построенные как короткометражки, где общие планы сменяются крупными, и наоборот. Здесь мы имеем дело не с простым нарратором, а всезнающим и хладнокровным наблюдателем-демиургом, создающим художественный мир в мире бытового ужаса. Рассказы из подборки «Кто ты будешь такой?» напоминают зарисовки Аллы Горбуновой из «Другой материи», но у Скульской большое значение имеют еще и метафорические образы, созданные в соприкосновении с эстетикой отвратительного. Иногда эти тексты нужно разгадывать как те самые восточные коаны, т.е. без поиска прямых логических связей.
Лучший восточный способ успокоить ум, как известно, вовсе не писательство, а медитация. И если бы писателю нужно было отыскать лучшее место для дзэн-буддистских практик, следовало бы без промедления выбрать августовский Париж. По крайней мере, после прочтения эссе Дмитрия Савицкого «Париж на исходе лета». Летнее марево и чувство запредельной свободы – вот она, идеальная атмосфера, чтобы обучить себя безмятежности.
А вот где места флегматичному созерцанию точно нет, так это в правилах новой этики. Михаил Эпштейн в своей статье сравнивает концепцию гипертрофированной толерантности и культуры отмены с цензурирующей идеологией. Станет ли новая этика основой общества тоталитарного конформизма, где под маской всеобщего уважения скрывается подавление всякой индивидуальности? Покажет время. Если, конечно, оно действительно существует.
Андрей Пермяков в статье «Новые тихие» пытается разобраться в нюансах экстравертной суггестивной поэзии и знакомит читателя с текстами интереснейших авторов: Андрея Баранова, Арсения Ли, Владимира Безденежных, Владимира Иванова, Сергея Золотарева и т.д. Без упоминания востока не обошлось и здесь: хайку – один из лучших примеров передачи настроения и состояния без четкого обозначения лирического и авторского «я». Да и в целом, суггестивная поэзия недалека от дзэн-буддизма. Тут и общая медитативность, и незначительность логических связей на фоне апелляции к ассоциативному мышлению. Пермяков и сам отмечает, что вопросы, которые ставят поэты в суггестивной поэзии, традиционно-восточные – из коанов. При этом, конечно, прямых ответов стихи не подразумевают и не требуют.
Если резюмировать содержание публикации, то экстравертная суггестивная поэзия, противопоставленная поэзии актуальной (рефлексивной), требует расщепления субъекта и размытия реальных границ времени и пространства. В непрямом высказывании нет нарратива или же он многоголосный и нелинейный. Коммуникация с читателем в таких стихах выражается как раз в бездействии авторского «я», в слиянии рассказчика и мира. «Все находится во всем», – подытоживает Пермяков. И невидимый дзэн-буддист тут же поправляет: все находится ни в чем, ведь пустота потенциально содержит целую Вселенную.
Итак, в поэзии и прозе без дзэн-буддистского спокойствия часто не обойтись. Но есть в литературе и другая сфера творчества, которой всеобщее миролюбие и расслабленность противопоказаны. Это, разумеется, критика. Впрочем, надо понимать, что от бурления страстей до кипения сами знаете чего – один шаг.
На звание самой полновесной и исчерпывающей критической статьи (или обзорной рецензии) в восьмом выпуске «Знамени» может претендовать только один материал. Это публикация Ирины Роднянской о романе Виктора Ремизова «Вечная мерзлота», где она подробно разбирает типажи главных героев, основываясь не только на тексте, но и на интервью автора.
Материалы из рубрики «Наблюдатель» в этот раз, напротив, особыми наблюдениями не отличаются. Возможно, как раз из-за явной пристрастности критиков. Так, статья Кирилла Ямщикова больше похоже на высказывание личных обид и претензий Владимиру Сорокину, нежели на попытку анализа «Доктора Гарина». По крайней мере, единственную мысль о том, что писатель, по мнению критика, себя исчерпал и заигрался, можно было уместить в один абзац. Рецензии Константина Комарова на книгу Алексея Остудина «Нищенка на торте», вероятно, тоже не хватает полноты и объективности наблюдений, учитывая, что Комаров в последние годы работает в схожей языковой поэтике. Самая большая критика, которую можно встретить в тексте, это упоминание «холостых строк» без конкретных примеров, но с мгновенной оговоркой, что в игровой стратегии такое неизбежно...
Просветление возможно только благодаря созерцанию. Любой писатель, пристально следящий за миром и сохраняющий при этом беспристрастный взгляд наблюдателя, – уже наполовину дзэн-буддист (а на вторую половину – одновременно пустой и наполненный стакан). Между тем, от внимательного созерцающего читателя, даже когда он критик, требуется не воспринимать на веру всё, о чем рассказывает писатель.
Дзэн-буддисты говорят: «Встретил Будду – убей Будду». Доверять чужим учениям и убеждениям – большая ошибка, ибо мы познаем мир только на собственном опыте. Перефразируя эту мудрость, можно сказать, что хороший читатель, встретив писателя, тоже должен прикончить последнего, чтобы остаться один на один со своими ощущениями и созданной художественной реальностью. И первоочередная задача каждого автора – выполнять работу так, чтобы такое (пусть и немного криминальное) желание, у читателя как минимум появилось.
ЧИТАТЬ ЖУРНАЛ
Pechorin.net приглашает редакции обозреваемых журналов и героев обзоров (авторов стихов, прозы, публицистики) к дискуссии. Если вы хотите поблагодарить критиков, вступить в спор или иным способом прокомментировать обзор, присылайте свои письма нам на почту: info@pechorin.net, и мы дополним обзоры.
Хотите стать автором обзоров проекта «Русский академический журнал»? Предложите проекту сотрудничество, прислав биографию и ссылки на свои статьи на почту: info@pechorin.net.