«Аврора» № 4, 2021

Петербург – город вдохновения. Северная столица – сокровищница русской литературы и вечная молодость отечества

(о журнале «Аврора» № 4, 2021)

«Аврора» элитарный литературно-художественный и научно-публицистический журнал, проникнутый петербургской культурой. Не оспаривая первенства Москвы, журнал «Аврора», тем не менее, позиционирует Петербург как литературную столицу России. Показательно, например, то, что председатель редакционного совета «Авроры» Валерий Попов одновременно является главой Союза писателей Санкт–Петербурга. Тем самым, «Аврора» представляет читателю литературный Петербург (а не просто заметное территориально–административное образование).

Особый статус Петербурга по логике журнала подразумевает вовлечённость людей, причастных к жизни северной столицы, в круг ценностей русской литературной классики – извечной спутницы отечественной истории.

В смысловом поле журнала актуальная современность поверяется историческим прошлым, а оно в свою очередь становится самодостаточным мерилом нашей современности. Злободневные явления в журнале не фигурируют изолированно от накопленного страной исторического опыта. Журнал «Аврора» посвящён не столько политическим, сколько историософским и социокультурным вопросам.

Одна из преобладающих тем 4–го выпуска «Авроры» за нынешний год: социальный климат в поздне-советской и постсоветской России.

80-ые, 90-ые, нулевые годы, наши дни поочерёдно являются в рассказах Александра Бабушкина «Рай», «Кладбище», «Фабрика», «Димка», в рассказе Павла Клевцова «Стих Пушкина наизусть» и других публикациях рубрики «Поэзия и проза». Означенные отрезки времени в прозе, помещённой на страницах журнала, связываются не столько со сменой политических режимов, сколько со сменой культурных эпох, сред обитания и социальных параметров частного бытия.

Вторая из основных тем 4-го выпуска «Авроры»: великие имена. С ними связываются две юбилейные рубрики. В рубрике «К 800-летию со дня рождения Александра Невского» помещены публикации Елены Коржовой «Образы русских богатырей Н.В. Гоголя на фоне личности Александра Невского», Александра Долгова «Ливония накануне Ледового побоища». В рубрике «200-летие со дня рождения Ф.М. Достоевского» имеется публикация Нины Дунаевой «Алена Ивановна здесь больше не живёт» и др.

Основные публикации 4-го выпуска журнала «Аврора» за нынешний год: Александр Бабушкин рассказы «Рай», «Кладбище», «Фабрика», «Димка», Александр Вертелис рассказ «Ланфрен-ланфра», Алексей Небыков рассказ «Молчание небес», Павел Клевцов рассказ «Стих Пушкина наизусть», Елена Коржова эссе «Кого изображал Достоевский», Владимир Логинов эссе «Online. Вне времени».

Связь времён, преемственность между историческим прошлым и нашей современностью наиболее отчётливо явлена в публикации Владимира Логинова «Online. Вне времени» (рубрика «Великие люди – великие даты»). Подобно Виктору Шкловскому, соединившему в своём знаменитом эссе «Гамбургский счёт» искусство и собственно литературоведение (см.: Шкловский В.Б. Гамбургский счёт. М.: Советский писатель, 1990), Логинов комбинирует в своей работе весёлый художественный вымысел и академическое литературоведенье. Он описывает некую on-line дискуссию, в которой знаменитые русские литераторы (жившие задолго до изобретения интернета) – Горький, Бунин, Блок и многие другие обсуждают неоднозначную и сложную писательскую личность Леонида Андреева. Как сказано в авторском комментарии, художественное произведение содержит реальные высказывания русских литературных знаменитостей об Андрееве – тем самым в художественный контекст введена академическая опция.

Предмет гипотетической, но реально обоснованной дискуссии – необъяснимые сочетания в творчестве Андреева натурализма с мистицизмом, традиционного письма с признаками модерна и главное – веры в потусторонние начала с упадничеством и нигилизмом, достойным тургеневского Базарова.

Как выясняется, даже писатели-реалисты, Горький и Бунин (пусть и с некоторыми неизбежными оговорками), вынуждены признать талант Андреева. Но в то же время Андреев подчас приводит в негодование и растерянность даже завзятых декадентов – таких, как Зинаида Гиппиус. Как участница современной дискуссии она заявляет:

«– Если я не ошибаюсь, то в современной России Леонида Николаевича привлекли бы к суду по статье УК РФ «Об оскорблении чувств верующих». Это, конечно, не «панк-молебен» в Храме Христа Спасителя, но явное неуважение к религиозным канонам» (С. 157).

Фантасмагория усиливается от того, что некоторые революционные мыслители – например, Богданов – неожиданно обнаруживают религиозно-мистические настроения и неожиданно поддерживают Андреева (при всей его, выражаясь советским языком, реакционности).

О каком «панк-молебне» мимоходом вспоминает Гиппиус, современному российскому читателю понятно. Речь идёт, разумеется, об антиправительственной акции панк-группы Пусси Райот, нашумевшей несколько лет назад. В контексте эссе Логинова современные чиновники, неустанно радеющие о «чувствах верующих», несколько парадоксально и несколько даже абсурдно отождествляются по своим чаяньям с религиозно экзальтированными символистами.

Распространившиеся ныне общественные табу на фоне истории обнаруживают некоторую свою условность и относительность, чтобы не сказать неуместный комизм. Из эссе Логинова следует, что означенные табу стоит принимать к сведению и даже следовать им (если сама Гиппиус на этом настаивает!). Но в то же время не стоит излишне фетишизировать нынешние судебные канцеляризмы, цена которых становится понятной при сличении разных вех истории... Логинов не пытается ниспровергнуть нынешнее законодательство (упаси боже!), но вносит в соотношения прошлого и настоящего страны трезвую логику.

В целом же Андреев как герой эссе Логинова – есть тот, кто (при всей своей литературной скандальности или, вернее, благодаря этому качеству) помогает нам всем посмотреть на вещи творчески непредвзято.

Вопросам, которыми задаётся Логинов, говоря об Андрееве, вторит проза журнала, написанная на современном материале. Как и в эссе Владимира Логинова, в рассказах Александра Бабушкина «Рай», «Кладбище», «Фабрика», «Димка» загадка человека воссоздаётся на фоне исторического времени. Иначе говоря, Бабушкина и Логинова (при всём их очевидном жанровом и тематическом несходстве) неожиданно объединяет мудро-насмешливый ретроспективизм.

Так, в рассказах Бабушкина воссоздаются смежные, но взаимно не тождественные фазы исторического времени – 80-ые и 90-ые годы минувшего века.

Далёкие 80-ые воспринимаются автором в качестве утраченного рая (случайно ли и одноимённое название рассказа)? Бабушкин пишет о своих социально-профессиональных мытарствах тех далёких лет: «Строительные вагончики-бытовки в промзонах – самое райское место на Земле. Кипятильник, пачка грузинского чая, пяток вареных яиц, буханка хлеба. Радиоприемник. Кайф» (С. 6).

Возникает своего рода литературный ребус. Почему герой рассказа (он же повествователь) мечтает не о фазенде, где комфортно и привольно, а о тесной бытовке? Переводя образ в понятие, остаётся заметить, что именно строительный вагончик обеспечивает герою рассказа идеальную пропорцию житейского уюта и романтической неустроенности, которая тоже нужна.

В эпоху позднего СССР государство ослабло и не могло обеспечить всех граждан полноценным жильём, а подчас и надёжной работой, но в то же время у людей появлялись свободы, реально напоминающие о райском бытии.

«Закрылся Рай» (С. 6) – заключает свой рассказ Бабушкин, недвусмысленно намекая на конец Советской эпохи. Непонятно лишь то, почему автор не видит в нынешнем времени некоего ремейка былых ценностей. Казалось бы, сейчас снова наступило время романтической неустроенности и свободных профессионально-творческих поисков, о чём говорится вполне официально. Казалось бы, гражданин, который не оскорбляет чувства верующих и не нарушает других пунктов современного законодательства, может вполне безнаказанно самостоятельно искать работу, не докучая государству требованием субсидий, пособий – в конечном счёте, требованием денег, которых нет. Казалось бы, «держаться» в известном понимании – это и значит, не ссорясь с государством, самостоятельно искать средства к существованию. Собственно бытовка, о которой едва ли не с ностальгией пишет Бабушкин, вполне типична для современного российского ландшафта.

Плач Бабушкина по 80-ым остаётся неразрешимой загадкой. Другие рассказы Александра Бабушкина, опубликованные в журнале, посвящены 90-ым годам. Многие герои Бабушкина – отчаянные люди, жившие с размахом, делавшие рискованный бизнес и сложившие свои головушки в лихие 90-ые.

«Эх, русский народец, не любит умирать своею смертью!» – жаловался Гоголь в «Мёртвых душах». С присущим ему чувством исторического времени и пониманием русской классики Бабушкин на относительно современном материале обрисовывает неповторимый русский характер. В данном случае он сопрягается с полукриминальной романтикой некоего возникшего практически ниоткуда шального бизнеса.

К достоинствам прозы Александра Бабушкина логично отнести и присущий ему подбор персонажей. Литература, которая изображает служителей литературы (занятия отвлечённого), поневоле направлена сама на себя, является литературой о литературе и несёт в себе неизбежную долю внутренней тавтологии, тогда как изображая предпринимателей, людей особого склада, Бабушкин создаёт многомерные по смыслу произведения прозы.

Биографическая струя в рассказах Бабушкина побуждает читателя в принципе ожидать, что писатель будет говорить об известной ему литературной среде. Однако по счастью этого не происходит – и перед нами является в истинном смысле слова творческая неожиданность.

Рассказы Бабушкина содержат и элегическую ноту – ноту сожаления о том, чего нет ныне, о том, что осталось в прошлом.

Если Бабушкин мысленно направлен в пусть недавнее историческое прошлое, то Небыков устремлён в некое ожидаемое будущее человечества (также сконцентрированное в России). Рассказ Алексея Небыкова «Молчание небес» также опубликован в рубрике «Поэзия и проза». Действие рассказа происходит в Космосе, куда главный герой вынужден надолго переселиться по роду своей работы (таков мир будущего). Формально относимый к научной фантастике, рассказ Небыкова – не по своему сюжету, а по своей художественной сути напоминает скорее сюрреалистическую прозу Льюиса Кэрролла – «Алису в стране чудес» и «Алису в зазеркалье».

Вслед за Кэрроллом Небыков живописует не столько собственно Космос, сколько некий приятно-странный литературно-собирательный мир. Математик Кэрролл, как мы знаем, посвящал свои произведения девочке Алисе, чьи пленительные фантазии успешно питали прозу Кэрролла. Алексей Небыков прямо или косвенно посвящает свою прозу собственной дочери. И расстояние от Земли до таинственного Космоса в «Молчании небес» – это, по сути, расстояние, которое отделяет взрослый мир автора от мира ребёнка. Однако отец стремится к дочери, а она тоскует по отцу. Письма дочери к отцу в Космос написаны (как свидетельствует авторское примечание) ею самой.

И если дело обстоит так, то у Небыкова мы наблюдаем даже более разительный переход внелитературной реальности в реальность литературную, нежели у Кэрролла, которому Алиса ничего не писала, не выступала в смелом соавторстве с упомянутым хитроумным математиком. У Небыкова, напротив, тёплое живое присутствие дочери в произведении обеспечивает необходимый контраст между неуютным Космосом (местом работы главного героя) и тёплым миром взаимоотношений дочери и отца (сердечным уделом главного героя).

И всё же как писатель (а не просто как отец чудесного ребёнка) Небыков вынужден выходить за автобиографические пределы, обращаясь к мировому целому. Живописуя его всё в том же изменчивом и петляющем историческом времени, Небыков избегает ходячих истин и общих мест, способных докучать взыскательному читателю. Им у Небыкова противостоит неумолимый бег времени, показанный и в ледяной «Трилогии» нашего современника, Владимира Сорокина. Вслед за Сорокиным Небыков показывает современный мир, который стремительно катится неизвестно куда...

Случайны ли у Небыкова переклички с ещё одним произведением Сорокина – с его «Метелью», где показана Россия будущего. Там встречаются лошади размером с локомотив или, напротив, миниатюрные лошади. У Небыкова в Космосе человека сторожит пугающе крупных размеров собака. Как и в «Метели» Сорокина, в «Молчании» Небыкова упоминаются некие живородящие материи будущего. Они помогают герою Небыкова выжить после физических травм, полученных в Космосе.

Однако говорить о литературных заимствованиях Небыкова у Сорокина было бы необоснованно и несколько даже абсурдно. Небыков не столько подражает Сорокину литературно, сколько просто обрисовывает жизненные объекты, художественно интересующие также Сорокина.

И если Сорокин в перечисленных произведениях тяготеет фактически к антиутопии, то Небыков идёт неожиданно иным путём (хотя будущее человечества в принципе не располагает к оптимизму). У Небыкова является внутренний центр притяжения (дочь, являющая собой одушевлённое чудо!), и фактически благодаря ей, всё живое, всё настоящее одолевает силы смерти, побеждает космический холод.

И всё-таки рассказ озаглавлен с долей пессимизма: «Молчание небес». Трагические ноты в рассказе сопряжены с лежащими вне его сюжета, глубоко запрятанными компонентами пушкинского вольтерьянства, пушкинского деизма. Всё живое у Небыкова развивается естественным путём, поскольку Абсолют – существо сверхъестественное, добровольно отстранился от своего творения. Так учил Вольтер, провозвестник острого галльского смысла, литературный собеседник Пушкина.

И всё же о присутствии Бога в рассказе Небыкова свидетельствует окружающая героя космическая тайна, сладостная неизвестность. И если причиной всего живого, в конечном счёте, является Творец, то воссоединение отца с дочерью в идеале (а не в житейской проекции) знаменует его путь к Богу из космических блужданий...

В принципе задача писателя – «сеять разумное, доброе, вечное». Однако со времён декаданса так повелось, что разумное и доброе противоречит прекрасному. Оно порой безумно, гибельно, демонически окрашено.

И лишь Алексей Небыков в своей прозе восстанавливает классическое равновесие некогда разрозненных начал...

В рубрике «Поэзия и проза» опубликован также рассказ Павла Клевцова «Стих Пушкина наизусть». Завязка рассказа пронизана житейским юмором: девочке-школьнице учительница поручила выучить наизусть стихотворение Пушкина (желательно не слишком короткое). Девочке случайно попалось стихотворение Пушкина «Поэт».

Юная героиня рассказа в результате впадает в полнейшее недоумение: упомянутый в стихотворении Аполлон, древнегреческий бог, крайне удалён от окружающих школьницу жизненных реалий. Широкошумные дубравы, воспетые Пушкиным, также совершенно не согласуются с жизненным опытом девочки. С Пушкиным у неё связываются одно замешательство и смех!

Но вот героиню рассказа преследует эротический соблазн, благоразумно избежать которого ей несколько парадоксально помог Пушкин, казалось бы, сам отнюдь не чуждый эротических шалостей.

Как же так произошло? В данном случае не важно, как сюжетно героиню преследует опасность грехопадения и как сюжетно девочке (вопреки ожиданиям) помогает Пушкин. Главное то, что стихи Пушкина, внешне далёкие от жизненного опыта героини, написанные давно, внутренне соответствуют истинным запросам современности. И вот героиня рассказа сердечно прозревает... Ей становится понятно, что поддаваться эротическому соблазну не следует – и не потому, что это вообще аморально, а потому, что, если она необдуманно бросится во все тяжкие, она необратимо согрешит, а удовольствия не получит. Не выстраданные, не зрелые решения, продиктованные лишь случайной прихотью, вызывают потом отрицательный осадок. О, сколь опасны шаги, на которые сердце не даёт согласия!..

В рассказе Клевцова о Пушкине присутствует всё та же, присущая смысловому полю журнала причастность индивидуального бытия к историческому времени, откуда иногда приходят спасительные сигналы...

Рассказ Александра Вергелиса «Ланфрен-ланфра» в рубрике «Поэзия и проза» стоит несколько особняком. В нём угадываются некоторые признаки эротической новеллы, не привязанной непосредственно к историческому контексту (действие в принципе могло бы происходить в любую эпоху, ибо оно практически всецело сосредоточено на интимно-частной, замкнуто-альковной сфере бытия).

Герой рассказа страдает глубокой страстью к одной своей знакомой. Та в ответ многое ему позволяет, но не подпускает его к себе чересчур близко до тех пор, пока несчастный воздыхатель официально не женится на ней.

В рассказе не хватает мотивации того, почему влюблённый человек не готов принять поставленное ему условие. Не говорится, например, о его онегинско-печоринской приверженности к свободе от семейного долга. В рассказе упоминается лишь то, что героиня всякий раз, не успев толком выйти замуж, тотчас разводится с очередным супругом. И герой рассказа не хочет быть на очереди пятым или шестым. Но что побуждает женщину всякий раз выскакивать замуж, а потом ненадолго задерживаться в браке из рассказа не очень ясно.

Более того, если, например, героиня истеричка (как можно предполагать), не совсем понятно, почему она вызывает у героя такие сильные амурные чувства. Не понятно вообще, как многочисленные мужья без сожаления отпускают ту, которая прекрасна. Если же она не прекрасна, не понятно, почему молодой человек так настойчив.

Однако, несмотря на некоторое зияние в области сюжета, рассказ блистательно написан; действие излагается изысканно галантным языком, остающимся на грани светской благопристойности, но как бы играющим с этой гранью. Например, нескромные желания молодого человека толкуются как его намерения проникнуть в некий сладостный мир, в некий заветный виноградник...

Помимо виртуозного языка в рассказе присутствует глубокая авторская идея, исполненная всё того же изящного пессимизма. Не важно, чем завершается рассказ сюжетно – например, женится ли молодой человек на предмете своего обожания. Интересно другое: герой рассказа пережил некий яркий, но диффузный и не сфокусированный космический опыт.

Он может быть выражен строками Бродского: «луг с поляной // есть пример рукоблудья, в Природе данный». Казалось бы, поэт бессовестно клевещет на Природу. Но эта немного циничная, но меткая параллель, найденная Бродским, увы, действует даже там, где нет рукоблудья в его физическом эквиваленте. Ведь некое расплывчатое оно есть одновременно и некое опасное ничто.

Вот что по-настоящему трагично независимо от того, как развивается новеллистический сюжет.

Художественная проза журнала (за исключением чисто эротического рассказа Вергелиса) опирается на своего рода исторический фундамент. В рубрике «К 800-летию со дня рождения Александра Невского» опубликована историческая проза – развёрнутые фрагменты фантастической повести Александра Долгова «Ливония накануне Ледового побоища». Герой повести под воздействием левитации, аналогичным работе машины времени, попадает в древнюю Ригу и другие земли Прибалтики.

Долгов, создавая художественное произведение, всё же следует путём исторической правды, показывает суровые нравы и впечатляющие жестокости раннего средневековья. Более того, в литературном произведении имеются собственно исторические вставки, повествующие об экспансии ливонских рыцарей на территории эстов, народа, заселявшего древнюю Прибалтику.

Сюжетная интрига повести заключается в том, что ливонские рыцари находятся в преддверии военных походов на Русь. Тем не менее, древние рыцари не показаны у Долгова однозначно отрицательно. В качестве христиан католиков они противопоставлены закоренелым язычникам, исконно населявшим Прибалтику.

В умеренно консервативном ключе построена и другая публикация юбилейной рубрики, посвящённой Александру Невскому. В своей работе «Образы русских богатырей Н.В. Гоголя на фоне личности Александра Невского» Елена Коржова высказывает мысли о пагубном характере западно-католической экспансии на Святую Русь. Александр Невский предстаёт у Коржовой в ипостаси святого воина – защитника православия от иноплеменных – прежде всего, от немцев.

Но являются ли православными святыми и мифологические богатыри – такие, как Илья Муромец? Меж тем Коржова выстраивает в один ряд богатырей из народных преданий, реально исторических лиц и даже святых; она пишет:

«В истории остались имена многих богатырей: Илья Муромец, Василий Буслай, Ермак Тимофеевич, Никита Кожемяка и другие. Иноки-братья Троицкого монастыря Александр Пересвет и Родион Ослябя, сведущие в воинском деле участвовали вместе с Дмитрием Донским в Куликовском сражении для духовной поддержки русского войска по благословению преподобного Сергия Радонежского» (С. 50).

Коржова воспринимает былинных богатырей и даже русских святых в параллели с гоголевским Тарасом Бульбой. Тем не менее, в духовно-нравственном облике Бульбы Коржова акцентирует и некоторые негативные качества, которые мешают Тарасу Бульбе в полном смысле стать воином Христовым. Коржова пишет о подчёркнутой телесности и беспримерной жестокости Бульбы, который воздействует на своих противников грубой силой, так что подчас даже союзники Бульбы вынуждены его одёргивать, чтобы хотя бы отчасти смягчать его крайнюю жестокость.

К Коржовой возникает неизбежные вопросы: является ли форменное зверство Бульбы его личным качеством или оно выступает как проявление безличной государственной машины? Откуда у Бульбы взяться личным качествам, если он человек коллективного мышления, исполнитель несокрушимой государственной воли? И не возникает ли повода говорить о том, что Святую Русь некогда сменило светское государство, земную мощь которого в различные периоды истории обеспечивали Иван Грозный и Пётр Первый? Может ли Пётр Первый, сыноубийца на престоле, быть поставлен в один ряд с Александром Невским лишь потому, что Пётр создал город на Неве? Гоголь принадлежит всё-таки к Петербургскому периоду русской истории. Устроение древней Руси, начавшееся в Киевский период, было совершенно иным...

Наконец, попытка Коржовой включить персонажей Гоголя в контекст военно-патриотического противостояния Руси западно-католической экспансии несколько противоречит римско-католическим устремлениям, либерально-западническим тенденциям самого Гоголя. Ведь Гоголь считал, что его персонажи – порождения его души...

Не случайно и сама Коржова пишет о гоголевских персонажах, соблюдая дистанцию между явлениями русской святости и литературными фантазиями Гоголя. Они выступают лишь на фоне 800-летнего юбилея Александра Невского. О героях Гоголя как о прямых продолжателях святого Невского в публикации не говорится. (К тому же литературные персонажи вообще едва ли напрямую соизмеримы с реально-историческими лицами).

Очевидно осознавая неодолимую дистанцию между персонажами Гоголя и воинством Христовым, Коржова вводит в свою публикацию рабочий термин «псевдобогатырь» и говорит по существу об инфернальной пародии на истинных защитников православия у Гоголя. Так, по логике самой Коржовой гоголевские Иван Иванович и Иван Никифорович затевают житейски комическую ссору, пародийно воспроизводящую правый бой за правое дело. Воссоздавая «двух» Иванов Гоголь прибегает к некоторым приёмам ироикомической поэмы (хотя сама Коржова данного жанрового термина не употребляет).

В публикации имеется ещё одно интересное наблюдение над героями Гоголя: «два» вышеупомянутых Ивана, как некоторые другие персонажи Гоголя, например Бобчинский и Добчинский, дядя Митяй и дядя Миняй, различаются внешними признаками, но по своей сути друг друга дублируют.

Удивляет, однако, то, что выявляя инфернально комическую фигуру намеренной тавтологии у Гоголя и узнавая в гоголевских двойчатках архаические корни, Коржова не ссылается на крупного медиевиста Д.С. Лихачёва. В своей книге «Смеховой мир древней Руси», написанной в соавторстве с Панченко, Лихачёв указывает на Фому и Ерёму в их комической взаимозаменяемости. (Лихачев, Д.С. «Смеховой мир» Древней Руси / Д.С. Лихачев, А.М. Панченко; АН СССР. – Ленинград: Наука. Ленинградское отд-ние, 1976). Повествуя о гоголевском смехе с его древними корнями, Коржова не обращается и к другому медиевисту – Бахтину, автору монографии, посвящённой Рабле и его эпохе. (Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. – М.: Худ. лит., 1990).

Публикация Елены Коржовой имеется и в другой юбилейной рубрике: «200-летие со дня рождения Ф.М. Достоевского». Публикация озаглавлена «Кого изображал Достоевский». Коржова весьма убедительно говорит о том, что Достоевский не был реалистом в смысле изображения социально-типических явлений. Достоевский по логике Коржовой изображал не типичных людей, а уникумов, каждому из которых присущ тот или иной психический вывих. Достоевского как писателя интересуют не столько социальные, сколько психические феномены – свидетельствует Коржова.

Ссылаясь на литературу о Достоевском, она выявляет в его романах персонажей коллективного мышления и опасных индивидуумов, подозрительных одиночек. Почвенническая мораль Достоевского подразумевает, что персонаж, который вписывается в коллективно-родовой контекст и потенциально – в круг остального человечества (например, Алёша Карамазов), чаще всего положителен. А персонаж, одержимый индивидуальными фантазиями (например, Иван Карамазов) чаще всего отрицателен. Почвенническое (общинное) мышление Достоевского Коржова показывает убедительно, но не вполне последовательно решает вопрос о гибридных персонажах у Достоевского – таких, как, например, Митя Карамазов – натура страстная, опасно самостоятельная, но всё-таки принадлежащая семейно-родовому контексту.

Из работы Елены Коржовой остаётся не вполне ясным, в каком взаимном соотношении у противоречивых персонажей Достоевского находятся почти взаимоисключающие качества. Сочетание у Достоевского коллективных начал с авторским интересом к романтически исключительным личностям свидетельствует о Достоевском как о непостижимом явлении (при всей убедительности, остроумии, изяществе построений Коржовой).

В юбилейной рубрике, посвящённой Достоевскому, имеется также публикация Нины Дунаевой «Алена Ивановна здесь больше не живёт». Название публикации показательно: в контексте достоеведческой рубрики оно подразумевает, что всемирная личность Достоевского всё-таки локализована в Петербурге, а град Петра в свою очередь является пространством, в котором русский классик Достоевский решает вечные вопросы.

Учитывая условность и относительность реальной географии Петербурга в художественном произведении, Дунаева как бы предупреждает читателя: «Однако следует помнить, что Федор Михайлович нисколько не обязан был селить своих персонажей на реально существующей жилплощади» (С. 122). Осознавая, что художественное произведение – не есть адресная книга, Дунаева, едва ли не противореча себе самой, проводит беспрецедентное по тщательности исследование возможных маршрутов и возможных адресов персонажей Достоевского в романе «Преступление и наказание».

Более того, биографическая справка, приложенная к публикации, сообщает о том, что Дунаева, в прошлом выпускница Ленинградского Государственного университета, лично разработала экскурсию по местам действия «Преступления и наказания».

Очевидно, в работе Дунаевой, при её прикладном характере, имеется свой смысл, ибо и художественные вымыслы Достоевского, его авторские фантазии, возникали, роились в географически реальном пространстве Петербурга. Погружение в него поможет нам постичь собственно художественные замыслы Достоевского.

К достоеведческим публикациям 4-го выпуска «Авроры» косвенно примыкает работа Ольги Невзглядовой «Блок и «вокруг него»», опубликованная в рубрике «Великие люди – великие даты». Выражаясь на современном семиотическом сленге, Достоевский и Блок по-разному принадлежат к единому петербургскому тексту русской литературы. (См.: Топоров В.Н. Петербургский текст русской литературы. СПб.: «Искусство – СПБ». 2003). Невзглядова выявляет в поэзии Блока инфернально деструктивную составляющую, но в то же время вносит в свои наблюдения некоторую уточняющую оговорку. Приверженность Блока к инфернально-роковым силам она толкует как готовность Блока временно встать на сторону деструктивных стихий и как бы их задобрить, смягчить их воздействие на человека.

К числу означенных стихий по логике Невзглядовой относится, например, революция – проявление гражданского хаоса или болезненная страсть к роковой женщине – проявление эротического хаоса («Я послал тебе чёрную розу в бокале»), одержимость поэта демоном – проявление духовного хаоса, духовной катастрофы.

Работа Невзглядовой текстуально убедительна, однако автор не вполне разграничивает Блока как человека, и Блока как поэта – творца эстетически условных тезисов, едва ли подлежащих некоему непререкаемому моральному суду.

Кроме того, постановка вопроса о стихии зла у Блока, в принципе интересная и многообещающая, предполагает также привнесение в работу Невзглядовой элементов компаративистики. Напрашивается сравнение целого ряда стихотворений Блока с «Цветами зла» Бодлера.

Не является ли обращение Бодлера к теме зла внутренне парадоксальным, сложно опосредованным и потому наиболее убедительным путём к добру? Аналогичный вопрос – разумеется, в иной формулировке – может быть заново поставлен применительно к поэзии Александра Блока.

В рубрике «Великие люди» имеется также публикация Ильи Бояшова «Лесков». Работа Бояшова носит не столько литературоведческий, сколько биографический характер. Бояшов сообщает читателю интересные сведения о крутом нраве, о личном упрямстве, которые нередко подводили Лескова в социальном плане.

В публикации Бояшова имеются также интересные сведения о мировоззренческой общности Лескова со Львом Толстым.

В 4-ом выпуске «Авроры» за нынешний год имеется также ряд поэтических подборок. В рубрике «Поэзия и проза» опубликованы стихи Вячеслава Иванова. Стихия возвышенного у Иванова несколько парадоксально сочетается с житейским юмором и словесной игрой.

В ряде стихов Иванова воссоздаются тонкие любовные коллизии и межчеловеческие отношения вообще. Поэзия Вячеслава Иванова антропна. В той же рубрике «Поэзия и проза» напечатаны стихи Сергея Макке «Письма из Римской провинции». Тонко сочетая элегические ноты с иронией, Макке поэтически живописует закат великой империи.

Макке не совсем свободен от подражания «Письмам римскому другу» Бродского. Впрочем, возможно у Макке имеет место не подражание, а намеренная стилизация под Бродского.

В той же подборке опубликованы стихи Бориса Орлова «А время это наше – не чужое...». Орлов склонен к пессимистическому решению традиционной темы взаимоотношений поэта и толпы (С. 37):

Поэты, не ищите пониманья,
И не услышат нас, и не поймут.

В рубрике «200-летие со дня рождения Достоевского» опубликованы стихи Игоря Павлова. Прибегая к языку классического метра и рифмы, Павлов стремится решить проклятые вопросы, всю жизнь занимавшие Достоевского.

В рубрике «Дебют» помещены стихи Даримы Николаевой. Ей присущ изящно-философический верлибр. При помощи верлибра Николаева выстраивает изысканную и немного экзотическую космологию (С. 184):

Теперь вокруг меня
все рыбы,
моллюски,
офиуры и чешуйчатые буквы ила,
сосудистые губки-сны.

В рубрике «Дебют» опубликованы также стихи Эрдэма Гамбоева. Некоторые из них написаны для исполнения под гитару.

Оба дебютанта – Николаева и Гамбоев – родом из Бурятии.

Журнал «Аврора» обнаруживает две, казалось бы, взаимоисключающие тенденции: с одной стороны, опора на русскую литературную классику, которая прослеживается в академической опции журнала, с другой – ориентация на современность, которая наблюдается в художественной прозе и поэзии «Авроры».

В контексте исторического прошлого, на фоне отечественной истории злободневные темы журнала освобождаются от какого бы то ни было мелочного политиканства и предстают в ином разрезе, в ином ракурсе смысла. Герои художественной прозы, публикуемой в «Авроре», – это современные люди в живом потоке исторического времени. Художественное осмысление нашей эпохи содержится и в поэзии, публикуемой на страницах «Авроры».

В журнале «Аврора» наблюдается не злободневное – почти классическое – решение различных злободневных тем, будь то тема современного школьного образования или тема заработка в современной России.

Ни в коей мере не ставя вопрос о возвращении Петербургу административного статуса столицы, никак не пересматривая формального места Петербурга в географии отечества, редколлегия и авторский коллектив журнала оставляет за Петербургом право считаться средоточием русской культуры и русской словесности (а, упаси боже, не политики!). Вот почему вечные вопросы на страницах журнала решаются (или, вернее, ставятся) в параметрах петербургского текста, в измерениях петербургской культуры, к которой по умолчанию отнесены Гоголь, Достоевский, Блок и другие великие имена, составляющие честь и славу страны.

---

ЧИТАТЬ ЖУРНАЛ

---

Pechorin.net приглашает редакции обозреваемых журналов и героев обзоров (авторов стихов, прозы, публицистики) к дискуссии. Если вы хотите поблагодарить критиков, вступить в спор или иным способом прокомментировать обзор, присылайте свои письма нам на почту: info@pechorin.net, и мы дополним обзоры.

Хотите стать автором обзоров проекта «Русский академический журнал»? Предложите проекту сотрудничество, прислав биографию и ссылки на свои статьи на почту: info@pechorin.net.

---

 

Родился в Москве 15 февраля 1967 года. В 1993 окончил филфак МГУ (отделение русского языка и литературы). Там же поступил в аспирантуру и в 1997 защитил кандидатскую диссертацию по лирике Пушкина 10 - начала 20 годов. (В работе реализованы принципы лингвопоэтики, новой литературоведческой методологии, и дан анализ дискурса «ранней» лирики Пушкина). Кандидат филологических наук, член Российского Союза профессиональных литераторов (РСПЛ), член ЛИТО Московского Дома учёных, старший научный сотрудник Государственного историко-литературного музея-заповедника А.С. Пушкина (ГИЛМЗ, Захарово-Вязёмы). В 2010 попал в шорт-лист журнала «Za-Za» («Зарубежные задворки», Дюссельдорф) в номинации «Литературная критика». Публикуется в сборниках ГИЛМЗ («Хозяева и гости усадьбы Вязёмы», «Пушкин в Москве и Подмосковье»), в «Учительской газете» и в других гуманитарных изданиях. Живёт в Москве.