Записки из постподполья (Иван Родионов о книге Андрея Бычкова «ПЦ постмодернизму: Роман, рассказы»)

Записки из постподполья

В сборнике «ПЦ постмодернизму» представлены роман «Графоман» и одиннадцать рассказов-странников; разброс хронологии написания - чуть не в тридцать лет. Однако герои большинства повествований чем-то похожи, как сэлинджеровские Глассы, и при этом не тождественны автору. Далеко не тождественны, хотя и напрашивается соблазн утверждать, что всё именно так. Впрочем, отчасти всё же тождественны - в том смысле, в каком безымянный герой записок из подполья тождественен Фёдору Михайловичу Достоевскому.

Дихотомия. Или, говоря по-забытому, единство и борьба противоположностей.

Судите сами. В романе «Графоман» мы имеем дело с современным вариантом подпольного человека.

В размытом, ирреальном существовании героя всё смешано, как в кабаке и мгле. Он что-то пишет. Или не пишет. Диссертация какая-то. Или нет её. Герои перетекают в друг друга – и в тоже время перед нами Он. С одной стороны, конечно, герой смешон, жалок и вторичен. Так, герой буквально в самом начале романа грозится убить бога-творца то ли в себе, то ли вообще. Первое поползновение перекликается с известным пассажем Барта о смерти автора. Второе – вообще клише и общее место ещё с времён Ницше. Да и что взять с героя? Андрей Бычков нам же всё подсказал самим названием – натурально, перед нами графоман.

Или не всё так очевидно?

Впрочем, обо всём по порядку. Вот он появляется снова (уже поименованный – он Вова, оказывается), с ним можно буянить в ресторане и хамить официанту – это ещё один штамп постмодерна, позаимствованный оным ещё у романтиков, но сниженный до безобразия. Раздвоение личности, тёмное альтер-эго, чёрный человек провинциального пошиба, всё такое.

Тем временем повествование всё больше размывается. Поток мыслей, нет, водопад мыслей становится водопадом и графически. Неспроста в книге фигурирует выставка Моранди: границ нет, пора выходить. Всем нам пора выходить.

А выйти-то несчастному герою некуда. Дальше будут реалии то ли психиатрической клиники, то ли тюрьмы. А в конце его всё равно ждёт натуральное приглашение на казнь. Отсылающее, помимо Набокова, и к «Процессу» Кафки с его болезненной неотвратимостью неведомого наказания, и к Камю.

«В ночь после вынесения приговора он почувствовал, что если не закричит, то сойдет с ума от неизбежности, и он закричал ртом, и они вошли и просто ударили его кулаком в затылок, чтобы не будил тюрьму. Он споткнулся о парашу, врезался головой в нары и замолчал, он понял, что никто уже не услышит в этом «предтрупном» зверином крике страждущего зова его разъятой души. Но он не хочет уходить, не раскаявшись. Да, он раскаивается. Он достоин смерти, и он примет ее. Но эта стена — белый последний лист для него, пусть останется последней абсурдной верой, что все, что случилось с ним, случилось не по его вине. Он обращается к вам, многоуважаемый ..., не с просьбой о помиловании. Он просто хочет сообщить вам нечто, о чем умолчал на суде. Он хочет сообщить, что это ужасное убийство, которое он совершил... он сделал это и по вашей незримой воле, ведь и суду нужны преступники, а иначе кого же судить? Значит, он нужен был многим, он нужен был обществу, ведь кто-то должен быть преступником, чтобы другие сказали «не я», а теперь этим же людям в личине суда он нужен, чтобы они казнили его. И потому в эту ночь на этой стене он пишет свои последние слова...»

В довершение можно было бы добавить, что посыл финала таков: поделом Графоману этому, нужно убить Графомана в себе, и тогда родится настоящий Художник. Хэппи-энд.

Думается однако, что всё не так просто, и у романа Андрея Бычкова наличествует иное, более глубокое измерение. И тут нам нужно вернуться к тому же подпольному человеку Достоевского.

Герой Достоевского, конечно, кажется совершенно скверным персонажем. Но есть такая вещь, как контекст. И подпольный человек, и сам Достоевский восставали против грядущего модернизма во имя Традиции. Самого модернизма, кстати, ещё не существовало - здесь у великого писателя появилось замечательное прозрение. Трагедия и Достоевского, и его героя в том, что модерн был неизбежен, и им в нём жить. Даже если другие этого ещё не видят. Таким образом, подпольный человек становится невольным героем ещё не наступившего модерна, экстерном и во многом против своей воли унаследовав все его пороки - зацикленность на себе, эгоцентризм и так далее. И подпольный человек уже видится фигурой трагической. Ещё более трагической фигурой становится сам Достоевский - он, консерватор, верующий человек, станет ключевым героем модерна, чуть ли не первым экзистенциалистом.

Страшное дело, если вдуматься. Автор борется с неизбежным его же средствами. А герой становится Графоманом - ибо правила не его и игра не его, а действовать по ним (и даже, по словам поэта, «гибнуть всерьёз») приходится именно ему. Неизбежность и обречённость.

И под этим углом судьба Графомана видится трагично. Он графоман (читай - еретик) для мира постмодерна, он не может в нём ничего, но принужден к нему. Графоман высшего порядка, единственный, кто не вписывается. Увы, согласен он играть свою роль или нет - неважно. Продуман распорядок действий и неотвратим конец пути, как говорится. Метки нанесены, узловые, стандартизированные силки постмодерна расставлены.

Страшно ещё и то, что ничего с этим не может поделать и сам автор. Героя убивает не он, а постмодерн. И автор может искренне не любить метод и эпоху, но, как чуткий художник, будет пользоваться его приёмами зачастую лучше, чем некоторые его восторженные представители. В этом есть художественная правда. Но есть и трагедия. Модернист восстаёт против даже не грядущего – против грянувшего и заполнившего всё постмодерна.

Можно обернуть постмодерн против него самого, борясь с отдельными его изводами - политическими или идеологическими (как делает, например, Михаил Елизаров). Но победить его целиком нельзя - можно только пережить.

«...теперь после холода, ярко освещенного натриевого коридора, который, ему кажется, стал ближе из-за снятия волос, после одевания в немнущуюся, на размер больше, неструганную полосатую одежду смертника (аккуратно сложенная, ожидающая его на табуретке, она показалась ему даже красивой, но только окрик лейтенанта заставил его одеть ее), теперь, после холодных (они отняли носки) и чересчур свободных, словно последняя издевка, галош, теперь, когда его уже не раздражает бесконечное звяканье ключей и щелканье замков (а раньше, после допросов, ему казалось, что продолжают ковыряться в нем, в нем), теперь после... теперь когда... нет, он не сошел с ума, как другие, и его мысль не теряется за последней чертой... Это письмо, зачем он пишет его?»

В сборнике есть ещё и рассказы. Свой Графоман будет почти в любом из них. Разве что чем дальше, тем больше он будет терять комическое и становиться фигурой ещё более серьёзной. Героизм неприкаянности, апология осознанного проигрыша.

Кулак Великого предела обманывает Ганса - двигаться в разные стороны нельзя. Ни Организация, ни лично Просперо Ариэля не отпустят. Панночка не отпустит Калибана. И Дон Хуан... ну, мы знаем, что там, где появляется Дон Хуан, не отпускает никого и никогда. И Бог тоже не отпустит, потому что он - есть.

И Пригов хоть и умер, но есть. И Виктор Ерофеев, хоть его, исполняя акт высшей религиозности, и убил Коровин, тоже есть. И постмодернизму, конечно, ПЦ, возможно, даже заяц ПЦ Линор Горалик, но он тоже есть. И пока не кончился.

Но обязательно кончится. В том и надежда.

И, что удивительно, высшим нонконформизмом и одновременно радикальным авангардом художественного мира Андрея Бычкова становится верность некой давно утраченной, метафизической, корневой традиции. Парадоксально, но это так. Схожим образом Смерть не просто старше Реальности, но она и в гораздо большей степени радикальна, чем последняя.

Ссылка на рассказ, давший заглавие сборнику «ПЦ постмодернизму».

Иван Родионов - личная страница. 

Андрей Бычков – писатель, сценарист, эссеист, автор 18 книг, опубликованных в России и за рубежом. Книги и отдельные рассказы выходили в переводах на английский, французский, сербский, испанский, венгерский, китайский и немецкий языки. Лауреат литературных премий «Нонконформизм», «Silver Bullet» (USA), «Тенета» и др., финалист Премии «Антибукер» и Премии Андрея Белого. Призер нескольких кинематографических конкурсов (за сценарии). Открывал международную книжную ярмарку на Балканах (г. Херцог-Нови).