Высокое слово – писатель, или Убить дракона. Жизнь и творческий путь Евгения Шварца

Высокое слово – писатель, или Убить дракона

«... В каждом из них придется убить дракона», — так говорил Ланцелот, герой пьесы Евгения Шварца.

Дракон воплощает в себе безвольность человека, малодушие и желание жить по привычке, боязнь выползти из норы и парализующий страх свободы. Готов ли человек к тому, чтобы справиться со свободой? Чтобы жить по своему уму и сердцу, а не идти у кого-то на поводу?

Только свободная душа – жива. Душа, испугавшаяся свободы, добровольно вручившая кому-то поводок, не видящая собственного света, – такая душа мертва.

Против омертвления души боролся Евгений Шварц.

Он никогда не называл себя высоким словом – «писатель». Ведь кто такой писатель? Художник, учитель, рыцарь, сражающийся за правду и добро. Писатель должен быть человеком большой отваги,  мудрости и любви.

«Конечно, никому не возбраняется втайне, в глубине души надеяться, что он недурен собой и что кто-нибудь, может быть, считает его красивым. Но утверждать публично: я — красивый — непристойно. Так и пишущий может в глубине души надеяться, что он писатель. Но говорить вслух: я — писатель — нельзя. Вслух можно сказать: я член Союза писателей, потому что это есть факт, удостоверяемый членским билетом, подписью и печатью. А писатель — слишком высокое слово...»,  - приводит в своих  воспоминаниях слова Е. Шварца Николай Чуковский.

В детстве Шварцу говорили, что ничего из него не выйдет. Он же тайно мечтал стать писателем. Стесняясь плохого почерка, он не писал, а только заполнял тетрадку волнистыми линиями, создавая иллюзию текста. Эти линии вернутся к нему позже -  после контузии на Гражданской войне его будет мучить тремор рук, и почерк станет трудным и непонятным. «Буквы плоские, угловатые, непривычно широкие, прерывающиеся какими-то узелками. Они мучительно скачут и прихрамывают одновременно»,  - так характеризовал почерк Шварца  режиссёр Михаил Шапиро.

Шварц долго не писал, не торопился, всё как будто прислушиваясь к миру. Как писатель Шварц очень долго искал себя. По рассказу Л. Пантелеева, его младшего товарища и автора «Республики ШКИД», Шварц и в пятьдесят лет мучительно «искал свой слог». Над некоторыми пьесами он работал по нескольку лет, и часто бывало, что, написав первый акт, Шварц мог неделями не возвращаться к пьесе.

Начинал Шварц как актёр одного из многочисленных самодеятельных театров. Он присоединился к «Театральной мастерской» в Ростове-на-Дону, той самой, что ставила «Гондлу» Гумилева и по рекомендации известного поэта позже была переведена в Петроград.

В Ростове-на-Дону случилось ещё одно примечательное событие. Шварц прыгнул в холодную ноябрьскую реку, чтобы доказать актрисе Гаянэ Халайджиевой серьёзность своего предложения руки и сердца. Безумный поступок! Это ещё не Ланцелот, который выходит на дракона с подносом и тазом, но храбрость и безумство, идущие рука об руку, начинаются так.

Труппа переехала в Петроград, однако, продержалась всего сезон и в 1922 году прекратила работу.

В то же время Шварц сблизился с литературной группой «Серапионовы братья». Там он и подружился с Михаилом Слонимским.

О Шварце начала 20-х годов Слонимский вспоминал: все безоговорочно верили, что Шварц станет писателем, не сегодня, так - завтра. Но Шварц не торопился. Талантливый, остроумный, влюбленный, он охотно спорил о литературе, искренне восхищался чужим, но всё ещё ничего не писал. Во всяком случае, не показывал.

Чем занимался Шварц? Он организовывал «капустники» в Доме Искусств. Он не только сочинял сценарии с Зощенко и Лунцем, но и вел эти вечера. Был мастером на все руки: и сценарист, и режиссер, и конферансье, и актер.

Так что же мешало Шварцу стать писателем?

Слонимский вспоминал: «Шварц явно не собирался так уж сразу стать писателем-сатириком или юмористом. Не торопился. Похоже было, что он не нашел еще для этого своего дара такого применения в литературе, которое могло бы удовлетворить его, и бережет его для каких-то серьезных целей, а пока что только забавляется им и забавляет друзей».

Если выступить раньше, чем прорежется, чем оформится собственный неповторимый голос, то можно потеряться и раствориться в чужом многоголосье, а ещё хуже – оказаться подражателем.

Шварц бережно хранил свой внутренний огонь.

Он славился устными остротами. И не только в 20-ые годы! Всю жизнь он шутил, острил, но всегда по-доброму. Возможно, ощущая, сколько в мире темноты и горечи, Шварц всегда старался рассеять эту тьму. В 20-ые годы он ещё не знал, что напишет «Дракона», но за свет в человеческих душах боролся уже тогда.

Итак, импровизации и остроты. Увы, есть большая разница между словом устным и словом написанным. Устное слово сопровождает улыбка, жест, ритм, энергетика. Но ведь эту неповторимую атмосферу нужно воплотить в слове письменном! О Шварце говорили, что устный рассказ ему удавался лучше письменного. «Свои словесные зарисовки Евгений Львович никогда не оттачивал, не отрабатывал <...>. И все-таки импровизации Шварца, его устные портреты были удивительно талантливы, точны и комичны», - вспоминал  Л. Пантелеев.

В 1923 году Шварц и Слонимский поехали на лето в Донбасс. Слонимский зашёл в редакцию газеты «Кочегарка», где к нему бросился восторженный редактор: «Вы только организуйте, поставьте нам журнал! Ведь вы из Петрограда! Ах, вы с товарищем? Пожалуйста! Мы приглашаем и товарища Шварца».

Эта сцена была подстроена Николаем Олейниковым, будущим поэтом и детским писателем, тогда работавшим в редакции газеты. Он до умопомрачения жаждал литературного журнала на Донбассе, но не доставало опыта. Поэтому появление двух молодых людей из Петрограда он воспринял как подарок судьбы.

Был это подарок судьбы и для Шварца: газетная работа растормошила его, он перестал выжидать и начал печататься.

Вскоре Шварц стал известным детским писателем. Первая его книга вышла в 1925 году - «Рассказ Старой Балалайки». Затем детские книжки в стихах и прозе полетели одна за другой.

При Детском отделе Госиздата издавались журналы «Чиж» и «Еж», в редколлегию которых входил и Шварц. В Детском отделе Шварц познакомился с Л. Пантелеевым, воспоминания которого мы уже приводили.

В начале тридцатых годов Шварц расстался с Детским отделом и нашел себя в драматургии. Начал со сказок для детского театра, затем стал писать для взрослых.

Первым сказочным произведением, написанным Шварцем во весь голос, был «Голый король» (1934). Шварц переосмыслил сюжеты известных сказок.

Сказка – это вневременность, аллегория, удобная форма, чтобы ненавязчиво сказать о современных проблемах. Впрочем, разве все современные проблемы – не вечные? Ведь зло борется и будет  бороться с добром, пока существует мир.

 После «Голого короля» была пьеса «Тень», а в военные годы Шварц пишет одну из своих самых  главных пьес – «Дракон».

«Дракон» – это переплетение сказочных элементов с социально-философскими. Пьеса повествует о некоем тоталитарном городе-государстве, которым управляет  Дракон. Пьеса выступает против ненавистного Шварцу фашизма, но показанный в пьесе «драконовский» режим можно соотнести с любым тоталитарным режимом, и кто-то усмотрел в пьесе то, чего в ней не было, перестраховался, и пьесу всё-таки запретили.

Странствующий рыцарь, профессиональный герой, Ланцелот решает сразиться с драконом, чтобы освободить жителей города и спасти прекрасную Эльзу. Вот только хотят ли жители города быть спасёнными? Они уже привыкли к своему Дракоше и не мыслят жизни без него. Конечно, дракон каждый год берёт по красавице, но зато защищает от всех напастей, и людям не надо ни о чём беспокоиться. Есть привычный заведённый порядок.

Правление Дракона – это религия. Как описывается дракон? Он – ростом с церковь. Дракон о трёх головах, но никогда не появляется трёхголовым, то есть един в трёх лицах. И вдобавок ко всему ещё и предстаёт в образе человека! А это уже воплощение бога в человеческом образе.

Души людей  искалечены, это - мёртвые души, которым не нужна свобода.  

«Безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души. Знаешь, почему бургомистр притворяется душевнобольным? Чтобы скрыть, что у него и вовсе нет души. Дырявые души, продажные души, прожженные души, мертвые души», — так говорит Дракон о жителях города, пытаясь убедить Ланцелота отказаться от поединка.

 Примечательно, что, заходя в дом архивариуса Шарлеманя, Ланцелот говорит: «Живая душа, откликнись!» Но откликается только кот.

Это пьеса не столько про тоталитарный режим, сколько про вечную борьбу Зла и Добра за человеческие души. Дьявол хочет, чтобы души оставались мертвы, Бог хочет их оживить.

Но кто же более виноват: Дракон, калечащий души своих жертв, или сами жертвы, безропотно согласные быть искалеченными?

Дракон устало выговаривает Ланцелоту: «Напрасно стараешься. Они не хотят, боятся свободы». Горожане виновны покорностью, молчанием. Они просто не способны осознать, что мертвы.

Итак, поединок. Горожане выделяют Ланцелоту цирюльничий таз вместо шлема и медный поднос вместо щита. Герой беззащитен перед мировым злом. Впрочем, никакое «настоящее» оружие тут и не способно помочь. Победить зло можно только одним мечом. И этот меч – любовь.

Через год после победы над Драконом Ланцелот возвращается в город. И что же он видит? Всё то же самое, только вместо Дракона – бургомистр. Стало быть, борьба бессмысленна? Нет, не бессмысленна. Ланцелот свергает и бургомистра. Но дело не в том, чтобы свергнуть Дракона или бургомистра, а в том, чтобы оживить каждого человека: «Работа предстоит мелкая. Хуже вышивания. В каждом из них придется убить дракона».

Убить в человеке подлость, мелочность, - всё то, что делает человека слабым и злым. Ведь чтобы победить Большое Зло, нужно сначала победить маленькое зло в самом себе.

Возможно, Евгений Шварц и не любил называть себя писателем. Но это то, что он делал всю жизнь, – боролся со злом и был писателем в самом высоком смысле. Он был тем самым Ланцелотом, который сражался с драконами и бургомистрами и побеждал их одного за другим. И мы помним, что, когда в пьесе Ланцелот бился с драконом, люди сначала не верили в его победу, но затем что-то в них пробудилось, и они поверили! И хотя потом забыли, позволили малодушию победить, но всё-таки есть в них добро и свет, а, значит, их можно спасти.

«Значит, я умираю не даром», — говорил Ланцелот.