«Вольны ли мы жечь Коран?»: как Джон ле Карре и Салман Рушди столкнулись во взглядах на свободу слова

«Вольны ли мы жечь Коран?»: как Джон ле Карре и Салман Рушди столкнулись во взглядах на свободу слова

(Арман Тыныбек, перевод с английского: Ed Power, The Telegraph, December 16, 2020)

Провокативная и задиристая рецензия одного писателя на книгу другого вылилась в откровенное идейное противостояние в вопросах антисемитизма, политики и литературного дарования.

Изданный в 1989 году шпионский роман Джона ле Карре «Русский дом» сразу же получил широкое признание у читательской аудитории. Однако оно все же не было единогласным. Ложкой дегтя в бочке меда стало мнение Салмана Рушди, который написал рецензию на книгу в то время, когда сам был вынужден скрываться – после того, как аятолла[1] Хомейни, воспринявший его четвертый роман «Сатанинские стихи» как хулу на Ислам, вынес фетву (решение) о его казни.

«Ле Карре, – писал тогда на страницах ноябрьского номера газеты «The Guardian» Рушди, – желал бы, чтобы его роман вышел за рамки своего жанра и воспринимался как образчик серьезной литературы… Но проблема здесь, боюсь, лежит в литературной плоскости».

Эти слова определенно задели за живое ле Карре, который и прежде неоднократно выражал неудовольствие по поводу того, что литературное сообщество относится к его творчеству как к какой-то халтуре. В связи с этим он незамедлительно обрушился на Рушди с критикой за то, что тот настаивал на публикации «Сатанинских стихов», прекрасно понимая, что издательство «Penguin» может поплатиться за это атакой со стороны экстремистов.

Ле Карре также утверждал, что авторы, затрагивающие в своих литературных опусах тему Корана, делают это «на свой страх и риск». В своей статье в «The Guardian» он писал: «Наиболее рьяные защитники Рушди используют в своей риторике тот примечательный аргумент, что у его романа («Сатанинские стихи» – прим. переводчика) масса литературных достоинств, а некоторые на полном серьезе считают его истинным шедевром. Однако следует ли из этого, что авторы, создающие большую литературу, обладают бόльшими правами на свободу слова, чем те, кто подвизается на ниве литературной попсы?».

Так было положено начало одному из самых выдающихся литературных противостояний последних нескольких десятилетий. Несмотря на то, что личная неприязнь между писателями сохранялась, до 1997 года противостояние носило вялотекущий характер и проявлялось, главным образом, в несовпадении их взглядов на те или иные вопросы.

В1997 году ле Карре был крайне недоволен тем, что его необоснованно обвинили в антисемитизме в вышедшей годом ранее в газете «The New York Times» рецензии на его роман «Портной из Панамы». А именно утверждалось, что характер изображения в этой книге еврейского персонажа «вытекает из несомненной уверенности ее автора в предательской сущности евреев вообще».

Ле Карре был глубоко уязвлен таким обвинением, о чем он не преминул заявить в своем выступлении перед членами Англо-Израильского Общества. Он написал, что стал жертвой воинствующих адептов идеологии «политической корректности».

«Я понял, что здесь мы имеем дело не только с обвинениями в антисемитизме, но и с натиском идеологии политкорректности во всей ее мощи: эдакой разновидности маккартизма[2], только наоборот», – заявил он тогда.

Выдержки из его выступления были напечатаны в номере «The Guardian» от 15 ноября 1997 года и привлекли к себе внимание Рушди, который изначально не был настроен сочувствовать своему подвергшемуся нападкам коллеге. К тому же Рушди вспомнил, что ле Карре все последние восемь лет довольно нелестно отзывался о нем. Это побудило его направить в редакцию газеты «The Guardian» пространное письмо, которое было напечатано в выпуске от 18 ноября 1997 года, то есть через три дня после публикации статьи ле Карре.

«Джон ле Карре утверждает, что своим ярлыком антисемита он обязан проискам политкорректных охотников на ведьм, и на этом основании считает себя оболганным. Однако его словам было бы гораздо больше веры, если бы не его прежняя готовность участвовать в травле своих коллег по писательскому цеху», – написал Рушди.

«В самые мрачные дни 1989 года, когда нападки исламистов на «Сатанинские стихи» достигли своего апогея, именно ле Карре был автором статьи (если мне не изменяет память, в газете «The Guardian»), в которой он с энтузиазмом и в довольно высокопарных выражениях принял сторону моих гонителей.

Хорошо, что теперь, когда он, по его мнению, находится на линии огня, он чуть лучше поймет подлинную природу Полиции нравов», – продолжал Рушди.

Однако ле Карре – не из тех, кто оставляет такое без внимания. Уже на следующий день «The Guardian» разместила в отделе писем его ответный выпад. В нем он оспаривал свое участие в кампании против Рушди и обвинил того в склонности вспоминать только выгодную ему правду:

«Я всегда исходил из того, что в принципе не существует такого закона, который бы дозволял безнаказанно наносить оскорбления великим религиям. Я писал, что ни в одном обществе нет единого стандарта свободы слова. Я также писал, что во всех религиях и культурах терпимость не проявляется одномоментно и в единой форме, и что христианский мир до недавнего времени тоже обозначал пределы свободы тем, что для него свято».

Далее в статье ле Карре подчеркивал, что угрозы в адрес Рушди, разумеется, достойны всяческого осуждения. «Моя цель заключалась не в оправдании гонений на Рушди, которых я, как и любой другой добропорядочный человек, категорически не приемлю, а в том, чтобы попытаться взять в рассуждениях тональность менее высокомерную, менее колониалистскую, чем у его почитателей, не столь уверенную в своем исключительном праве на обладание истиной», – писал он.

Уже 20 ноября, по прошествии 24 часов, был напечатан ответ Рушди. «Я весьма признателен Джону ле Карре за возможность воскресить в памяти его способность выражаться столь высокопарно и выспренно. Он утверждает, что не принимал участия в травле, и в то же время заявляет, что «в принципе не существует такого закона, который бы дозволял безнаказанно наносить оскорбления великим религиям».

Но это было только начало. Далее Рушди обвинил ле Карре в том, что тот усматривает в «Сатанинских стихах» лишь «оскорбление» мусульман, а также утверждает, что всякий, кто осмеливается «вызвать недовольство» радикальных исламистов, по сути, жертвует своим правом на безопасную жизнь.

«Если Джон ле Карре задевает чувства евреев, то ему в свое оправдание достаточно разместить на странице «The Guardian» неудобоваримый в своей словесной напыщенности опус. Однако если в оскорблении обвиняюсь я, то Джон ле Карре требует, чтобы я искупил это добровольным запретом на издание и продажу своей книги».

«Он говорит, что его больше волнует безопасность сотрудников издательства, чем мой гонорар. Но как раз эти самые люди, чьими стараниями мой роман увидел свет почти в 30 странах мира, и были наряду с сотрудниками книжных магазинов самыми убежденными защитниками моего права на публикацию».

В тот же день противостояние двух писателей переросло в нечто похожее на бойцовское шоу рестлеров WWE[3], когда пользовавшийся репутацией литературного задиры Кристофер Хитченс направил в редакцию «The Guardian» письмо и тем самым как бы взобрался на дискуссионный ринг в поддержку Рушди.

«То, как позиционирует себя на страницах вашей газеты Джон ле Карре, – витийствовал в своем письме Хитченс, – напоминает поведение человека, который, сняв с головы собственную шапку, пытается спешно напялить на нее элегантную широкополую шляпку. Он не без корысти в уклончивой и довольно корректной форме разглагольствовал об открытом подстрекательстве к убийству, и делал это, видимо, на том основании, что у аятолл тоже есть чувства.

Теперь же он говорит нам, что его главной заботой является безопасность девушек, работающих в почтовом отделении. И вдобавок он безапелляционно противопоставляет их безопасность праву Рушди на авторское вознаграждение».

Едва успела просохнуть типографская краска на этой печатной отповеди, как прозвучал гонг к началу следующего раунда. В своем материале от 21 ноября ле Карре назвал Рушди и Хитченса «двумя оголтелыми аятоллами» и предрек скорый крах этого тандема:

«Я изумлен тем обстоятельством, что Хитченс так долго мирился с самоканонизацией Рушди. Насколько я понимаю, Рушди не отрицает того факта, что нанес оскорбление великой религии. Теперь же он обвиняет меня, – и оцените интереса ради его несуразную в данном случае словесную конструкцию, – в следовании радикальному исламизму в его обывательски упрощенном понимании. Право же, я и не подозревал, что вообще способен понять такое».

«Я знаю только, – продолжал далее ле Карре, – что Рушди замахнулся на известного ему врага и закричал «это неправильно!», когда тот дал ему сдачи. Боль, которую он при этом испытал, конечно, ужасна, но это не делает его мучеником, и – как бы ему этого ни хотелось – не отменяет двусмысленности роли Рушди в его собственном падении».

Очередь хода, если можно так выразиться, перешла к Рушди, который уже на следующий день опубликовал свой ответ. В нем он упомянул, что сам ле Карре охарактеризовал свою вышеупомянутою речь перед Британо-Еврейским Обществом как «успешную», и в этой связи заметил, что ле Карре вообще имеет обыкновение сам готовить благожелательные рецензии на свое же творчество, ибо «надо же это кому-то делать».

«У меня нет никакого желания, – добавил Рушди, – повторять то, о чем я уже много раз говорил в отношении «Сатанинских стихов», – романа, которым я очень горжусь. Романа, господин ле Карре, а не пасквиля. Вы ведь имеете представление о том, что такое роман, не правда ли, Джон?».

За этим последовало большое письмо другого писателя, Уильяма Шоукросса, в котором он назвал заявления Рушди «возмутительными», с «душком воинствующего ханжества». Когда же редактор «The Guardian» Алан Русбриджер справился у Рушди, хочет ли он прокомментировать письмо Шоукросса, тот ответил: «Если ле Карре хочет, чтобы кто-то из его друзей немного поканючил от его имени, то это его личное дело. Что до меня, то я уже сказал, что хотел».

На этом все и прекратилось.

С той поры прошло пятнадцать лет, и оба писателя явно обнаружили готовность зарыть топор войны. В октябре 2012 года присутствовавший на литературном фестивале в Челтенхэме Рушди сказал, что «искренне» восхищается ле Карре. «Я бы хотел, чтобы всего этого между нами не было, – добавил он. Кроме того, он признался: «Думаю, что «Шпион, выйди вон!»[4] является одним из самых великих британских романов послевоенной эпохи».

Ле Карре с большой охотой принял протянутую ему оливковую ветвь мира. «Я тоже очень сожалею о том нашем споре», – сказал он как-то в интервью «The Times». «Я восхищаюсь творчеством и бесстрашием Салмана, а также уважаю его жизненную позицию».

Тем не менее, ле Карре не смог полностью отрешиться от предмета их спора. Он, например, мучительно не может определиться с позицией относительно того, насколько вообще допустимо высмеивать Коран.

По этому поводу он как-то заметил: «Вольны ли мы в том, чтобы жечь Коран и потешаться над религиями тех, кто страстно их исповедует? Быть может, мы и вольны в этом, но чему тогда удивляться, когда ярость верующих обрушивается на нас в ответ? Я не мог ответить себе на этот вопрос тогда, и при всем желании не могу сделать этого сейчас».

 Однако это не повлияло на то, что он считает спор с Рушди завершённым и мир между ними восстановленным.

«Что я сделаю, если вдруг завтра увижусь с Салманом? Я с чувством пожму руку этого блестящего писателя», – сказал как-то он.