Вирджиния Вульф о волшебстве похода в кино

Вирджиния Вульф о волшебстве похода в кино

(Ульяна Зайцева, перевод с английского: Lucy Balton, The Conversation, March 26, 2021)

В условиях новой реальности, когда элементарный поход в кино становится предметом мечтаний, Люси Болтон предлагает поностальгировать о посещении кинотеатров, разделив с Вирджинией Вульф её любовь к «новому виду искусства», о котором та пишет в своём эссе «Кинематограф» (1926).

Теперь, когда походы в кино почти исчезли из нашей жизни, я тоскую по волшебству большого экрана. Преимущества просмотра фильмов в интернете, не выходя из дома, конечно же, велики. Без этих просмотров изоляция немыслима. Но переживания, которые испытываешь в кинотеатре, невозможны дома на диване. Чувственное погружение – это то, что делает поход в кино поистине уникальным. И вот я задумалась, что же именно делает его таким особенным.

Писательница Вирджиния Вульф задавалась тем же вопросом после похода в кино в 1926 году. Чем просмотр фильма может отличаться от чтения романа или посещения концерта? Для Вульф кино было новым видом искусства, «продвинутым» с технической точки зрения, но пока еще не показавшим весь свой потенциал в изображении нашей жизни.

В 80-ю годовщину смерти писательницы её пророческие мысли в очерке «Кинематограф» вновь получают отклик в наших сердцах – теперь, когда мы тоскуем о кино на большом экране, – каким оно и задумывалось.

Магия кино

Философы, которые заявляют, что мы «находимся на излёте цивилизации» и верят в то, что всё уже сказано до нас, пишет Вульф, «по-видимому, забывают о кино». По её мнению, фильм представляет (на тот момент) совершенно новый способ «увидеть жизнь такой, как она есть, когда мы в ней не участвуем» – иными словами, увидеть, как на экране развиваются любовь, ненависть, страх и гнев, которые проникают в нас через образы.

Вульф видит удивление на лицах кинозрителей, оно возвращает их к простым удовольствиям. Щедроты кинематографа как бы приковывают наш взгляд к «волшебному котлу», «в котором, кажется, булькают какие-то обломки, и время от времени на поверхности вздымается нечто огромное и, кажется, оно вот-вот вырвется из хаоса».

В её проницательном анализе кино наиболее интересно то, что Вульф видит его возможности расширять и поражать наши разум и воображение. Это относится не к кадрам кинохроники о Короле или Национальной Сборной, хотя даже эти изображения способны обмануть наши глаза и заставить видеть обыденные вещи «более реальными», делая саму реальность отличной от повседневности.

Она замечает, что когда мы наблюдаем за событиями на экране, не находясь там, у нас есть время распахнуть свой разум навстречу красоте и, к тому же, уловить странное ощущение от того, что эта красота останется и будет цвести независимо от того, созерцаем мы её или нет.

Самостоятельное искусство

Но больше всего Вульф занимает то, как кинематографисты создают своё собственное искусство. Признавая, что некоторые романы нуждаются в адаптации (например, «Анна Каренина»), она убеждена в том, что кино способно создать нечто сильно отличное от простого пересказа известной истории.

Также она обозначает трудности, с которыми сталкивается фильм при создании образов персонажей, которых мы уже нарисовали в своём воображении при чтении. Нет, говорит она, только отказавшись от попыток сопоставить образы с книгой, мы увидим, что может создать кинематограф, «если его предоставить самому себе».

Вульф пишет о чрезвычайно нашумевшем немецком экспрессионистском хоррор-фильме «Шкатулка доктора Калигари», – как дрожащая тень в форме головастика появилась в углу экрана: «Она увеличилась до огромных размеров, задрожала, вздулась и вновь погрузилась в небытие».

Она предполагает, что мозг убийцы воспринял этот образ как чудовищный, – а между тем это – всего лишь брак на плёнке! Тем не менее, это привело Вульф к изумительному озарению: «Чудовищный дрожащий головастик казался воплощённым страхом, а не просто словесной формулировкой: «Я боюсь».

Понимание того, как изображение на экране кинотеатра, даже просто тень, в определенный момент создаёт эмоцию, настроение и переживание без слов, показывает провидческое осознание всей мощи кино.

Она задаётся вопросом, существует ли секретный язык форм и символов, который кино может сделать видимым. Язык, не похожий ни на что другое, способный выражать эмоции невиданными ранее средствами. Вульф утверждает, что для того, чтобы раскрыть этот секрет, кино должно найти свои собственные образы и символы, и они будут совершенно не похожи на предметы из реальной жизни: «из таких движений и абстракций со временем, может быть, и будут создаваться фильмы». Она предсказывает, что тогда кино сможет представить нам взаимоисключающие эмоции – одновременно счастье и печаль, например, – то, что писатель только силится передать словами; это больше сродни мечтам, воплощённым в цвете, в звуках и движениях.

По мнению Вульф, киноискусство с его «неизмеримой искусностью и огромным техническим мастерством» ещё само не осознаёт, на что оно способно. И в этом его задача: найти именно то, что оно способно выразить лучше, чем роман, стихотворение или музыкальное произведение. Меня вдохновляет и глубоко трогает то, как для Вирджинии Вульф открывалось будущее кинематографа, когда она писала эти строки в середине 1920-х годов. И именно эта, по её определению, «уникальная и неописуемая власть изображения на экране» побуждает меня отчаянно желать вернуться в кинотеатр как можно скорее.

Источник: The Conversation.