Виктор Викторович Конецкий родился 6 июня 1929 года в Ленинграде, отец Виктор Штейнберг был следователем. Отец ушёл из семьи, когда младшему сыну исполнилось два года, мать Любовь Конецкая воспитывала двух сыновей одна и дала им свою фамилию.
Учился в средней школе, пережил первую самую тяжёлую зиму Ленинградской блокады, эвакуирован с матерью и братом по льду Ладожского озера 8 апреля 1942 года. В 1944 году вернулся в Ленинград, продолжил учёбу в школе.
С детства Виктор мечтал стать художником, занимался живописью, но любовь к морю оказалась сильнее. В 1945 году он – курсант Ленинградского военно-морского подготовительного училища. Через три года, в 1948, Конецкий поступил на штурманское отделение Первого высшего Балтийского военно-морского училища, окончил в 1952 году.
С 1953 года служил на кораблях 441-ого Отдельного дивизиона аварийно-спасательной службы Северного флота. Обычно в этих войсках служили провинившиеся офицеры, отправленные сюда в наказание. В. Конецкий вспоминал, что попал в аварийно-спасательную службу «за свой длинный язык, за гуманитарные интересы, которые засекли особисты, за стихи, которые мы с дружками писали».
Участвовал в целом ряде опасных операций – в том числе по спасению рыболовных траулеров. Однажды команда спасательного корабля вытаскивала затонувшую после пожара военную баржу. Водолаз был напуган возникшей непредвиденной ситуацией и отказался погружаться вновь, его подчинённые тоже. И тогда командир корабля приказал нырять в ледяную воду Конецкому – сказались их плохие отношения. После этого Конецкий попал в госпиталь и в марте 1955 вынужденно демобилизовался с военно-морского флота.
Все годы службы свои морские впечатления и наблюдения Конецкий записывал в дневник, многие из них затем легли в основу его произведений.
Оказавшись в 1955 году в Ленинграде, он стал участником Лито при Ленинградском отделении Союза писателей. Через год Конецкий опубликовал рассказ «В море» в альманахе «Молодой Ленинград» и рассказ «В утренних сумерках» в журнале «Звезда».
А в мае 1957 года в Ленинградском отделении издательства «Советский писатель» вышел его дебютный сборник рассказов «Сквозняк».
Тогда же Конецкий был принят в Союз писателей СССР. Рекомендации ему дали прозаик Вера Панова и поэт Михаил Светлов, который написал одно предложение: «Конецкий – хороший парень».
При этом нужно отметить, что Конецкий был «неудобным» писателем, всегда говорил и писал то, что думал. Его издавали, но ограниченными тиражами, порой книги изымали из издательских планов после тех или иных событий.
В Париже он безбоязненно встретился с писателем-фронтовиком, эмигрантом Виктором Некрасовым.
Поддержал А. Солженицына в 1967 году, написав письмо в адрес IV Всесоюзного съезда писателей. В нём Конецкий возражал против негласной цензуры чиновников-самодуров, требуя встречи цензоров с писателями и апелляции.
Через год Конецкий поддержал активистов самиздата А. Гинзбурга и Ю. Галанскова, осуждённых по обвинению в антисоветской агитации и пропаганде.
И тогда его имя было запрещено к упоминанию на страницах «Литературной газеты». Писатель справлялся со стрессом – пил. Однажды его состояние потребовало госпитализации в наркологическое отделение больницы. Лечение помогло.
После выздоровления Конецкий смог вернуться во флот. Мечтал о заграничном плавании, не сразу, но получил разрешение на него: «После короткого перерыва сухопутной жизни я вернулся в моря – теперь уже на торговый флот, где и прошел путь от четвертого помощника капитана до капитана дальнего плавания. В 1983 году получил диплом капитана дальнего плавания. Одновременно вел дневники и писал книги. Большинство книг на морском материале. Место действия моих героев (а главный из них я сам) – весь Мировой океан – планету я обогнул раза три, но большую часть морской жизни плавал в Арктике. Был и в Антарктиде. Никогда не был в Канаде и в Австралии».
В 1961 году вышла книга В. Конецкого «Завтрашние заботы».
В. Конецкий – автор трёх сценариев известных кинофильмов «Полосатый рейс» (1961, реж. – В. Фетин), «Путь к причалу» (1962, реж. – Г. Данелия), «Тридцать три» (1965, реж – Г. Данелия). Также по мотивам рассказов и повестей Конецкого снято почти десять художественных фильмов.
Позднее автор рассказал историю появления сценария «Полосатый рейс»: «Однажды Никита Хрущёв встретил, кажется, императора Эфиопии и повёл его в цирк. На Маргариту Назарову, с тиграми. После представления Маргарита принесла в правительственную ложу тигрят. Хрущёв растрогался и говорит: у нас-де такая женщина замечательная, такие тигры, а кина нету. И по всем киностудиям страны был брошен клич: немедленно сделать фильм про Маргариту Назарову. Директорат – на дыбы. Стали искать сценарий. Я кое-какие потом читал. Один драматург поместил тигра в коммунальную квартиру. Сказали: очернение действительности. Другой накатал про колхоз, в котором такая зажиточная жизнь, что они свой зоопарк открыли. Ему отвечают: лакировка». И тогда Конецкий вспомнил случай, когда их корабль перевозил с острова Врангеля на материк белых медведей, и один зверь выбрался из клетки. Медведей переделали в тигров, и в соавторстве с опытным драматургом А. Каплером появился сценарий.
Сценарий кинокомедии «Тридцать три» был написан в соавторстве с В. Ежовым.
Однажды на встрече с читателями Конецкий признал: «Я могу писать хуже, или лучше, но главным для меня остаётся одно: писать как можно больше правды». Академик Дм. Лихачев однажды сказал, что от нынешней русской литературы в двадцать первом веке останутся лишь Фазиль Искандер и Виктор Конецкий.
В 1986 году В. Конецкий совершил свой последний рейс в Арктику.
Затем в его жизни произошла встреча с Татьяной Акуловой, которая стала его женой.
В. Конецкий увлекался живописью, рисовал родной Ленинград и море.
Виктор Викторович Конецкий скончался после тяжёлой болезни 30 марта 2002 года. Похоронен с воинскими почестями на Смоленском кладбище Санкт-Петербурга.
На памятнике Виктору Конецкому выбиты слова: «Никто пути пройденного у нас не отберет». Эта фраза – название одной из частей романа-странствия «За Доброй Надеждой». Над ним Виктор Конецкий работал больше тридцати лет и считал его главным в своей писательской карьере.
Вдова писателя организовала Морской литературно-художественный фонд имени Виктора Конецкого, он поддерживает людей флота, в том числе, пишущих о море и моряках. Фонд издаёт книги с фотографиями и картинами Виктора Конецкого, проводятся встречи памяти.
Имя Виктора Конецкого занесено в Листы Памяти «Золотой Книги Санкт-Петербурга».
Подробнее познакомиться с жизнью и творчеством Виктора Конецкого можно на сайте.
Нельзя не отметить тот факт, что В.В. Конецкий родился в один день с А.С. Пушкиным. Известно, что творчество поэта много значило в жизни Конецкого. В его библиотеке сохранилась семейная реликвия – издание Суворина собрания сочинений Пушкина 1887 года, его удалось сохранить даже в годы блокады. А издание «А.С. Пушкин. Сочинения» 1936 года стало последней книгой, которую Конецкий держал в руках незадолго до своего ухода из жизни.
«Заграница деликатно недоумевает по поводу нашего преклонения перед Пушкиным, ибо смертельно скучает над «Онегиным». Русский же и не читавши «Онегина» за Пушкина умрет, – написал В. Конецкий в книге путевых заметок 1972 года «Среди мифов и рифов», которая позднее вошла в роман «За Доброй Надеждой». – Для русского нет отдельно «Онегина» или «Капитанской дочки», а есть ПУШКИН во всех его грехах, шаловливости, дерзости, взлетах, языке, трагедии, смерти…».
Виктор Конецкий, Среди мифов и рифов, путевые заметки, фрагмент, начало
Корабли начинаются с имени
Судно – единственное человеческое творение, которое удостаивается чести получить при рождении имя собственное. Кому присваивается имя собственное в этом мире? Только тому, кто имеет собственную историю жизни, то есть существу с судьбой, имеющему характер, отличающемуся ото всего другого сущего.
«И люди, и суда живут в непрочной стихии, подчиняются тонким и мощным влияниям и жаждут, чтобы скорее поняли их заслуги, чем узнали ошибки… В сущности, искусство власти над судами может быть более прекрасно, чем искусство власти над людьми. И как все прекрасные искусства, оно должно опираться на принципиальную, постоянную искренность». Это сказал Джозеф Конрад.
Каждое судно начинается с имени. У автомобилей, самолетов или ракет имен нет, только номера или клички.
Нет на планете и живых памятников. Бронзовые и каменные монументы мертвы, как бы величественны и прекрасны они ни были. Имена знаменитых людей остаются в названиях континентов и городов, дворцов и бульваров. Но даже самый живой бульвар – это мертвый памятник. Только корабли – живые памятники. И когда ледоколы «Владимир Русланов» и «Афанасий Никитин» сердито лаются в морозном тумане, в лиловой мгле у двадцать первого буя при входе в Керченский пролив, то их имена перестают быть именами мертвецов. Об этом сказано много раз. И все равно опять и опять испытываешь радостное удовлетворение от неожиданного общения с хладнокровным, но азартным и честолюбивым Руслановым или лукавым и трепливым Афанасием, хотя от них давным-давно не осталось даже праха.
Смысл жизни судна – движение. Любое движение в пространстве есть беспрерывная смена обстоятельств и свойств среды вокруг. Чем сложнее существо, тем заметнее оно реагирует на притяжение Луны, влажность, холод и жару, плотность космических излучений, напряженность магнитного поля. И чем сложнее существо, тем таинственнее его связь с собственным именем. Имя влияет на человеческий характер и судьбу. И в этом тоже нет мистики.
В справочниках у фамилии Челюскина стоят в скобках два вопросительных знака. Неизвестны даты его рождения и смерти. Это говорит в первую очередь о том, что мы ленивы и не любопытны к великим предкам.
Семен Иванович Челюскин был полярным штурманом. О белых медведях, когда их было много вокруг, говорил: «Якобы какая скотина ходит».
На руках штурмана умер от цинги лейтенант Василий Прончищев. Челюскин принял командование кораблем.
Это было в 1736 году в устье Хатангской губы, где тогда «знатное дело, льды отнесло далече в море».
Через тринадцать дней после мужа умерла на руках Челюскина жена лейтенанта Прончищева Мария – первая женщина, принимавшая участие в арктической экспедиции.
Следующий раз Семен Иванович пошел к северу Европы и Азии под рукой крутого мужчины Харитона Лаптева.
24 августа 1740 года они потерпели аварию в широте 75° 30ʹ 0ʺ на дубль-шлюпке «Якутск»: «Во время поворота назад течением и ветром дубль-шлюпку льдами затерло, а потом по отломлении форштевня все судно в неудобность повредило».
15 миль до берега по льдам они добирались трое суток и зазимовали на Таймыре. «Изнуренные трудами, отчаявшиеся в спасении на этом пустынном и диком берегу, некоторые подняли было ропот, говоря, что им все равно умирать – работая или не работая; однако ж мужественный начальник строгим наказанием зачинщиков восстановил дисциплину».
И тихий ропот собравшихся раньше времени умирать, и «нерегулярные и неистовые слова» буйных головушек командиры пресекали кошками. Социологических исследований психологического климата на зимовке не вели, но людей спасли, исполняя приказ Петра: «Никто из обер- и унтер-офицеров не должен матросов и солдат бить рукой или палкой, но следует таковых, в случае потребности, наказывать по малой вине концом веревки толщиною от 21-й до 24-х прядей». За нарушение правил гигиены – курить можжевельником в морском жилье – Петр на первый раз велел бить нарушителей «у мачты», на второй, бив у мачты, отправлять на год на галеры. Мачты после гибели дубль-шлюпки не было. Били у бревна.
20 мая 1742 года Челюскин вышел к самому северному окончанию Европы и Азии. Он написал в дневнике: «Сей мыс каменный, приярый, высоты средней. Около оного льды гладкие и торосов нет. Здесь именован мною оный мыс: Восточный северный мыс. Здесь поставил бревно, которое вез с собою».
Сто девять лет подвиг Челюскина подвергался сомнению, а он сам издевательствам. Сомневались и издевались люди бывалые, но на самом Восточном северном мысе ни с бревном, ни без оного не бывавшие.
Ф. Врангель и академик Бэр утверждали, в частности, что штурман Челюскин, «чтобы развязаться с ненавистным предприятием, решился на неосновательное донесение».
В 1851 году А. Соколовым все обвинения были сняты документально. Особенно горячо, по свидетельству Визе, за честь Семена Ивановича вступился А. Миддендорф, который присвоил имя штурмана мысу. И написал: «Челюскин не только единственное лицо, которому сто лет назад удалось достичь этого мыса и обогнуть его, но ему удался этот подвиг, не удавшийся другим, именно потому, что его личность была выше других. Челюскин, бесспорно, венец наших моряков, действовавших в том крае».
Скромность украшает человека, но делает это без спеха.
В сентябре 1933 года пароход «Челюскин» проходил мыс Челюскина. Капитан Воронин отсалютовал мысу тремя традиционными гудками. На душе капитана скребли кошки толщиною от 21 до 24 прядей.
Отгудев, Воронин спустился в каюту и записал в дневник: «Как трудно идти среди льдов на слабом «Челюскине», к тому же плохо слушающемся руля». Капитан Воронин был из древней поморской семьи. Он привык прислушиваться к предчувствиям.
В Первую мировую войну пароход под именем Челюскина привез из Лондона в Архангельск взрывчатку. В Бакарице пароход взлетел на воздух. Вероятно, это была работа немецких диверсантов. Воронин оказался свидетелем гибели судна.
Новому «Челюскину» Воронин не доверял и считал, что имя у него невезучее.
Существует неписаная морская традиция – не называть новые суда именами погибших судов. Нет на свете нового «Титаника», нет «Лузитании». Исключение делается для боевых кораблей, погибших в сражениях. Взорванный в Бакарице пароход, вероятно, приравняли к ним. Традиция оказалась нарушенной.
Тринадцатого февраля 1934 года на 68° северной широты и 172° восточной долготы новый «Челюскин» затонул. Глубокая у него могила…
Воронин, как положено, ушел последним. Самые дурные предчувствия капитана оправдались. До своего конца Воронин не мог забыть завхоза, сбитого бочками на палубе уходящего под лед парохода.
Героизм челюскинцев приветствовал весь мир. Даже скуповатый на автографы фантаст Герберт Уэллс и его язвительный антипод Бернард Шоу сочли долгом лично подписать приветственные телеграммы.
В 1936 году в первый рейс вышел с ленинградского судостроительного завода первый советский теплоход «Челюскинец». В его названии на дальнем плане маячил Семен Челюскин, на среднем – «Челюскин» и на крупном – недавние подвиги челюскинцев.
В марте 1940 года теплоход, следуя из Нью-Йорка в Ленинград, при подходе к Таллинскому рейду выскочил на каменистую банку. Поднявшимся штормом судно переломило на две части. Носовая осталась на мели, а кормовую понесло ветром. Корму поймали милях в семи от носа, что дало возможность говорить легкомысленным морским острякам, что «Челюскинец» – самое длинное на планете судно. В суровые дни блокады рабочие Кировского завода сшили две половины. И после войны «Челюскинец» продолжал плавать.
Первый раз я миновал мыс Челюскина летом 1953 года на среднем рыболовном траулере по пути из Беломорска во Владивосток.
Мыс мрачен и тосклив. На нем полярная станция.
Мы пробирались близко от берега по узкой полынье. Южные ветры немного отогнали лед от берега. И мы влезли в эту щель.
Зимовщики увидели караван, первые после долгой зимы суда. Зимовщики входили в воду, расталкивая льдины баграми, и махали нам шапками.
И мы несколько раз выстрелили из винтовки, отдавая им и Семену Ивановичу салют, не записанный ни в каких протоколах.
С мыса ответили ракетой.
Осенью шестьдесят восьмого года судьба привела на самый длинный в мире теплоход. Он был уже здорово стар. Уже побаивался открытых океанов и даже малосольных льдов Финского залива. Мы работали на коротких рейсах вокруг Европы.
Богатая родословная нашего теплохода порождала иногда забавные казусы. Так, например, при отходе из Ленинграда на Гданьск рысьеглазый лейтенант-пограничник с молодым рвением обнаружил у нас на борту нарушителя. Им оказался отличник комтруда моторист Смирнов.
– Откуда у вас на борту этот человек? – зловеще спросил лейтенант, тыкая в моториста его паспортом.
Мы объяснили, что этот человек плавает здесь четвертый год.
– Как он может плавать здесь, если он с другого судна? – еще более зловеще спросил лейтенант.
– Почему он с другого? Он с этого!
– А это что? – торжествующе спросил лейтенант, тыкая пальцем в паспорт моториста. Там в графе «Название судна» стояло: «ЧЕЛЮСКИН» – вполне понятная описка дамы-писаря из отдела кадров.
– Но, товарищ лейтенант, ведь такого судна сейчас вообще нет в природе! Оно утонуло в тридцать четвертом. Тебе сколько тогда было, Смирнов?
– Нисколько не было! – сказал перепуганный моторист.
– Как же оно утонуло, если тут черным по белому: «ЧЕЛЮСКИН»?
Лейтенант, конечно, через часок все понял, но потребовал замены паспорта. Но самое смешное, что он еще написал докладную на своих коллег в Таллине, Керчи и других портах. Коллеги четыре года табанили, выпуская Смирнова с неточным документом. Но они, в свою очередь, быстренько выяснили, что сам рысьеглазый выпускал Смирнова трижды из Ленинграда на утонувшем давным-давно пароходе. И только в четвертый раз его ущучил. В результате рысьеглазый получил самую большую нахлобучку.
Странная вещь – одухотворенность старого судна, покосившейся избы, растрескавшегося комода.
В ночные тихие вахты толпились в угловатой рубке старомодного теплохода сотни теней. Это были тени тех, кто отдал холодной стали свое тепло в прошлые десятилетия. Заходил и сам Семен Иванович, и Эрнест Кренкель, и моряки, взлетевшие на воздух в Архангельске, и капитан Воронин, и Мария Прончищева, и блокадные работяги.
Автор статьи: Великанова Юлия.
