Утешение Петербургом

Поначалу кажется — и, может быть, не вполне безосновательно, — что Петербург как место действия несколько навязан всем событиям, происшествиям и отношениям этой книги. В принципе, основное количество рассказанных на этих страницах историй вполне могло бы успешно состояться и в любом другом месте.

(Город тут упорно, даже на уровне вынесенного на обложку заглавия, именуется Питером. Автору этих строк случалось слышать, что коренные петербуржцы не любят, когда их город так называют, особенно иногородние, — им чувствуется в этом что-то вроде упрощающей фамильярности. Герой одного из здешних рассказов, правда, уверяет, что «так его называют коренные жители, любящие без памяти свой город», — но ведь правда же, доводилось слышать категорически высказанное обратное. Что до героя — рассказа Натальи Кирюшиной, то он, Инноитус, существо иномирное, ему видно то, чего нам не разглядеть.)

С другой стороны, есть, однако, и нечто очень логичное в том, что декорация всех без исключения разыгрывающихся здесь маленьких спектаклей разной степени сентиментальности — не Санкт-Петербург (во всей сложной и тяжеловесной полноте его смыслов), а именно Питер: лайт-версия города, укрощённый, доместицированный его вариант, предназначенный именно для повседневного использования в небольших человеческих целях, — что бы ни думали по этому поводу коренные петербуржцы и даже как бы ни были они при этом правы. У города, в конце концов, много лиц и много способов его проживания, включая взаимоисключающие.

В ныне представляемой книге, впрочем, ничто ничего не исключает: при всём, казалось бы, разнообразии собранных сюда историй все эти истории нечто коренным образом объединяет. И даже не в первую очередь то, что все они написаны женской рукой, хотя как-то с этим связано.

Обобщая — и, уж наверное, упрощая, но тем не менее: у книги явно есть сверхзадача, которая может показаться не имеющей прямого отношения к Петербургу как к месту действия (впрочем, не будем торопиться с выводами…), зато ко всем историям, здесь рассказанным, она имеет отношение самое непосредственное: я бы назвала эту сверхзадачу терапевтической, утешительной, гармонизирующей. Может быть, она даже более важна для всех участниц проекта, чем задачи собственно литературные.

Тут надо сразу сказать, что сложных литературных задач участницы проекта перед собою не ставят, — ни по отдельности, ни все вместе. Они не ищут новых способов высказывания, неожиданных ракурсов видения, не проблематизируют ни традиционных, хорошо обжитых повествовательных моделей, ни, допустим, расхожих представлений о человеке и человеческих взаимоотношениях, ни даже типичного образа Петербурга. Они — все без исключения, что само по себе придаёт сборнику единство, — используют формы, наработанные литературной и, шире, культурной традицией до них, — в собственных целях.

Нетрудно заметить и вот что: все (почти?) рассказанные здесь истории — так или иначе любовные (даже рассказ Алёны Стимитс «Аглая», главная героиня которого, как только в самом конце догадывается читатель, — не то чтобы человек… но и она в трудной для себя ситуации мысленно перебирает «то одну, то другую деталь из прежней жизни с ненавистным, но таким обожаемым мужчиной», — да, и кошки любить умеют!). Пуще того: (почти?) во всех рассказах конфликты, в конечном счёте, — разрешаются счастливо (даже когда, как в рассказе Ксении Орловой, любовь к тому, кто не совсем её достоин, проносится над героиней, как «короткая болезнь», — и освобождает её — это ли не счастливый исход? А, кстати, всё почему? — любимый иностранец не оценил её ещё более любимого города: «Она чувствовала его душу, знала и любила все закоулочки, перекрестки каналов, скверики»).

В рассказе Майи Дмитриевой «Мост» Петербург буквально сам собой сводит друг с другом два одиноких сердца, потерпевших крушение в предыдущих отношениях (да ещё прежде того, опять же сам собой, от этих предыдущих отношений их освобождает: «Марина зачарованно следила за разведением моста и с каждым сантиметром увеличивающегося разрыва чувствовала, что болезненная привязанность освобождает ее душу. Больше не нужны ни оправдания, ни обещания, ни надежды»). У Алёны Стимитс сбежавшая от ненавистно-обожаемого мужчины красавица кошка, бывшая труженица Эрмитажа, вновь счастливо соединяется с хозяином. У Татьяны Парамоновой кресло в одноимённом рассказе соединяет героя с героиней не только потому, что они вместе тащат его из мебельного магазина, но — по Петербургу же (виновата: тогда ещё Ленинграду, на дворе 1991-й), от Апраксина двора до Четвёртой Советской. Герои Юлии Калимуллиной, после некоторых драм, благополучно составляют счастливую пару: «Он — красивый, высокий, его волосы — темная пшеница, глаза голубые, губы алые, принц из моих сказок о любви… Я — невысокая, стройная, мастер спорта по легкой атлетике, красивая. Мы — идеальная пара. Он мой, а я его» (ну, честно сказать, сахару переложено основательно). Героиня Майи Голдобиной после длительных личных неурядиц опять же счастливо обретает мужчину своей мечты в самом центре любимого Петербурга, — соединение с ним и соединение с городом для неё в каком-то смысле одно и то же. Счастливую семейную жизнь (уж не до некоторой ли слащавости) Петербург устраивает, вопреки явно большой разнице в их возрасте, героям Анны Киселёвой. У Лиды с Антоном из рассказа Ксении Орловой тоже, вопреки всем невозможностям, получается самое главное («Карьера — не главное. Я теперь только понял, что хочу быть рядом с тобой. Все эти годы бегал от тебя и своих чувств как дуралей» и — «Свадьбу играли в Питере, куда съехались друзья со всех концов света»). Героиню Татьяны Парамоновой, изо всех сил восклицавшую внутри себя «Загс — это не мое!», тоже ждёт приятное разочарование, а Петербург — в который она ненадолго приезжает — активно в этом участвует: «Показавшийся сначала плоским, безжизненным и искусственным, теперь он смотрелся просторным и изысканным. Правильно заданная перспектива требовала, чтобы глаз снова и снова сравнивал дальнее и ближнее, разгадывал, как получилась эта сдержанная красота. Питер приручал, освобождал от лишней суеты и требовал внимания». Некоторое приближение к любовной интриге, замирание на самом её многообещающем пороге, без явного эротизма, но тем не менее, происходит с героиней Валерии Стрекаловской, очарованной больше городом и литературой, чем новым знакомцем, но тем опять же не менее: «Они беседовали часа три, бар успел наполниться посетителями, тихо играла музыка. А Леля и Марк не могли наговориться. Нашлось много общего. Родители Марка, пока были живы, тоже считали его писательство баловством. Кстати, Марк оказался совсем не старым. Ему было всего сорок три» (и да, счастливый конец, который уж куда скорее счастливое начало: всё получилось — в институт приняли, «писала много и охотно», даже отважилась «отправить свой рассказ на конкурс молодых писателей» и не менее героически подписаться собственным, таким обыденным паспортным именем вместо волнующего творческого псевдонима). С героиней Юлии Калимуллиной случается счастливое материнство, ради которого не жаль никакой балетной карьеры. Героиню Виктории Чайки сам Петербург скоропостижно отправляет замуж за совершенно случайного человека (а та, не успев прийти в себя от изумления и возмущения, тут же думает: «А может, это судьба?!»). Окончательно и на всю жизнь сводит Петербург Машу и Сашу в рассказе Ирины Яценко (да, счастливый конец, счастливый конец: «…крупная компания предложила Саше работу менеджером по продаже строительных материалов. С достойным окладом и премией. О деньгах можно было больше не думать, и Саша сделал Маше предложение. После росписи они отправились в ресторан с волшебным видом на Исаакиевский собор. Свадебное платье Маша сшила себе сама. Именно такое, о каком мечтала — цвета майского неба, с юбкой годе и атласным лифом»), Сашку и Любку в рассказе Светланы Дмитриевой (счастливый союз на всю жизнь до смерти героини и даже после неё), Анну и Бориса в рассказе Елены Норкиной (по своему основному смыслу рассказ не любовный, но счастливый конец ждёт нас и тут: Ксения Петербургская спасает героиню и, несомненно, устроит судьбу — по классической женско-мужской модели — и её внучки: «Никифоровна уже знала, что ее Катя встретит хорошего человека и станет мамой», и не её одной: ««Да, надо свезти к Ксении племянницу», — засыпая, подумала Никифоровна, привычно сжимая в руке маленькую иконку Ксении Блаженной». Героиня Риты Аллен, разрываясь между «царём» и «фокусником», в конце концов делает явно правильный выбор. В рассказе Мануэлы Араповой «Неприятный разговор или счастливая ручка», в конечном счёте, тоже всё устраивается ко благу обеих героинь, обманутых любимым человеком: обманщик разоблачён, а (заодно подружившиеся между собой) героини, конечно, свободны для новых лучших отношений. Героиня Людмилы Ворожбицкой, Золушка, в пределах сказки (её события тоже происходят на улицах и площадях петербургского центра), правда, прекрасного принца не обретает, но получает уверенную надежду на это. Все любовные истории Ляли из рассказа Юлии Виноградовой (включая отношения с тем, кто «Единственный, один на миллион, Мужчина с большой буквы», и неминуемый счастливый конец) разыгрываются исключительно в ленинградско-петербургских декорациях с активным их участием. Некоторое женско-мужское напряжение-притяжение (не образуя сюжета как такового, но всё-таки) несомненно связывает между собою и другое иномирное существо — Ефросинью и человека по имени Нестор из рассказа Натальи Кирюшиной (эта история с её персонажами, кстати, очень напоминает ту, что рассказана в «Оккульттрегере» Алексея Сальникова, и может быть даже названа существенно упрощённым её вариантом): Ефросинья куда скорее дух, чем человек, и несмотря на это — «Я не хочу, чтобы ты уходила, — честно признался Нестор, вплотную подходя к ней. Женщина искренне улыбнулась и нежно сжала его руку: — Это хорошо, это правильно, значит, между нами произошло что-то важное, — ответила она, медленно отступая». Независимо от расставания героев (ну, может быть, ещё встретятся?), хэппи энд ждёт нас и тут: «Ты перешла на второй уровень», — говорит Ефросинье куратор. — «Похвально! И поздравляю! Теперь у тебя есть Человек».

От традиционных сценариев любовной (женско-мужской) темы как будто отклоняются всего несколько текстов сборника. Во-первых, это рассказ Ольги Стрикуновой «Старшая сестра», главная героиня там в ситуации любовной неудачи: «А что насчет тебя? Есть кто-нибудь?» — спрашивает героиню старшая сестра, к которой та и приехала в Петербург (неужели люди реально изъясняются такими англицизмами — «что насчёт тебя»?..), и младшая отвечает: «Нет, мне сейчас не до этого» и с грустью думает о том, «что, может быть ей вообще не светит когда-либо завести серьезные отношения». Но ведь и там, по существу, о любви, причём не только о сестринской, но и о той самой, женско-мужской — пусть даже в модусе отсутствия её у одной из героинь, а у другой — так и вполне осуществившейся: «Лена так и не смогла рассказать сестре о самом главном, своей беременности, и что скоро они с Артуром уедут из Питера к его семье…». Во-вторых — рассказ Валерии Стрекаловской «Старушка по обмену», в котором молодого аспиранта из Мюнхена и его пожилую петербургскую квартирную хозяйку вроде бы никакой эрос, кроме разве дружеской симпатии, друг к другу не влечёт, но собственные и чужие любовные ситуации они постоянно обсуждают, и это явно придаёт их общению огня ко взаимному удовольствию. Светлана Дмитриева в рассказе «А ты смогла бы?» устраивает своим героям испытание, и совсем не любовного толка, в виде путешествия во времени — но отправляются в это путешествие, вместе с одной пока ещё одинокой героиней, целых две влюблённые пары (да, и тут всё заканчивается неожиданно хорошо, хотя, казалось бы, надежды не было никакой). В конце концов, находит некоторое утешение после утраты любимого и героиня Майи Дмитриевой («То, что ты можешь изменить»), не говоря уж о том, что счастливая любовь у неё точно была.

Не стоит особняком и рассказ Татьяны Баженовой, где полёт в Петербург сводит вместе Его и Её, но из этого ничего ожидаемого не выходит, поскольку Она глубоко и счастливо замужем: сюжет его опять неоспоримо-любовный, да и со счастьем тут всё хорошо: «Она ценит то, что имеет, в ее жизни счастливо и размеренно обитает только муж. И Она ни за что не променяет это нежное постоянство на минутную страсть». Герой Виктории Чайки, тоже безнадёжно — и, видимо, не совсем счастливо — женатый, разлучается с любимой Тонечкой — навсегда, зато в счастливой памяти о ней ему никак не откажешь.

Есть, правда, несколько текстов, свободных от женско-мужских интриг; но нечто общее с остальными рассказами сборника есть и у них. Прежде всего это явно связанные между собой рассказы Инессы Барра и Светланы Громович с одинаковыми названиями: «Там, где истоки»: их героини, соответственно Алина и Анна, разыскивают в Петербурге собственные фамильные корни, предполагают друг в друге родственниц — и да, «чувствуя какое-то необъяснимо-родное притяжение», похоже, не ошибаются: «— Алина? — Ани прикрыла рукой губы, и по лицу потекли давно сдерживаемые слезы радости, счастья, облегчения. Женщина, чуть улыбаясь, кивнула. Ани, не отводя взгляда от Алины, судорожно и глубоко вздохнула. Не веря глазам, она протянула раскрытые для объятий руки. // Напротив нее стояла копия ее молодой мамы, с той же самой кокетливой родинкой на левой щеке». Ну, то есть, речь здесь опять-таки идёт о счастливом соединении. Об устроении обеими героинями своего ближайшего человеческого пространства. Нечто сопоставимое происходит и в рассказе Мануэлы Араповой «Котолизаторы», где петербургский эрмитажный котик сильно улучшает характер матери героини — «она стала терпимее, мягче и ласковее», — а тем самым и их с нею отношения. Это ли не счастливый конец.

Прелестно, что ещё один рассказ Алёны Стимитс, «Когда краснеет даже бумага», наконец-то нарушает общую благостность происходящего, а с нею и ожидания и читателя, и героини, — принц её мечты, друг по весьма эротизированной переписке, оказывается ну совсем не тем, кого было бы возможно представить в этой роли. (Обратим внимание: это единственный рассказ, события которого происходят «не в центре, на Невском или, допустим, Рубинштейна», а на свободной от всех эстетических достоинств окраине — в Купчине. То-то там ничего хорошего не получается.)

А вот что действительно резко ломает читательские ожидания, так это рассказанная Алевтиной Поповой («Карточки») история Лёши и Тани в блокадном Ленинграде. «…конечно, при других обстоятельствах Таня Алексею не обрадовалась бы. В школе он был странный: вечно замызганный, не особо умный. Она считала его одноклеточным. И относилась соответственно. Но сейчас девушка отбросила эти воспоминания. Каждый день знакомых лиц на улице и в парадной все меньше. Нужно с кем-то общаться, это дает возможность отвлечься от безысходности», да и он «с трудом скрывал радость от встречи. Парень надеялся, что увидит ее. Ходил по этой улице. Он планировал эту “неожиданность” несколько дней». Казалось бы, всё указывает на то, что это о — возможной, начинающейся любви, о новом открытии друг друга в новых, трагических обстоятельствах. Но нет. И это исключение — хотя женско-мужская схема просвечивает и тут и даже напрямую используется ради пущей силы воздействия.

Конечно, можно легко списать это редкостное единство тем на особенности женского восприятия мира: дескать, женщины о том и пишут, что интересует их более всего (а интересуют, конечно, главным образом отношения с мужчинами и устроение личной, а лучше всего семейной, жизни, не метафизика же. Одна из героинь — в рассказе Майи Дмитриевской «Мост» — так, несобственно-прямой речью, и проговаривается о своём бывшем: «…тот, кто раньше был её вселенной»); исполняют собственные желания в текстах подобно тому, как это само собою происходит в сновидениях. Ну допустим. Но ведь это имеет самое прямое отношение к тому, что, как мы предположили выше, составляет сверхзадачу этого сборника.

Кстати: почему местом действия, при всей как бы навязанности его здешним сюжетам, избран именно Петербург, а не, например, Тверь, Хабаровск или Петропавловск-Камчатский — догадаться, на самом деле, совсем несложно: у него в нашей культуре особенный, выделенный статус. Он, в некотором смысле, — город-исключение, город-выпадение из рутинных обстоятельств. Оставляя сейчас в стороне большой вопрос о том, в каких именно смыслах он исключение и почему так вышло, — ограничимся сейчас упрощённой рабочей версией: в состав типичного образа этого города, в число автоматически связываемых с ним интуиций входят красота — повышенная, по сравнению едва ли не со всеми другими населёнными пунктами нашего отечества, концентрация красоты на единицу площади; тщательная продуманность пространства, интенсивность гармонии (а вы заметили, что события почти всех этих рассказов — кроме, характерным образом, истории Ниночки и Павла Валерьяныча, рассказанной Алёной Стимитс, — происходят в преисполненном красоты историческом центре, а не где-нибудь в Девяткине или на проспекте Ветеранов?) — словом, куда более активное, чем в иных городах и весях, и куда более успешное противостояние хаосу. (Опять-таки оставляем в стороне фактически неисчерпаемый вопрос, какой ценой достигалось и достигается это укрощение хаоса, — тем более, что ни авторы сборника, ни их герои таким вопросом не задаются, довольствуясь самым простым, самым очевидным: красота. Гармония. Противоположность хаосу.) Помимо названного, входят в этот смысловой комплекс ещё некоторым образом (не очень, думаю, отчётливо) понятые «романтичность» и «возвышенность» (должно быть, как противостояние рутинным будням — опять же как-то связанное и с красотой, и с гармонией, и с вынесенностью за рамки типичного, и с устремлённостью к идеальному, и непременно с любовью).

(О составе «петербургского» — или даже «питерского» — комплекса общекультурного — чтобы не сказать «массового» — сознания, о разнородности этого комплекса, о смыслах и эмоциональных значениях, связываемых с его компонентами, отчасти возможно судить, например, по тому, как героиня рассказа Валерии Стрекаловской, оказавшись в Петербурге по прозаической образовательной надобности — «Лелю отправили учиться в Питер. На технолога химической промышленности», — немедленно составляет «тайный список мест, которые обязательно хотела посетить в первую очередь»: «Дом-музей Анны Ахматовой, кафе «Сайгон» и особняк Матильды Кшесинской. // Выбор не был случайным. Над стихами Ахматовой она рыдала после первой несчастной любви. // «Сайгон» привлекал свободой и оригинальностью посетителей, она была поклонницей андеграунда. // Матильда Кшесинская была для нее воплощением красоты, ума, изящества и женского коварства», а на стене арки, ведущей с Литейного к музею Ахматовой, героиня пишет: «Ах, Анна, меня вы так тонко пленили, я ваша раба сейчас и отныне». Кстати, это не только эмоциональные проекции на героев петербургской культурной истории, но — сам факт нанесения надписи на городскую стену — ещё и формирование вполне чужого изначально города под себя. Обживание. Доместикация.)

«Ленинград, а потом Санкт-Петербург, ласково — Питер, превратился для Ляльки, — говорит о своей героине Юлия Виноградова, — в настоящего друга, который на протяжении всей жизни посылал приветы, знаки внимания и весточки всеми мыслимыми и немыслимыми способами: проявляя себя вереницей имен, событий, вещей; забирая и даря любимых».

В свете всего перечисленного терапевтический потенциал Петербурга априори существенно выше, чем у Твери, Хабаровска или Петропавловска-Камчатского, — так что избрание его местом действия и сверхзадача сборника совпали друг с другом как нельзя лучше. Влияют, влияют декорации и на спектакль, даже если они «просто» навязаны ему общими условиями игры, и на актёров, а то и на самого режиссёра. Тут как раз сам город помогает, то есть как бы сам многое делает за героев рассказов. Предоставляет им такую гармоническую матрицу, на основе которой человеку легче гармонизировать, приводить в соответствие с некоторым идеалом собственную жизнь. Герои сборника действительно делают это вместе с Питером, братом по существованию, который охотно отзывается на это своё уменьшительное имя. Будь он в полный рост Санкт-Петербургом, он поставил бы героев перед лицом совсем других — и не всегда выполнимых — требований (своё страшное, трагическое лицо город показывает тут только в двух рассказах — Елены Норкиной и Алевтины Поповой, — события которых отчасти или целиком происходят в блокаду).

Хотя, спору нет, было бы задачей очень интересной — потому что существенно более сложной — разыграть те же самые истории в декорациях, например, того же Петропавловска-Камчатского… а кстати: ведь у его названия тоже есть разговорный вариант — «Питер».

Ольга Балла: личная страница.

«Вместе с Питером: Сборник рассказов» / Рита Аллен, Мануэла Арапова, Татьяна Баженова, Инесса Барра, Юлия Виноградова, Людмила Ворожбицкая, Майя Голдобина, Светлана Громович, Майя Дмитриева, Светлана Дмитриева, Юлия Калимуллина, Наталья Кирюшина, Анна Киселёва, Елена Норкина, Ксения Орлова, Татьяна Парамонова, Алевтина Попова, Алёна Стимитс, Валерия Стрекаловская, Ольга Стрикунова, Виктория Чайка, Ирина Яценко. — [Б.м.]: Международный писательский проект «Женский взгляд», [б.г.]. — 308 с.