Трудности перевода или ещё один взгляд на «Зулейху»

Трудности перевода или ещё один взгляд на «Зулейху».

Об экранизации романа Г. Яхиной «Зулейха открывает глаза».

Досократики считали, что истина непознаваема. Софисты, что истина — это мнение. Познание истины издревле волновало людей многих наций и верований. Они писали о ней, размышляли о ней, рисовали её. Доходят ли до нас формы и пути познания истины, а также сама истина должным образом после перевода? Много ли теряет истина при переводе?

Роман «Зулейха открывает глаза» писательницы Гузель Яхиной претендует на правдивое (истинное) описание истории переселения малых народов. Он переведен на два десятка языков. Появился в таких странах, как Австралия, Австрия, Англия, Бельгия, Германия, Канада, Китай, Новая Зеландия, США, Франция, Швейцария и других.

Перевод произведения на киноязык или язык сценария сродни литературному переводу. В этом языке так же есть своя фонетика, лексика, морфология, синтаксис. Он наиболее востребован в наш век визуализированного восприятия информации.

Считается, что даже при самом точном переводе полностью передать все тонкости содержания текста невозможно. Например, двойной перевод пословиц и поговорок с языка на язык и обратно приводит к полному искажению первоначального смысла.

Тоже произошло с произведением «Зулейха открывает глаза». Ни для кого уже не секрет, что изначально это был сценарий полнометражного фильма, который автор написала в киношколе, а позднее вырастила до романа. Поэтому он построен как сценарий, многие сцены решены драматургически.

А вот основа сериала писалась уже другими авторами, потому что сценарий ориентирован на производственный процесс. В нем нужно учитывать разные вводные — видение режиссера, продюсера, актеров, ограничения бюджета и так далее. Гузель Яхина посчитала, что правильнее, если этим будут заниматься профессионалы, которые умеют достаточно хладнокровно кромсать ткань романа в угоду производству.

После финальных титров вспоминается один из диалогов Володи Шарапова: «У профессионала глаз замыленный, он чего и не было видел и, наоборот, не замечал порой того, что вновь появлялось». Видимо, потому и получился эдакий безликий эрзац-продукт, неотличимый от многих других многосерийных кинотворений. Очередная современная сказка. Впрочем, сказка - ложь, да в ней намек... А, может быть, и ответ.

Сказка ведь существует не только для рассказывания на ночь. Тема сказочности пронизывает романы Гузель Яхиной. Оба они – и «Зулейха открывает глаза», и «Дети мои» — о мифологическом сознании, о способах его преодоления. Возможно, ее сказания - это зов предков, удерживающий порой в рамках вековых традиций. Опора, помогающая выжить и не пропасть в водовороте бурлящей вокруг изменившейся действительности. Возможно, это – истина. Древняя сказка оберегала Зулейху от злых духов безверия, попрания традиций, раскрепощения, сулящего внутреннюю пустоту или веру в сказочную же партийную идеологию.

В этом ключе древние черепа на заборе - это не хлам, а обереги, животворящие и после смерти. Духи, живущие за околицей и под печкой, выручающие и оберегающие татарское селение, ждут покорности и преданной жертвы.

Свекровь героини, Упыриха, – это не только жуткий образ Бабы Яги, сражаясь с которой «не на жизнь, а на смерть», герой сказки переходит на иной уровень зрелости. Яга – это жрица, проводящая растущее существо через обряд инициации. Упыриха явилась проводником между мирами, связующей нитью, путеводным «пунктиром» растущей Зулейхи. Вот только в романе не дается ответ на вопрос, какой из этих миров - для живых, а который - для остальных?

Мужским аналогом Бабы-Яги в сказках был Кощей Бессмертный. Его имя могло быть связано со словом «кость». Если же в сказке уже присутствует Кощей, то Баба-Яга связана с ним кровными узами, предстает матерью или тёткой. Муртаза, муж героини и сын Упырихи - мужской образ в романе. Кусок сахара с ядом, наследство убитого Муртазы – сказочный символ добровольного ухода. Поддерживает силы Зулейхи, как ласточка свободы. Как символ освобождения из душного вагона, от насилия над укладом, традициями, прилюдно носимой беременностью. Уходит сам во время еще более мощного перерождения, - растворяется в пучине Ангары вместе с баржей. Тогда же Игнатов искупает вину за утонувших переселенцев, спасая Зулейху и ребенка из водоворота реки. Сам становится этим символом перехода. Хотя даже самому себе боится в этом признаться.

Рай и Ад, проход между которыми скрыт в «туннеле» вагонного пространства тюремного состава, - две половины одного повествования. Однако вместо апостола Петра с ключами от новой жизни переселенцев встречает двуликий Зина Кузнец. Тогда Чистилище для героев – это первая зимовка в самодельных землянках безымянного поселка. Ленинградская интеллигенция – ангелы-хранители.

Молчаливость Зулейхи, принятие ею всего с покорностью и даже какой-то надеждой. Доброта и наивность, бескорыстие Доктора Лейбе. Благородная гордость семьи Сумлинских. Переживания и метания Ивана Игнатова. Где это видно на экране? Картонные куклы... Куда-то пошли, что-то сделали... Тонкости бытия утеряны при переводе. Вместе с истиной.

Что выведено в сериале в качестве основной мысли? Дань моде – мрак, ужас, беспроглядное уныние, безнадежность ушедшей эпохи. И где тут истина, когда спрос рождает предложение? Предложение формирует спрос. Замкнутый круг. Снобизм авторов-сценаристов: «Пипл схавает все». Скандал, эпатаж, зоопарк, замешать погуще, да и вылить на головы зрителей.

Экранизировать историческое событие можно разными способами: гиперреализм («Иди и смотри», реж. Элем Климов), выразительный документализм («Обыкновенный фашизм», реж. М.Ромм), условно-романтически («А зори здесь тихие», реж. Ст. Ростоцкий), эпически («Война и мир», реж. С.Бондарчук). С «Зулейхой» же получилось нечто невыразительно среднее. Недоделка, недопил. Недострой. Невнимание к деталям. К примеру, за кинодесятилетие стены домов в поселке Семрук так и не смогли приобрести благородной серебристости, которую можно встретить в северных деревнях. Да и знают ли художники-декораторы об этом свойстве необработанного дерева? Может быть, они никогда не видели сквозистую тихую сказочную красоту вековых срубов? Поэтому кинопоселок на протяжении всего действа сияет первозданной желтизной свежерасполосованных сосновых досок.

Возможно, киносериалы – это петрушечный балаган на площади в ярмарочный день? Балаган, в котором добро яростно, звонко и задорно побеждает односложное зло? Носы игрушек сколоты, видны ноги кукловода, но кто будет обращать внимание на подобные мелочи? Площадное искусство, переродившись, претендует теперь на значимое событие культурной жизни. Истина тогда где?

Финальные сцены сериала явно сняты для слезливых барышень. Такое впечатление, что создатели кинопродукта уверены в краткосрочности человеческой памяти. Уверены, что она не в состоянии даже удержать нить повествования от серии к серии. Начиналась история с грубого переселения в Сибирь, закончилась дописанным чужеродным эпизодом.

Разве недостаточно сказочен финал в книге Гузель Яхиной? Игнатов волей-неволей сбросил с себя груз блюстителя новой идеологии. Зулейха освобождается от извечных родовых матриц, трактующих женщину как бесконечно рожающую пестунью детей или как приложение к домашней печке. Она прошла путь инициации перерождения. Наконец-то, она может быть свободна в выборе продолжения своей жизни. Оставлена толика недосказанности о судьбе сына, о его пути в искусство. Даже имя у него становится другим, перерождается. Но это - уже совсем другая история.

Волшебен дуализм книжного финала – с одной стороны, жили герои по окончании истории долго и счастливо, с другой – две половинки без взаимной опоры будут опрокинуты и свержены в пропасть крутого обрыва.

На экране же сказочность утеряна. Все предельно однозначно и черно-бело. «Зулейха» языком сериала – страшная современная сказка. Однако обязательно с показательно хорошим окончанием. Приторно сладким. Скулы сводит.

А где же тогда истина? Пойду, у Отара Иоселиани спрошу...