«Текст» Дмитрия Глуховского: книга и фильм о «лишнем человеке» нашего времени

«Текст» Дмитрия Глуховского: книга и фильм о «лишнем человеке» нашего времени

Дмитрий Алексеевич Глуховский (род. 12 июня 1979) – российский писатель, журналист, сценарист и радиоведущий, автор постапокалиптических романов «Метро 2033», «Метро 2034» и «Пост», романов-антиутопий «Метро 2035» и «Будущее», реалистического романа «Текст», который был экранизирован в 2019 году. Глуховский является основателем книжной серии «Вселенная Метро 2033», а также - лауреатом кинопремии «Ника» (2020) за «Лучшую сценарную работу» («Текст»).

Сегодня принято сетовать на то, что современное искусство бесконечно далеко от насущных проблем. К сожалению, это так. Зачастую, как от постыдной хвори, отгораживаются и кинематограф, и литература от дня сегодняшнего. Современность если и присутствует в фильмах и книгах, то лишь как узнаваемая декорация. А все происходящее на ее фоне так же похоже на нынешнюю действительность, как, скажем, реальные древние греки на героев пьес Расина.

И вот вдруг случается прорыв. В 2017 году выходит роман Дмитрия Глуховского «Текст». А вслед за ним в 2019 году – его одноименная экранизация. Оба эти события, если и не произвели эффекта разорвавшейся бомбы, то во всяком случае пробудили от конформистской летаргии общественность. Как критиков, так и зрителей глубоко затронула история бывшего студента, несправедливо осужденного на тюремное заключение и осмелившегося отомстить за свою исковерканную жизнь.

Однако по прошествии времени, когда схлынула волна сенсационности, становится ясно, что отождествлять роман и фильм было бы опрометчиво. Ибо они разные. Попытаемся разобраться. И начнем с первоисточника.

Как и всякое качественное произведение, «Текст» – роман многоуровневый. В полной мере оценить его художественность возможно, обратившись к литературной традиции. Ведь «Текст» – настоящее зеркало узнаваемых образов и мотивов.

И первое, что идеально вписывается в ассоциативный ряд произведения Дмитрия Глуховского, это, несомненно, культовое «Преступление и наказание» Ф.М. Достоевского.

Скорее всего, «Текст» и был задуман как современная версия знаменитого сюжета. На это указывает схожесть главных героев. И Родион Раскольников, и Илья Горюнов молоды и принадлежат к студенческому сословию. Оба заклеймены безысходным состоянием униженности и оскорблённости. У обоих драматические перипетии судьбы связаны с тюрьмой. Роднит героев и второе ненамеренное убийство: Раскольников, не желая того, лишает жизни безвинную сестру старухи-процентщицы – Елизавету, Илья тоже случайно становится причиной гибели легкомысленного и безобидного Гоши. А вот теория сильной личности, которой одержим Раскольников, преломляется в «Тексте» достаточно нестандартно. В духе времени, так сказать. Герой Достоевского доказывает себе, что он не «тварь дрожащая», а «право имеет», через конкретное преступное действие – убийство. Его же собрат из XXI столетия идет намного дальше. Завладев смартфоном убитого им Хазина, Илья Горюнов, будучи неузнанным и незримым, практически примеряет на себя роль Бога, вмешиваясь в судьбы незнакомых людей, играя их мыслями и чувствами. Вот уж, воистину, о таких возможностях даже не грезилось самым амбициозным злодеям былых времен!

Не менее интересно высвечивается в герое романа Глуховского и ключевой для всего творчества Достоевского мотив христианского преображения. Вспомним, что в финале романа «Преступление и наказание» мы застаем Раскольникова за чтением Библии, что само по себе свидетельствует о его духовном возрождении. В случае с Ильей все гораздо сложнее. А, может быть, даже эмоционально убедительней. Его преображение – в поступке, который без преувеличения можно назвать христианским подвигом. Ведь разве бескорыстное, во вред себе спасение незнакомой девушки не есть следование евангельским сентенциям о необходимости возлюбить «ближнего своего» и жизнь отдать «за други своя»? Поступок Ильи Горюнова тем более поразителен, что герой «Текста» себя христианином не осознает. А вот писатель присваивает ему статус мученичества. Недаром в последних строках романа «истыканный гранатными осколками», мертвый Илья сравнивается со святым Себастьяном.

Но не только тень Раскольникова витает над «Текстом». Напоминают о себе и другие герои Достоевского. Так, в облике мерзавца Петра Хазина угадывается глумливый и циничный Петруша Верховенский из «Бесов». Неуловимо, но несомненно просматривается господин Свидригайлов в чертах генерал-майора Хазина-старшего. А вся атмосфера «Текста» беспощадно рифмуется с мрачной и тревожной колористикой романов великого пророка русской литературы.

Но Достоевский – это то, что сразу бросается в глаза. Вместе с тем «Текст» дает повод внимательному читателю составить целую гирлянду ярких и неожиданных литературных ассоциаций.

В некоторых случаях они просто лежат на поверхности – в именах героев.

Например, возлюбленную Хазина зовут, как и героиню лермонтовского «Маскарада». И это неслучайно. Обе Нины настолько по-детски наивны, что совершенно не способны заметить нависший над ними дамоклов меч смертельной опасности. А фамилия главного героя «Текста» безошибочно отсылает нас к роману «Обитель». И Горюнов у Глуховского, и Горяинов у Прилепина запятнаны убийством. И в то же время они тождественны в готовности пожертвовать собой ради женщины или разделить с ней горькую участь (вспомним потрясающий эпизод несостоявшегося расстрела в прилепинском шедевре).

Кстати, говорящая фамилия Ильи из «Текста» определенно намекает также на ключевой для русской литературы типаж «маленького человека». И сам Горюнов, как может показаться, одной породы с плеядой «униженных и оскорбленных» персонажей Пушкина, Гоголя, Достоевского. Однако это только на первый взгляд. На деле героя романа Глуховского кардинально отличает от персон, удрученных обездоленностью и беззащитностью, некая жизненная активность, парадоксально сопряженная с саморазрушительностью и опасной гордыней. А это уже свойство другой страты, тоже рожденной в недрах золотого века русской литературы. Илью Горюнова вполне можно назвать «лишним человеком». Об этом помимо прочего свидетельствует последняя фраза романа: «Есть люди, от которых что-то остается, а есть люди, от которых не остается ничего». Она напрямую отсылает нас к «Дневнику лишнего человека» И.С. Тургенева.

И, вообще, если говорить о преломлении в «Тексте» традиций отечественной словесности, то нельзя не упомянуть и о его стиле. Несмотря на обилие современной лексики, зачастую и вовсе нецензурной, роман несказанно удивляет плавной сказовой интонацией, напоминающей лесковскую. Отдельное потрясение – образ Москвы в восприятия главного героя. Столица, ни на йоту не утрачивая своей современной урбанистической сущности, предстает в пьянящем ореоле какой-то родственной одушевленности, теплоты бунинской ностальгической мелодики, самым волшебным манером теряя при этом привязанность к конкретному хронотопу.

Некоторые, читая «Текст» обнаружат параллели и с зарубежной литературой.

Скажем, почему бы не поставить в один ряд Илью с блистательным графом Монте-Кристо? Объединяет их судьбы многое: клеветнический навет, одержимость местью, нечаянное богатство… Вот только Горюнов – кривое зеркало самоуверенного героя Дюма. И «свинцовые мерзости» отечественного острога лишены романтизма замка Иф, и месть не приносит желанного удовлетворения, а свалившиеся на голову деньги оказываются предвестниками трагического финала.

Новое звучание получает у Глуховского и чрезвычайно популярный в мировой литературе образ двойников-антагонистов. Доктор Джекил и мистер Хайд, Дориан Грей и его портрет, бесчисленные герои немецкого романтизма… Илья становится одним из них. Ведь, однажды из любопытства заглянув в виртуальную бездну смартфона своего врага, он не только всецело погружается в его жизнь, стараясь исправить ее и улучшить, но и постепенно становится им самим. На это указывает хотя бы то, как меняется в повествовании номинативная характеристика: вначале Илья называет Хазина только грязным словом, а ближе к финалу мысленно обращается по имени.

Как видим, роман «Текст» – полотно достаточно пестрое. И поиск литературных контекстов – занятие не просто увлекательное, но и смыслообразующее. Обогащенная реминисценциями история Ильи Горюнова, органично проецируется в большое время.

А какой же эта история предстает на экране? Добротной остросоциальной драмой. И не более того.

Создается впечатление, что с литературного первоисточника острым скальпелем сняли самый верхний событийно-сюжетный слой. Смущает простоватая концепция ключевых образов, заданных в романе психологически многогранно. Например, Петя Хазин в фильме намного гламурнее и бесхребетней. Нина лишена обаятельности и, вообще, выглядит как особа достаточно однозначная. Фактически выпадает из сюжета колоритная фигура масштабного негодяя – отца Хазина.

Значительно обедняет образ главного героя и замена мотивации его рокового поступка. По сюжету фильма получается, что Илья и в мыслях не имел убивать Хазина, а просто поговорить с ним пришел (для чего, правда, неясно). А последующая истерика Горюнова над нечаянно поверженным врагом выглядит не апофеозом экзистенциального драматизма (как, вероятно, замышляли создатели фильма), а лишь наводит на мысли о нестабильности и шаткости психики героя.

Изрядно раздражают и привнесенные сомнительные сюжетные новшества. Они запоминаются, потому что находятся в «ударных» композиционных локациях. Так, в начале фильма мать Ильи, снедаемая дурным предчувствием (точь-в-точь как героини мыльных опер), не пускает сына на ту самую роковую дискотеку. А финал киноповествования вообще напоминает кальку с голливудской мелодрамы средней руки: Нина с маленькой дочкой стоят у могилы Ильи. И их позы выражают многозначительную благодарность, а также подводят зрителя к «оригинальной» мысли, что «жизнь продолжается». Стоит только порадоваться, что подобных дешевых трюков, снижающих накал подлинной трагедии до удручающего дурновкусия, в романе не наблюдается.

Вместе с тем есть в фильме и удачи. Например, лейтмотивом киносюжета является изображение главным героем своего внутреннего состояния – графического образа монстра из «Превращения» Ф. Кафки (в романе этот мотив пунктирен). Подлинной находкой фильма можно считать эпизод безумного данса Ильи в ночном клубе: уж очень он напоминает неистовую пляску Фомы Брута перед последней роковой ночью в страшной церкви...

Словом, кинопрочтение оказалось более однозначным и предсказуемым, чем оригинал. Впрочем, это нисколько не умаляет достоинств фильма, отмеченного, кстати, несколькими кинопремиями. Напротив. Размышляя над «Текстом», приходишь к очевидному выводу, что и роман, и фильм равновелики в одном. Они пытаются возвратить «на круги своя» наше малочувствительное к этической проблематике общество. Напомнить о том, что в центре отечественного мировосприятия всегда находился нравственный императив. А, быть может, и попытаться вернуть российскому искусству его исконную миссию – «глаголом жечь сердца людей» и «милость к падшим призывать».

В качестве обложки использована иллюстрация Любы Булдаковой, профиль в Инстаграм.