«Тайна его художества – в тайне души, исполненной любви к миру божьему и человеческому». 230 лет со дня рождения Сергея Аксакова

«Тайна его художества – в тайне души, исполненной любви к миру божьему и человеческому» 

230 лет со дня рождения русского писателя Сергея Тимофеевича Аксакова

Родился 1 октября (20 сентября) 1791 года в Уфе, в семье прокурора земского суда.

Детство прошло в Уфе, а также – в родовом имении Ново-Аксаково Оренбургской губернии. Любил природу, много читал, охотно декламировал стихи и прозу.

Пересказывая прозу, многое добавлял от себя. Уличённый в детские годы в склонности фантазировать, возможно, именно поэтому Аксаков-писатель в основном пересказывал в своих произведениях реальные события.

Крестьяне, служившие в доме, рассказывали маленькому Сергею много народных сказок, пели песни. Ключница Пелагея по просьбе мальчика многократно пересказывала ему сказку «Аленький цветочек». Став писателем, Аксаков создал свою, литературную версию любимой в детстве сказки.

Учился в Казанской гимназии, затем – в Казанском университете, который окончил в неполные 16 лет.

Участвовал в студенческих рукописных журналах – «Аркадские пастушки» (редактор – Александр Панаев) и «Журнал наших занятий» (был его соредактором). Писал и публиковал стихи.

С 1806 года Аксаков состоял в «Обществе любителей отечественной словесности» при университете.

Создал студенческий театр, написал для него пьесу в соавторстве.

После окончания учёбы жил в Москве, затем – в Санкт-Петербурге, служил переводчиком в законодательной комиссии. Совмещал службу с занятиями литературой и декламацией. В Москве вошёл в круг литераторов.

Во время Отечественной войны 1812 года жил в Оренбургской губернии.

Владея несколькими европейскими языками, занимался переводами классической литературы – Софокл, Мольер, Буало, позднее – Вальтер Скотт.

В 1812 году состоялась первая публикация, басня «Три канарейки» – в журнале «Русский вестник».

После женитьбы в 1816 году Аксаков с семьёй поселился в деревне Надеждино, самостоятельно вёл хозяйство. К 1821 году родилось пятеро детей, семья переехала в Москву.

Аксаков возвращается на службу, он – цензор (был уволен за излишнюю лояльность), затем – инспектор и директор Межевого училища.

В 1820-1840 годы в доме Аксакова собиралась московская интеллигенция, литераторы; дом называли «родовым гнездом» славянофилов. Сыновья С.Т. Аксакова Константин, а позднее и Иван были главными идеологами славянофильства. Собирались члены кружка – А.С. Хомяков, братья Киреевские, Ю.Ф. Самарин.

В 1837 году умер отец, и Аксаков унаследовал крупное состояние, приобрёл поместье Абрамцево и поселился в нем. Смог заняться литературным трудом.

Вплоть до 30-х годов литературные опыты Аксакова не представляют интереса. Он писал в устаревшей манере, не отвечавшей новым течениям и веяниям, много подражал.

Как первое значительное произведение Аксакова, выделяют небольшой очерк «Буран» (1934) – реалистического характера.

И только в конце 40-х годов, в возрасте 50 с лишним лет, Аксаков стал публиковать произведения, которые сделали ему имя в литературе.

Сначала это были «Записки об уженьи рыбы» (1847), «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии» (1852) и «Рассказы и воспоминания охотника» (1855). Эти книги выходят за рамки специальной литературы, поскольку примечательны особенной наблюдательностью автора за миром природы, высоко художественны.

Аксаков был дружен с Н.В. Гоголем, который оказал большое влияние на стиль писателя. Внимание Гоголя к литературной деятельности Аксакова помогло проявиться его таланту.

Вдохновлённый литературным успехом, Аксаков приступает к произведениям, описывающим жизнь помещиков.

В 1852 выходит «Семейная хроника», в 1858 – «Детские годы Багрова-внука», а затем продолжение – «Воспоминания о Казанской гимназии» и «Литературные и театральные воспоминания». Вместе эти книги составили автобиографическую трилогию.

«Семейная хроника» – самое яркое из этих произведений, роман-мемуары. В нём рассказывается о двух поколениях предков Аксакова, помещиков «восточной окраины». Обладая феноменальной памятью, Аксаков воссоздал семейные рассказы и предания, а также талантливо дополнил их.

Аксаков – помещик-крепостник, и с этих позиций он представляет жизнь и быт спокойно и безоценочно. «О своих Багровых и Куралесовых, деспотах и самодурах, он не забывает добавить, что они были хорошими хозяевами и что крестьяне долго сохраняли благодарную память о них», – говорится в статье о писателе в Литературной энциклопедии советского времени.

М.Е. Салтыков-Щедрин в «Пошехонской старине» (1889) писал, что «Покойный Аксаков своею «Семейной хроникой» несомненно обогатил русскую литературу драгоценным вкладом».

«Детские годы Багрова-внука» – продолжение «Семейной хроники».

«Опираясь на историю трех поколений семьи Багровых, Аксаков воссоздал обширную панораму помещичьего быта конца 18 века. (...) После Гоголя никто с большей тщательностью не раскрывал физиологию помещичьего быта, чем Аксаков, в произведениях которого действительность изображена в ее вещественности, повседневности, обыденности. (...) Самобытность таланта Аксакова ярко проявилась в характере его языка, впитавшего простоту и колоритность, гибкость и выразительность живой разговорной речи». («Краткая литературная энциклопедия», 1962).

Сказка «Аленький цветочек» вышла как приложение к «Детским годам...», а затем стала самостоятельным, часто переиздаваемым произведением и даже – визитной карточкой писателя.

Отдельного упоминания достоин язык произведений Аксакова. Для современного читателя это – не простое чтение: старинные, исконно русские слова, диалекты, пространные предложения.

Известно, что лингвист Владимир Даль, близкий друг Аксакова, собирал свой словарь, в том числе опираясь на произведения Аксакова, «разыскивал» слова в родных местах писателя – Оренбуржье и башкирской глубинке.

С 1856 года Аксаков – член-корреспондент Петербургской Академии наук.

Несомненный интерес в связи с творчеством С. Т. Аксакова представляет статья-блог И.А. Есаулова «В контексте понимания художественного мира С. Т. Аксакова: поле возможностей». Вот вывод, к которому приходит автор по поводу образа России в произведениях писателя: «...Потому что Россия Аксакова, та Россия, которая изображается в «Семейной хронике» и в «Детских годах Багрова-внука», это вовсе не только Россия крепостническая, не только Россия царская, не только Россия конца 18 века. И это даже не только Россия Аксакова. Это Россия как таковая, Россия как родина.

К началу XX века (...) стало совершенно ясно, что мир, изображенный Аксаковым, стал уже незаместимой частью образа России как таковой. Еще точнее – внес свой значительный вклад в создании самого образа России».

Также С.Т. Аксаков стал одним из первых литературных и театральных критиков России. Что касается статей о театре, то поначалу актёров критиковать не разрешалось цензурой, поскольку они были государственными служащими. Затем правила были смягчены.

Все современники писателя отмечали доброту и милосердие Аксакова, его приверженность семейным традициям и ценностям, щедрость и сочувствие к людям.

«Вы не можете знать его творений, не узнав в то же время его самого; не можете любить их, не полюбив его, – писал в некрологе С.Т. Аксакову литератор и философ А.С. Хомяков. – Тайна его художества – в тайне души, исполненной любви к миру божьему и человеческому».

С.Т. Аксаков, «Семейные хроники», фрагмент, начало:

«Первый отрывок из «Семейной хроники»

Степан Михайлович Багров

ПЕРЕСЕЛЕНИЕ

Тесно стало моему дедушке жить в Симбирской губернии, в родовой отчине своей, жалованной предкам его от царей московских; тесно стало ему не потому, чтоб в самом деле было тесно, чтоб недоставало лесу, пашни, лугов и других угодьев, – всего находилось в излишестве, – а потому, что отчина, вполне еще прадеду его принадлежавшая, сделалась разнопоместною. Событие совершилось очень просто: три поколения сряду в роду его было по одному сыну и по нескольку дочерей; некоторые из них выходили замуж, и в приданое им отдавали часть крестьян и часть земли. Части их были небольшие, но уже четверо чужих хозяев имели право на общее владение неразмежеванною землею, – и дедушке моему, нетерпеливому, вспыльчивому, прямому и ненавидящему домашние кляузы, сделалась такая жизнь несносною. С некоторого времени стал он часто слышать об Уфимском наместничестве, о неизмеримом пространстве земель, угодьях, привольях, неописанном изобилии дичи и рыбы и всех плодов земных, о легком способе приобретать целые области за самые ничтожные деньги. Носились слухи, что стоило только позвать к себе в гости десяток родичей отчинников Картобынской или Кармалинской тюбы[1], дать им два-три жирных барана, которых они по-своему зарежут и приготовят, поставить ведро вина, да несколько ведер крепкого ставленого башкирского меду, да лагун корчажного крестьянского пива, так и дело в шляпе; неоспоримое доказательство, что башкирцы были не строгие магометане и в старину. Говорили, правда, что такое угощение продолжалось иногда неделю и две; да с башкирцами и нельзя вдруг толковать о деле, и надо всякий день спрашивать: «А что, знаком, добрый человек, давай говорить об мой дела»[2]. Если гости, евшие и пившие буквально день и ночь, еще не вполне довольны угощением, не вполне напелись своих монотонных песен, наигрались на чебызгах[3], наплясались, стоя и приседая на одном месте в самых карикатурных положениях, то старший из родичей, пощелкавши языком, покачав головой и не смотря в лицо спрашивающему, с важностию скажет в ответ: «Пора не пришел – еще баран тащи». Барана, разумеется, притащат, вина, меду нальют, и вновь пьяные башкирцы поют, пляшут и спят, где ни попало... Но всему в мире есть конец; придет день, в который родич скажет, уже прямо смотря в глаза спрашивающему: «Ай, бачка, спасибо, больно спасибо! Ну что, какой твой нужда?» Тут, как водится, с природною русскому человеку ловкостию и плутовством, покупщик начнет уверять башкирца, что нужды у него никакой нет, а наслышался он, что башкирцы больно добрые люди, а потому и приехал в Уфимское наместничество и захотел с ними дружбу завести и проч. и проч.; потом речь дойдет нечаянно до необъятного количества башкирских земель, до неблагонадежности припущенников[4], которые год-другой заплатят деньги, а там и платить перестанут, да и останутся даром жить на их землях, как настоящие хозяева, а там и согнать их не смеешь и надо с ними судиться; за такими речами (сбывшимися с поразительной точностью) последует обязательное предложение избавить добрых башкирцев от некоторой части обременяющих их земель... и за самую ничтожную сумму покупаются целые области и заключают договор судебным порядком, в котором, разумеется, нет и быть не может количества земли; ибо кто же ее мерил? Обыкновенно границы обозначаются урочищами, например вот так: «От устья речки Конлыелга до сухой березы на волчьей тропе, а от сухой березы прямо на общий сырт, а от общего сырта до лисьих нор, от лисьих нор до Солтамраткиной борти» и прочее. И в таких точных и неизменных межах и урочищах заключалось иногда десять, двадцать и тридцать тысяч десятин земли! И за все это платилось каких-нибудь сто рублей (разумеется, целковыми) да на сто рублей подарками, не считая частных угощений. Полюбились дедушке моему такие рассказы; хотя он был человек самой строгой справедливости и ему не нравилось надуванье добродушных башкирцев, но он рассудил, что не дело дурно, а способ его исполнения и что, поступи честно, можно купить обширную землю за сходную плату, что можно перевесть туда половину родовых своих крестьян и переехать самому с семейством, то есть достигнуть главной цели своего намерения; ибо с некоторого времени до того надоели ему беспрестанные ссоры с мелкопоместными своими родственниками за общее владение землей, что бросить свое родимое пепелище, гнездо своих дедов и прадедов, сделалось любимою его мыслию, единственным путем к спокойной жизни, которую он, человек уже немолодой, предпочитал всему...».