.png)
Франсуа де Ларошфуко родился 15 сентября 1613 года в Париже.
Семья принадлежала к древнему аристократическому роду. Франсуа был старшим из 12 детей. До смерти отца в 1650 году носил титул принц де Марсийак.
Детство и отрочество прошло в родовом замке Вертей. Получил традиционное для дворянских семей образование.
Позднее успешно занимался самообразованием, в результате стал одним из самых учёных мужей Франции своего времени.
В 15 лет его женили, брак был вынужденной мерой для сохранения благосостояния семьи.
Затем получил в командование полк и отправился воевать в Италию. Шла Тридцатилетняя война.
С 17 лет находился при королевском дворе. Встал на сторону королевы Анны Австрийской, выступив против кардинала Ришелье. Оказался в опале, был выслан из Парижа в свои владения в Ангумуа.
Видную роль при дворе стал играть после смерти Ришелье в 1642 году. Однако из-за разногласий с королевой (самодержица отказала Ларошфуко в ряде привилегий, как то въезд в Лувр в карете и «табурет для жены»: право сидеть в присутствии монархов) в 1648 году Ларошфуко принял активное участие в движении Фронды и был тяжело ранен, на время потерял зрение.
Фронда – «антиправительственная смута», дворянско-буржуазное движение против абсолютной власти короля во Франции в XVII веке.
Ларошфуко снова оказался в опале. Окончательно вернулся в Париж в конце 1650-х. Однако ко двору больше допущен не был.
В браке у Ларошфуко родилось 8 детей. Также большую роль в его личной жизни сыграла герцогиня де Лонгвиль, идейная вдохновительница Фронды. В этом союзе родился сын. Отношения с де Лонгвиль закончились разрывом. Позднее его дни скрашивала дружба с писательницей Мари-Мадлен де Лафайет.
Постепенно Ларошфуко приобрёл репутацию мрачного мизантропа.
В высшем обществе, которому принадлежал, Ларошфуко стал участником множества светских интриг. Богатый опыт наблюдения за людьми лёг в основу литературного творчества.
Первое литературное произведение Франсуа де Ларошфуко – его Автопортрет (Portrait de La Rochefoucauld fait par lui-même), который был опубликован в сборнике литературного салона мадемуазель де Монпансье в 1659 году.
Написал «Мемуары» (Mémoires sur la régence d’Anne d’Autriche), впервые их издали в Париже в 1662 году, считается, что без ведома автора. «Мемуары» являются ценнейшим свидетельством о Франции времён Фронды.
Ларошфуко как рассказчику свойственна беспристрастная манера. Он повествует о собственных неудачах как участника Фронды.
Затем появились «Максимы и моральные размышления» (Réflexions ou sentences et maximes morales, 1665), которые со временем принесли своему автору подлинную славу.
Однако сначала обе книги Ларошфуко вызвали скандал. После выхода «Мемуаров» герцог Сен-Симон обошёл всех книготорговцев и собственноручно написал на обложке каждого экземпляра книги: «Автор лжёт!».
Про «Максимы» (вначале изданные анонимно) подруга автора герцогиня де Лафайет сказала: «Это ж какой извращенный ум надо иметь, чтобы все это написать!».
Ларошфуко оправдался тем, что книги изданы без его ведома и с серьёзными искажениями. Парижский парламент запретил продажу первых вариантов книг. Затем были выпущены версии, исправленные и одобренные автором.
Доподлинно неизвестно, в чём причина выхода первых «нелегальных» изданий обеих книг.
Заметную роль Ларошфуко сыграл в творчестве Александра Дюма.
Именно в «Мемуарах» Ларошфуко пересказал историю об алмазных подвесках королевы Анны Австрийской, которая затем стала сюжетной основой романа «Три мушкетера».
В романе «Двадцать лет спустя» Ларошфуко фигурирует под своим прежним титулом, принц де Марсийак. Он пытается убить Арамиса, своего удачливого соперника в борьбе за благосклонность герцогини де Лонгвиль на страницах романа.
Александра Дюма нередко обвиняют в искажении фактов из-за того, что он не осознал мудрости и дальновидности герцога де Ришелье. Известно, что сведения о Ришелье писатель черпал из «Мемуаров» Ларошфуко, для которого Ришелье был заклятым врагом на всю жизнь, и который обличал ярко и талантливо.
Подробнее о «Максимах». При жизни автора книга выдержала 5 изданий, они постоянно дополнялись, последнее, 1678 года, насчитывало 504 максимы-афоризма.
Можно сказать, что «Максимы» Ларошфуко – это кодекс житейской философии европейского человека. Общий тон высказываний автора – жёсткий, жестокий, откровенно ядовитый.
В основе книги – одно утверждение, основной афоризм: «Наши добродетели – это чаще всего искусно переряженные пороки». Человек – произведение природы, двигатель его поступков – самолюбие, тщеславие, личные интересы, убеждён Ларошфуко.
Высоко оценил «Максимы» Ларошфуко Л.Н. Толстой. Он писал, что «собрание мыслей Ларошфуко была одна из тех книг, которые более всего содействовали образованию вкуса во французском народе и развитию в нем ясности ума и точности его выражений. Хотя во всей этой книге и есть только одна истина, – та, что самолюбие есть главный двигатель человеческих поступков, мысль эта представляется со столь разных сторон, что она всегда нова и поразительна. Книга эта была прочитана с жадностью. Она приучила людей не только думать, но и заключать свои мысли в живые, точные, сжатые и утонченные обороты. Со времени Возрождения никто, кроме Ларошфуко, не сделал этого».
Велико значение «Максим» для европейской литературы. Он считается создателем жанра афоризма.
А.В. Стогова в своём исследовании «Загадочный Ларошфуко» заключила: «Вряд ли стоит идеализировать Ларошфуко. Но он, бесспорно, не заслуживает ни презрения, ни насмешливой критики. Он был умён, наблюдателен и благороден, хотя его благородство, пожалуй, было не вполне бескорыстным и во многом покоилось на тщеславии. Все эти качества проявлялись в нём одинаково сильно. Видимо, поэтому в процессе более чем столетнего изучения исследователям так и не удалось дать однозначное определение этой личности. Многие из них лишь повторяли слова кардинала де Ретца о том, что «в герцоге де Ларошфуко всегда и во всём было нечто недоступное определению».
Франсуа де Ларошфуко, «Максимы», начало
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ ЧИТАТЕЛЮ
(к первому изданию 1665 года)
Я представляю на суд читателей это изображение человеческого сердца, носящее название «Максимы и моральные размышления». Оно, может статься, не всем понравится, ибо кое-кто, вероятно, сочтет, что в нем слишком много сходства с оригиналом и слишком мало лести. Есть основания предполагать, что художник не обнародовал бы своего творения и оно по сей день пребывало бы в стенах его кабинета, если бы из рук в руки не передавалась искаженная копия рукописи; недавно она добралась до Голландии, что и побудило одного из друзей автора вручить мне другую копию, по его уверению, вполне соответствующую подлиннику. Но как бы верна она ни была, ей вряд ли удастся избежать порицания иных людей, раздраженных тем, что кто-то проник в глубины их сердца: они сами не желают его познать, поэтому считают себя вправе воспретить познание и другим. Бесспорно, эти «Размышления» полны такого рода истинами, с которыми неспособна примириться человеческая гордыня, и мало надежд на то, что они не возбудят ее вражды, не навлекут нападок хулителей.
Поэтому я и помещаю здесь письмо, написанное и переданное мне сразу после того, как рукопись стала известна и каждый тщился высказать свое мнение о ней. Письмо это с достаточной, ни мой взгляд, убедительностью отвечает на главные возражения, могущие возникнуть по поводу «Максим», и объясняет мысли автора: оно неопровержимо доказывает, что эти «Максимы» – всего-навсего краткое изложение учения о нравственности, во всем согласного с мыслями некоторых Отцов Церкви, что их автор и впрямь не мог заблуждаться, сверившись столь испытанным вожатым, и что он не совершил ничего предосудительного, когда в своих рассуждениях о человеке лишь повторил некогда ими сказанное. Но даже если уважение, которое мы обязаны к ним питать, не усмирит недоброхотов, и они не постесняются вынести обвинительный приговор этой книге и одновременно – воззрениям святых мужей, я прошу читателя не подражать им, подавить разумом первый порыв сердца и, обуздав по мере сил себялюбие, не допустить его вмешательства в суждение о «Максимах», ибо, прислушавшись к нему, читатель, без сомнения, отнесется к ним неблагосклонно: поскольку они доказывают, что себялюбие растлевает разум, оно не преминет восстановить против них этот самый разум. Пусть читатель помнит, что предубеждение против «Максим» как раз и подтверждает их, пусть проникнется сознанием, что чем запальчивее и хитроумнее он с ними спорит, тем непреложнее доказывает их правоту. Поистине трудно будет убедить любого здравомыслящего человека, что зоилами этой книги владеют чувства иные, нежели тайное своекорыстие, гордость и себялюбие. Короче говоря, читатель изберет благую участь, если заранее твердо решит про себя, что ни одна из указанных максим не относится к нему в частности, что, хотя они как будто затрагивают всех без исключения, он – тот единственный, к кому они не имеют никакого касательства. И тогда, ручаюсь, он не только с готовностью подпишется под ними, но даже подумает, что они слишком снисходительны к человеческому сердцу. Вот что я хотел сказать о содержании книги. Если же кто-нибудь обратит внимание на методу ее составления, то должен отметить, что, на мой взгляд, каждую максиму нужно было бы озаглавить по предмету, в ней трактованному, и что расположить их следовало бы в большем порядке. Но я не мог этого сделать, не нарушив общего строения врученной мне рукописи; а так как порою один и тот же предмет упоминается в нескольких максимах, то люди, к которым я обратился за советом, рассудили, что всего правильнее будет составить Указатель для тех читателей, которым придет охота прочесть подряд все размышления на одну тему.
МАКСИМЫ
Наши добродетели – это чаще всего искусно переряженные пороки.
1
То, что мы принимаем за добродетель, нередко оказывается сочетанием корыстных желаний и поступков, искусно подобранных судьбой или нашей собственной хитростью; так, например, порою женщины бывают целомудренны, а мужчины – доблестны совсем не потому, что им действительно свойственны целомудрие и доблесть.
2
Ни один льстец не льстит так искусно, как себялюбие.
3
Сколько ни сделано открытий в стране себялюбия, там еще осталось вдоволь неисследованных земель.
4
Ни один хитрец не сравнится в хитрости с самолюбием.
5
Долговечность наших страстей не более зависит от нас, чем долговечность жизни.
6
Страсть часто превращает умного человека в глупца, но не менее часто наделяет дураков умом.
7
Великие исторические деяния, ослепляющие нас своим блеском и толкуемые политиками как следствие великих замыслов, чаше всего являются плодом игры прихотей и страстей. Так, война между Августом и Антонием, которую объясняют их честолюбивым желанием властвовать над миром, была, возможно, вызвана просто-напросто ревностью.
8
Страсти – это единственные ораторы, доводы которых всегда убедительны; их искусство рождено как бы самой природой и зиждется на непреложных законах. Поэтому человек бесхитростный, но увлеченный страстью, может убедить скорее, чем красноречивый, но равнодушный.
9
Страстям присущи такая несправедливость и такое своекорыстие, что доверять им опасно и следует их остерегаться даже тогда, когда они кажутся вполне разумными.
10
В человеческом сердце происходит непрерывная смена страстей, и угасание одной из них почти всегда означает торжество другой.
11
Наши страсти часто являются порождением других страстей, прямо им противоположных: скупость порой ведет к расточительности, а расточительность – к скупости; люди нередко стойки по слабости характера и отважны из трусости.
12
Как бы мы ни старались скрыть наши страсти под личиной благочестия и добродетели, они всегда проглядывают сквозь этот покров.
13
Наше самолюбие больше страдает, когда порицают наши вкусы, чем когда осуждают наши взгляды.
14
Люди не только забывают благодеяния и обиды, но даже склонны ненавидеть своих благодетелей и прощать обидчиков. Необходимость отблагодарить за добро и отомстить за зло кажется им рабством, которому они не желают покоряться.
15
Милосердие сильных мира сего чаще всего лишь хитрая политика, цель которой – завоевать любовь народа.
16
Хотя все считают милосердие добродетелью, оно порождено иногда тщеславием, нередко ленью, часто страхом, а почти всегда – и тем, и другим, и третьим.
17
Умеренность счастливых людей проистекает из спокойствия, даруемого неизменной удачей.
18
Умеренность – это боязнь зависти или презрения, которые становятся уделом всякого, кто ослеплен своим счастьем; это суетное хвастовство мощью ума; наконец, умеренность людей, достигших вершин удачи, – это желание казаться выше своей судьбы.
19
У нас у всех достанет сил, чтобы перенести несчастье ближнего.
20
Невозмутимость мудрецов – это всего лишь умение скрывать свои чувства в глубине сердца.
21
Невозмутимость, которую проявляют порой осужденные на казнь, равно как и презрение к смерти, говорит лишь о боязни взглянуть ей прямо в глаза; следовательно, можно сказать, что то и другое для их разума – все равно что повязка для их глаз.
Автор статьи: Великанова Юлия.
