«… с полным правом сказать «Я есть!». О книге «Мариэтта»

Отмечу сразу, что я подлинно проникся книгой «Мариэтта»*, составленной дочерью главной героини Машей Чудаковой и одной из лучших её учениц по Литинституту Анной (предпочитающей называть себя Аня. – Прим. ред.) Герасимовой (Умкой).

К своему стыду, о фигуре, о социокультурном бэкграунде Мариэтты Омаровны Чудаковой я узнал относительно недавно, и изначально воспринял этот титанический масштаб личности весьма поверхностно. Теперь же, после прочтения книги (я бы даже сравнил её с фильмом) о ней одна из приоритетных моих целей – прочитать и с предельным погружением в материал перечитать всю Чудакову! Сейчас я весьма определённо могу утверждать, что своим образом жизни, своей моделью поведения в гражданско-просветительской сфере она проявляла то, что Стефан Цвейг назвал бы «нетерпением сердца», – деятельную любовь. Любовь к Родине, к детям и, самое главное, любовь к своей профессиональной стезе. Для меня она воплощение двух начал, которые я бесконечно ценю в исследователе, в художнике жизни: честности и чести. Честности своего авторского высказывания. Соответственно, чести эту честность отстаивать, защищать и в наилучшем смысле пропагандировать.

Я не зря сопоставил книгу «Мариэтта» с фильмом, с европейской эстетикой киноязыка. Вспомним хотя бы фильмы французской «новой волны», первые короткометражки, первые культовые продукты этого направления. В них были фактически стёрты исторически сложившиеся модели построения сюжета, полностью переформатирована метрика звука, ритмика, артикуляция слов. И это привело к формированию новой кинематографической морали, где гегемонным аспектом и детерминантой выступала документальность, а не искусство камеры и потому искусственность.

Веяния этой французской (периода 1950-х – начала 1960-х годов) схемы рассказа истории, безусловно, отчетливо прослеживаются в книге «Мариэтта». Вся книга выстроена в формате интервью: разговоры здесь отделены друг от друга посредством именно кинематографической технологии «резкого монтажа» (впервые применённой в фильме «На последнем дыхании», реж. – Ж-Л. Годар, 1960 год). Вместе с тем, в отличие от опытов «новой волны», эта книга не отличается постановочностью. К ней нельзя применить приставку «псевдо-». Подобное было бы неправомерным. Перед нами голая, не прикрытая никакой завесой эстетики документальность. Но это только приумножает силу воздействия и масштабы замысла книги. Мы как будто читаем суровую скандинавскую эпопею, где нет места розовому реализму и слащавой сентиментальности, где настоящая человечность передается через прямую речь.

Что-то похожее, опять-таки в визуальном искусстве (но на нынешней стадии культурного развития текстом легально считать всё: бумагу, камеру, даже полёт пули – это тоже текст), делают как сама режиссёр документального кино Мария Разбежкина, так и её ученики. Работа с замыслом и производство замысла ведутся в режиме «direct» (режим, уже давно ставший отдельным жанром). К примеру, потенциальный режиссёр просто на пару дней «входит» в определённую семью, ставит камеру и так и живёт в этой семье под объективом этого видеопаноптикума, ничего кинематографического (с технической точки зрения) не предпринимая. И происходит чудо! Жизнь сама преподносит ему как созидателю подарки, сама формирует эстетику (и в совокупности этику) кадра. Остаётся лишь элементарно смонтировать отснятый материал и разглядеть упомянутые «подарки» глазом художника.

Так вот, перед нами примерно то же самое. Но подарок, предоставленный нам, гораздо элитарнее, ценнее и продуктивнее, нежели фрески начинающих документалистов. Мы в наилучшем смысле обречены на чтение жизни Мариэтты Омаровны. Стилистически же правдивая иллюстрация этой жизни и есть формат книги «Мариэтта». И я совершенно не согласен с точкой зрения (или пока ещё потенциальной установкой) Ани Герасимовой (Умки), которая заключается в том, что книгу в перспективе надо менять, подделывать под критерии объёмного труда из серии «ЖЗЛ». Для меня это всё равно что, к примеру, сделать поэму Чарлза Резникоффа «Холокост» более сюжетной, эмоциональной и менее документальной. Это извращение правды. Нам явлено тело жизни, и это тело жизни явствует, и этим оно право. Ему не нужны красивые одежды и декорации.

А теперь поговорим о ментальной стороне «Мариэтты». Опять-таки, сразу обозначу принципиальный нюанс. В моем восприятии профессиональная деятельность Мариэтты Омаровны как архивиста, литературоведа первичнее, нежели её активность в гражданско-правовой и политических сферах. Политические взгляды не влияют на то, что Кант определял в качестве нравственного императива. Сохранять подлинную человечность можно и вовсе без их присутствия. И даже субъект, придерживающийся самой «правильной» моральной парадигмы, вполне себе комфортно может совмещать малые и большие грехи вне рамок этой парадигмы. Нравственный императив формируется прежде всего из твоей повседневности, из твоей бытовой модели поведения. И здесь колоссальную роль играет фактор наличия каждодневного дела и сознательности в процессе его рутинного и подчас монотонного осуществления. В случае Мариэтты Омаровны делом выступали такие жизненные этапы, как учеба, работа в отделе рукописей в Библиотеке имени Ленина, работа в редакции «Нового Мира», преподавание, сдержанное и даже бережно целомудренное воспроизведение всех ярчайших оттенков палитры советской литературы и т.д. И все элементы этой пёстрой мозаики жизни были для неё одним текстом, производящимся здесь и сейчас, без откладывания на длительное время. И, безусловно, жизнь для неё была синонимична тексту.

В этой связи огромную ценность представляют свидетельства друзей-коллег и учеников Мариэтты Омаровны. Среди них, в частности, и Наталия Зейфман, и Аня Герасимова (Умка), и Юлия Геба, и много других замечательных «отпрысков» Чудаковой. Мне эти свидетельства оказали неоценимую помощь в понимании анализируемой мной героини. Я вдруг осознал, что Мариэтта Омаровна – истовый апологет идеи справедливости, но не в абстрактном и бестелесном её (этой идеи) формате, а в конкретном сегменте мысли, в сегменте политической философии. И есть один автор, на которого, пусть и невольно, пусть только на подсознательном уровне Мариэтта Омаровна опиралась как на один из академических и в равной мере жизненных авторитетов. Я имею в виду американского политолога Джона Ролза и его книгу «Теория справедливости». Он первым из философов заговорил о морали в политике, о конкретной, пошаговой и продуктивной морали, а не об идее максимизации счастья, красотой которой представители этического направления «Утилитаризм» прикрывали несостоятельность своей теории и, в конечном итоге, этой же красотой оправдали зародившиеся впоследствии в Италии и в Германии фашизм и нацизм. Помимо этого, Джон Ролз впервые заговорил о справедливости как о честности.

Но возникает вопрос, при чём здесь сама Мариэтта Омаровна и книга о ней.

Отвечаю. Справедливость как тождество честности имеет непосредственное, прямое отношение к жизненному, профессиональному и публичному экспириенсу Мариэтты Омаровны. Напомню, что в своей книге Джон Ролз выделяет несколько стадий морального созревания личности. Одна из них и, наверное, первоочередная, – это мораль семьи.

Замечательно, когда родители выстраивают отношения между собой и своё обоюдное отношение к ребенку на принципе справедливости в гармоничном сочетании с чувством, которое принято определять как любовь (поскольку, несмотря на всю её привлекательность и красивость, одной любви недостаточно для обретения моральной модели бытия). В справедливой семье ребёнок на уровне имманентном принимает и впоследствии дарит любовь как рукопожатие, как нечто само собой разумеющееся, как единственно верную и всегда существовавшую заданность. Подобная схема продуктивного обмена и есть подлинное воспитание чувств. Ячейка именно такого формата независима от любой пропаганды, от любой гегемонной риторики будней. И только такая ячейка способна наделить будущего взрослого члена общества уверенностью в себе, которая с течением лет перерастёт как в личную, так и в гражданскую активность, в творческую созидательность. Так вот, я искренне убеждён, что семья Мариэтты Омаровны, составной и неотъемлемой частью которой выступают не только её буквально близкие родственники, но и коллеги по работе, ученики, идейные, ментальные соратники, является практическим воплощением в жизни категории морали, базирующейся не на принуждении авторитетом, а на мягкой силе (soft power) примера.

К тому же я неслучайно ставлю профессиональную деятельность Мариэтты Омаровны по значимости выше её безусловно благостной ангажированности публичным контекстом. Человек, чувственно воспитанный примером справедливой бытийственности своей семьи, впоследствии уже и на работе выстраивает в такой же мере справедливую атмосферу обоюдной коммуникации внутри рабочего коллектива. Причём не обязательно в проекции творчества главенствовать должна исключительно литература. Ежечасно можно творить и свою новую, моральную жизнь, своё поведение в ней. И дойти в этом деле до гениальности, поскольку гениальность, возможно, главным образом применима к поведению, к повседневной человеческой экзистенции. А уже уверенность, подкреплённая схемой «справедливость как честность», трансформируется в индивидуально-коллективную сознательность. Происходит переход от внутреннего опыта моральной эволюции к опыту универсального порядка.

И, наконец, семья и работа конструируют и утверждают мораль принципов, где исследователь, художник жизни готов отстаивать и защищать, к примеру, идею свободы ради самой свободы, не прикрываясь каким-либо контекстом: нестабильной внутренней политической ситуацией, наличием цензуры, тоталитарной системы воздействия на общество со стороны структур исполнительной власти в пределах отдельной страны. Такой моральной личностью была, вне всякого сомнения, и Мариэтта Омаровна Чудакова. Она работала с цензурой как с погодным, метеорологическим явлением. Да, существуют запреты, но это вовсе не значит, что надо вешаться или топиться в реке, и уж тем более это не значит, что с такой несправедливой заданностью целесообразнее примириться. Просто нужно честно работать, планомерно преодолевая несвободу своим творческим усилием. Когда с несвободой говоришь на языке свободы, рано или поздно лёд несправедливости растает, поскольку последовательность и сознательность в деле всей твоей жизни чрезвычайно заразительны. И эта тенденция применима даже к тотальности и многогранности зла.

Как такового заключения у меня нет. Только и всего, что настоятельно рекомендую книгу «Мариэтта» к пристальному и погружённому прочтению. Сейчас эта книга предельно актуальна. Каждый интервьюируемый персонаж, впечатлённый масштабом личности Мариэтты Омаровны Чудаковой, будто кричит нам сквозь призму этого документального и практически архивного байопика: «Не откладывайте ничего на потом, поскольку есть только здесь и сейчас; не разделяйте вещи на важные и не приоритетные, поскольку колоссальную важность имеет всё, даже первый снег поздней осенью; не бегите от страшного, поскольку глупо бежать, когда Вы у себя дома».

И в этой связи вполне закономерно, что сама Мариэтта Омаровна выбрала предметом своих научных изысканий советскую, современную ей литературу, а не ушла в углубленное изучение, к примеру, философии античной трагедии, как делали тогда многие, в надежде где-то там, в чём-то непонятном, обрести свободное и лёгкое дыхание. Нет «где-то там», есть только окружающая тебя повседневность. Только прожив, преодолев её, а не убежав от её серости в другие метафизические реки или в другую страну, человек может с полным правом сказать: «Я есть!».

* «Мариэтта», сборник интервью и воспоминаний друзей и коллег. – М.: Умка-Пресс / Пробел-2000, 2022. Составители Маша Чудакова и Анна Герасимова (Умка).