Расклады Таро в герметическом осмыслении Феномена войны на примере повести-дилогии Дмитрия Игнатова

Риторика мистицизма уходит своими корнями в XIV–XVI века, когда только начала зарождаться история герметизма. Термин «герметизм» или герметическое искусство, герметическая наука, относится к философским системам. И говоря простым языком, герметика – это алхимические, астрологические и магические учения. Название своё наука получила от имени Гермеса Трисмегиста (или «Трижды Величайшего»). В сочинениях «философского» герметизма Гермес выступает не как бог, а как древний пророк, обладающий знанием. Много позже алхимию стали так и называть — «герметическим искусством» или «герметической философией».

Сама по себе ниша мистицизма очень востребована среди любителей «тайного» и «невероятного». Отсюда всё нарастающие смыслы, неочевидные знаки — целая «божественная» наука, которая является предтечей шифров и криптографии в целом. Дабы запечатлеть что-то тайное, придать сакральный смысл «причастности» к избранным, в разное время появляются наскальные изображения, красные пергаменты, философский камень, писания алхимиков.

Алхимия и связанные с нею оккультные науки на протяжении столетий интересуют людей, которых привлекает магическая составляющая в понимании вещей в целом и придании явлениям смысла «божественного» происхождения. То есть того, что является не реальным — как видит наш глаз, а ирреальным или придуманным — как «видит» наш разум. Фантасмагорическим. Здесь будет уместно снова прибегнуть к словарю и дать определение термину: фантасмагория — это искусство изображать призраки, видения или воздушные картины посредством причудливых образов, фантазий. В Европе в театральных постановках в XVII–XIX веках при помощи «волшебного фонаря» (проекционного аппарата) на заднем плане демонстрировались пугающие образы: скелеты, демоны, привидения.

Родоначальником фантасмагорической культуры нового времени был Говард Филлипс Лавкрафт — американский писатель, работающий в жанрах мистики, ужаса и научной фантастики, совмещая их в своём оригинальном стиле. Его авторская «мифология» с причудливыми образами и явлениями сформировала так называемый цикл произведений «Мифы Ктулху» — концептуально некие «внеземные» силы, образы мрачных монстров. Позже появились последователи-авторы «Лавкрафтовского круга»: Чайна Мьевиль, Нил Гейман, Стивен Кинг, Рэмен Кэмпбелл и другие. Все они в той или иной степени использовали символогию хаоса, сумбура, гротеска. Каждый из писателей создавал свою «фантасмагорическую» вселенную.

В произведениях писателя-фантаста Дмитрия Игнатова также прослеживается идея мистики и астрологии, очевиден подход вселенского мироустройства, правда без мистических монстров с щупальцами, из глубин далёкого космоса  — привычных «лавкрафтоских» героев. Мифологическая картина мира у автора представляет свою Вселенную, разбивающуюся на истории с общими элементами, где мир более реалистичный, осязаемый, даже приземлённый, подчёркнуто не волшебный. И тем не менее наполненный базовыми архетипами извечных мифологем.

Одна из ключевых идей герметизма — всё сущее подчинено мистическим законам — прослеживается в повести-дилогии Дмитрия Игнатова «Феномен 404». Неразумные стремления общества попадают под влияние разумного существа: Феномена. Консумента высшего порядка. Сгустка силы и власти. Материи хаоса. Ризомы.

Сущность, чьи химические свойства тождественны словам, небесным телам и математическим символам. Именно это допущение и делает возможным магию и алхимию в символическом осмыслении Консумента: «Не держись за прежнюю форму. Прими свою новую сущность. Ты всего лишь набор клеток. Биомасса. Будь, как вода. Воду нельзя разрезать. Воду нельзя связать. В воду бесполезно стрелять. Она просто течёт».

Появление этой сущности происходит неспроста: нужно было нечто, что дарило бы людям надежду на выживание, придавало стимул в борьбе, снабжало пищей для размышлений или позволяло отвлечься, наблюдая за развлечением всепоглощающего Феномена. Описание этой «жатвы» связывает саму суть ризомы — нежизнеспособной субстанции, из которой происходят все вещи, с ключевым понятием в герметизме — prima materia.

Обратимся за помощью к словарю: prima materia или первичная материя (Первоматерия) — примитивная бесформенная основа всей материи, необходимая для великого алхимического произведения и философского камня. Эту концепцию часто ассоциируют с хаосом, первичным потенциально наполненным состоянием, предшествующим творению.

В алхимии prima materia — это вещество, которое подвергается трансформации посредством таких процессов, как нигредо: стадия почернения, связанная с хаосом, что в конечном итоге приводит к созданию философского камня. Это превращение символизирует magnum opus («Великую работу») алхимика, стремящегося очистить и возвысить материал до его совершенного состояния.

Феномен в повести-дилогии не просто пожирает «бандерлогов», насыщая свою плоть, но и очищает землю, удобряя её. Как садовник, вырывающий сорняки. Можно ли считать его убийцей? Он себя таковым не считает, и вообще на всём протяжении повествования предстаёт как неизбежный конец всего — «Верная Смерть» из колоды карт Таро. Символично описание его сущности: автор метафорично приводит сравнение материального с нематериальным.

Нарратив карт не только является частью дилогии, но и поясняет и ложится в основу символов и объектов повествования. Привносит мистическую символику в канву повести. Автор умело переплетает символизм гадальных карт, на которых изображены божества, сакральные предметы и небесные явления, с объектами и явлениями реальной жизни. Больше всего привлекает то, как сама риторика при этом становится магической: «И всё кругом — вся эта выжженная, взорванная и удобренная войной земля — усажено такими вот странными голыми яблонями. Куда ни глянь. До самого горизонта. Но они не оплакивают павших, как печально согнувшиеся ивы. Не шелестят листвой, как берёзы. Не разбрасывают пух, как самодовольные пирамидальные тополя. Они скребут небо своими чёрными скрюченными пальцами. И недвижимо ждут, когда кто-то попадётся к ним в смертельные объятия. Ждут пищи. И каждая веточка, каждый корень, каждый ствол дерева — это я».

Остаётся непонятным: это события на поле битвы, где происходит «жатва», или всё ещё сон Феномена, где-то на операционном столе. Идея протянуть связь между картами Таро и героями, с одной стороны ограничивает смысл истории, но с другой раскрывает значение карт. Рисует образ героев. Делает их более приближенными к людям. С человеческими заботами и пристрастиями. Люди — «медиа-сапиенсы, которых нужно заинтересовать. Идёт борьба за зрителя».

Смахивания экрана, общение с подписчиками, онлайн-представления… всё выглядит так, будто продолжается трансляция. И фразы подобные этой: «Громко зайти. Эффектно выйти» касаются не только, вернее, не совсем только обычной жизни, но и привычной действительности. Когда всё буквально освещается «шестикрылым «серафимом» с камерой в воздухе». Сложно становится понять, где реальность, а где просто иллюзии. Или размышления героев. Именно в таком формате и построена дилогия автора — чередование яви и сна: «Забыться сном. И знать, что этим обрываешь цепь сердечных мук и тысячи лишений… Это ли не цель? Уснуть… И видеть сны».

Хочется обратить внимание на литературные отсылки, рассыпанные по тексту: упоминание Шекспира, Толстого с его «вечно голубым небом», «цветы зла» Бодлера и собственно «ядро» атомного оружия Оппенгеймера, а ещё прямой оммаж на писателя-фантаста Харлана Эллисона, когда в очередной раз после бойни на стол сваливается бесформенная куча, «без рта, но готовая кричать от ужаса», если бы разум понимал или точнее принимал всезаполняющий сознание «ужас».

«Объективная реальность дана нам в ощущениях, а наш разум — лишь продукт этого столкновения. Попытка рефлексировать чувственную реальность рационально».

Сон… Реальность... Вроде бы вот только Феномен видел себя, поглощающим тушу в кабинете у доктора, и через секунду он уже в пыли дорог: «Снова всё крутится. Чёрное ночное небо рассекают пристрелочные трассеры. Подо мной трясётся броня. Модернизированный Т-80 ревёт своим авиационным движком. Взлетает на кочках. Поднимая клубы пыли, несётся на прорыв».

Динамичность, как ризома, захватывает текст, в котором нет присущей интеллектуальной фантастике неспешности, как нет и гуманности. Автор несколько раз кровавыми абзацами подчёркивает, как жестокость своими щупальцами захватывает человечность. И даже благие, казалось бы, попытки спасти, как пыталась Агния спасти мальчика на инвалидной коляске, рискуют окончиться неудачей.

На войне сложно делать категоричные выводы о том, «что такое хорошо, а что такое плохо», как сложно и что-то прогнозировать. Никто не знает, каким будет следующий удар или следующее оружие. Битва вооружений переходит на новый уровень. И вот это уже не просто боевая фантастика, а интеллектуальный спич, расползающийся на пиксели вайб и заполняющий технологическими подробностями нарратив.

«Это господствующая форма. Квинтэссенция биологических процессов. Явленный во плоти эволюционный бог. Вершина пищевой пирамиды. Консумент высшего порядка. Будучи однажды выпущен в биосферу, он уже не потерпит конкуренции. Это и делает его последним оружием, перед которым всё прочее оружие — бесполезно».

Присутствующие в репликах героев бранные слова и юмористические поддевки не столько разряжают страх и боль, сколько осветляют тёмные участки в благих намерениях «высших арканов». С точки зрения жанра это не псевдодокументалка, не героическая фантастика с элементами сплэттера, хотя натуралистические подробности смерти присутствуют, но без утрирования. Это не социальный боевик с шутерами, хотя чётко разворачивающиеся ратные реакции на события не оставляют сомнений, на какой территории и с кем идёт война… ставшая уже такой доступной, словно «акульи зубки» Феномена, вгрызающиеся в сознание каждого: «Война, прежде звучавшая лишь в рассказах очевидцев и непосредственных участников, закричала о себе в заголовках газет, прогремела в радиосводках информбюро, появилась на экранах телевизоров, и наконец — в смартфонах. У каждого в кармане. Она близкая, карманная, почти безопасная».

Всё в плане войны понятно, но всё-таки остаётся под вопросом: Что это? Жатва? Полузабытьё? Наполненное воспоминаниями? Уже ничего нет, и мы живём вне зоны боевых действий? Или всё ещё работает специальная штурмовая группа? Или он всё ещё едет в радиоактивной машине и бредит о возможном светлом будущем, где тоже нет ничего, кроме следующей войны. И следующей жестокости. И всё просто повторяется с новыми куда более страшными экспериментами против человечества… «А может мы все, в конечном счёте, сражаемся за то, чтобы оставаться людьми».

Дмитрий Игнатов давно мне знаком по своим фантастическим рассказам «Нейрокапсула», «Эффект Тангейзера», «Капелька триумфа», «Парадокс Ферми» и другим, где в большей степени делается упор на твёрдую научную фантастику и психологию хрестоматийного русского космизма.

В повести «Феномен 404», на мой взгляд, боевая фантастика без РПГ вступила в открытую конфронтацию с глубокой драмой без нарочитой сентиментальности. Что особенно бросается в глаза — это местами сильное патриотическое повествование без гротескной героики. Жестокая натуралистичность даёт максимальную приближённость к жизни. И единственным фант-допущением является — мистическая «ризома», как раковая опухоль, поражающая клетки, ткани, органы… мысли… страны и континенты.

У писателя-фронтовика Юрия Васильевича Бондарева в книге «Горький пот войны» есть фраза: «Война — это обнажённая любовь к добру и особая жгучая ненависть к злу и смерти».

В мире, где идёт война, сложно оставаться просто человеком, но феномены — и не люди, правда с совершенно «человеческими» чертами, как показано в дилогии. И ничего человеческое им не чуждо: и любовь  во время войны, и чрезмерная жестокость, которая оказывается спасительной, и самое главное — желание выжить и победить, любой ценой.

Повесть Дмитрия Игнатова можно прочитать на ЛитРес.