«Приазовские тропы» Леонида Фокина

«Приазовские тропы» Леонида Фокина

Леонид Фокин избирает форму строгого, обусловленного каноническими рамками классического стиха, и его эстетический выбор художественно правомерен: могу предположить, что в глазах автора подобная консервация формы – некий личностно ориентированный способ духовного возвращения к ценностям классики, а возможно, что и – осознанный ли, неосознанный ли, – метод художественного противостояния смыслам современной поэзии, мало удовлетворяющим автора. (И – вновь исключительно в качестве гипотезы – предположу, что не удовлетворяющим как раз излишней ритмической свободой, а возможно, и ассоциативной вольностью условного метареализма/концептуализма). Примерно об этом говорит Светлана Чураева – которая, несомненно, лучший читатель для Леонида Фокина, чем я, хотя бы уже потому, что находится с ним на одной волне и точно следует за его интенциями: «Фокин пробует повторить если не дантовский, шекспировский или пушкинский подвиг, то «хотя бы» волошинский. Сейчас, когда новым разливом смыты привычные вехи, терпеливо, по слогам, пытается заново выстелить путь для души к бессмертию, старается наметить фарватер очередному ковчегу. Он взялся очищать от песка основные ценности, без которых людям не выстоять...» (Здесь можно задаться закономерным вопросом, что такое эти «основные ценности», так ли они связаны с приверженностью застывшему каноническому стихосложению, и вспомнить слова Евгения Винокурова о том, что традиция – прежде всего революционное явление; можно и спросить, зачем повторять чей-то подвиг – не лучше ли двинуться к индивидуализации своего пути). Замечу перед этим, что сам являюсь сторонником силлабо-тонического стиха – при этом выступаю за то, чтобы в нём всячески отступать от канона, где это возможно, и стремиться к обновлению формы; опираться на музыку стиха как на мощный ритмический импульс («звукосмысл», по Вейдле) и на интуицию – и бежать, как огня, втискиваемых в размер готовых мыслей. Попытки же избегать всего этого порой ведут не просто к консервации – а местами к законсервированности; попытаюсь показать это на конкретных примерах.

Начнём с технического момента: «крыши скаты / Придавлены ветвями и закаты, / Ложатся псами красными у стен» – здесь явно чувствуются две проблемы: первая – это неуклюжесть инверсии («крыши скаты»), что не могло не иметь места, учитывая заданность мысли (размер, как при любой заданности, немедленно становится оковами, тогда как в лучших стихах он служит раскрепощающим фактором и помогает возникновению новых смыслов, зачастую не вполне ясных самому автору, но постигаемых интуитивно. Так достигается гармония формы и содержания. Это гораздо более серьёзно, чем может показаться на первый взгляд, и это втискивание готовой мысли и/или конструкции в размер почти неизбежно ведёт к неуклюжести). Вторая – явное присутствие не на своём месте запятой после слова «закаты». Судя по всему, конструкция фразы должна была выглядеть так: «...крыши скаты / Придавлены ветвями, и закаты / Ложатся псами красными у стен» – т.е. это закаты ложатся. В настоящем же виде представляется, будто скаты и закаты придавлены ветвями, а вот кто ложится – уже неясно. Думаю, второе легко исправимо, первое – сущностная ошибка, которая только отчасти техническая, отчасти – недостаток метода, в котором мысль не находится в гармонии с музыкой (последняя досадно уступает).

Рационализм и заданность в стихотворениях Леонида Фокина – к сожалению, частые гости. «Ионыч прав, нет в этом мире песен / На старом кладбище кресты, кресты / И можно ждать её, но разве честен / Порыв любить, когда глаза пусты» – кажется, что не мелодический объект, не поэзия как акустическое явление (которым она априори является), а готовая мысль, которую можно было бы изложить и прозаически – и зачастую, как это бывает, это было бы куда более интересно, – вела к рождению стихотворения. Не останавливаясь на споре с авторской мыслью (почему вдруг «нет в этом мире песен», куда они вдруг подевались? И это ли хотел сказать Чехов в своём рассказе?), отметим, что слова «честен» и «глаза пусты» тут явно подчинены всё тому же стремлению втиснуть мысли в строгую форму классического стиха – тут можно вспомнить Тициана Табидзе в переводе Пастернака: «Так проклятая рифма толкает всегда говорить совершенно не то». «Не то» явно произошло со словом «честен» (порыв любить честен априори, и уверен, что автор это мнение разделяет – а слово, предположу неосторожно, появилось для рифмы к «песен». К тому же не совсем понятно, чьи, собственно, «глаза пусты», – даже если вспомнить контекст чеховского рассказа, то можно в равной степени предположить, что и Ионыча, и его легкомысленной возлюбленной, назначившей ему встречу на кладбище). Всё время не оставляет ощущение, что, будучи изложена прозой, в эпистолярном жанре или свободным стихом, мысль Леонида Фокина (поскольку за его словами стоит мысль именно в привычном понимании – сложно назвать это художественной мыслью, нередко далёкой от бытовой логики, а часто и противоположной ей) получила бы своё истинное, куда более интересное воплощение.

Тяжеловесность некоторых строк, думается, тоже прямое следствие того, что готовый смысл превалирует над музыкой, не находится в гармонии с ней. Так, в строфе: «Песок во мне. Песок в моих глазах. / Когда столетний ворон глушит рыбу, / пришедшую на нерест, сев на глыбу, / не отражающуюся в волнах» приходится долго распутывать синтаксическую конструкцию: по логике, ясно, что на глыбу сел всё-таки ворон, глушащий рыбу, – но коварство причастного оборота ведёт к другому пониманию: «рыба, пришедшая на нерест, сев на глыбу» – а заключительный причастный оборот ещё больше утяжеляет конструкцию. Такой тяжеловесности лучше избегать.

Нередко тяжеловесность прослеживается и в самой интонации – уже вне синтаксиса: «История раздваивается на / долгие предлоги непогоды, / определяя середину «я» по перекресткам прожитой субботы. / От Лазаря до фрейдовских невест / просвечиваются сенные годы...». С чем связана двойная небрежность (рифма «я – на» и явный пропуск слога в довольно-таки нормированном классическом стихе – во второй строфе) – предположить сложно, но замечу только, что сказано это излишне раздумчиво и почему-то, как всегда в таких контекстах, напоминая об интонации Бродского – стихотворение получилось задавлено его рационализмом.

В стихотворении «Пространство сентябрей не виновато в болезни глаз...» автор предлагает нам два варианта прочтения, напрямую связанных с ритмической разбивкой, – случай, встречающийся не так уж часто. Здесь, не останавливаясь на том, какой из них представляется мне более эстетически правомерным (хотя кратко скажу: тот, что не подчинён равностопным строкам и нарушает правила ритмической разбивки, – тот и симпатичен мне, как любой выход из инерции), вспомню недавнее высказывание литературоведа Марины Кудимовой, которая, когда зашла в интервью речь о возможности или невозможности исправить ранние стихи, отметила, что человек, пока он жив и в своей воле, может исправить в своём тексте то, что захочет, – так же, как и в принципе исправить собственные ошибки. Можно вспомнить пример Пастернака – не раскритикованного только ленивыми за исправление ранних стихов. Однако со всей субъективностью отмечу, что мне симпатичен термин «ослабление авторской воли», введённый Л. Костюковым, – это ослабление лежит в первооснове лирики; «стихи не пишутся, случаются», и такая возможность пренебречь волей стихотворения, своевольно представить два варианта разбивки лично меня уводит в сторону от понимания подлинности. Не мы выбираем – нас выбирает стихотворение (похожая мысль была в «Записях и выписках» М.Л. Гаспарова); ритм не является чем-то изначально заданным, он – производное всей личности (ср. известное: «стиль – это человек»), и зачастую его выбор не объясним рационально. Но, разумеется, по этому поводу можно спорить, и уверен, что автор при необходимости представит свои возражения, не уступающие моим.

Я желаю автору верить в силу стихотворения; отпустить поводья формы – вспомнить хотя бы слова Гандлевского про то, что «стихам виднее», ощутить прелесть интуитивного пути, не загнанного мыслью, что втиснута во многократно апробированные русской поэзией размеры. Почувствовать музыку стихотворения. И найти свой индивидуальный путь – как на ритмическом, так и на связанном с ним напрямую содержательном уровне; прийти к их гармонии.

Произведения Леонида Фокина можно прочитать здесь.

Борис Кутенков: личная страница.

Леонид Фокин, поэт, город Москва.