.png)
По «Юдоли» (как и по остальным романам) Михаила Елизарова прозвучало уже много мнений и опубликовано обзоров: российский актёр и драматург Иван Охлобыстин в эфире радио «Комсомольская правда» назвал главной книгой года 2025 роман «Юдоль». Не вижу смысла ни вдаваться в этимологию слова, ни начинать сравнения с другими сиквелами, приквелами и прочими историями автора. Для меня этот роман девственно нов, потому и разбираю я его с особой жадностью. Могу сразу сказать, что читается он легко (если проскальзывать около-философскую риторику), а вот воспринимается сложнее.
Как может изначально показаться, мой критический разбор направлен на форму, но я целенаправленно не опускаюсь в содержание. Ибо оно ещё мрачнее. Под видом мифологизации и псевдо-мистицизма подана некая метафизическая конструкция. Шаткая. Хлипкая. Гнетущая. Да, в «Юдоли» всё так и есть. Бог — фантазия, сатана — фантазия, кладбище — правда. Оно может много лет умещаться в маленькой квартирке, как в удручающей истории Клавы Половинки. Она тлеет дома, в компании с сатаной, которому не восстать без чёрного пальца. Вот так, если кратко, по содержательной части. Роман растянут и испещрён композиционно разрозненными гностическими вставками. Но ясно одно, если ты пишешь не о мире, не о Боге, не о женщинах, то ты пишешь обо всём этом в метафизической интерпретации.
Опущенные боги, антропоморфные киргизы, psy-апокалипсиса и прочие термины и понятия, которыми автор воссоздаёт свою гностическую космогонию, выглядят не столь непонятно, сколь несерьёзно, и даже примитивно. Декларативная квинтэссенция: принимай так, как есть! В границах русской словесности художественная метафизика без историософии опустошает феноменологию текста, ставит под большой вопрос интерес к ней. Без определённой подачи, всё это просто оккультная схоластика, не имеющая отношения ни к знаниям, ни к принципам, ни к верованиям. Хоть в Бога, хоть в сатану…
Но заглянем в самую бездну «Юдоли» Михаила Елизарова, которая открывается его же эпиграфом:
А я «Юдоль» никак не допишу.
Есть персонажи, с которыми б лучше и не встречаться, а есть книги, которые лучше б и не начинать.
Эпатажно-драматический спектакль в лице главного героя, по роду деятельности счетовода Собеса, Андрея Тимофеевича Сапогова завязывается с бесформенно-гротескного бабья, в виде какой-нибудь продавщицы, похожей на разжиревшую Мальвину. Тут, правда не совсем понятно, что так ненавистно счетоводу Сапогову: бесхитростные детские сказки или хитрые тётки из детства. С их чудовищными недетскими колыбельными:
Олю гусь клюнул в лоб и убил наповал! Спи!..
Буквально с младенчества, впитанный демонизм, набирает свой демонический масштаб. Он и в Собес пошёл работать «за сокрытую бесовщину», и в комсомол вступать не хотел — от названия разило «богомольщиной».
Герой Елизарова напоминает чем-то героя Сологуба в его «Мелком бесе», та же история помешательства гимназического преподавателя изящной словесности Ардальона Борисовича Передонова и у злобного счетовода-колдуна Андрея Тимофеевича Сапогова: в аддикции от навязчивых идей, эротизма, садизма, через галлюцинации к убийствам, он, в конечном счёте, приходит к полному распаду личности: «гордыня и ущербный нарциссизм: все кругом дураки, а я один избранный!..».
И если у Сологуба Бог — это «Нечто», что сам поэт называет «Недотыкомкой». То у Елизарова «Нечто» это «Юдоль — склероз Бога», «Юдоль — разомкнутый уроборос Литургической Памяти».
Как сам Михаил Елизаров описал свою книгу: ««Юдоль» — не роман, а «реквием-водевиль, дань памяти советскому детскому кинематографу, его самобытному киноязыку, волшебство которого я попытался применить в создании литературного произведения о русской обыденности».
Перемежаются безвинные детские персонажи в мистических хитросплетениях писательских: лукавый Гудвин из «Волшебника Изумрудного города», Карабас из «Золотого ключика» с непристойным рифмованием и др.
Всем досталось по «памяти», не только сказочным художникам, волку из «Ну, погоди!», но и беспритязательной детской телепередаче «Спокойной ночи, малыши», где Филя, приняв ислам, набросился на Хрюшу, называя его «харамом». «Выживут только цыгане, киргизы и тараканы»... и следом, «зачем вообще нужен этот мир, если в нём детям перед сном крутят кукольные туркменские мультфильмы?! Пусть катится в тартарары!».
Безумству гуманных, внемлем мы молча...
Ясно одно, натерпелся Сапогов от всех и всякого и теперь мстит равно всем и всяким. Шаблонные банальности налицо, вернее на «глаза выпукло-василькового цвета» (это вам не скучное — синие глаза) под «лимонно-бледными волосами». Что это, если не графоманство — умышленное усложнение простейших образов и явлений? Похоже, что глаза какой-то окулярный триггер автора. Дальше они встречаются уже в виде «глаз, белых и твёрдых как скорлупа», «бельмастые глаза», «рыбьи глаза», «колючие глаза», «остекленевшие глаза», «лениво-удивлённые глаза» и даже в виде поэтических строчек: «У Жути глаза — карие, У Ужаса — голубые!..». Почему именно такие цветообозначения? Или вот «карие влажные бусины».
Ох уж эти мастера метафорично-ироничных словоформ. Такое вот «умственное сцеживание своих эмоций» (как проделывает главный герой со своими проклинательными зельями) — просто вдумайтесь в эту фразу, посмакуйте, как вам оно? Слово «умственно» встречается в разных, совершенно немыслимых комбинациях в романе: «умственно поцеловала», «умственно отвечает», «умственно просит», «умственно жалуется» и даже «умственно балансирует над бездной». Возникает ощущение, что весь текст это какое-то сцеживание безумных фраз в умную голову читателя… А вот главному герою везде мерещится нечистое и так крепко, что начинает он верить и жаждать единения с демоническими силами. Зачем? Ну как! Всё также стандартно. Чтобы мстить скверно, тем, кто скверно о нём мыслить изволил. Всем этим матерям-свиноматкам.
Негативная экспрессия автора местами душераздирающе клокочет в словосочетаниях: «коматозные гладиолусы», «всклокоченный клён», «хрусткая листва».
И видится мне за этим гриппозный синдром Сальникова. Хтонический уклад в «Юдоли» перекликается с религиозным подтекстом, так по-булгаковски наивно и скабрезно: со всякими кулинарными анти-рецептами и оккультными дезинфекциями.
Гастроном «МОЛОКО» — превращается в МОЛОХ; боевой клич «Коохчи» («KOH-I-NOOR») — от названия карандашей, которыми орудовал маньяк-Тыкальщик (один из сквозных персонажей в романе).
Засилье странных фамилий, полумёртвые предприятия, опустевшие аттракционы, продуктовые магазины возле одинаковых панелек — бессмысленная бытовая суета. Риторическая мрачность благополучно контрастирует с «бледной немочью стен», и медицинская терминология услужливо подсовывает галлюцинации в виде бредовых расстройств, когда некто обращается к бесплотному зрителю, ведя с ним разговор. Собственно, на таком вот разговоре и построен весь сюжет странной и парадоксальной «Юдоли».
Некто (обращаясь к невидимой героине) псевдофилософствует про противостояния Добра и Зла, изображённых в образах старика-сумасброда и мальчика-оболтуса, владеющего ценным артефактом-«чёртовым пальцем», который не позволит Юдоли навести мор. Таким было бы повествование кратким и ёмким, правда автор всё время старается подать весь пресловутый мифический мир противостояний под видом философии об «альтернативном гностическом «Нинтендо» от Божьего Ничто». Причём в образе Божьего Ничто выступает царапина на руке у мальчика Кости — противостоящего по задумке Злу. Философствующую царапину нужно время от времени расковыривать ржавым кладбищенским гвоздём, чтобы она не затягивалась коркой и не замолкала. Второму мальчику-протагонисту вообще ничего не поясняют, его просто выдёргивают из интерната для больных детей и приносят в жертву, как жертвенного Агнца.
Грубо и иронично, будто б издевательски, описаны «опущенные боги», которые и слышат Божье Ничто и жаждут Юдоли. Комично выглядит опущенная богиня любви и плодородия: «Карлица падает спиной на дорожку; платьице задралось, кривые тонкие ножки в ботиночках сучат по асфальту…».
И все эти бледные немочи стен, скрипучая панцирная кровать приводят к ожидаемой (и Фрейда не жди) поллюции. Гипертрофированный эротизм в «Юдоли» уже не такой сюрреалистичный, каким он был в романе «Земля», но всё же гротескные метафоры и тут присутствуют:
«Головастый Змий, трепеща раздвоенным языком, выглядывает изо рта Макаровны, извергая ей на груди потоки густого желеобразного семени, а она размазывает его по животу и курчавому лобку…».
И думается мне, что нужно обладать действительно ярким авторским воображением, чтобы так натуралистично вычурно облекать слова в физиологические термины, с какой-то особой выразительностью: «руки, как студень», «варикозные губы», «шамкающие дёсны», «липкий голос», «соски, как плоды малины».
Филолог внутри меня возбудился такой символикой. Но «Юдоль» затягивает глубже, текст пестрит неологизмами и прочими …измами, понятными видимо только самому их умственно сцеживаемому: «На женский зал всего один фен, будто инопланетный гермошлем или же скорлупа пластикового технозавра».
Под такое описание «шлема», у любого ещё со школьных времён вспомнится юркий пахицефалозавр с круглым, как скорлупа черепом. Правда же, сразу все вспомнили, о ком идёт речь? Или же представили себе, без этих вычурных и нереалистичных примеров. Нужно обладать подлинно художественным вкусом и талантом, чтобы изображать классические образы природы буквально с эстетически-демонической красотой: «похожие на собак медведи в мезозоевой чаще папоротников, васнецовские богатыри с одутловатыми лицами олигофренов».
Сразу всплыли образы Шишкина и Васнецова, не так ли? Как и рассыпавшиеся на кладбище яблоки демоних, услужливо подались читателю отсылкой к Верещагину. И даже если вы не ценители изобразительности, то уж точно не могли пролистывать учебники русского языка со вставками картин великих русских художников. Уроки… история… здесь являют какой-то чрезмерной избыточностью, нагромождением смыслов.
Именно представлять, читая, по созданным автором образам и привык читатель. А как можно представить «чадящие листья» или «жертвенный дым»? «И заштормило деревья, и облака понеслись с головокружительной быстротой… Чадят рыжие лиственные кучи. Поднимается, уплывает в небеса жертвенный горьковатый дым осени».
Надо же, какая поэтичность! Какая красота образного мышления! Сродни причудливым цветам Бодлера или претенциозным рифмам поэтов-декадентов. Кстати, о рифмах, более 10 вариаций подобрал автор «глистам», иронизируя таким образом над «невидимой нечистью» устами Лёши Апокалипсиса: глист-евангелист, глист-артист, глист-аквалангист, глист-дантист, глист-марксист, глист-трисмегист, глист-сионист, глист-национал-социалист и, наконец, глист-финалист.
Специально не хотела начинать с этой википедийной вырезки, но христоматийности ради стоит всё ж сказать: «Юдоль» это первый, с 2019 года, роман Михаила Елизарова, вышедший в РЕШ. В аннотации сказано так: «весёлая и страшная сказка для взрослых». Не знаю как по поводу «страшная», но «весёлого» точно в ней нет. Вся весёлость выглядит гротескно и удручённо. Во всём ощущается некоторая фатоватость на переосмысление старых канонов добра и зла. Только если со злом всё ясно — в лице сумасбродного старика-счетовода и прочей шепчущей нечисти, то образ борца со злом мальчику Косте никак не идёт.
Да и не мог Костя ничем помочь, ведь он ребёнок. А дети, по словам автора, «в большинстве своём бесчувственные эгоистичные существа, начисто лишённые эмпатии…». Ужасны, неприглядны с ослиными ушами и тюленьими ластами, недоучки и неумёхи, ни гвоздь сберечь, ни пальца сохранить. Куда им до сохранности мира! Да и сто́ит ли этот мир того?
Если не прислушиваться к эсхатологической риторике и не обращать внимания на вычурные стилистические и художественные средства выражения речи, то в романе есть своё плодотворное зерно. Дьявольщина, как червоточина, сидит в самых потаённых уголках сознания, ждёт, когда человек споткнётся. Инфернальность бытия всецело поглощает добрые помыслы, зло вырывается наружу из всех щелей. Несмотря на обволакивающий и гниющий ужас, чернейший юмор, издевательство над детской классикой, брутальные постмодернисткие утехи и эротизмы, вся «Юдоль» с первых и до последних слов пронизана тягостной какой-то непреходящей унылостью. Ощущением неизбежного краха — личностного, всеобщего, мирового.
Константин Мильчин, шеф-редактор «Яндекс Книг», охарактеризовал героя романа, как «человека елизаровского, простого, заурядного, обиженного жизнью, переживающего своё обособленное состояние и свою никчемность».
Обывательская «волондовщина». Кто в этом виноват? Экраны телевизоров с вещающими экстрасенсами или верующие во всякую псевдонаучную пропаганду каких-нибудь сектантов? Кого защищать? Доверчивых детей? Слабоумных стариков? И наконец, есть ли этому противостояние? Автор не даёт никаких ответов. И мне видится, что в авторской задумке их и — нет.
Мы наш, мы новый мир разрушим.
«Только по-настоящему, конкретно, а не на словах. Не безопасные интеллектуальные бездночки, а практика конкретного Зла».
И всяческие сооружения вселенского зла, которые в классических канонах мифичности могут выглядеть пугающе и вопиюще, здесь же скучны и идентичны. Начиная со зловещих супов из лягушек и прочей дряни, и заканчивая знаковым литературным фольклором Гофмана или Гёте.
А может, и не было ничего оккультного метафизического, может всему виной ЭХО, явление, названное кандидатом технических наук «Эпидемией Хронического Отупения»? Раздаётся пронзительный голос о нежности Анны Герман, и тихое напевание бывшего-диктора Кириллова»: «Мы вечная тупость друг друга».
Аллегоричный и сатиричный тон приходит на смену фантасмагоричному и сказочному началу романа. Гнетущая атмосфера заполняется презрительным отношением ко всему псевдо… недо… полу… лишённому этому времени. Мир горя, забот и сует — Юдоль. Впрочем, сатиры, высмеивающей оккультные ценности, идею абстрактной духовности и христианского анти-гуманизма в облатке городского фэнтези здесь с лихвой хватает. Кто-то увидит за этим философский реванш «русского Танатоса», кто-то эволюцию мистической прозы.
Как говорит невидимый герой в книге: «Без разницы, какими опилками набивать полиграфический макет этого мира. Феномено-Епископ создал Сущее таким, чтобы всякий живущий созерцал картинки и формы, не отвлекаясь на смысл, который отсутствует.»
Фантасмагория с большой буквы «Ф». Макабрическая глумливая сказка для взрослых с претензией на интеллект и загадочность — таким увидела роман я.
А что увидите вы…
И в завершении, хочется пробиться сквозь это хтоническое сказание, забыть уже про старика-сатаниста, который «по-гагарински кричит: «Поехали!» — и рубит наотмашь петушиную голову». И услышать звучание небесной чистоты… отмыться от нечистот и посмотреть в этот мир со всей любовью и красотой… опережая песенку милой девочки с хвостиками-колосками:
Даже гадюки с кобрами!..
Автор статьи: Александрова Ольга.
.jpg)
.png)
.png)
